движутся слишком неторопливо для нетерпеливых возниц карет и дилижансов,
завсегдатаи кофеен-купцы, преисполненные осознания собственной важности,
поют свои песни успеха и самодовольства за листами утренних газет.
Подмастерья и гимназисты бредут понуро по улицам, не проявляя стремления к
учению; молодые дамы являют миру результаты своих стараний за два часа
перед зеркалом; майренбургские щеголи прохаживаются по тротуарам с такой
отработанной грацией, словно они-статисты в каком-нибудь грандиозном
балете. Если б не этот свет,-тусклый свет древних звезд,-если б не черный
янтарь и не обсидиан громадных зданий, можно было бы даже подумать, что мы
находимся где-нибудь в Веймаре или Лейпциге. По, похоже, заметил все это
лишь я один. Либусса, прислонившись ко мне, погрузилась в мечтания о
великой судьбе, ей предназначенной. Сент-Одран спросил Клостергейма, знаком
ли наш отставной капитан сатанинского войска с работами Д'Ольбаха.
- Был такой Альбах,-ответил ему Клостергейм.-Из Баварии.-Он попытался
припомнить все, что он знал о нем.-Если я не ошибаюсь, по прозвищу
Нюрембегский Мясник.
Но он жил два-три столетия назад. Это который подвешивал женщин на
крючьях?
- Я говорю о французском философе, сударь. Systeme de la Nature?
Но Клостергейм погрузился уже в воспоминания о днях былой своей славы,
когда этот Альбах его, без сомнения, принят был в адскую рать, и
Сент-Одрану пришлось даже возвысить голос, чтобы вывести собеседника своего
из задумчивости:
- В работах своих Д'Ольбах очень толково и ясно описал явления, подобные
этим необычным звездам. Иные солнца, писал он... и простите великодушно,
если я не слишком блистательно излагаю сие на немецком... иные солнца
гаснут или же разлагаются, и планеты их рассыпаются по просторам небес;
другие, наоборот, зажигаются в темных пространствах, и образуются новые
планеты, дабы свершить становление свое и обозначить новые орбиты, а
Человек-бесконечно малая часть планеты, которая сама есть незаметная точка
среди необъятного целого-полагает, что вся вселенная сотворена для него!
Что вы скажете, сударь?
Госпожа моя дернула плечиком и одарила Сент-Одрана сердитым взглядом.
- Излияний таких можно было бы ожидать от Вольтера! Эти люди пытаются
изобрести некую глобальную космологию, дабы с помощью ее можно было потом
избежать ответственности за моральные свои преступления. Если свести все к
неподвластному человеку движению вселенной, тогда всякий может спокойно
творить злодеяния, самые гнусные, самые несправедливые. Мне иногда даже
кажется, что Галилей придумал Космос, чтобы снять с себя вину за все
страдания своей жены.
- Может быть, это и верно, мадам,-мягко ответил ей Сент-Одран.-Но
замечание Д'Ольбаха, признаюсь, меня впечатлило.
Карета наша теперь проезжала по громадной торжественной площади, где
колонны, увенчанные каменными изваяниями, терялись во тьме. В центре ее
струились черные воды фонтана:
темный каскад ниспадал в бассейн, как будто наполненный взвихренной
ртутью. И в кружении возбужденной сей смеси несовместимых элементов
мелькали какие-то сияющие алые формы, рыбоподобные, вытянутые, зубастые,
некоторые-до пяти ярдов в длину. Мы были единственными, кто проезжал сейчас
в экипаже по черному мрамору мостовой; топот лошадиных копыт разносился в
пространстве далеким эхом. Я выглянул в окно.
Впереди возвышался величественный дворец в три крыла и шесть или семь
этажей, сложенный из белого и черного камня с замысловатой цветною
мозаикой, увенчанный позолоченными куполами и шпилями. Дворец этот напомнил
мне дни, проведенные в Самарканде: в нем было больше восточного, чем
европейского, но все же я не стал бы утверждать, что он выстроен
исключительно в восточном стиле. Дворец окружала ограда из серебра и
темного нефрита. За оградою начинался широкий двор с высокою аркой-входом
во дворец. Ворота охраняли стражники, церемонные и величественные, в шлемах
с плюмажем из перьев, в коротких жакетах без рукавов поверх изукрашенных
вышивкою рубах, в широких шелковых шароварах и сапогах. В таком одеянии они
весьма походили на казаков.
Вооружены они были пиками и короткими кривыми саблями. Подъехав к
воротам, карета остановилась.
Кучер князя Мирослава предъявил часовым бумагу с печатью. Капитан
дворцовой стражи сломал печать и прочел документ,
причем содержимое этой бумаги явно произвело на него впечатление. Он
аккуратно сложил лист, отдал нам честь и поклонился.
- Миледи. Ваши превосходительства.
Карета въехала на дворцовый двор, прогрохотала под аркой, увешанной
расшитыми знаменами, причем я заметил, что на многих знаменах представлены
сцены, схожие с той иконой в доме князя Мирослава. А потом мы оказались уже
во внутреннем замковом дворе, освещенном громадными фонарями, подвешенными
на высоких столбах и на внешних стенах. Карета подъехала к подножью широкой
лестницы, по которой уже спускался очередной отряд стражников. Впереди шел
высокий в мужчина в белых с зеленым одеждах под клетчатым плащом и в
бархатной шляпе, покрывающей его седовласую голову.
Сент-Одран вышел первым и подал руку Либуссе. Потом, неуклюже зацепившись
ногой за ступеньки, к ним присоединился Клостергейм. Я вышел последним.
Высокий мужчина в клетчатом плаще обратился к нам с краткой речью:
- Добро пожаловать, благородные незнакомцы. Себастократор приветствует
вас. Я представляю его, как он сам представляет Императора нашего и нашего
Деспота. Мое имя: Панкипесебастий Андреа.-Он принял у Клостергейма
свернутый в трубку пергамент. В бумаге этой содержались лишь имена наши и
краткое изложение цели нашего посещения. Он читал медленно, неторопливо,
потом свернул лист и проводил нас внутрь. Во дворце было светло как днем.
Стены-от пола до потолка-украшала изысканная мозаика, изображающая сцены
сражений, придворной жизни, любовных утех и труда ремесленников. Мраморные
колонны также были увиты золотою мозаикой. Мы прошли мимо роскошно
обставленных ниш со скамьями или низенькими диванчиками. Вся обстановка
чем-то напоминала мне кремлевские палаты Екатерины. Майренбург этот,
кажется, сохранил более от славянского духа, чем двойник его из нашего
мира. При этом ни разу мне на глаза не попался христианский крест, хотя мне
говорили, что в Миттельмархе немало последователей учения Иисуса.
Резкий изгиб коридора, еще один-и мы предстали перед отделанными медью и
золотом дверьми в тронный зал, который Панкипесебастий называл Приемной
Палатой. Там, безо всякой стражи или придворных вельмож, сидел за книгою на
громадном троне из гранита и серебра принц Майренбурга, его "Себастократор"
(но, как нас уже предупредили, не Император его или Деспот): мужчина с
густой бородою и в деревянной короне, отделанной сверкающими рубинами. В
глазах его, маленьких, выразительных, светился проницательный ум; бледно
розовый цвет его губ придавал ему, на первый взгляд, несколько фатоватый
вид; был он тучен, явно нуждался в физических упражнениях и длительном
пребывании на свежем воздухе, но когда он заговорил грудным мелодичным
голосом, поднявшись с трона и аккуратно положив книгу свою на сидение,
сразу же стало ясно, что он-интересный, с содержательным внутренним миром.
Он шагнул нам навстречу, спустившись по ступеням, что шли от подножия
трона:
- Именем Деспота и Императора приветствую вас в Новом Константинополе,
столице мира, который будет.
Клостергейм выступил за всех нас:
- Мы благодарим Деспота и Императора за оказанное нам гостеприимство, и
также благодарим мы вас, господин Себастократор. Позвольте представиться:
Иоганнес Клостергейм, известный еще в Майренбурге под именем
Иоганнес-Кочевник.
- Ну как же! Тот самый, чью душу вложили обратно в тело после битвы у
Кромки Небес!
- Тот самый, господин.
Принц испытующе поглядел на Клостергейма, потом напряжение его несколько
спало, когда тот продолжил:
- Позвольте также представить вам госпожу Либуссу, графиню Картагена и
Мендоса-Шилперик, герцогиню Критскую.
Бородатый правитель весь просиял.
- Критскую? Так вы, стало быть, освободились наконец от захватчиков, что
покорили и нас?
Она низко ему поклонилась, коснувшись губами руки, протянутой для
поцелуя.
- Как сие ни прискорбно-нет, милорд. Но я ношу этот титул. Предки мои
происходят оттуда.
- Фон Бек,-продолжал Клостергейм.
Себастократор приподнял бровь.
- Тот самый, который убил вас?
- Потомок его, господин.
Я удостоен был чести поцеловать монаршие перстни.
- Приветствую вас, мой любезный граф,-милостиво обратился ко мне
майренбургский принц. Я не стал объяснять ему, что батюшка мой еще жив и,
стало быть, граф пока он, а не я.
Наконец и Сент-Одран приложился к руке правителя, причем так напыщенно и
грациозно, словно бы губы его прикоснулись к ручке какой-нибудь красотки с
картин Гейнсборо.
- Такая честь, сударь. К вашим услугам, сударь. Боюсь только, я не могу
похвалиться длинною родословной. Или же Поиском, унаследованным от предков.
Равно как и неким особым предназначением либо чудесным воскрешением из
мертвых. Я лишь скромный паромщик, переправивший этих троих через что бы
там ни разделяло наш мир и ваш.
- А-а, аэронавт! Мне сообщили, едва я проснулся. Мне хотелось бы
посмотреть на машину вашу, сударь.
- Буду счастлив, ваша честь, продемонстрировать вам все возможности
своего корабля.
- Я внесу этот пункт в свое Расписание.-Себастократор зевнул и потер
кулаком глаз, который еще как следует не открылся.
- Прошу прощения. Я еще до конца не проснулся. В сезонной сей спячке есть
свои прелести, только вот просыпаться чертовски сложно.
- Ваша честь всегда спит все майренбургское лето?
- Всегда, сударь. Я, видите ли, поклялся, что не стану смотреть на
солнце, пока и Деспот, и Император не возвратятся к нам и вновь не примут
правление в свои руки.
- Их кто-то держит в плену, ваша честь?
Себастократор не поверил своим ушам.
- Неужели вы совсем ничего не знаете об истории нашей и нашей судьбе?
Взмахом руки Сент-Одран выразил свое искреннее сожаление.
- Я здесь в первый раз.
Себастократор рассмеялся, неведение моего друга явно доставило ему
удовольствие.
- Ну конечно же! Но истоки сей клятвы моей лежат именно в вашем мире. В
1453 император наш Константин пал в сражении у ворот Святого Романа. Он
защищал Византию, защищал свой город и свою веру от Мохаммеда Второго,
повелителя османских турок. Когда пал Император, то пал и город, после чего
на протяжении трех веков Византией правили турецкие султаны.
Наследники Константина и остатки воинства нашего прошли по всей Фессалии
и Македонии в поисках некоего оплота, твердыни, каковую могли бы они
посвятить тем, кому поклонялись и кого почитали. Когда же вошли они в горы
к востоку отсюда, то подверглись они многим бедам и страдали от голода,
непогоды и отчаяния безнадежности. Именно тогда Стефан Палеолог, новый
избранный Император, открыл сердце свое всякому, кто только стал бы
слушать, и поклялся пожертвовать жизнью своей и душой, только бы людям его
даровано было убежище от турков, болгар и сербов. И явилось ему видение.
Что византийцы получат то, о чем молит их император, но при этом, до тех
самых пор, пока столица их не вернется обратно к ним или же их потомкам, в
том самом месте, где обретут они то пристанище, о котором испрашивают
теперь, должны они прекратить исполнять ритуалы своей религии, хотя им
вовсе и не обязательно от нее отрекаться.
После долгих и продолжительный споров византийцы все-таки согласились на
это условия, веря в душе, что уже через год или два они без труда обретут
новых союзников, отобьют город свой и вернут его к истинной первоначальной
вере.
А на следующий день совершили они переход свой из Лета в Зиму. Они вошли
в Миттельмарх. Еще один день, и нашли они поселение это, тогда уже-богатый
