существенное. Ибо я не Робеспьер, который есть только громкие словеса,
ненасытная алчность и несбыточные надежды. То, о чем я сейчас говорю...
это бесспорная истина. Бесспорная истина! Ты должен поверить мне. Просто
поверить и все. Мир, который ты знаешь, будет преобразован. Он станет
другим... таким совершенным в своей гармонии, что ты бы расплакался, если
бы только узрел его прямо сейчас. И это судьба твоя... наша судьба...
сотворить совершенный сей мир!-Теперь она села верхом на меня и, обхватив
мою голову обеими руками, прижалась грудью к губам моим. Ее жаркое тело
едва ли не жгло меня.-Ты должен понять это, Манфред. То, что сейчас
происходит с нами... нам неподвластно. Мы просто беспомощны перед великим
сим предназначением, что связало нас вместе. Соединенные силою большей, чем
просто Грааль, мы должны следовать предначертанной нам судьбе, иначе нам
снова придется ждать, пока не свершится еще один полный круг и мы не сможем
опять начать нашу работу, но уже в новой смертной плоти! Момент, которого
мы ожидали так долго, настал, и упустить его мы не в праве. Мы возродились
и встретились вновь. Мы были одним существом и любили вдруг друга с начала
Времени!
Я задыхался. Она сжимала голову мою с такой силой, что, казалось, она
сейчас лопнет. Я слабо вскрикнул.
- В чем же оно-мое предназначение? Скажи мне, Либусса, в чем?
Она отпустила меня. Взгляд ее стал озадаченным, алые губы слегка
приоткрылись. Потом она принялась гладить меня по щеке. Теперь в глазах ее
стояли слезы. Она прильнула ко мне.
- Ты узнаешь об этом, но в свое время. Пока же я ничего тебе не скажу,
ибо сие запрещают писания Книги Обряда. Мне было явлено все и открыто. Все
то же самое, что и в конце.
То же, что и в конце.
- Тогда почему не могу я об этом узнать теперь?
Она рассмеялась, и в смехе этом горечь мешалась с гордыней.
- Потому что я-сила Активная, ты же-Пассивная. Как и должно быть, чтобы
алхимический опыт удался. Больше не спрашивай ни о чем! Просто делай, что я
скажу тебе, и ты испытаешь такой небывалый восторг, такое предельное
осуществление своего естества... только тогда ты узнаешь, как это: быть
живым-чувственным, восприимчивым, ощущающим мир и себя! Мы подступаем
теперь к последнему пределу, за котором не будет уже никаких границ! Мы
подступаем теперь к Величайшей Гармонии! Ты увидишь! Увидишь!-И, продолжая
смеяться, она вновь схватила меня и принялась тормошить, так что мне уже
стало казаться, будто меня кружит в вихре чувственности и
значимости.-Эликсир и Грааль,-вполголоса пела она, утопая в волне
наслаждения, забирая у меня все, что я только мог дать-без остатка.-О мой
милый, мой маленький... ты стал избранником. Дар, врученный тебе, он
превыше любых даров. Доверяй мне, фон Бек. Доверяй, и любое желание твое
исполнится. Ты получишь тогда все, чего хочешь, станешь всем, о чем грезил
в самых своих сокровенных мечтаниях.
- Только тебя я хочу, Либусса. Ничего больше. Только тебя.
- Ты никогда меня не оставишь. Мы будем вместе. Вечно будем мы вместе. Мы
с тобой. Ты и я. Клянусь, я тебя не обману.
Никогда. Но ты должен всецело довериться мне... и помочь мне сразить
наших врагов.
- Я люблю тебя, Либусса.
- Правильно. Так и должно быть.-Она прильнула губами к телу моему, как
львица, томимая жаждой.-Эликсир и Грааль, мой хороший. И еще-ты и я.
Древний ритуал смерти и возрождения. Конец всем битвам. Конец всякой
ненависти и дисгармонии. Он знаменует собой разрушение небес и распад
Ада!-Она полной грудью вдохнула воздух и запрокинула голову. Я же-тот самый
зверь, которого она подчинила себе, одолев в смертной схватке. Зверь,
несущий ее на своей спине.
Я слышу рев, доносящийся из Лабиринта. Вдыхаю зловоние Минотавра. А
Ариадна смеется. Она держит в руках меч и щит.
Ариадна выходит на битву против всяческий Тайн. Она кричит, и голос ее-ни
человеческий, ни демонический, ни звериный.
Крик пронзает пространство и рассыпается стоном рыданий.
Словно капли расплавленной ртути упали со лба ее мне на лицо, струясь по
груди ее, по сильным бедрам ее и чреслам, рассыпаясь по гибким ногам. Зубы,
стиснутые в упоении, блестели безупречную белизною; лицо ее-больше уже не
застывшая маска, больше уже не способное обмануть-было точно пылающий
бронзовый лик! Живой монумент чувственной власти, к которой стремится
алхимия и которой достигнет когда-нибудь!
- Фон Бек!-прокричала она, и зубы ее наконец разжались, когда все
исчезло, содрогнувшись в экстазе: гордыня, надменность, все обиды,
негодование и неестественный смиренный стыд. Это ли не искушение,
побудившее Еву к соблазнению Адама?-Фон Бек!-Могло ли служение Небу
соперничать с этим восторгом? Бог тоже не знал... не мог знать... когда
создавал нас такими, полузверями, полу-ангелами, иначе бы Он никогда не
поставил такие бессмысленные условия, исполнение которых открывает пред
нами врата в Его Царствие. Но и Сатане сфера сия неподвластна. Ибо-случайно
ли, нет ли- принадлежит она человеку и только ему! И человек теперь призван
установить свои принципы в мире, свои законы, дабы достичь своего Спасения!
За окнами день медленно растворялся в долгих сумерках цвета цветочной
пыльцы. Тени стали громадными, мутно-прозрачными, словно текстура материи
мира развернулась вовне, потертая и изношенная, легкая и иллюзорная, точно
дым на ветру. Краски цветов и листвы стали гуще, темнее; белые стены
комнаты как будто подернулись розовым маревом. Никогда в жизни не наблюдал
я такого заката. Ни один закат в моей жизни не длился так долго. Я едва ли
был в силах передвигаться, но все же поднялся с роскошного нашего ложа и
подошел к окну.
Сам свет, казалось, заключал в себе качества древних пергаментов, пламени
сальных свечей-свет устойчивый и рассеянный одновременно. А когда я
подставил руку под этот свет, он как будто осел на коже золотой пылью,
которая окружила меня обволакивающей оберегающей позолотой. Я слышал
усталое эхо лошадиных копыт, громыхающих по мостовой.
Мускусный запах ударил мне в ноздри. Плоть моя дышала жизнью и излучала,
казалось, свое собственное сияние. С улицы доносилось пение птиц, обрывки
бесед горожан, расходящихся по домам,-вежливые пожелания доброй ночи.
Несколько вялых пчел тяжело поднялись из полуприкрытых бутонов роз и
направили неуверенный путь свой обратно в улья.
- Какой замечательный вечер, мечтательный, сонный,-сказал я Либуссе, но
она все еще погружена была в раздумья о вышнем предназначении и
судьбоносных замыслах.-Сколько таких вечеров может быть в одной жизни, даже
здесь, в Майренбурге?
По некоей непостижимой причине, вопрос мой, кажется, позабавил ее
настолько, что она позабыла даже о мечтаниях своих и улыбнулась мне,
непосредственно, искренне. Она попросила подать ей воды и,- пусть даже
вскользь,-проявила все-таки некоторый интерес к бледнеющему свету дня.
- Наслаждайся, маленький мой фон Бек. Наслаждайся, ведь это- единственный
из майренбургских закатов, который тебе доведется узреть!
- Что?!-я улыбался ей простодушно, хотя мне и было совсем не до
смеха.-Стало быть, мне суждено умереть? Уж не в том ли мое высочайшее
предназначение-пасть жертвою на алхимическом алтаре?
Тело ее купалось в последних теплых лучах.
- В поиске, что подобен нашему, жизнь человека всегда подвергается риску.
Но я улыбаюсь не потому. Это же город в Осенних Звездах. И он будет
таким-Городом в Звездах-не важно, что происходит при этом в другом нашем
мире. Времена года его и сезоны предсказаны могут быть с точностью до
минуты. То, что ты наблюдаешь, Манфред, не конец дивного летнего дня. Это
кончается целое лето. Смотри.
Листва, еще час назад-изумрудно зеленая, буквально на глазах становилась
красновато-коричневой.
- Себастократор уже шевелится во сне,-продолжала она.-Через восемь часов
он проснется, готовый возобновить свое царствование. Он правит ночью-только
ночью. Он уже скоро воссядет на троне и будет царить до окончания года. У
этих Осенних Звезд есть особое свойство: они затеняют друг друга в
чередующихся затмениях, что и создает сей феномен, долгую ночь Майренбурга.
Если отъехать от города миль, скажем, на пятьдесят, даже меньше, то там
опять будет день и ночь, утро, полдень и вечер... все, как мы привыкли. Но
это
-Миттельмарх, где происходит много чего необычного, и всю долгую осень и
зиму Майренбург освещен только сиянием умирающих этих звезд, изливающих
свет свой сквозь миллионы миль пространства.
- Но это же не согласуется ни с какой логикой.
- Тогда радуйся,-проговорила Либусса,-ибо неповиновение Природе, по
крайней мере, ее превращениям и есть то, к чему мы стремимся: и ты, и я.
Золотой свет побледнел и теперь стал серебряным. Либусса встала и зажгла
лампы. Все ее тело блестело капельками пота.
Запрокинув голову, глядел я в небесную твердь, где полыхали звезды.
Древние звезды.
- Сейчас мы примем ванну,-сказала Либусса.-Потом пообедаем. Мы будем
праздновать возвращение тьмы, под сенью которой город этот становится
настоящим. Мрак ночи и исконный Майренбург скоро вновь преисполнятся
истинной жизни.
Чуть позже, вымывшись, надушившись и должным образом одевшись, спустились
мы вниз. Еще с лестницы я расслышал ленивую речь Сент-Одрана, холодное
бормотание Клостергейма, сердечный тон русского князя. Либусса взяла меня
за руку.
Большего я и не чаял. И только когда мы уже спустились, я вдруг
сообразил, что я так и не вызвал у нее ничего существенного. Быть может,
она и стремилась только смутить меня, заморочить... с тем, чтобы ничто не
расстроило ее истинных замыслов?
За непринужденною светской беседою прошел вечер. Когда время пришло
расходиться, я последовал за Либуссою к ее спальне, но она остановила меня
и показала мне комнату, для меня предназначенную.
- С момента сего и до свершения Астрального Соответствия нам надлежит
поберечь эту энергию. Зато потом обретем мы предельное завершение и
полноту!
Смущенный, преисполненный вновь самых противоречивых стремлений, я
подчинился. Я уже не прислушивался к гласу разума. Я отрекся от воли своей,
чтобы стать пешкой в руках ее-марионеткой, покорной малейшему взмаху ее
руки.
Осознание этого изумило меня и слегка позабавило. Разоблачаясь и
укладываясь на свежайшие простыни узкой моей
одинокой постели, я улыбался.
А потом, засыпая, заплакал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Аудиенция у Себастократора. О Византии и Святом Граале. Договор и
замысел. Посольство к господину Реньярду. Беседа со зверем, который
оплакивает Золотой Век.
То был не сон, ибо действия, каковые свершаем мы в снах, не влияют так на
жизнь нашу наяву; но все-таки очень похоже на сон.
Свет, льющий с неба на этот, другой, Майренбург, был светом тысячи
дряхлых солнц; древний свет, густо золотой и мутно алый, янтарный и цвета
охры-свет Осенних Звезд, рассеянный в мерцающей дымке, бывшей текстурой
некоей ранней вселенной, прогнившей уже и обратившейся пылью. Лучи света
усталых звезд, точно обрывки сверкающих нитей, стекали с небес на город,
черный мрамор под ними вспыхивал проблесками мглистой сепии и вновь
тускнел, сливаясь с темным монолитом ночного неба. При необычном таком
освещении весь город, казалось, движется, точно медленный океан, создавая
причудливое переплетение теней, неожиданную деталь узора, так что не только
здания, но и лица людей обнаруживали то и дело некий скрытый аспект,
выдающий характер, который-из-за этой, может быть, неопределенной
текучести-существовал только в чьем-нибудь воображении. Даже само
человеческой восприятие постоянно менялось под сенью Осенних Звезд.
Тем не менее, пока ехали мы ко дворцу Себастократора в карете князя
Мирослава, я не переставал удивляться тому, что город продолжает жить
обычной своей жизнью: улицы запружены народом, торговцы открывают свои
ларьки, детишки носятся и смеются, собаки заходятся лаем, грузовые повозки
