не потревоженный никем, и каждый век цивилизации нашей оставлял письме свои
в трещинах майренбургского камня, в морщинах на мраморе и в усадке
бревенчатых его стен.
Здесь, в городе, благоденствующем под либеральным правлением своих
принцев, в свое время искали прибежища многие из великих людей: от Кретьена
Троянского до Моцарта и Фрагонара. Здесь вряд ли отыщется улица, на которой
не жил когда-либо какой-нибудь знаменитый философ, скульптор или же
драматург.
Столь чарующим и волшебным был облик этого города, столь богатой-его
культура, что кое-кто из писателей, здесь побывавших, пришли даже к выводу,
что Майренбург не подвергся ни разу нападкам извне не из-за решительной
воли принцев-правителей или же по случайному совпадению в Истории, но
потому, что он воплощает собой идеал, разрушить который не осмелится ни
один,-пусть даже самый жестокий и развращенный,-из всех правителей и
генералов.
Но, какова бы тому ни была причина, город этот заключал в себе некий
мифологический дух. Как всегда, проезжая под аркою городских ворот, я
ощутил, как нарастает во мне то особое чувство, которое возникало в душе
моей только здесь, в Майренбурге. Я вступаю в легенду, сказал я себе. Это
как будто войти в Камелот.
То, наверное, и был Камелот, чей двор состоял из натурфилософов и
астрологов, теологов и историков, драматургов и математиков, большинство из
которых заручились благосклонным покровительством просвещенного града.
Только здесь, в Майренбурге,-из всех городов на свете,-работало целых
четыре независимых друг от друга университета, старейший из которых основан
был в году 594 от рождества Христова великим епископом Корнелием Эрулианом,
поощрявшим весьма изыскания всех философских наук и побуждавшим мирян
(впервые в истории святой церкви) трудиться совместно с духовными лицами,
дабы проникнуть в загадки мира естественного.
Всякому путешественнику, знакомому с городом этим,-погруженным в науки и
искушенным в изящных искусствах,-лишь понаслышке, в первый приезд свой сюда
странно будет наблюдать шумные улицы, переполненные народом, слышать крики
и гвалт на базарах и верфях. Ведь Майренбург, прежде всего, город торговый,
процветающий и богатый, где имеют посольства свои страны Дальнего Востока,
и Нового Света, и Оттоманской империи, с каковой вот уже три века подряд
майренбургские принцы поддерживают самые тесные сношения. Не подверженный
религиозному фанатизму, город этот всегда уважительно и достойно принимал
представителей языческих земель. В то время, как Прага, Киев и Пешт
прилагали столько усилий, выказывая эгоцентричную свою гордыню и неуместную
снисходительность,-и, как следствие, недостаток деловой хватки,-Майренбург,
не хитря и не мудрствуя, обзаводился друзьями.
С тех пор, как я,-еще в ранней юности,-закончил майренбургскую
королевскую гимназию, я больше здесь не был ни разу, и то, что я нашел
город этот точно таким, каким полнил его, доставило мне несказанное, хотя,
признаюсь, и непредвиденное удовольствие. Разочарования мои и перемены,
зримо проявившиеся во всем облике Парижа, помогли мне тогда еще свыкнуться
с мыслью, что мир наш неминуемо движется к разрушению, распаду и порче
всего величавого и благородного.
Но здесь, в Майренбурге, все отвергало мрачные сии домыслы. Здесь во всем
ощущалась надежда, во всем ощущалось
утверждающее начало.
И все же в какой-то степени Майренбург оставался мечтою и был обрамлением
другой мечты,-сокровенных моих побуждений, ибо с каждым мгновением
возрастала во мне уверенность, что моя герцогиня (или же самозванка, мне
все равно) должна быть здесь и что найти ее не составит уже труда. В этом
городе не было ни единой улицы, которую я не сумел бы назвать по памяти. Я
знал Майренбург так же, как знал свое тело. На самом деле, меня переполняло
тогда необычное ощущение, словно бы тело мое, и мой мозг, и весь город
слились воедино и стали одним существом. Нигде больше я не испытывал ничего
подобного. Даже в Беке. Словно бы я возвращался домой,-не под защиту
спокойного, безмятежного места, где был я рожден,-но в город, где разум мой
впервые составил себе представление о мире.
В таком радостном расположении духа я отправился прямо в кофейню Шмидта,
что на перекрестке Фальфнерсаллеи и Ганхенгассе, неподалеку от еврейского
квартала. Заведение это, поставленное на широкую ногу, занимало несколько
этажей большого квадратного здания, где раньше располагалась монастырская
лечебница. Здесь как всегда было людно. Столы и скамьи буквально лепились
друг к другу, загромождая все пространство. Согласно традиции, на первом
этаже собирались дельцы, все те, кто имел хоть какое-то отношение к
финансам; здесь же сосредотачивались,-и рождались,-все городские слухи.
Разыскав в шумной толпе знакомый своих, немецких брокеров, преимущественно,
нескольких французов и русских, я тут же набросился на них с расспросами.
Однако меня вновь постигло разочарование.
Один моравийский страховщик по фамилии Менкович принял мое приглашение на
чашечку чаю. Извинившись перед своими друзьями-банкирами, он прекратил
наконец вещать громким голосом и перекладывать с места на место свои бумаги
и пересел за мой столик. Был на нем старомодный пудреный парик и неизменный
темный его сюртук, пошитый, как сам Менкович любил повторять, "по
квакерской моде". Все это, как он утверждал, придавало ему вид солидный и
авторитетный, даже тогда, когда он пускался в самые дикие и рискованные
предприятия. Он слышал, что герцог Критский прибудет в город буквально на
днях,-если не прибыл уже,-а вот о герцогине ему вообще ничего не известно.
Зато в изложении его история этого рода звучала совсем по-иному:
- Картагена и Мендоса-Шилпериков всегда недолюбливали в Майренбурге, фон
Бек. При том, что когда-то у них был здесь свой дворец и они сделали много
хорошего для этого города.
Какие-то загадочные деяния,-колдовство, черная магия, зверские пытки,
насилие,-наделавшие много шуму, принудили тогдашнего принца изгнать
некоторых Шилпериков из города.
Дело это столетней давности. Им потом вновь удалось снискать
благосклонность принца, но с тех пор многие здесь к ним относятся с
подозрением. И в нынешнем герцоге действительно есть что-то странное, хотя
он очень даже собою пригож. Я доподлинно знаю лишь то, что верительные
грамоты выданы были герцогу,-не герцогине,-и что они еще не предъявлены.
- Не означает ли это, что он еще не приехал?
- Вполне вероятно, что он уже в замке. У него есть свой замок в Карпатах.
В полумиле от границы. Оттуда до Майренбурга всего день пути, так что он
может явиться в любую минуту.
- У него есть своя резиденция?
Шум и гам голосов за столиком рядом с нами почти заглушили его ответ. За
оживленным обменом репликами последовал громкий смех, парики затряслись, а
потом дельцы вновь углубились в расчеты. Менкович покачал головой.
- Он владеет одним домом на Розенштрассе, но как правило предпочитает
гостить у кого-то из близких друзей, местных землевладельцев, чьи имения
расположены за пределами города.
Я сказал Менковичу, что если он что-то узнает еще по интересующему меня
предмету, то он всегда сможет найти меня у "Замученного Попа",--в
гостинице, которую упоминал Сент-Одран и которая была мне небезызвестна и
оставила после себя самые добрые воспоминания. Признаюсь, я слегка упал
духом, не получив необходимых мне сведений у всезнающего моего приятеля из
местных брокеров. Он посоветовал мне просмотреть Майренбургский светский
журнал, где могли появиться какие-то упоминания о герцогине.
Распрощавшись с Менковичем, я отправился прямо на площадь Младоты, где
церкви лепились впритык к постоялым дворам и тавернам, и все это вместе,
казалось, клонилось к центру, где в старом позеленевшем фонтане плескалась
водица. Сам фонтан представлял собою конную статую некоего свитавианского
героя, поражающего копьем устрашающего вида морское чудище. Имело также
два-три деревца,-платана,-несколько скамеек, непременный нищий побирушка и
живописная группа уличных торговцев-арабов, продающих цветные ленты, всякие
безделушки и лакомства.
Пройдя под широкою аркою входа "Замученного Попа",-названного, я полагаю,
в честь Гуса,-одного из самых заметных на площади зданий, я очутился в
просторном внутреннем дворе, опоясанным непрерывным балконом первого этажа.
Штукатурка на стенах кое-где облупилась, штукатурка местами пообвалилась, а
гипсовые лица Гуса, наверное, и его рьяных последователей давно пообтерлись
и стали совсем уже неузнаваемыми, хотя вывеску подновляли совсем недавно:
монах в нищенской рясе, запрокинувший голову к небесам, с руками,
привязанными к столбу, и вязанкою хвороста, сверкающей языками пламени у
его ног, обутых в сандалии. Крепилась вывеска на железной скобе, вбитой в
тяжелую почерневшую балку.
Передав лошадь конюху и распорядившись, чтобы он позаботился о моем
багаже, я вошел внутрь, в тесную общую комнату. Время близилось к полудню.
Внизу как раз подавали завтрак, и запах жаркого был весьма даже
соблазнительным. В дымной сей комнатенке с низким потолком толпился народ,
большей частью-студенты в своих форменных куртках и подмастерья в
прямо-таки средневековых нарядах, так что невольно складывалось
впечатление, будто бы ты очутился совсем в другом веке. Протискиваясь
сквозь толпу и вдыхая изумительные ароматы супа и запеченной на углях
курицы,-блюда, принесшего заслуженную популярность сему заведению, - я
вытягивал шею, глядя на стойку, освещенную даже в столь ранее время
свечами. За стойкой стоял мрачного вида мужчина в красном кожаном переднике
и высоком пудреном парике из тех, что были в моде лет пятьдесят-шестьдесят
назад; закатанные выше локтей рукава рубахи демонстрировали волосатые
лапищи, изукрашенные примитивными татуировками "в стиле" Южных Морей. Он
сосредоточенно разливал в кружки грог и передавал оные кружки
раскрасневшимся девицам, которые носились по залу,-только и поспевая
заполнять у стойки подносы,-с наработанной грацией разнося выпивку
нетерпеливым клиентам. Хозяин поднял глаза, и его тонкие губы сложились в
подобие улыбки, когда он увидел меня.
- Капитан фон Бек!-Лицо его, мрачное, словно туча, вдруг озарилась как
будто сиянием солнца.-Мой капитан!
Я почти даже и не сомневался, что найду его здесь, за стойкой.
- Сержант Шустер! Ты же говорил, что покупаешь участок земли где-то под
Оффенбахом.-Ветеран сотни, наверное, боевых кампаний, он был слугою моим и
соратников в то время, когда я подвизался на службе в американских войсках.
В гостинице этой я снимал одно время комнаты. То было задолго до
американских моих приключений, тогда еще, когда всем здесь заправлял отец
Шустера.-Ты же божился, что станешь фермером, что тебе надоела уже
городская жизнь!
Он поднял откидную доску на стойке и вышел ко мне. Мы обнялись.
- А я слышал, вас арестовали. Во Франции, капитан.
- Чуть было не арестовали. Но я предвидел печальный сей поворот событий и
опередил их на считанные часы. Бежал из Парижа тайком, словно дворняга с
украденною отбивною. Ну а ты почему не на пашне? Ты же говорил, что тебе
уже поперек горла стоит батюшкино ремесло!
- Папаша ушел на покой, когда я еще был за границей. Когда я вернулся
домой, я обнаружил, что он прикупил себе ферму! А гостиницу сдал в аренду
какому-то никудышнему венгру-трактирщику, совершеннейшему болвану, который
мало того что распугал всех клиентов, так еще и опустошил все наши винные
погреба, а потом, по дороге обратно в Гесс, его благоверная сбежала с
каким-то хлыщом-уланом! просто позорище, а, капитан? Так что папаша
просто-таки умолял меня взять управление гостиницей в свои руки, по крайней
мере, пока не удастся восстановить торговлю и доброе имя нашего заведения.
Я постепенно втянулся, и мне это даже понравилось. А пару лет назад батюшка
передал дело мне, как говорится, замок, погребок да бочонок вина, и вот
