завернуть там, где тропа изгибалась под острым углом,-как в отчаянии
обнаружил, что дорогу мне преграждают шесть или, может быть, семь
вооруженных мужчин, а грохот и шарканье, донесшиеся сзади, однозначно
давали понять, что и за спиной у меня стоят точно такие же молодцы. Я знал,
что мне полагалось либо же терпеливо ждать, пока меня не оберут до нитки
или не захватят ради выкупа, либо же попытаться сразиться. Рассудив, что я
все равно ничего не теряю, я выбрал последнее, а посему снова взлетел в
седло, игнорируя угрожающие их взгляды и делая вид, что не понимаю ни слова
из их местного говора.
Одежда на этих людях: короткие камзолы и бриджи, широкополые шляпы и
широкие же пояса,-не отличалась ничем от типичного одеяния горцев, только
то были отнюдь не честные швейцарские поселяне, а самые настоящие
разбойники, судя по количеству всевозможного оружия, при них находящегося,
включая два арбалета, древнее короткоствольное ружье с раструбом, парочку
пистолетов с фитильным замком, самые разнообразные ножи и кинжалы, шпаги и
сабли, и даже абордажные гарпуны, лезвия которых покрыты были либо
ржавчиной, либо запекшейся кровью предыдущих жертв.
Не преуспев в попытках своих заставить меня прислушаться к их арго, они
попробовали вразумить меня на итальянском.
- O la borsa, o la vita!-завыли они едва ли не хором. Бороды их давненько
уже свалялись и спутались, а зловоние,
от них исходящее, не рассеивал даже свежайший горный воздух. Предложенный
выбор,-кошелек или жизнь,-дело достаточно
ясное, но поскольку денег у меня с собой было всего нечего, а довериться
этим головорезам, что они пощадят мою жизнь, я, понятно, не мог, ответил я
тем, что достал из чехла баварское свое ружье и, взведши курок, нацелил его
прямо в грудь того малого, который, как мне показалось, был у них главарем.
- Освободите проезд, джентльмены,-сказал я на английском, поскольку был
абсолютно уверен, что этого языка они знать не могут,-иначе я буду вынужден
переселить жалкие ваши тела в лучший мир!
Вознагражден я был тем, что головорез этот снял засаленную свою зеленую
шляпу и, отвесив мне насмешливый поклон, заговорил на старом швейцарском
(который, я даже не сомневаюсь, они называют романским), потом попробовал
по-французски. Я же пожал плечами и помотал головой, делая знак ружьем,
чтобы он освободил проход.
Он запрокинул давно не мытую свою голову и громко расхохотался.
- No, signor! Scusi, per favore. Buona sera.
Я сразу смекнул, что итальянский его был разве что чуть получше, чем мой,
так что тем более я не увидел великого смысла продолжать попытки завязать
разговор,-только время зря тратить. Я снова повел ружьем, не упуская при
этом из виду звук крадущихся ног у меня за спиною: те, кто стояли сзади,
потихонечку подбирались поближе. Пришлось прижать ружье одной рукой к
ребрам, а второй достать пистолет и нацелить его через плечо. Шевеление у
меня за спиною тут же прекратилось. Похоже, теперь мы достигли некоторой
мертвой точки. Я мог рассчитывать только на их малодушие,-а у меня на то
были все шансы,-хоть и безбожники и убийцы, молодцы эти явно не отличались
великою храбростью. Легонько пришпорив лошадку, я заставил ее сделать два
шага вперед.
При этом раздался щелчок арбалета, и стрела оцарапала скалу прямо у меня
над головою. Вторая,-подобная "меткость" объяснялась единственно
искривление ложи арбалета,- просвистела мимо левой моей ноги и сразила
разбойника у меня за спиною. Тот смачно выругался6 потом закричал и,
потеряв равновесие, свалился камнем в бурлящую реку. Я воспользовался
моментом и разрядил баварское ружье свое с таким грохотом, что он мог бы
поднять из могил всех мертвецов на земле. В груди атамана образовалась
окровавленная дыра. Я рванулся прямо на них и, угрожающе размахивая
пистолетом и орудуя ружьем как дубиной, расшвырял их по сторонам,
освобождая себе проезд. Все это сопровождалось вспышками пороха и грохотом
выстрелов справа и слева. Я даже начал уже опасаться, что все мы свалимся в
реку,-лошадь моя в такой свалке с трудом сохраняла шаткое равновесие,-но
когда я приготовился к самому худшему, мы наконец прорвались.
Разбойники, впрочем, не отступили так просто и устремились за мною
вдогонку, надеясь отомстить, швыряя вслед мне ножи свои, камни и
бесполезные, как оказалось, огнестрельные стволы. Точно стая голодных
волков, они жаждали моей крови, и лишь через четверть, примерно, часа мне
удалось положить некоторое расстояние между собой и разъяренными моими
преследователями и выбраться на дорогу. Тем временем на землю спустились
сумерки и поглотили собою все.
При каждом скачке из-под лошадиных копыт летели белые облачка сухого
хрустящего снега. Теперь, на широкой дороге, я мог пустить лошадь галопом,
и разбойники вскоре отстали, только крики ярости и разочарования гремели
еще среди безучастных сосен. Постепенно я перешел на шаг. Сумерки
сгустились-стало совсем темно. В небе носились грачи, хриплым их крикам
вторило эхо, мечущееся по каменной колоннаде скал, в воздухе пахло свежею
хвоей. Угроза смерти осталась теперь далеко позади, и, судя по всему, я был
уже где-то на полпути к Лозанне: и дня не пройдет, как я снова увижу свою
госпожу. Через час я решил, что поры мне подыскать место для ночлега. Я не
хотел рисковать и ехать дальше в кромешной тьме по извилистым ущельям, мимо
глубоких провалов и стремительных горных речушек, что неслись, грохоча и
пенясь, напитать водою своею широкий поток, протекавший по дну долины.
Закат окрасил снега в нежно розовый цвет6 и я даже приостановился, чтобы
насладиться чарующим видом этого величавого творения природы,-дикою
красотою могучих гор. Пока я стоял, по сугробам на склоне чуть выше тропы
пробежал белый заяц. Я так и не выбрал свободной минутки, чтобы
перезарядить ружье, так что, похоже, на горячий ужин рассчитывать не
приходилось.
Впрочем, один пистолет был заряжен. Я прицелился и выстрелил в зайца как
раз в тот момент, когда зверек хотел шмыгнуть в заросли рябины.
Эхо от выстрела прокатилось волной по далеким долинам. Когда эхо замерло,
подстреленный заяц упал. Уже совсем стемнело.
Теперь мне пришлось взять на себя роль подружейного пса и отыскать на
снегу свою добычу. Пока я пробирался по сугробам,-зайца я обнаружил быстро,
по яркому пятнышку алой крови на белом боку чуть выше плеча,-до слуха моего
донесся какой-то странный приглушенный звук, который я не сразу сумел
распознать: словно бы что-то шуршало, сдвигаясь.
Похоже на шелест ветра в ветвях или на грохот горного потока. Но едва я
поднял обмякшее тельце мсье Скарум, звук внезапно пропал. Я вернулся на то
место, где решил разбить лагерь, разжег костер из сосновых шишек,
быстренько освежевал и выпотрошил зайца, жаля при этом, что у меня ничего
нет с собой для того, чтобы выделать как следует эту мягкую шкурку. Заячье
мясо, зажаренное на углях, оказалось нежным и мягким.
Ночь закуталась тишиною. Все пребывало в том безмятежном покое, которого
сам я не знал уже столько лет. В первозданной черноте неба проступили
мерцающий звезды.
Контуры всех созвездий выделялись четким сияющим рельефом. Сладко зевая,
я забрался в свою небольшую
палатку,-усталость на цыпочках подступила ко мне, и я принял ее как
хорошего друга. Заснул я мгновенно.
И, проснувшись на утро бодрым и свежим,-меня разбудило сияние рассвета,
льющееся сквозь полотняные стены палатки,
-преисполнился светлой уверенности, что сегодня уже я увижу свою
герцогиню. Я встал, быстро позавтракал остывшими остатками вчерашнего пира,
напоил и накормил свою лошадь, оседлал ее и привел себя по возможности в
божеский вид.
Теперь можно было ехать. Уже к вечеру, если не раньше, я доберусь до
Лозанны, и у меня будет достаточно времени, чтобы встретиться с моим
другом, забрать свои деньги, а потом (если только поблизости где-нибудь не
окажется Монсорбье,-а уж в этом я мог быть уверен) предстать подобающим
образом пред моей госпожой и выяснить все-таки, почему она вдруг решила
помочь мне, и выведать,-если удастся,-что потребует она взамен за такую
услугу.
Насвистывая, я сел в седло. Мне даже казалось, что в воздухе ощущается
неизбежное приближение весны. Сие радостное настроение, которое я теперь
мог оценить по достоинству, и величие Природы во всех ее проявлениях
пробудили во мне мой былой оптимизм. Я давно уже не испытывал подобного
ощущения бодрости и душевного подъема, -со времен, предшествовавших
Революции. Такое светлое настроение продержалось еще где-то с час, пока я
не свернул за очередной поворот извилистой горной тропы. Там я застыл как
вкопанный. Сердце мое упало.
Теперь-то я понял, что это был за шуршащий шум, удививший меня вчера
вечером.
Мой собственный выстрел потревожил снега над ущельем и вызвал лавину,
которая полностью завалила проход. Предо мной возвышалась стена из снега,
камней и даже деревьев, сметенных обвалом. Я издал крик отчаяния, не в
силах сдержать себя. В своем огорчении я даже не сразу заметил, что был там
не один.
Тот, другой, путешественник сидел в полном унынии на деревянной
приступочке большой крытой повозки, какими обычно пользуются странствующие
в поисках работы лудильщики, цыгане или бродячие актеры. Только то явно был
не какой-то там бедный точильщик, судя по длинному плащу, отороченному
горностаевым мехом (наблюдалось определенное сходство со шкуркою зайца,
которого я вчера подстрелил), меховому "треуху" на голове и муфте из белого
меха, в которой он прятал руки. Едва он заметил меня, взгляд его тут же
метнулся к зачехленному моему ружью, но когда он поднял тонкую руку, в
приветственном жесте его не было ни гнева, ни злобы.
- Ну что, мой благородный охотник, надеюсь, выстрел ваш попал в цель и вы
славно поужинали вчера. И, скажите, к чему так стенать? Вам, может быть,
представляется, что это Судьба-злодейка свалила гору, дабы вам
воспрепятствовать?-говорил он язвительно, по-французски, с неуловимым
акцентом, который я никак не мог определить.
- И проехать нельзя?-Похоже, чувства мои притупились от потрясения.
- Есть какие-то шансы, что эту гору обломков можно будет расчистить за
месяц, впрочем, вряд ли... кто его знает, какой она там толщины. Вполне
может так получиться, что мы застрянем тут до весны. Делать нам будет
нечего, есть тоже нечего, нечем занять себя...-Тут он дружелюбно
добавил:-Но, может быть, вы постараетесь все же достойно и радостно
встретить свою судьбу, раз уж всему виной, несомненно, ваш злополучный
выстрел.
Я тупо разглядывал стену снега, загромождающую проход. Ни на мгновение не
усомнился я в том, что человек этот в плаще с горностаевым мехом прав и что
теперь здесь проехать никак не возможно. Так что я подъехал к нему поближе
и спешился, изо всех сил стараясь держать себя в руках.
Человек, сидящий на приступочке повозки, выглядел истинным джентльменом:
худощавый, высокий, утонченный. Он поднял глаза и улыбнулся мне, растянув
свои яркие чувственные губы, слегка изогнутые в уголках в выражении
перманентной иронии.
- Итак, сударь?
- Я искренне сожалею, сударь, что по собственной глупости причинил вам
столько неудобств,-сказал я.-Достаточно времени миновало с тех пор, как я в
последний раз охотился в горах, а поскольку я страшно проголодался после
недавнего своего столкновения с разбойниками, я не подумал как следует.
Приношу вам свои извинения, сударь. Позвольте представиться: Манфред,
рыцарь фон Бек. Не стоит, наверное, и упоминать, что я полностью к вашим
услугам. Как вы считаете, сможет всадник проехать по верху и привести
помощь? Это реально?
- Да,-отозвался высокий джентльмен,-попробовать можно. Но я думаю, выйдет
гораздо быстрее, если перелететь. - Он рассмеялся (немецкий его, замечу
кстати, был так же хорош, как и французский, но акцент так пока и оставался
для меня загадкой) и поднялся с приступочки, стряхнув снег с колен и
седалища. Я подошел еще ближе. Два его мула, похоже, чувствовали себя
