когда мы уселись наконец за стол, позвонил в колокольчик.-Моя маленькая
славяночка говорит, что если я женюсь на ней ради приданого, то она за меня
выходит ради кухарки моей, фрау Шцик!
Еда оказалась действительно потрясающей, вина-весьма и весьма неплохими,
принимая в расчет их относительно молодую выдержку. Мы с бароном вспомнили
прежние дни, поговорили о планах на будущее, о политике, как это водится, о
религии и прочих подобных вещах. Он, как выяснилось, знал уже о моем
бегстве из Франции и о предполагаемом моем недовольстве и желал теперь
обменяться со мною мнениями по этому поводу, чего мне, говоря по правде,
совсем не хотелось, хотя я и понимал: для него, ярого сторонника
просвещения и противника демократии, подобные вещи должны представлять
интерес немалый. Наконец я был вынужден прямо ему заявить о своем нежелании
обсуждать этот вопрос, и, будучи джентльменом,-всегда, даже в самые пиковые
мгновения своего сумасбродства,-барон перевел разговор на темы, не столь
для меня болезненные. Он заговорил о предстоящем собрании алхимиков и,
подобно ла Арпу, выразил искреннее недоумение относительно того, что
заставляет людей тратить время свое на такие занятия.
Я предположил, что они удаляются в дебри древних философий из-за боязни
новых.
- Взять, например, розенкрейцеров. Они посвящают себя отнюдь не научным
или же философским исканиям нового. Нет, они ревностно оберегают все то,
что давно знакомо, а посему не представляет для них никакой угрозы.
Романтика шествует рука об руку с триумфальными осуществлениями разума. Мы
вступаем уже в эру революционных открытий, паровых двигателей, летающих
кораблей, подвижных кранов и подводных лодок. А они боятся. Боятся заводов,
прокатных станов, железных дорог и рукотворных каналов. Они ошарашены,
сбиты с толку, и все же в них сохранилось еще естественное человеческое
стремление к равновесию и симметрии, которые видятся им лишь в подчинении
отвлеченной Абстракции. Вот и выходят, что возводят они,-возьмем для
примера Англию,-готические руины и вздыбленные мосты, с единственной целью
нестись потом с дикою скоростью по проезжим дорогам на спинах своих
механических лошадей!
- Ты пугаешь меня, друг мой,-подмигнул мне Карсовин.-Но я преклоняюсь
перед обширными твоими познаниями. Мне, вероятно, стоило бы уделять больше
времени изучению паровых котлов вместо того, чтобы гоняться за всякими
цыпочками.
Быть может, когда я состарюсь и налажу дела в бахвейсском своем поместье,
я заделаюсь этаким изобретателем-оригиналом, построю летающую машину и
стану исследовать мир.-Он явно воодушевился при этой мысли.-Да, кстати, на
прошлой неделе я как раз наблюдал одно из этих приспособлений великих
Монгольфье, проплывающее над городом. До твоего, ясное дело, прибытия.
- Воздушный шар?
- С корзиною для пассажиров, подвешенной к низу. В форме такого, знаешь,
василиска или, быть может, дракона. Вся золотая и алая. Должен признаться,
зрелище потрясающее. И зачем людям летать, как ты считаешь, фон Бек? Или
нестись по земле на невообразимой скорости?
- Друг мой, в век расцвета инженерной мысли надо спрашивать не "зачем это
нужно?", а "как это сделать?". Неужели ты до сих пор не понял?
Облокотившись о спинку кресла, он отодвинулся от стола. Лакей беззвучно
убрал тарелки. Барон мой так и лучился
весельем, но старался при этом не слишком его выказывать.
- А, ну да! Каким я, должно быть, кажусь тебе замшелым провинциалом.
Впрочем, мне уже как бы и все равно. Мой интерес к тысячелетнему царству
Христову убывает едва ли не с каждым днем, сменясь весьма утешительным
убеждением в том, что единственное, что имеет еще реальную ценность-это
земля. Посредством нехитрой уловки погружения старого друга во влажную
щелку на час-другой каждую ночь в скором времени стану я гарантировано
обеспечен,-а в том ничего зазорного я не вижу, в наши дни к этому способу
прибегает немало мужчин,-внушительным количеством акров земли и немалым
капиталом в придачу. И как я добился сего? Ведя жизнь добропорядочного
христианина? Рискуя всем во имя революции?
Нет и еще раз нет. Всего этого я добился исключительно неуемною страстью
своею к наслаждениям плоти, своим тщеславием и эгоизмом.
Я улыбнулся, хотя грубость его выражений весьма меня покоробила, и
полюбопытствовал:
- А ты не слышал случайно имени аэронавта, который летал в тот день?
- Даже если и слышал, теперь не припомню,-тон его был едва ли не
извиняющимся.-Я его принял за одного из алхимиков, съезжающихся сюда.
- Слишком уж новомодный вид транспорта,-заметил я.-Таким, как они,
подавай что-нибудь этакое, колдовское... иначе они не ездят.
Барону понравилась моя шутка.
- А я уже и забыл, насколько легко и приятно с тобою общаться. Надеюсь,
пока будешь в Праге, ты остановишься у меня.
Я с радостью принял его приглашение, а потом, как бы между прочим,
спросил, не знает ли он чего-нибудь о герцогине Критской, но, как я ни
старался держаться при этом непринужденно, барон тут же почувствовал мой
живой интерес и покачал головой:
- Боюсь, мне придется опять тебя разочаровать. Во всяком случае, молодой
герцог Критский,-здесь его называют Мендоса-Шилперик,-пока еще в Вене. Но
уже скоро пребудет сюда. В течении этой недели, я думаю.
- А про герцогиню ты что-нибудь слышал?
- Я знаю только, что герцог, как говорят, время от времени развлекается,
прогуливаясь по Градчине обряженным в женское платье. Но все это пустая
молва, досужие слухи, не соответствующие действительности.
- Если бы что-то за этим стояло, ты бы, наверное, знал.
- Да, наверное. Что же до герцогини... есть у меня подозрение, друг мой,
что повстречался ты с самозванкою. С какой-нибудь проституткою, выдающей
себя за благородную даму,-титулованную госпожу, чей титул в меру известен,
в меру загадочен для того, чтобы ввести в заблуждение кого угодно.
- Я и сам уже начинаю склоняться к мысли, что так оно и есть,-согласился
я с ним.-Но она была так красива...
просто поразительно.
- И пленила сердце твое, как я понял.
- Хуже. Она, похоже, пленила мой разум. Я никак не могу отделаться от
мыслей о ней.
- Тогда вот тебе мой совет: ищи ее под каким-нибудь другим именем. Вряд
ли она осмелится называться герцогинею Критской в городе, пребывающим под
покровительством сей благородной фамилии.
Угрюмо я согласился и с сим утверждением тоже.
- У меня есть причины, и причины весьма веские, полагать, что она
направляется в Майренбург.
- Авантюристка какая-нибудь? Мошенница? Представляю себе, как она тебя
околдовала. В этих женщинах есть что-то такое... независимость духа,
возможно... влекущее, роковое для мужчин вроде нас с тобой. Прими еще
добрый совет старого друга,-найди себе миленькое безмятежное существо типа
моей славяночки.
Я сделал вид, что серьезно задумался над его предложением, но меня
занимало тогда другое. Я был более чем заинтригован.
Моя любимая-обманщица, самозванка?! по крайней мере, сие объясняет
странный обычай ее появляться и исчезать столь стремительно. Вовсе не
удивительно, что я не сумел разыскать ее ни в одном из городов.
- Да, кстати,-спохватился Карсовин,-буквально на днях твое имя всплыло в
разговорах. Вспоминали тебя у Хольцхаммера, в его загородном имении, куда я
был приглашен на охоту.
- Я не знаком с Хольцхаммером. Не он ли состоит министром при
майренбургском принце?
- То племянник его. У этого же не хватает мозгов даже на то, чтобы самому
нацелить ружье... для подобного случая у него есть слуга! Но человек он
весьма приятный. Он как раз возвратился из Вены. Ему известно, что ты-мой
старинный друг. Как я понял, какой-то французик был при дворе и пытался
получить ордер на твой арест, объявив тебя якобинским шпионом.
- Француз?
- Какой-то виконт, если память мне не изменяет.
- Робер де Монсорбье?
- Точно! Он самый!
- Он офицер комитета Общественной Безопасности, человек Робеспьера.
- Да нет. Хольцхаммер говорит, он-истинный роялист.
- Значит, он выдает себя за такового, чтобы поймать меня. Ты его
остерегайся, Карсовин. Тысячи человек лишились жизни
из-за изуверского фанатизма Монсорбье.
- По крайней мере, скажу Хольцхаммеру, а он уже известит Двор, если
сочтет это нужным. Однако, насколько я знаю, император весьма серьезно
настроен по поводу этого ордера.
Прошу тебя, будь осторожен. Вполне может быть, что тебя уже здесь
разыскивают как шпиона.
- Тогда, думаю, мне стоит поторопиться с отъездом в Майренбург, чтобы не
ставить тебя в неудобное положение, дружище.
- Тьфу, подумаешь!
Улыбнувшись, я хлопнул его по плечу.
- Мне не хотелось бы также расстроить твою женитьбу.
Он рассмеялся.
- Что до этого, то я пока еще весь в сомнениях. Может быть, наоборот, ты
удержишь меня от безрассуднейшего из шагов!
Но я твердо решил отбыть в Майренбург уже следующим утром. Мне совсем не
хотелось подставлять под удар Карсовина,
которому могли бы предъявить обвинения в укрывательстве опаснейшего шпиона,
и еще того меньше хотелось мне угодить в тюрьму и сидеть в какой-нибудь
старой крепости среди отсыревших стен, ожидая суда, который наверняка
приговорит меня к смерти.
Когда я выезжал из Праги, погода стояла на удивление теплая. Дорога на
Майренбург оказалась хорошей; пролегала она по
неглубоким карпатским долинам и охранялась отрядами регулярной армии, а
обслуживание в придорожных гостиницах было более чем приличным. И вот
наконец, преодолев сей приятственный и наиболее легкий отрезок пути, въехал
я в древний град Майренбург,-в самое дивное и восхитительное из мест,
населенных людьми.
Город раскинулся по обеим берегам извилистой речки Рютт. Если въезжать в
Майренбург с северо-востока, то нужно
сначала спуститься по кряжу пологих холмов, с вершины которого открывается
вид на весь город, похожий отсюда на серебристую карту, расстеленную на дне
просторной долины.
Стены из белого камня переливаются крошечными вкраплениями железа и
кварца, так что даже в вечерних сумерках город этот мерцает своим
собственным светом; а когда подъезжаешь к нему рано утром,-зимнее небо
сияет безоблачной голубизною, а от реки поднимается легкая дамка
тумана,-кажется, будто бы ты приближаешься к видению Небесного Града.
При всех летящих своих шпилях, барочных башенках и романских куполах, при
всей благородной готике своих соборов и античной древности публичных залов,
причудливых дворцах родовитых старинных фамилий, мишурных фронтонах и
асимметричной кладке стен, которым время и непогода придали естественные
очертания,-Майренбург вмещает в себя и реалии, отвечающие запросам более
прозаических устремлений человеческого духа. Есть там пустынные тихие
улочки, где над остроконечными крышами домов возвышаются длинные трубы, где
волнистые крыши покрыты серою черепицей, а стены из почерневших от времени
бревен побелены известью, где стекла в окнах напоминают по цвету бутылочное
стекло, где верхние этажи домов выдаются вперед, образуя едва ли не крытую
галерею над бурым булыжником мостовой. А в самом центре,-на холме, что
вознесся над Рюттом на левом его берегу,-замер в пышном, устремленном в
высь великолепии старинный замок, резиденция принца, чья династия
зародилась задолго до появления Габсбургов. Красные были вождями
свитавианских славян, которые вытеснили из долины ее коренных обитателей,
когда римляне даже и не помышляли еще о походе на запад, и потомки которых
столько столетий уже после падения Римской Империи живут в этой тихой
долине.
Благодаря запутанным брачным союзам и весьма осмотрительным альянсам,
заключаемым сей старинной фамилией на протяжении многих веков, Вальденштейн
сохранил свою мирную независимость, а Майренбург, даже если и подвергался
угрозе захвата, никогда не был захвачен врагом. Он процветал, этот город,
