В рекомендации этой он был непреклонен. Республика Венеры хоть и слишком
строга в определенных своих законах, тем не менее, не станет карать
искренне раскаявшегося в заблуждениях своих экс-революционера. С
благодарной улыбкою я признался ему, что итальянский мой слаб, а
латинский-немногим лучше. Больше всего меня беспокоило, чтобы они не
узнали, куда я направляюсь на самом деле, и не выдали бы по небрежности
информацию эту моим преследователям.
- Я имею намерение разбогатеть,-доверительно сообщил я Ольрику. Всю жизнь
я был бедным солдатом. И вот решился открыть свое дело в Праге, где почти
все влиятельные персоны говорят на родном мне немецком.
- Ну и ладно,-задумчиво проговорил Ольрик.-Мне довелось и в Венеции
послужить, и в Праге. У последней, скажу я вам, только два преимущества:
ближе к Берлину и улицы там посуше.-Эта незамысловатая шутка привела
Бамбоша в неподдельный восторг, который он выразил тем, что облил нас всех
водой.-И шлюхи в Праге милей в обхождении,-добавил герр Ольрик,-если уж не
милей на лицо. И дешевле, если мне память не изменяет, хотя я не из тех
мужчин, кому приходится прибегать к серебру, дабы снискать благосклонность
дам.
Придержав при себе замечание о том, что, поскольку мужчины все без
исключения заявляют то же самое о себе, то удивительно, как же тогда бедным
шлюхам удается сводить концы с концами (кроме того, я всегда предпочитал
упоминать в разговорах прекрасный пол в более вежливой форме), я уклонился
от дальнейшей беседы, сбрил насухую усы и облачился в то, что осталось у
меня самого лучшего: красный сюртук из китайки, жилет к нему, чуть
побледнее оттенком, оба-на аметистовых пуговицах, белые облегающие рейтузы,
которые подчеркивали рельеф каждой мышцы, сапоги из прекрасной оленьей
кожи,-а на голову водрузил парик, нуждавшийся, признаюсь, в основательном
подпудривании, но сохранивший еще следы старомодной лиловой пудры,-моей
любимой. Белье мое оказалось свежее, чем можно было надеяться после того,
как я второпях запихал его в сумки. С каким удовольствием застегнул я под
подбородком кружевной гофрированный воротничок!
Я снова стал денди,-достойным соперником в смысле изящества
Робеспьеру,-и, прикрепив еще сбоку саблю в приличных ножнах из роскошной
голубой кожи с золоченым тиснением, я сразу почувствовал себя уверенней.
Но, как только я преобразился подобным образом, солдаты мои как-то сразу
замкнулись, и дружелюбия их поубавилось. Я заговорщицки им подмигнул, имея
в виду успокоить их в том смысле, что я такой же, как они, пусть даже вид
мой теперь говорит об обратном. В конце концов, всякий ведь может
облачиться в платье джентльмена. Я язвительно шаркнул ногою, на что старший
оскалился, а мальчишка-заика завыл от восторга.
- Чтоб стать богатым, прежде всего надо вырядиться как
богач,-назидательно заметил я.-Впрочем, иную вдовицу, может быть, не
впечатляет богатство, но зато она станет частенько заглядываться на штаны
бедняка.
- Ага!-с одобрением воскликнул Ольрик.-Вы, стало быть, намереваетесь
жениться на деньгах?
- Только ради начального капитала.
Ольрик возложил свою красную лапу мясника на мое шелковое плечо.
- Тогда лучше Праги, брат, места тебе не найти.-Он отступил на шаг и
принялся обозревать меня, словно я был картиной в какой-нибудь галерее.-Эти
венецианские семьи...
в них уж слишком сильна приверженность своему клану, и они чересчур
разборчивы, куда и к кому переходит богатство посредством скрепления
брачных уз. Богемцы, с другой стороны, благодарны за всякое изъявление
внимания!
Я с самой серьезною миною поблагодарил его за совет и не почел себя
оскорбленным даже тогда, когда Ольрик задумчиво заявил:
- И в Венеции вам пришлось бы еще доказать, что вы в совершенстве
владеете этим старинным клинком, тогда как пражан впечатляет уже один
только блеск обнаженной стали.
Как ни велико было искушение призвать наглеца к ответу и похвастаться
заодно фехтовальным своим умением, приобретенным в Татарии, я счел, что это
явилось бы проявлением дурного вкуса, а посему лишь поклонился, еще раз
поблагодарил за совет и даже нашел какую-то ответную любезность. Впрочем,
насчет последнего я зря старался, поскольку именно в тот момент внимание
собеседника моего отвлек шум, доносящийся снизу снаружи.
Ольрик, прислушиваясь, склонил голову на бок. Топот ног, обутых в тяжелые
сапоги, звон конской сбруи. Я узнал эти звуки, характерные для большого
кавалеристского отряда, и, кажется, догадался, чей именно это отряд.
Подхватив свои сумки, я спустился по лестнице на один пролет. На площадке
там было окно, и я осторожно выглянул во двор. Карета, с которой я
встретился прошлой ночью, готовилась к выезду. В карету как раз садилась
миловидная юная дама; угрюмый возница никак не ответил на быструю ее
улыбку. Впрочем, при свете дня он не смотрелся таким зловещим чудовищем,
каким показался тогда во мраке. На дверце кареты я разглядел теперь
скромный герб, совершенно мне неизвестный. Было в нем что-то неуловимо
восточное, азиатское. Я рассудил, что кому бы ни принадлежала сия карета,
они прибыли на постоялый двор вскоре после меня и сразу прошли в свои
комнаты. У меня появилась надежда, что я все-таки ошибался, полагая, что
слышу гусар. Несколько крепких парней,-вооруженные до зубов, все в темных
плащах,-стояли рядом с каретой. Суля по виду, то были французы; вполне
вероятно, какие-нибудь роялисты, вынужденные заниматься разбоем. Впрочем,
долго гадать не пришлось. Едва предводитель их вышел во двор,-из двери как
раз у меня под ногами,-я уже понял, что это за люди. Поначалу я видел его
со спины: высокий худощавый мужчина с забинтованной левой рукою под
полурасстегнутым военным плащом. Тон его был надменным и раздраженным, и я
тут же узнал этот голос. Робер де Монсорбье снял-таки свой неизменный
трехцветный кушак и, как можно было с уверенностью предположить, на время
оставил свои заявления о том, что он представляет правительство Франции.
Когда он развернулся, чтобы ответить конюху, я заметил, какое бледное у
него лицо, как резко на нем проступают морщины.
- Доказать? Доказать, что мой собственный конь принадлежит мне?! Тьфу ты
пропасть!-Он, как вполне очевидно, нашел своего украденного "испанца".
Я приуныл. Без коня спасение мое не представлялось возможным. Но я все же
спустился еще на один пролет, проскользнул в кухню,-мне повезло, там никого
в тот момент не оказалось,-захватил немного холодной свинины и сыру и снова
вернулся на лестницу, чтобы найти удобное окошко, откуда я мог бы следить
за позицией Монсорбье. Я добрался уже до самой верхней площадки, как вдруг
меня вспугнул нежный голос, доносящийся сверху и буквально искрящийся
весельем.
- Что же вы, сударь? Не в состоянии оплатить счет?
Я повернулся на звук,-сердце бешено колотилось в груди. От неожиданности
я забыл даже о том, что не надо бы мне прижимать кусок мяса к самому
лучшему своему камзолу.
Наполовину в тени, наполовину в лучах бледного зимнего солнца стояла
фигура, самая потрясающая и прелестная из всех, что мне доводилось
когда-либо видеть. Поначалу я даже и не разобрал, юноша это или девица,
пока она не прошла дальше в свет и я не увидел, что на ней юбка. Большая
голова, едва ли не негроидного типа, но фигурка тонка и стройна; огромные
черные глаза, каштановые локоны, обрамляющие очаровательное лицо... Широкие
плечи и тонкая талия,-черты, свойственные больше мужской фигуре,-вот почему
в полумраке ее можно было принять за юношу. Передо мною стояла женщина, в
которою я мог бы влюбиться с первого взгляда! Она наяву воплощала в себе
идеал, который я до сих пор еще иногда вызывал в сладких грезах!
Я застыл как вкопанный и, медленно пережевывая хрустящую корочку свинины,
прямо-таки неприлично вытаращился на юную даму. Потом, взяв себя в руки,
вспомнил все-таки о манерах, поклонился, как галантный кавалер прежних
времен и,-татарский жест, который мне очень потом пригодился на
Западе,-поднес руку ко лбу, подбородку и груди, давая тем самым понять, что
я в ее полном распоряжении.
Я надеялся, это произведет на нее впечатление, и действительно-я, похоже,
сумел угодить ей, хотя проницательный ее взгляд, обращенный к моей персоне,
оставался таким же оценивающим.
- Может быть, вы мне позволите расплатиться по вашему счету, сударь?
Очевидно, что вы человек порядочный, джентльмен, и мне не хотелось бы
видеть вас в столь унизительном положении!
Спрятав за спину руку с куском свинины, я покачал головой.
- Вы неправильно думаете, мадам. Меня преследуют враги... убийцы короля.
Они убьют и меня, если я только не скроюсь от
них. Будь их меньше хотя бы на половину, я мог бы сразиться. Но их слишком
много.
- Так вы, сударь, мошенник? А эти преисполненные сознанием долга громилы,
которые так бесцеремонно заглядывают в частный мой экипаж, они, стало быть,
полисмены?
- Нет, мадам. Они из Комитета Общественной Безопасности Франции и
намерены арестовать меня как роялиста.
Она задумалась над моими словами, медленно застегивая пальто, схожее по
покрою с мужским охотничьим камзолом, и натягивая длинные перчатки, словно
она действительно собралась на охоту.
- Как зовут их предводителя?
- Робер де Монсорбье, мадам. Он из тех, кого никакими угрозами не
запугаешь и никаким золотом не подкупишь. Долг превыше всего, а
милосердие... к чему оно?
- Да, я знаю такую породу людей. И, кстати: Либусса, герцогиня Критская.
Сия герцогская фамилия была мне неизвестна, но отныне и навсегда моя
преданность станет принадлежать только ей!
Герцогиня казалась хрупкою женщиной, но кость у нее,-это видно
сразу,-была крепка. Ее кожа, мягкая, точно шелк, излучала здоровье. Весь ее
облик дышал той зажигательной целостностью натуры, которая говорит о
громадной силе духа и устремленности. Лицо ее,-такое серьезное в
безмятежном спокойствии и такое живое, когда озарялось остроумной
находчивостью,-отличалось изысканной красотой. Словно богиня Мудрости
снизошла на Землю. Красота ее и душевные качества потрясли меня так, что я
не сразу нашелся, как ей ответить. Учтивые фразы, которые обычно употребляю
я в разговоре с хорошенькой женщиной, в данном случае не подходили. При
друг обстоятельствах я не преминул бы разыграть этакого восхищенного фата и
прожженного сердцееда, но блистательная эта мадонна, похоже, с легкостью
превзойдет меня в любой игре. Мне же хотелось добиться расположения
ее,-никогда в жизни мне ничего не хотелось так сильно!-вот почему я лишь
назвал себя, просто имя и титул, а потом коротко описал положение свое и
что я намерен по этому поводу предпринять.
- Я так понимаю, сударь, вам нужен друг, который отвлек бы внимание ваших
преследователей, чтобы дать вам возможность уйти незамеченным?
- Да, мадам, это было бы очень кстати.
- Тогда, сударь, постарайтесь сейчас подобраться по возможности ближе к
конюшням.
Я повиновался. Ничего другого мне просто не оставалось,-я был очарован.
Внизу, по присыпанным песком доскам пола, уже застучали тяжелые сапоги
республиканцев. Я проскользнул в заднюю гардеробную, где и укрылся вреди
всякой разной одежды, от которой несло конским и человеческим потом.
Отсюда мне было слышно, как покровительница моя с нетерпеливым
раздражением обратилась к французам.
Монсорбье быстро ответил:
- Мы ищем обычного конокрада, мадам, вот и все. Если вы вдруг случайно
встретили на пути такого низкорослого вспыльчивого малого, этакого
бойцового петушка в камзоле, который размера на два велик, и в штанах, что
на размер малы, я был бы вам очень признателен, если бы вы сообщили нам.
Я не выпрыгнул из своего укрытия и не перегрыз ему глотку зубами лишь
потому, что сказал себе: вчера я обошел его и тем самым унизил, и вот он
теперь утешается, осыпая меня оскорблениями. Сия здравая мысль, хоть и
удержала меня от весьма опрометчивого поступка, успокоения не принесла.
Тон Либуссы моей теперь сделался умиротворяющим и чарующим:
- В самом деле? Уж не фон Бека ли вы разыскиваете?
