рекламе женских ушей, а вечером подрабатывала "по вызову" в маленьком ночном
клубе - очень тихом, "только для самых своих". Какое из трех занятий считала она
основным, мне было неведомо. Как, впрочем, и ей самой.
И все же, если задаться вопросом, что больше соответствовало ее натуре, то,
пожалуй, именно в работе "ушной моделью" она раскрывалась полнее всего. Так
думал я, так казалось и ей самой. И это невзирая на то, что, в принципе, "ушная
модель" - крайне ограниченная сфера деятельности, не говоря уже о низком
профессиональном статусе и мизерной оплате всех моделей такой узкой
специализации. Для большинства рекламных агентов, фотографов, гримеров она была
просто "хозяйкой своих ушей". Все, чем обладала она помимо ушей: тело, душа,
характер, - безжалостно вырезалось и выбрасывалось из жизни.
- Ну, не совсем так, - говорила она. - Просто мои уши - это я. А я - это мои
уши.
Ни на ночных вызовах, ни в издательстве своих ушей она никогда никому не
показывала.
- Это потому, что я там не настоящая, - объясняла она.
Офис ее ночного "клуба знакомств" (официально - "Клуба талантов") располагался в
кварталах Акасака, и заправляла им некая дама, белокурая англичанка, которую все
называли "миссис Икс". Вот уже тридцать лет миссис Икс жила в Японии, бегло
говорила по-японски и могла читать большинство основных иероглифов.
В каких-нибудь пятистах метрах от офиса миссис Икс открыла курсы разговорного
английского, откуда и вербовала более или менее подходящие мордашки для работы в
клубе. В свою очередь, случалось, что сразу несколько девчонок из клуба ходили
на курсы английского. Разумеется, за льготную плату со скидкой чуть ли не
вполовину.
Всех девчонок в клубе миссис Икс называла "dear". Мягкое и вкрадчивое, словно
лучи закатного солнца весной, это ее "dear" раскатывалось, рассеивалось по
разговору.
- Надевай, как положено, чулки с поясом, dear. Никаких колготок!
Или:
- Ты, кажется, пьешь чай со сливками, dear?
Ну и так далее.
Клиентура для заведения отбиралась и поддерживалась очень тщательно и состояла в
основном из зажиточных бизнесменов от 40 до 50 лет. На две трети это были
иностранцы, и только на треть - японцы. Политиков, стариков, калек и нищих
миссис Икс просто на дух не переносила.
Из дюжины отобранных "красоток по вызову" моя новая подруга была самой заурядной
и неброской на вид. С ушами, спрятанными под копной волос, она не производила на
людей никакого особого впечатления. Мне не совсем понятно, что заставило миссис
Икс при отборе остановить на ней взгляд. Может быть, ей удалось разглядеть ту
особую привлекательность, редко открывающуюся постороннему глазу. А может, она
просто решила, что на десяток принцесс можно иметь и одну такую "золушку". Как
бы там ни было, расчеты миссис Икс оправдались, и даже у "золушки" вскоре
появилось несколько постоянных, "солидных" клиентов. В заурядной одежде, с
обычной косметикой на обычном лице и запахом самых дежурных духов являлась она
по вызову в "Хилтон", "Окура" или "Принс" (*3) и, проводя с клиентами
какие-нибудь две-три ночи в неделю, обеспечивала себе кусок хлеба на целый
месяц.
Половину из свободных своих ночей она бесплатно спала со мной. Где и что она
делала в остальные ночи, мне было неизвестно.
Куда как прозаичнее была ее "жизнь правщицы текстов" в издательстве. Трижды в
неделю она появлялась на третьем этаже небольшого здания в Канда (*4), где с
девяти до пяти вычитывала гранки набранного текста, разливала чай и бегала
(вверх-вниз по лестнице - лифта в здании не было) в магазин за стирательными
резинками. Держалась независимо, особняком, и никому даже в голову не приходило
совать нос во все ее "прочие жизни".
Точно хамелеону, ей удавалось меняться в зависимости от места и обстановки, то
выставляя свои чудеса на всеобщее обозрение, то скрывая их самым тщательным
образом.
На нее (или на ее уши) я наткнулся совершенно случайно в начале августа, сразу
после того, как разошелся с женой. Я подрядился делать копии с рекламных
проспектов для одной компьютерной фирмы; там-то мне и довелось познакомиться с
ее ушами самым непосредственным образом.
Директор рекламного отдела, положив на стол макет очередного проспекта и
несколько черно-белых фотографий, сказал мне:
- Даю тебе неделю; подготовь-ка титульный лист в трех вариантах, с заголовками и
вот с этими снимками.
На каждой из трех фотографий красовалось по гигантскому уху.
Уши?!
- Почему - уши? - спросил я тогда.
- А я почем знаю? Уши и уши! Во всяком случае, советую тебе всю эту неделю
только о них и думать.
Вот так получилось, что целую неделю жизни я провел, созерцая человеческие уши.
Прицепив липкой лентой к стене над столом три огромных фотоснимка ушей, я курил,
пил кофе, жевал бутерброды, стриг ногти - и разглядывал эти фотографии.
Худо ли бедно, через неделю заказ был выполнен, а снимки ушей так и остались
висеть на стене. Отчасти из-за того, что мне было лень специально лезть и
снимать их; отчасти потому, что разглядывать уши уже вошло у меня в привычку. И
все же главное, отчего я не снимал фотографии со стены и не прятал в глубине
стола, было в другом. Эти уши просто околдовали меня. Это были уши
фантастической формы, уши из мечты или сна. Можно сказать - "уши на все сто
процентов". Я впервые в жизни ощущал, какой притягательной силой могут обладать
увеличенные изображения отдельных частей человеческого тела (не говоря уже о
половых органах). Чуть не сама судьба со всеми ее завихрениями и водоворотами
бурлила перед моими глазами.
Одни изгибы уверенно-дерзко рассекали весь общий фон поперек; другие спешили
укрыться от постороннего взгляда в робких стайках себе подобных и напускали тени
вокруг; третьи, подобно старинным фрескам, рассказывали бесчисленные долгие
легенды. Мочки же ушей просто-напросто вылетали за все траектории и по
насыщенности своей чуть припухшей, упругой плоти затмевали реальную жизнь.
Через несколько дней я решил позвонить фотографу, делавшему эти снимки, и
выведать у него имя и номер телефона хозяйки ушей.
- Что там опять? - спросил фотограф.
- Да понимаешь, интересно мне. Уж очень замечательные уши...
- А? Н-ну да, уши-то, - пожевал фотограф губами. - Сама-то девчонка - так, не на
что глаз положить... Хочешь с кем помоложе - так я тут недавно одну в бикини
снимал, могу познакомить...
- Большое спасибо, - сказал я и повесил трубку.
Я позвонил ей в два, потом в шесть, потом в десять часов - никто не брал трубку.
Обычный день ее обычной занятой жизни.
Дозвониться до нее мне удалось лишь на следующее утро в десять. Наскоро
представившись, я сказал, что хотел бы обсудить с ней кое-что из вчерашней
работы, и что не могли бы мы, скажем, где-нибудь вместе перекусить ближе к
вечеру.
- Но, я слышала, работа закончена? - спросила она.
- Да, работа закончена.
Мой ответ, похоже, привел ее в легкое замешательство, но ничего больше
спрашивать она не стала. Я назначил встречу на вечер в кофейне на Аояма.
Заказав по телефону столик в первоклассном французском ресторане, лучшем из
всех, где мне доводилось бывать, - я надел новую рубашку, завязал, повозившись
изрядно, галстук и облачился в костюм, который надевал до этого только пару раз.
Как и предупреждал фотограф, "глаз положить" там было и правда особенно не на
что. Что одежда ее, что лицо - все выглядело заурядно-унылым, и в целом она
сильно смахивала на хористку из второразрядного женского колледжа. Но на все это
мне, разумеется, было плевать. Настоящую досаду у меня вызывало одно: свои уши
она тщательно скрывала под густыми, отвесно начесанными волосами.
- Значит, уши ты прячешь? - спросил я словно бы невзначай.
- Ага, - как бы между прочим ответила она.
В ресторан мы пришли чуть раньше назначенного и оказались первыми к ужину
посетителями. В притушенном свете ламп официант плыл по залу, чиркая длинными
спичками и зажигая одну за другой ярко-красные свечи. Метрдотель, селедочьим
взглядом ощупывал ряды ножей, вилок, тарелок, салфеток, скрупулезно проверял
сервировку на столиках. Выложенные елочкой дубовые плитки паркета блестели, как
зеркала, и каблуки официанта цокали по ним легко и приятно. Туфли у официанта
были явно дороже моих. В вазах стояли свежие цветы, а на белой стене красовалась
картина какого-то модерниста, с первого взгляда понятно: оригинал.
Пробежав глазами винный лист, я заказал белого вина поблагороднее; из легких же
закусок попросил для обоих фазаний паштет, заливное из окуня и печень морского
черта в сметане. Она, усердно покопавшись в меню, заказала суп из морской
черепахи и заливной язык; я выбрал суп из морских ежей, ростбиф с петрушкой в
японском соусе и салат из помидоров. Половина моего месячного оклада, похоже,
улетала в тартарары.
- Однако, достойное заведение, - сказала она. - И часто ты здесь бываешь?
- Иногда, только по работе. По мне, когда один, уж лучше выпить сакэ в обычном
баре, ну и соответственно закусить. Чувствуешь себя гораздо свободнее: не надо
забивать голову лишними вещами.
- И что ты обычно ешь в баре?
- Да что угодно. Чаще всего - сэндвичи с омлетом.
- Сэндвичи с омлетом!.. - повторила она. - Значит, каждый день ты ужинаешь в
баре сэндвичами с омлетом?
- Ну, не каждый день. Где-то раз в три дня готовлю и дома...
- Но два дня из трех ты все-таки ешь в баре сэндвичи с омлетом, так?
- Да, пожалуй...
- А почему именно сэндвичи с омлетом?
- В хороших барах всегда готовят хороший сэндвич с омлетом.
- Тьфу!... - сказала она. - Ненормальный какой-то.
- Абсолютно нормальный! - сказал я.
Совершенно не представляя, как сменить тему, я замолчал и какое-то время сидел,
уставившись на окурки в пепельнице посередине стола.
- Разговор - о работе? - намекнула она.
- Я уже говорил вчера - работа закончена полностью. Нет никаких проблем. И
разговора никакого нет.
Из кармана сумочки она достала пачку тонких, длинных ментоловых сигарет и,
вопрошая одними глазами: "Ну, и...?" - прикурила от ресторанных спичек.
Я совсем уже открыл было рот, но тут за моей спиной вновь послышалось
решительное цоканье каблуков. С особенной улыбкой, словно показывая портрет
единственного сына, метрдотель повернул бутылку этикеткой ко мне. Я кивнул ему -
и он, вынув пробку с едва слышным, ласкающим ухо щелчком, разлил вино по глотку
на бокал. Я ощутил на языке концентрированный вкус денег.
Метрдотель удалился, и два официанта, сменяя друг друга, выставили на стол три
больших блюда и пару тарелок. Затем официанты исчезли, и мы снова остались
вдвоем.
- Очень хотелось увидать твои уши. Чего бы это ни стоило, - сказал я откровенно.
Не отвечая ни слова, она положила себе паштета с печенью и пригубила вино.
- Что, зря побеспокоил?
Она еле заметно улыбнулась:
- Хорошую французскую кухню очень трудно назвать беспокойством...
- А разговор об ушах - беспокойство?
- Тоже нет. Все ведь зависит от угла зрения, верно?
- Так давай говорить под твоим любимым углом.
Она поднесла ко рту вилку и слегка изогнулась, потянувшись навстречу руке.
- Говори, что думаешь. Вот и будет "под моим любимым углом".
Мы помолчали какое-то время, занятые едой и вином.
- Я сворачиваю за угол, - заговорил я. - И кто-то впереди меня тоже сворачивает
- за следующий угол. Мне не видно, кто это. Я у успеваю разглядеть лишь краешек
белой одежды, мелькнувший в последний момент. Этот белый лоскут мельтешит, почти
ускользая из виду, - но никак нельзя отделаться от него совсем... Знакомо тебе
такое?
- Вроде знакомо...
- Вот такое же ощущение у меня от твоих ушей.
Вновь погрузившись в молчание, мы продолжали ужин. Я подлил вина ей, потом себе.
- Ты же не о картинке в голове говоришь, а о самом ощущении, так ведь? -
уточнила она.
- Конечно!
- А раньше ты никогда подобного не испытывал?
Немного подумав, я покачал головой:
- Нет.
- Получается, все из-за моих ушей?
- Я не уверен... Уверенность в чем-то - вообще, очень скользкая штука... К тому
же, я еще ни разу не слышал, чтобы форма ушей вызывала у кого-то все время одни
