грохочет лавина в горах? Как раз после того, как отгрохочет лавина, и приходит
Абсолютная Тишина. Перестаешь понимать, где находишься - такая она
стопроцентная. Просто ОЧЕНЬ тихо...
Зажатый горами со всех сторон, я вот уже четвертый месяц не сплю ни с какой,
даже самой завалящей, девчонкой. Не скажу, что мне от этого плохо; но если так
будет и дальше - у меня, того и гляди, пропадет интерес к человеку вообще, а это
уже - совсем не то, к чему я хотел бы прийти в итоге. Вот я и подумываю, как
станет чуть потеплее, размять ноги - да пойти поискать себе где-нибудь девчонку.
Вовсе не для того, чтобы потешить самолюбие - найти женщину для меня никогда не
составляло проблемы. Если уж приспичит - а жизнь моя что-то стала прямо вся
состоять из этих "если-уж-приспичит" - худо-бедно, я способен проявить
сексуальность. И завести себе девчонку всегда мог запросто. Проблема в другом: я
никогда не умел толком освоиться с этой способностью. То есть, дойдя до
известных пределов, я перестаю понимать: где еще - я сам по себе, а где уже -
просто моя сексуальность. До сих пор я - Лоуренс Оливье, а с каких пор - Отелло?
На таком распутье я становлюсь совершенно невозможен в общении и причиняю кучу
неудобств окружающим людям. Можно сказать, вся моя жизнь до сих пор -
нескончаемые повторы именно такой ситуации.
Что хорошо (и это действительно хорошо!) - в моей нынешней жизни нет ничего, что
хотелось бы отрезать и выкинуть. Ощущение великолепное. Если что-то и можно
выкинуть из моей нынешней жизни, так разве только меня самого. Неплохая, однако,
мысль - "моя жизнь без меня самого"!.. Хотя нет - так оно, пожалуй, звучит
чересчур патетично. Сама-то мысль без патетики, а как напишешь - так сразу
выглядит патетично.
Прямо беда...
О чем это я?
Ах, да - о женщинах.
У каждой женщины обязательно имеется некий красивый шкафчик (шкатулка, ящичек),
под самую крышку набитый Хламом Неизвестного Назначения. Я все это страшно
люблю. Ибо в хламе том можно копаться, выуживать оттуда всякие привлекательные
вещицы одну за другой, стирать с них пыль и пытаться разгадать их истинный
смысл. Так вот: сексуальность - привлекательность той же природы. Я откопал ее в
себе; но зачем она мне и что с нею делать дальше? Дальше можно только перестать
быть самим собой...
Вот почему я теперь думаю исключительно о сексе в его, так сказать,
"рафинированном виде". Когда концентрируешься на сексе в его чистом виде, то и
не ломаешь себе голову - патетичен ты или нет.
Все равно, что потягивать пиво, созерцая черноморский закат...
Перечитал написанное. Пусть даже какие-то части и противоречат друг другу -
по-моему, вышло достаточно искренне. Удачнее всего - те отрывки, где скучно.
И еще. Как ни крути - получилось, что письмо и написано-то не тебе. Скорее
всего, писалось почтовому ящику... Но ты меня за это не ругай. Даже до почтового
ящика отсюда - полтора часа на джипе.
Ну, а теперь, наконец - письмо к тебе.
Есть у меня к тебе две просьбы. Ни та, ни другая особой срочности не требуют;
сделай, когда будет подходящее настроение. Очень меня обяжешь... Еще месяца три
назад я, пожалуй, не смог бы попросить тебя ни о каком одолжении. А теперь вот -
могу. И это - уже прогресс.
Первая просьба несколько сентиментальна. То есть, дело касается Прошлого. Пять
лет назад я уезжал из города в такой страшной запарке, что забыл попрощаться с
несколькими людьми. Конкретно - с тобой, с Джеем, и с одной женщиной, которую ты
не знаешь. Но если с тобой, сдается мне, я еще попрощаюсь, как полагается - то с
ними, боюсь, такого случая уже не представится. Вот я и хочу попросить тебя:
будешь в городе - попрощайся за меня.
Я понимаю, что это звучит дерзковато. На самом деле я, конечно, должен сам сесть
и написать всем этим людям письма. Но если честно - я просто хочу, чтобы ты
вернулся в город и встретился с ними. Мне кажется, такая встреча передала им мои
чувства яснее, чем любое письмо. Адрес и номер телефона моей знакомой прилагаю.
Если вдруг окажется, что она переехала, либо же замуж вышла - тогда ладно. Не
встречайся, езжай домой. Но если живет по тому же адресу - уж повидайся с нею,
будь добр, и передай от меня привет.
Ну, и Джею - привет огромный. Распейте там на двоих мое пиво.
Это первое.
Вторая просьба будет немного странной.
Прилагаю к письму фотографию. Фотографию овец. Помести ее где угодно - лишь бы
на нее почаще смотрели люди. Прекрасно осознаю все нахальство своей просьбы -
но, поверь, кроме тебя мне больше совершенно некого попросить. Готов уступить
тебе всю свою сексуальность - только сделай это, пожалуйста. Зачем - рассказать
не могу. Но фотография очень важна для меня. Когда-нибудь - очень нескоро -
может быть, расскажу.
Прилагаю также и чек. На все необходимые расходы. О деньгах можешь не
беспокоиться. Здесь мне приходится ломать голову, на что их потратить; и к тому
же это - единственное, чем я могу тебе посодействовать.
Да, лишний раз: пиво-то за меня распить не забудьте...
Квитанция о переадресовке оказалась наклеена прямо на штемпель; чтобы вскрыть
конверт, мне пришлось отодрать ее - и дату отправки разобрать было уже
невозможно. Кроме письма, в конверте я обнаружил банковский чек на сто тысяч иен
(*10), листок бумаги с женским именем, адресом и номером телефона, а также
черно-белую фотографию с овцами.
Письмо я обнаружил в почтовом ящике, когда выходил из дому, и прочел за столом в
конторе. Бумага, как и в прошлый раз, оказалась бледно-зеленой - но на чеке
значились реквизиты Банка Саппоро. Получалось, что Крыса уже вроде как на
Хоккайдо...
Я также плохо понял, что он имел в виду насчет горных лавин; но в целом, как и
писал сам Крыса, письмо было необычайно серьезным и искренним. Да и - что
говорить! - никто не станет шутки ради посылать вам чек на сто тысяч... Я
выдвинул ящик стола и побросал туда все, что нашел в конверте.
Эта весна - отчасти из-за того, что наши отношения с женой трещали уже по всем
швам, - выходила у меня безрадостно-серой. Вот уже четвертые сутки она не
возвращалась домой. Молоко в холодильнике прокисло и источало тошнотворную вонь;
кошка шаталась по комнате с голодным брюхом. Зубная щетка жены в ванной комнате
ссохлась и затвердела, как доисторическая окаменелость. И вот теперь по этому
дому медленно растекался тускло-призрачный свет Весны. Солнечный свет. Как
всегда, задаром.
"Затянувшийся тупик"?...
Что ж, - пожалуй, она права.
3. ПЕСЕНКА СПЕТА
В Город я вернулся в июне.
Сочинив благовидный предлог, я взял на работе отпуск на три дня - и во вторник
сел на утренний "Синкансэн" (*11). В белой рубашке с короткими рукавами, зеленых
спортивных штанах с пузырями на коленях, старых теннисных туфлях - и без багажа.
Спросонья даже побриться забыл. Теннисные туфли я не надевал уже очень давно, и
теперь они казались мне стоптанными на странный манер - так, что походка в них
получалась какая-то не своя.
Замечательное чувство - садиться в поезд дальнего следования без багажа. Словно,
выйдя из дому прогуляться, вдруг попадаешь в искривленное пространство-время - и
оказываешься в кабине пикирующего бомбардировщика. И больше уж нет ничего. Ни
визитов к зубному, расписанных на неделю в календаре. Ни проблем, громоздящихся
на столе в ожидании твоего прихода. Ни всех этих "общественных отношений", из
которых рискуешь не выпутаться до конца жизни. Ни фальшивой приветливости на
физиономии для завоевания доверия окружающих... Все это я на какое-то время
просто посылаю к чертям. Все, что остается - эти старые теннисные туфли со
стоптанными подошвами. Только они - и ничего больше. Уж они-то накрепко приросли
к ногам - ошметки неясных воспоминаний о другом пространстве-времени. Ну, да это
уже не страшно. Такие воспоминанья запросто изгоняются парой банок пива и
сэндвичем с ветчиной.
Вот уже четыре года я не появлялся в Городе. Четыре года назад я приезжал
уладить некоторые, так сказать, "чисто бюрократические формальности" по поводу
моего брака. Поездка, однако же, вышла бессмысленной: оказалось, что только я
находил свой вопрос "чисто бюрократическим"; все остальные вокруг почему-то так
не считали. Ну, то есть - обычное несовпадение взглядов. То, что для одного
человека уже закончилось и представляется "делом прошлым" - другому таким не
кажется. Вот и все, казалось бы - и ничего особенного. Но в этом малом и
скрывается самое главное. Чем дальше в будущее прочерчивать линии несовпадающих
взглядов - тем шире будет зазор несовпадения между ними.
С тех пор у меня больше нет "моего города". Нет места, куда возвращаться... При
одной мысли об этом на душе полегчало. Никто не жаждет со мною встречи. Я никому
не нужен - и никто не надеется, что может быть нужен мне.
После двух банок пива я на полчаса заснул. Проснувшись же, обнаружил, что
прежнее ощущение свободы и легкости тела исчезло. В окне - словно вдогонку за
убегающим поездом - пепельно-серая туча стремительно обволакивала небо, грозя
вот-вот пролиться затяжным июньским дождем. Под небом этим, куда ни глянь,
тянулся один и тот же скучный пейзаж. С какой бы скоростью ни ехал поезд - от
скуки не убежать. Наоборот: чем выше скорость - тем глубже вязнет душа, как в
болоте, в бездоннейшей скукотище. Собственно, в этом и заключается главный
принцип Скуки Как Она Есть.
Молодой, лет двадцати пяти клерк в кресле рядом со мной практически не
шевелился, с головой погрузившись в чтение "Кэйдзай Симбун" (*12). Темно-синий
летний костюм без единой морщинки и черные туфли; белая сорочка - только что из
химчистки. Я уставился в потолок вагона и закурил. Чтобы как-то убить время, я
попробовал подсчитать в уме, сколько песен записали "Битлз" на пластинках. Дойдя
до семидесяти трех, я застрял. Интересно, сколько насчитал бы сам Пол
Маккартни?...
Понаблюдав за тем, что творилось в окне, я снова уставился в потолок.
Итак, мне двадцать девять. Еще полгода - и канет в Лету третий десяток лет
жизни. Ничего, абсолютно ничего после себя не оставившее десятилетие. Во всем,
что нажито, ценности - ни на грош; все, чего я добился, не имеет ни малейшего
смысла. Если что и осталось со мною в итоге - так лишь эта самая Скука...
Что же было тогда, сначала, - чего я сейчас не помню? Ведь было же, безо всяких
сомнений. Что-то трогало мою душу - так же, как души других людей... И вот в
итоге это "что-то" потеряно безвозвратно. Я сам решил потерять его - и оно
потерялось. Но кроме этого - кроме того, чтобы выпустить все из слабеющих рук, -
что еще оставалось делать?
Ведь, по крайней мере, я выжил... Конечно, лучший индеец - это мертвый индеец.
Но мне во что бы то ни стало понадобилось жить дальше.
Зачем?
Рассказывать байки каменным стенам?
Чушь собачья.
- Какого черта ты остановился в отеле? - удивился Джей, когда я вручил ему
спичечный коробок из отеля с телефоном на этикетке. - У тебя же здесь дом!
- Это уже не мой дом, - ответил я.
Джей не стал ни о чем расспрашивать.
Я выстроил перед собой три тарелки с закуской, выпил с полкружки пива и только
потом протянул ему через стойку письма Крысы. Вытерев ладони полотенцем, Джей
наскоро пробежал глазами оба послания - и затем, уже медленнее и вдумываясь в
слова, перечитал все сначала.
- Хм-м-м!... - протянул он с интересом. - Значит, живой еще, сукин сын?
- Жив-здоров, как видишь!... - сказал я и отхлебнул еще пива. - Слушай, я
побриться хочу. Дашь станок и крем для бритья?
- Что за вопрос! - Джей извлек из-под стойки походный бритвенный набор. -
Бриться удобнее в туалете - правда, там нет горячей воды...
- Ничего, сгодится и холодная, - сказал я. - Лишь бы пьяные бабы на полу не
валялись. Вот тогда бриться действительно трудновато...
Бар Джея полностью переменился.
Прежний "Джей'з бар" являл собой промозглое заведение в подвале
развалюхи-многоэтажки у обочины городской магистрали. В летнее время даже из
кондиционеров там вытекал не воздух, а какой-то сырой туман. Посидишь чуть
подольше - и можно рубаху выжимать.
Настоящее имя Джея было китайское - длинное и труднопроизносимое. Прозвище
