- Да тебе-то что далась эта овца?!
- Но мне же тоже хочется на нее посмотреть!
- Послушай. Может случиться так, что из-за этой милой овечки мне просто-напросто
переломят хребет. И ты тоже будешь втянута в кавардак!...
- Ну и что? Твой кавардак - это и мой кавардак, - она слегка улыбнулась. - Ты
мне ужасно нравишься.
- Спасибо, - сказал я.
- И только-то?
Я сложил все газеты в кипу и отодвинул на край стола. Табачный дым понемногу
вытягивался в окно.
- Честно говоря, не нравится мне вся эта история, - помолчав, сказал я. -
Ей-богу, тут неувязка какая-то.
- В чем именно?
- Не "в чем", а "с чем", - уточнил я. - В целом, казалось бы, весь рассказ про
овцу - колоссальный бред; его просто нельзя воспринимать всерьез. Но что
поразительно - так это мелкие подробности и детали. Мало того, что все мелочи
звучат до жути отчетливо и достоверно - так они еще и логически согласуются друг
с другом!
Ни слова не отвечая, она забавлялась с резинкой для волос, перекатывая ее
туда-сюда по столу.
- И потом - допустим даже, найду я эту овцу; и что дальше? Ведь если она и
впрямь такая особенная, как говорит этот тип - я же из проблем до конца жизни не
выберусь!
- Но твой друг уже и так в этих проблемах по самые уши, разве нет? Иначе с чего
бы он стал специально посылать тебе фотографию?
С этим я уже спорить не мог. Я выкладывал перед ней козыри - она била их один за
другим. Словно видела все мои карты насквозь.
- М-да... Похоже, и правда придется ехать, - сказал я обреченно.
Она улыбнулась:
- Я уверена, так будет лучше и для тебя самого. И овцу ты найдешь, и вообще все
будет прекрасно!
Она дочистила уши, завернула тампоны в бумажную салфетку и выкинула в мусор.
Затем взяла резинку и, подобрав назад волосы, открыла уши. Мне вдруг почудилось,
будто всю квартиру резко проветрили.
- Пойдем-ка в постель, - сказала она.
6. ПИКНИК В ВОСКРЕСНЫЙ ПОЛДЕНЬ
Я открыл глаза - было девять утра. В постели рядом со мной ее не было. Видно,
выскочила поесть - да так и ушла к себе. Записки не оставила. Только в ванной
сохли ее трусики и носовой платок.
Я достал из холодильника апельсиновый сок и выпил. Поджарил в тостере хлеб,
которому исполнилось трое суток. По вкусу он напоминал штукатурку. Из окна кухни
виднелись цветущие олеандры в садике напротив. Кто-то вдалеке упражнялся на
пианино. Звук такой, как если бежать вниз по подымающемуся эскалатору. Три
толстых голубя, усевшись на телеграфный столб, оглашали окрестности
бессмысленным воркованием. Хотя - кто знает? - возиожно, они и вкладывали в свое
воркованье какой-то смысл: например, у них болели мозоли на лапках, и от этого
они ворковали. С точки зрения голубей, может быть, это я выглядел самым
бессмысленным объектом в округе.
Я пропихнул в горло два поджаренных тоста. Голуби сгинули, и в окне остались
только телеграфный столб с олеандрами.
Итак, утро. На развороте воскресной газеты - цветная фотография лошади,
перемахивающей через живую изгородь. Над мордой лошади - болезненного цвета
физиономия наездника в черном кепи; ненавидящим взглядом он упирается в текст на
соседней странице. Соседнюю же страницу занимало обширное руководство по уходу
за орхидеями. У орхидей - сотни видов, и у каждого есть своя собственная
история. Особы королевских кровей в таких-то странах слагали головы ради
орхидей. Орхидеи, говорилось в статье, с давних пор окружала аура фатализма.
Точно так же, мол, у каждой вещи вокруг нас - своя философия и своя судьба...
Странное дело - с момента, когда я решил-таки ехать искать овцу, настроение
становилось все лучше и лучше. Жизненная энергия растекалась по всему телу и
пульсировала в кончиках пальцев. Пожалуй, впервые с тех пор, как мне испонилось
двадцать, я испытывал такое особое чувство. Я сложил в мойку посуду, накормил
кошку завтраком, подошел к телефону и набрал номер типа в черном. После шестого
гудка тот, наконец, взял трубку.
- Надеюсь, не разбудил, - сказал я.
- Не беспокойся. Я всегда встаю очень рано, - ответил он. - В чем дело?
- Вы какие газеты получаете?
- Все центральные плюс восемь местных изданий. Местные, впрочем, приносят только
под вечер...
- И вы их все читаете, так?
- Это - часть моей работы, - терпеливо произнес он. - Дальше!
- А воскресные приложения вы тоже читаете?
- Разумеется, и воскресные тоже, - подтвердил он.
- В сегодняшнем приложении видели фотографию лошади?
- Фотографию лошади видел.
- Вам не показалось, что лошадь и наездник думают о совершенно разных вещах?
Тяжелая тишина выплеснулась из трубки и медленно растеклась по квартире. Ни
шороха, ни малейшего вздоха. Абсолютная тишина, от которой болело в ушах.
- И поэтому ты сюда звонишь? - спросил он.
- Да нет! Это я так - разговор начать. Чтобы легче было дальше общаться...
- У нас и без этого есть о чем пообщаться. Об Овце, например, - он закашлялся. -
Прошу простить, но, в отличие от некоторых, у меня не так много свободного
времени. Я хотел бы, чтобы ты говорил как можно короче и только по делу.
- Все дело как раз в этом и заключается! - выпалил я. - В общем, завтра я еду
искать эту вашу овцу. Я тут, знаете, много всего передумал - но, в конце концов,
решил: будь по-вашему. Однако действовать я буду так, как САМ ЗАХОЧУ. И говорить
буду о том, о чем МНЕ ЗАХОЧЕТСЯ. По крайней мере, права болтать, о чем хочется,
у меня еще никто не отнимал. Также Я НЕ ХОЧУ, чтобы за каждым моим шагом следили
исподтишка, и чтобы всякие типы, которых я даже как звать не знаю, тыкали мне и
указывали, что делать!.. Я все сказал.
- Ты очень заблуждаешься относительно своего места в жизни.
- Вы тоже заблуждаетесь насчет моего места в жизни. Послушайте - все-таки, мне
кажется, я лучше вас обдумал свою ситуацию И заметил одну важную вещь. А именно
- тот простой факт, что терять мне практически нечего. С женой я развелся. С
работы хоть сегодня готов уйти. Квартиру снимаю, да и там из вещей ничего
приличного. Всей собственности - пара миллионов на счету, подержанный
автомобиль, да престарелая кошка. Одежда давно уже не модная, а пластинки как из
лавки старьевщика. Ни славы, ни положения в обществе, ни успеха у женщин. Ни
таланта, ни молодости. Болтаю вечно какую-то чушь - и сам же потом жалею... В
общем, как вы и сказали - банальнейшая посредственность. Чего же такого я ни за
что не хотел бы терять? Объясните, если знаете!...
Очень долго из трубки не доносилось ни звука. За это время я успел оборвать
нитку, торчавшую из-под пуговицы на рубашке, и начертить шариковой ручкой
тридцать звездочек на странице блокнота.
- У каждого в этом мире есть хотя бы одна-две вещи, которые он не захочет терять
ни за что. Есть они и у тебя, - прозвучало, наконец, мне в ответ. - А отыскивать
такие вещи в душах людей - это уже наша профессия. Человек живет, постоянно
балансируя на грани между гордыней и низменными страстями. Только вспоминает он
об этой грани часто уже после того, как баланс потеряет... - Он выдержал
короткую паузу. - Впрочем, ладно; с этой проблемой ты еще столкнешься на
последующих этапах развития ситуации. Сейчас же я не скажу, что не воспринял
твоих пламенных заявлений. И требования твои, пожалуй, приму. Я не стану
вмешиваться без особой необходимости. Можешь действовать, как сочтешь нужным...
ровно месяц. Устраивает?
- Вполне, - ответил я.
- Честь имею!
И он повесил трубку. Повесил так, что у меня сделалось неприятно во рту. Чтобы
прогнать это чувство, я тридцать раз отжался от пола, двадцать раз присел и
перемыл всю скопившуюся за трое суток посуду. Дурной привкус исчез. Стоял чудный
день - жизнерадостное сентябрьское воскресенье. Прошедшее лето закатилось на
задворки сознания, точно в пыльный чулан, и вспоминалось уже с трудом.
Я надел новую рубаху, влез в те "Ливайсы", на которых не было пятен от кетчупа,
натянул совпадавшие друг с другом по цвету носки. Потом взял щетку для волос и
тщательно причесался. Несмотря на все это, ощущения, будто мне семнадцать лет,
не пришло. "Еще чего захотел!" - сказал я себе. Как теперь ни выкручивайся -
проклятые годы взяли свое.
Я вывел со стоянки под домом свой давно просившйся на свалку "фольксваген",
отправился на нем в супермаркет и купил дюжину банок кошачьих консервов, коробку
с песком для кошки, дорожный бритвенный набор и пару нижнего белья. Потом я
зашел в "Мистер Донатс", уселся за стойку и принялся уплетать дешевый сахарный
пончик. В длинном, во всю стену зеркале над стойкой отражалось моя жующая пончик
физиономия. Зажав обкусанный пончик в руке, я какое-то время разглядывал себя.
Интересно, гадал я - что обычно думают люди, когда видят мое лицо?... А-а, все
равно: что бы они там ни думали, мне этого никогда не понять. Я проглотил
остатки пончика, допил кофе и вышел на улицу.
Прямо перед вокзалом я наткнулся на туристическое бюро, зашел туда и заказал два
билета до Саппоро на завтрашнее число. Затем, уже внутри вокзала, приобрел
парусиновую сумку на ремне и непромокаемую шляпу. Десятки, хрустя, вылетали из
конверта один за другим; но странное дело - купюр в толстой пачке меньше будто
не становилось. Скорее, меньше становилось меня самого. Бывают на свете такие
деньги. Хранить их противно, и начинаешь тратить, презирая себя; а как истратишь
все - ничего, кроме отвращения к своей персоне, в душе не остается. Дальше,
чтобы как-то унять отвращение, хочется опять тратить деньги. Только денег больше
нет. И убегать некуда.
Я уселся на скамью перед вокзалом, выкурил две сигареты подряд - и решил больше
про деньги не думать. Привокзальную площадь в воскресное утро заполнили
многодетные семейства и юные парочки. Скользя по ним рассеянным взглядом, я
неожиданно вспомнил, что сказала перед расставаньем жена - мол, завели бы
ребенка, так, может... Что говорить: в мои годы уже полагается иметь целую кучу
детей. Но вот какая штука: стоит мне даже попытаться представить себя отцом - и
я тут же впадаю в депрессию. Если бы ребенком был я сам, навряд ли бы мне
захотелось такого папочку.
Я сгреб в охапку пакеты с покупками и, сидя так, выкурил еще одну сигарету.
Затем поднялся, протолкался сквозь толпу обратно к стоянке и закинул пакеты на
заднее сиденье своего драндулета. Пока на заправке мне меняли в машине масло и
заливали бензин, успел заскочить в книжную лавку по соседству, где купил три
дешевых карманных детектива. На все это ушло еще два червонца; карманы у меня
разбухли от сдачи и звякали при ходьбе.
Возвратившись домой, я ссыпал мелочь в стеклянную банку на кухне и сполоснул
холодной водой лицо. Казалось, с момента, когда я проснулся, прошло страшно
много времени. На часах, однако, было всего двенадцать.
Подруга вернулась в три. На ней были легкая рубашка-сеточка и брюки
горчичного цвета, лицо скрывали очки - столь непроницаемо-черные, что при одном
их виде начинала болеть голова; с плеча свисала парусиновая сумка - точь-в-точь,
как та, что я купил себе.
- Вот, собралась в дорогу, - она похлопала ладонью по туго набитой сумке. - Мы
же надолго едем, так ведь?
- Пожалуй, что так...
Не снимая очков, она плюхнулась на диван у окна и закурила ментоловую сигарету.
Я принес ей пепельницу, присел рядом и погладил ее по волосам. Кошка запрыгнула
на диван и положила голову и передние лапы к ней на лодыжку. Сделав пару
затяжек, она вставила сигарету мне в губы и зевнула.
- Рада, что едешь? - спросил я.
- Ага, ужасно. Особенно - что вместе с тобой...
- Ну, а если мы не найдем овцу? Возвращаться мне будет некуда. Кто знает -
может, тогда это путешествие станет пожизненным, и я буду болтаться по свету до
конца своих дней...
- Прямо как твой друг?
- Ну да. Мы с ним в каком-то смысле - два сапога пара. Разница только в том, что
он сбежал по собственной воле, а меня вышвыривают насильно...
Я тычком затушил сигарету в пепельнице. Кошка подняла голову, протяжно зевнула и
заняла прежнюю позу.
- Ты уже собрал вещи? - спросила она.
- Нет еще, сейчас буду. Да собирать-то особо нечего - белье на смену да мелочи
туалетные... Тебе, кстати, тоже много брать ни к чему - все, что понадобится,
