обедал у нее два раза. А жены государственных деятелей - те, что еще не-
давно не решались переступить порог ее дома, теперь гордились дружбой с
нею и бывали у нее чаще, чем она у них.
Министр иностранных дел держал себя здесь почти как хозяин. Он прихо-
дил в любое время, приносил телеграммы, всякого рода сведения и диктовал
то мужу, то жене информацию, как будто они были его секретарями.
Стоило министру уйти, и Дю Руа, оставшись вдвоем с Мадленой, ополчал-
ся на этого бездарного выскочку: в голосе его появлялись угрожающие нот-
ки, каждое его замечание было полно яду.
Но Мадлена презрительно поводила плечами.
- Добейся того же, чего и он, - говорила она. - Сделайся министром,
тогда и задирай нос. А до тех пор помалкивай.
Жорж крутил усы, искоса поглядывая на нее.
- Еще неизвестно, на что я способен, - возражал он, - быть может,
когда-нибудь об этом узнают.
- Поживем - увидим, - тоном философа заключала она.
В день открытия парламента, пока Жорж одевался, собираясь идти к Ла-
рош-Матье, чтобы еще до заседания получить у него информацию для завт-
рашней передовицы, в которой должны были быть изложены в официозном духе
истинные намерения правительства, Мадлена, еще лежа в постели, поучала
своего супруга.
- Главное, не забудь спросить, пошлют ли генерала Белонкля в Оран,
как это предполагалось вначале, - говорила она. - Это может иметь
большое значение.
- Не приставай, - огрызнулся Жорж. - Я не хуже тебя знаю, что мне на-
до делать.
- Дорогой мой, ты всегда забываешь половину моих поручений к минист-
ру, - спокойно возразила она.
- Мне осточертел твой министр! - проворчал Жорж. - В конце концов, он
просто болван.
- Он столько же мой, сколько и твой, - хладнокровно заметила она. -
Тебе он еще полезнее, чем мне.
- Виноват, за мной он не ухаживает, - слегка повернув к ней голову,
сказал он с усмешкой.
- За мной тоже, но с его помощью мы создаем себе положение, - нарочи-
то медленно сказала она.
- Если б мне пришлось выбирать между твоими поклонниками, - помолчав
несколько секунд, снова заговорил Жорж, - я уж скорее отдал бы предпоч-
тение старому олуху Водреку. Кстати, что с ним такое? Я не видел его уже
целую неделю.
- Он болен, - с невозмутимым видом ответила Мадлена, - он писал мне,
что приступ подагры приковал его к постели. Не мешало бы тебе навестить
его. Ты знаешь, что он тебя очень любит, - это ему будет приятно.
- Да, конечно, - согласился Жорж, - сегодня же съезжу к нему.
Он закончил свой туалет и, надев шляпу, еще раз проверил, не забыл ли
он чего-нибудь. Убедившись, что все в порядке, он подошел к кровати, по-
целовал жену в лоб и сказал:
- До свиданья, дорогая, я вернусь не раньше семи.
И вышел из комнаты.
Ларош-Матье поджидал его; ввиду того что совет министров должен был
собраться в двенадцать часов дня, до открытия парламента, он завтракал
сегодня в десять.
Госпожа Ларош-Матье не пожелала перенести свой завтрак на другой час,
и потому, кроме личного секретаря, у министра никого не было. Как только
все трое сели за стол, Дю Руа заговорил о своей статье; заглядывая в за-
метки, нацарапанные на визитных Карточках, он излагал ее основные поло-
жения.
- Что вы находите нужным изменить, дорогой министр? - спросил он под
конец.
- Почти ничего, дорогой друг. Пожалуй, вы с излишней определенностью
высказываетесь по вопросу о Марокко. Лучше говорите об экспедиции так,
как будто она должна состояться, и одновременно дайте ясно понять, что
она не состоится и что вы меньше, чем кто-либо другой, в нее верите.
Сделайте так, чтобы публика вычитала между строк, что мы не сунемся в
эту авантюру.
- Отлично. Я вас понял и постараюсь, чтобы поняли и меня. Кстати, же-
на просила узнать, будет ли послан в Оран генерал Белонкль. Из того, что
вы мне сейчас сообщили, я сделал вывод, что нет.
- Нет, - изрек государственный муж.
Далее речь зашла о предстоящей парламентской сессии. Ларош-Матье на-
чал разглагольствовать, заранее любуясь эффектом той речи, которую нес-
колько часов спустя он собирался предложить вниманию своих коллег. Он
взмахивал правой рукой, потрясал в воздухе то вилкой, то ножом, то кус-
ком хлеба и, ни на кого не глядя, обращаясь к невидимому собранию, брыз-
гал сладенькой водицей своего красноречия, столь соответствовавшего его
парикмахерской внешности. Маленькие закрученные усики жалами скорпиона
торчали над его верхней губой, а напомаженные бриллиантином волосы, с
пробором посредине, завивались кольцами на висках, как у провинциального
фата. Несмотря на свою молодость, он уже начинал толстеть и заплывать
жиром; жилет вплотную облегал его солидное брюшко.
Личный секретарь, по всей вероятности привыкший к подобным словоиз-
вержениям, преспокойно ел и пил, а Дю Руа, которому лавры Лароша не да-
вали покоя, говорил себе: "Экая дубина! Ну и дурачье же все эти полити-
ческие деятели!"
Сравнивая себя с этим напыщенным болтуном, он приходил к такому зак-
лючению: "Эх, будь у меня всего только сто тысяч франков, чтобы иметь
возможность выставить свою кандидатуру в депутаты от моего милого Руана
и умаслить моих славных нормандцев, этих лукавых, себе на уме, увальней
и тяжелодумов, показал бы я всем этим безмозглым шалопаям, какие бывают
на, свете политические деятели!"
Ларош-Матье продолжал говорить до тех пор, пока не принесли кофе, по-
том, заметив, что уже поздно, позвонил, чтобы ему подали карету, и про-
тянул журналисту руку:
- Вы меня хорошо поняли, дорогой друг?
- Прекрасно, дорогой министр, будьте спокойны.
До четырех часов Жоржу нечего было делать, и он не спеша отправился в
редакцию писать статью. В четыре ему предстояло свидание на Константино-
польской с г-жой де Марель, которая приходила к нему туда два раза в не-
делю: по понедельникам и пятницам.
Но не успел он войти в редакцию, как ему подали телеграмму. Телеграм-
ма была от г-жи Вальтер и содержала в себе следующее:
"Мне непременно надо поговорить с тобой сегодня по очень, очень важ-
ному делу. Жди меня в два часа на Константинопольской. Я могу оказать
тебе большую услугу.
Твоя до гроба, Виржини".
"Черт возьми! Экая пиявка!" - пробормотал он.
У него сразу испортилось настроение, работать он в таком раздраженном
состоянии уже не мог и поспешил уйти из редакции.
В течение последних полутора месяцев он несколько раз пытался порвать
с нею, но ему так и не удалось охладить ее сердечный жар.
Она мучительно переживала свое падение и три свидания подряд осыпала
любовника упреками и проклятиями. Ему стало тошно от таких сцен, и, пре-
сыщенный этою стареющею героинею мелодрамы, он стал попросту избегать
ее, в надежде что их роман сам собою сойдет на нет. Но она с решимостью
отчаяния ухватилась за него, она бросилась в эту любовь, как бросаются с
камнем на шее в воду. Из жалости, из любезности, из уважения к супруге
патрона он снова дался ей в руки, и она заточила его в темницу своей бе-
шеной назойливой страсти, она преследовала его своею нежностью.
Она желала видеть его ежедневно, постоянно вызывала его телеграммами,
назначала минутные свидания на углах улиц, в магазинах, в городских са-
дах.
И всякий раз в одних и тех же выражениях она клялась, что обожает,
боготворит его, и, уходя, заявляла, что теперь она "счастлива вполне, -
счастлива тем, что видела его".
Она оказалась совсем не такой, какою он ее себе представлял: она ра-
зыгрывала из себя влюбленную девочку и пыталась прельстить его смешным в
ее годы ребячеством. До сих пор это была сама добродетель, женщина с
девственною душой, закрытая для страстей, свободная от вожделений, и вот
у этой-то благонравной и рассудительной сорокалетней женщины бессолнеч-
ная осень, наступившая после нежаркого лета, неожиданно сменилась чем-то
вроде чахлой весны, полной жалких, тронутых холодком цветов и нераскрыв-
шихся почек, до странности поздним расцветом девической любви, пылкого
непосредственного чувства, проявлявшегося во внезапных порывах, в манере
вскрикивать, как шестнадцатилетняя девочка, в приторных ласках, в ко-
кетстве, которое не знало юности и уже успело состариться. Он получал от
нее по десяти писем в день, глупых, сумасшедших писем, написанных вычур-
ным, возвышенным, потешным слогом, цветистым, как речь индусов, изобилу-
ющим названиями животных и птиц.
Как только они оставались одни, она набрасывалась на него с поцелуя-
ми, подпрыгивала, тряся своим пышным бюстом, резвилась, как нескладный,
угловатый подросток, уморительно надувала губки. Ему претили ее ласковые
словечки: "мышонок", "котик", "песик", "птенчик", "бесценный мой", "сок-
ровище мое", претил этот девичий стыд, который она напускала на себя пе-
ред тем, как лечь в постель, претили эти легкие движения испуга, кото-
рые, видимо, казались ей самой очаровательными, претило ее заигрывание с
ним - заигрывание развращенной институтки.
"Чей это ротик?" - спрашивала она, и если он не сразу отвечал "мой",
- своими приставаниями она доводила его до того, что он бледнел от злос-
ти.
Как она не понимает, недоумевал он, что любовь требует исключительно-
го такта, деликатности, осторожности, чуткости, что, сойдясь с ним, она,
взрослая женщина, мать семейства, светская дама, должна отдаваться ему,
не роняя своего достоинства, с увлечением сдержанным и строгим, пусть
даже со слезами, но со слезами Дидоны, а не Джульетты?
- Как я люблю тебя, мой мальчик!" - беспрестанно повторяла она. - И
ты меня любишь, моя крошка?
А ему всякий раз, когда она называла его "мой мальчик" или "моя крош-
ка", хотелось назвать ее "моя старушка".
- Подчиниться тебе было с моей стороны безумием, - говорила она. - Но
я не жалею. Любить" это так приятно!
Все в ее устах бесило Жоржа. "Любить - это так приятно" она произно-
сила, как инженю на сцене.
При этом она изводила его неуклюжестью своих ласк. Поцелуи этого кра-
савчика, воспламенившего ее кровь, пробудили в ней чувственность, но она
обнимала его с какой-то неумелой страстностью, с таким сосредоточенным и
серьезным видом, что этим только смешила Дю Руа, мысленно сравнивавшего
ее с теми людьми, которые на старости лет берутся за букварь.
Ей бы надо было душить любовника в объятиях, не отводя от него пла-
менного, глубокого и страшного взгляда, каким смотрят иные, уже увядшие,
но великолепные в своей последней любви женщины; ей бы надо было, впива-
ясь в него безмолвными дрожащими губами, прижимать его к своему тучному,
жаркому, утомленному, но ненасытному телу, а вместо этого она вертелась,
как девчонка, и сюсюкала, думая, очевидно, что это придает ей особую
прелесть:
- Я так люблю тебя, мой мальчик! Приласкай понежней свою птичку!
В такие минуты ему безумно хотелось выругаться, схватить шляпу и,
хлопнув дверью, уйти.
Первое время они часто виделись на Константинопольской, но Дю Руа,
опасаясь встречи с г-жой де Марель, изыскивал теперь всевозможные пред-
логи, чтобы уклоняться от этих свиданий.
Зато он должен был почти каждый день приходить к ней то обедать, то
завтракать. Она жала ему под столом руку, подставляла за дверью губы. А
ему больше нравилось шутить с Сюзанной, оттого что с ней всегда было ве-
село. Бойкое остроумие этой девушки с кукольной внешностью проявлялось
неожиданно, жалило исподтишка и, подобно ярмарочной марионетке, в любую
минуту готово было позабавить публику. С убийственной меткостью вышучи-
вала она всех и вся. Жорж поощрял в ней любовь к злословию, подхлестывал
ее иронию, и они с полуслова понимали друг друга.
Она ежесекундно обращалась к нему; - "Послушайте, Милый друг! ", "По-
дите сюда, Милый друг!"
И он сейчас же оставлял мамашу и бежал к дочке; та шептала ему на ухо
что-нибудь весьма ехидное, и оба покатывались со смеху.
Между тем мамаша до того опротивела ему своей любовью, что он уже
