женушки, уселся на табуретку, молча, без аппетита уплел макароны по-флотски,
с чесночком, с соленым огурчиком -- и собрался было уже отбуксировать свое
никчемное, трезвое тело назад, к дивану, как Светка вдруг сказала:
-- Вась, может стаканчик налить, а?
Меня всего аж передернуло.
-- Уйди, -- угрюмо, наливаясь кровью, процедил я сквозь зубы.
Светка побледнела и плюхнулась на стул.
-- Да что с тобой, Васенька? Неприятности на работе? Или болит что? Не
томи, Вась. Может, примешь все-таки стопарик, а?
Я мрачно тряхнул головой, тяжело поднялся и заковылял к своему дивану.
Светка семенила следом.
-- Может, "скорую" вызвать?.. Да не молчи ты, как истукан, скажи
что-нибудь!
Я плюхнул себя на диван. Ехидно взвизгнули ржавые пружины, нагло
уперлись мне в бок.
-- Уйди, Светка, -- повторил я, осерчав, -- не до тебя мне. Душа ноет.
Вакуум какой-то в нутре.
Светка обиженно поджала губы и выскочила из комнаты. А через полчаса
появилась вновь. С гордым, каменно-официальным лицом, с рентгеном вместо
глаз.
-- Только честно, без балды: завел кого-нибудь, на стороне?
До меня не сразу дошло, чего она от меня хочет. А когда, наконец,
доперло, то взбеленился я не на шутку.
-- Дура! -- рявкнул я.
Она пулей вылетела на кухню.
Надо же такое отмочить! Дура и есть дура. Такая чушь могла прийти в
голову только бабе. Вот она, женская логика, лишь одно на уме: как бы
мужичка ее кто не увел. Не знаю, но мне почему-то стало легче. Как-то даже
отлегло от сердца, камень словно с души свалился. Я даже рассмеялся внутри
себя -- так, чтобы эта сумасбродка Светка не услышала. На судьбину свою
горемычную с другого бока взглянул. Ну и что, кумекаю, тут такого? Ведь есть
же, наверное, такие люди-феномены, которые капли в рот не берут -- и ничего,
живут, копошатся, житуху свою планируют, идут себе семимильными шагами к
светлому будущему. Да и плюсы здесь имеются немалые: башка по утрам с
похмелюги не трещит, экономия, опять-таки, внутрисемейного бюджета. В конце
концов, живут же люди с одной ногой, и даже совсем без ног -- и ничего, не
тонут в этом дерьме, барахтаются, ищут свой смысл в жизни. Тоскливо,
конечно, ощущать свою неполноценность, безногость свою убогую, однако зачем
же комплексовать? Если же откровенно, без лабуды, то ноги-то отрезанные уж
точно никогда не вырастут, а вот напасть моя, будь она неладна, может,
потихоньку-то и рассосется, рассеется. Глядишь, и снова в свою колею войду
-- рожу от спиртного воротить не буду.
А Светку обидел я зря. Зря, зря я шуганул свою женушку. Она, может, как
лучше хотела, за мужика своего, можно сказать, переживает, вот и стопарик, в
кои-то века, предложила, а я ее, ненаглядную, взял, да мордой об стол: сиди,
мол, и не рыпайся. Нет, нужно восстанавливать статус кво, и немедленно.
-- Свет, а Свет! -- гаркнул я на всю квартиру. -- Подь сюда, разговор
имеется.
Светка выдержала подобающую случаю паузу: не слишком короткую, чтобы не
умалить чувство собственного достоинства в глазах мужа, и не слишком
длинную, чтобы не заставлять меня ждать сверх меры -- и, гордая,
неприступная, высоко вздернув свой носик-маклевку, выплыла из кухни. Ни
дать, ни взять, королева английская!
-- Свет, не сердись, это я сдуру полкана спустил, -- повел я свою
дипломатию. -- Понимаешь, с башкой у меня что-то стряслось: не могу пить, и
все тут! Тошнит меня от водки, понимаешь, худо мне. Вот и осерчал малость.
Извини, а?
Светка, услыхав мою исповедь, заметно оттаяла.
-- Что, сразу сказать не мог? -- проворчала она беззлобно и внезапно
улыбнулась. -- Так-таки и не можешь? Совсем, ни капельки?
Нет, она не злорадствовала, не торжествовала, напротив, в голосе Светки
уловил я что-то похожее на сочувствие, даже жалость. Я развел руками.
-- Не могу, Свет. Ну вот хоть тресни!
Она подошла ко мне и погладила по голове, как маленького ребенка. Я
даже опешил поначалу, а потом в носу у меня вдруг защекотало, в глазах
защипало, к горлу подступил какой-то противный комок. Не хватало еще только
разрыдаться на плече у любимой женушки!
-- Ничего, Вась, ничего, -- мурлыкала она, -- оклемаешься, очухаешься.
Все пройдет, вот увидишь. В конце концов, живут же люди без водки, и ничего,
в петлю не лезут.
Ну прямо-таки мои мысли читает, во дает! Нет, что ни говори, а Светка у
меня просто золото, душу мою насквозь видит, даром что баба! Ни на что ее не
променяю, даже на водку, будь она трижды проклята... водка, то есть. Ни на
что и ни за что.
Спать я улегся умиротворенным и успокоенным, хотя, чего уж греха таить,
кошки на душе скребли. И еще как скребли, ого-го! Убогость свою даже во сне,
подсознательно, ощущал.
Наутро, со сметенными чувствами, попилил я на работу. Не до конца,
видать, Светка меня излечила, не до конца. Но тут уж ничего не поделаешь,
придется самолечением заняться, очередной сеанс психотерапии самому над
собой устраивать. А там -- как карты лягут.
Колян набросился на меня, как баран на новые ворота. Его всего аж
распирало от нетерпения и любопытства.
-- Ну как?
-- А никак, -- отвечаю мрачно. -- Облевал я твоего уникума. Всего, от
головы до пят. До сих пор, поди, отмывается, придурок.
Тут даже видавшего виды Коляна проняло. Вытаращив глаза, он приглушенно
вопросил:
-- Ты? Самого Сковородкина? Врешь! Как же это тебя угораздило, а,
Василь Петрович?
Я ему все и рассказал. Он вдруг побагровел, набычился, надул щеки -- и
взорвался оглушительным хохотом.
-- Ну, уморил! -- ржал он, колотясь в приступе идиотского смеха. --
Прямо-таки в самую рожу? А? Ха-ха-ха!.. Молоток, Васька! Умыл, умыл-таки!
Я молча, с досадой, наблюдал, как от души веселится наш бессменный
бригадир.
Наконец Колян сумел совладать с приступом, смех его потихоньку иссяк.
-- М-да... жаль, конечно, что все так обернулось. Возлагал я на
Сковородкина надежды немалые, а оно вон как вышло. И что же ты, Василь
Петрович, намерен теперь делать?
Я махнул рукой.
-- А ничего. Жить как жил, а там видно будет. Только ни к
Сковородкиным, ни к Чайниковым, ни к Самоваровым всяким я больше не ездок.
Довольно с меня, баста. Этому твоему гению, к примеру, самому место в
психушке.
Колян кивнул.
-- Ладно, Васька, иди работай. Может, и правда рассосется...
Я пожал плечами и потопал к своему станку.
Где-то ближе к обеду я стал замечать, что народец наш как-то странно на
меня косится, шушукается, пальцами своими немытыми в персону мою тычет,
однако подходить не подходит. Словно стена Берлинская между нами возникла,
железный занавес: по ту сторону они, нормальные, а по сю -- я,
трезвенник-психопат, со сдвигом в мозгах и крышей набекрень. Однако после
обеденного перерыва стена рухнула, и первым, кто пробил в ней брешь,
оказался потомственный пролетарий Григорич.
-- Слышь, Васька, -- осторожно подкатил он ко мне, -- сховай десятку, а
то баба моя все одно найдет. Каюк тогда заначке. Нашим-то козлам безрогим я
доверить не могу, враз пропьют, а тебе можно. А, Вась, сховаешь?
-- Ладно, давай, -- буркнул я, пряча купюру в карман. -- А не боишься,
что спущу твой чирик-то?
Григорич оскалился.
-- Не-е, не боюсь. Ты теперь мужик надежный, на пропой не потратишь.
-- Ну как знаешь...
Григорич отвалил, а меня вдруг досада взяла несусветная. Ну что за
житуха, а? вроде как евнухом себя ощущаешь: сунули как бы в самый что ни на
есть гарем -- и оставили. Все равно, мол, от тебя проку как от козла молока,
так что сиди, импотент, и охраняй наших баб.
В смысле, бабки.
Григорич оказался не единственным, кто подвалил ко мне в этот день со
своею заначкой. Еще корешей пять сдали мне на хранение кровно заработанные,
утаенные от семьи деньжата: кто чирик, кто два, а кто и полтинник приволок.
Я на все махнул рукой и безропотно брал их трудовые, не учтенные женами,
сбережения. Пущай, думаю, несут, мне что, жалко, что ли? Последним
вразвалочку подкатил Вовка-прессовщик и принялся подле меня смущенно сопеть
и переминаться с ноги на ногу.
-- Ну чего мнешься, как сирота казанская? -- говорю я ему. -- Давай,
что ли, бабки, схороню.
Он вынул чирик, но расставаться с ним не спешил.
-- Понимаешь, Василь Петрович... -- начал он, -- тут такое дело...
-- Выкладывай, не томи, -- напер я на него.
-- Словом, -- решился он наконец, -- сховай этот чирик, но мне не
отдавай, до Восьмого марта. Даже если умолять тебя буду, на коленях -- так
ты ни-ни. Понял? Все одно пропью. А, Вась, сделаешь? Попридержишь у себя
десятку?
-- Отчего ж не сделать -- сделаю, -- пожал я плечами. -- Только не
въеду я что-то. Не один ли хрен, когда ее пропить -- сейчас или через пару
недель? Так и так на пропой пойдет.
Вовка отчего-то густо покраснел.
-- Тут, понимаешь, такое дело... жене это, на подарок, к празднику.
Хочется ей что-нибудь сделать... хорошее. А то ведь у меня не задержится,
спущу.
Я кивнул.
-- Заметано, Вовка. Даже если снова запью, твой чирик беречь буду, как
зеницу ока. Зуб даю.
-- Спасибо тебе, Василь Петрович.
Он отвалил. А я подумал: душевный-то, оказывается, парень этот
Вовец-огурец. Смотри-ка, жене на подарок решил деньжат прикопить, в ущерб
своему нутру! Это ж прямо-таки феномен какой-то.
В таких вот заботах и пролетел этот день. А за ним еще несколько, таких
же муторно-трезвых, буднично-серых деньков, будь они все трижды неладны! Не
успел оглянуться, как подошел к концу и февраль. А на пороге уже стояла
весна.
-==Глава четырнадцатая==-
Где-то в первых числах марта приключился со мной один курьез. Со смеху
помереть можно, да и только!
Словом, приперся я как-то на работу -- и вижу такую картину. Весь наш
народец цеховой сидьмя сидит вокруг Коляна-бригадира и галдит почем зря.
Чем-то мои кореша сильно были взбудоражены, это я сразу понял: мат стоял
такой, что даже у меня -- у меня! -- уши вяли. Чувствую, стряслось что-то из
ряда вон выходящее.
Подкатываю поближе. И выясняю: бастует, оказывается, наш цех, бастует в
полном составе, по случаю невыплаты зарплаты. Вчера был как раз тот самый
святой день, ради которого пашет наш брат трудяга-работяга, и день этот был,
ясное дело, днем зарплаты. Но зарплаты нам вчера не дали. Сказали, что дадут
завтра, то есть уже сегодня, однако и сегодня, как выяснилось, нас ожидал
полный облом. Нету, говорят, денег, и все тут. А когда будут, никто не
знает. Вот братва и забастовала. Баста, говорят, не будем пахать задарма,
кончилась, мол, эпоха партократов и тоталитаризма. Даешь демократию! -- и
никаких гвоздей.
Самое смешное, что подбил на это дело ребят не кто иной, как наш
бригадир. Вот так дела! -- думаю, -- геройский мужик, оказывается, наш
Колян. Свой в доску, словом.
(Да-а... смешно... смешно и грустно сейчас вспоминать, как кипел тогда,
в начале девяносто четвертого, наш разум возмущенный -- и из-за чего? из-за
каких-то двух дней задержки зарплаты! Два дня, ха! это ж курам на смех!
Сейчас, пять лет спустя, трудяги наши годами кровных своих заработанных не
видят -- и ничего, копошатся, концы с концами кое-как сводят, с голоду пока
еще не пухнут, да еще касками асфальт вокруг Белого дома молотить силенок
хватает! Феноменален все-таки наш русский мужик, феноменален и уникален.
Просто диву порой даешься, да на какие же шиши, черт возьми, месяцами, а то
и годами живет он без зарплаты-то, а?! Тут на два дня задержали, и то волком
выть начинаешь -- а эти... нет, в башке не укладывается. Ну хоть тресни!..
