усмехнулся Милов. - Мы ничего не умеем так хорошо, как обходить
законы, и если до их принятия нарушаем правила кое-как, то после -
начинаем делать это уже профессионально. Правда, я уже некоторое время
не бывал дома, и что там сегодня - могу только представлять...
- Все путешествуете, - сказал Граве.
- Все путешествую, - подтвердил Милов. - У вас же, Ева, насколько
я понимаю, просто сильно возросли цены за убийство природы - как охота
на львов стала обходиться дороже, когда их осталось мало. Цены
возросли, но охота не прекратилась. Ну, а тут, в вашей стране,
господин Граве...
- У нас, - сухо проговорил Граве, - происходит то же, что и везде.
Мы вовсе не желали и не желаем отставать от уровня цивилизации. Да,
конечно, есть издержки - но наше демократическое общество успешно
протестует. Партия Зеленых - вам о ней, разумеется,известно, - уже
прочно утвердилась в парламенте и активно действует. Наши молодые
защитники природы предприняли у берегов Новой Зеландии...
- А, ну, это, конечно, колоссально, - согласился Милов. - Судьба
Новой Зеландии, безусловно, должна волновать вас безмерно. Ну, а на
берегах вот этой реки - Дины, кажется, я верно назвал - что они
сделали?
- Я полагаю, немало, - сказал Граве. - В частности, даже Научный
центр вынужден платить немалые штрафы...
- Все верно, - согласился Милов. - Зелень исчезает в природе, но
вместо зеленых листьев возникают зеленые бумажки на банковских счетах.
Вы никогда не пробовали приготовить салат из двадцатидолларовых
бумажек? Свою валюту я не предлагаю... У нас зеленые только трешки, их
нужно очень много, чтобы насытиться. Скажите: вот то, что происходило
и в поселке, и, видимо, тут, на дороге, и может быть, сейчас творится
еще где-нибудь - не могло ли все это произойти, как реакция на
уничтожение природы? Понимаете ли, если убийца ближнего вам человека
осужден или даже приговорен к смерти - разве убитый воскресает? Разве
возмещается ваша потеря? Почему в вашей страна, Ева, в свое время
существовал суд Линча, а у нас - так называемый самосуд? Потому что
или не было судебной власти, или на нее не надеялись. Так сказать,
прямое волеизъявление жителей. И для того, чтобы оно возникло, порой
достаточно бывает одного-единственного события, даже не самого
важного...
- Такое событие было, - сказала Ева хмуро. - Еще один случай ОДА.
Как раз вчера. И нужно же было, чтобы ребенок оказался дочерью
Растабелла.
- Я слышал эту фамилию, - сказал Милов. - Но это не здешний
министр-президент. Кто он?
- Общественный деятель, - сказала Ева.
- Сказать так - ничего не сказать, - обиделся Граве. - Растабелл -
это наш голос, звучный и неподкупный. Он всегда говорит о том, что
больнее всего сейчас. А ныне - вы правы, Милф, - природа болеет у нас
больше всего. За Растабеллом идет народ и пойдет дальше, куда бы он ни
повел. Вполне можно предположить, что народ, узнав о несчастьи,
постигшем его любимца, и справедливо полагая, что корень зла - в
засилье современной технологии... м-м... несколько нарушил
общепринятые нормы поведения...
- Ну, что же, - сказал Милов задумчиво. - Тогда, пожалуй, можно
уже понять, что происходит - пусть это и кажется невероятным:
научно-техническая контрреволюция, если хотите. По-моему, точнее не
определить.
- Ну, господин Милф, - сказал Граве, - вы видите вещи в слишком
мрачном свете. Это у вас в национальном характере?
- Да нет, напротив, - сказал Милов, хотя можно было и не отвечать
- просто пожать плечами. - Мы ужасные оптимисты, иначе давно наложили
бы на себя руки.
- Странный оптимизм, - недоверчиво покачал головой Граве. -
Допустим, я принял ваше предложение и поверил, что жители целой округи
набросились на жителей поселка - в основном ученых - чтобы таким
способом выразить свое отношение к... к тому вреду, который
цивилизация вынужденно наносит природе. Я согласен, что наше
правительство в области экологических проблем вело себя не лучшим
образом, что, безусловно, отразится на результатах ближайших же
выборов. Но ведь это не только у нас, мистер Милф, это происходит
действительно во всем мире - и нигде люди не свирепеют, не
накидываются на других, не валят столбы, не сбрасывают в реку
автобусы...
- Еще немного, Граве, - сказала Ева, - и вы убедите меня в том,
что автобус сбросили мы с вами.
- Простите, доктор, не могу принять вашей шутки: для меня все
выглядит достаточно серьезно, чтобы не сказать более. Я лучше знаю нас
с нашим национальным характером, чем вы, - о господине Милфе я уже не
говорю. И вот что я утверждаю: произошел инцидент, да; но не надо
сразу же давать ему громкие названия, эпизод есть эпизод, и если пошел
дождь, даже сильный, не надо спешить с заключением о начале потопа!
- Лавина может начаться с одного камушка, разве не так? И почему
бы этому событию не оказаться таким вот камушком? А лавина - это и
есть та самая контрреволюция. Кстати, вы не замечали, что у революций
проявляется тенденция - завершиться собственной противоположностью?
- Не изучал революций, - буркнул Граве.
- Точно так же жизнь кончается смертью, - неожиданно серьезно
молвила Ева. - Что удивительного? Все в мире приходит к своей
противоположности.
- Революция! - проговорил Граве сердито. - Я этого слова никогда
не любил, потому что оно означает нарушение порядка, то есть мешает
жить и заниматься делом. Но почему? Неужели нельзя обойтись без этого?
- В общем, потому, - ответил ему Милов, - что революция чаще всего
не знает своей цели, хотя и провозглашает ее; вернее, она не знает,
достижима ли цель принципиально, реальна ли она; следовательно, и пути
к цели она знать не может и лишь совершает простейшие и не всегда
логичные действия, уповая на то, что нечто получится. Но чаще всего
выходит совершенно не то, что хотелось и думалось. Потому что к
людскому обществу чаще всего относятся так же, как и природе: оно
неисчерпаемо, все стерпит и потому - вперед, без оглядки! А общество,
как и природа, несет потери и что-то теряет безвозвратно.
- Это ваше общество, - сказал Граве с раздражением, - хваталось за
оружие, когда его морили голодом, лишали свобод - хотя даже и при
таких условиях далеко не всегда... Но наше общество! Сегодня! Нет, это
лежит за пределами здравого смысла. Мы живем в прекрасной, мирной и
благоденствующей стране, где нет ни одной хижины, куда не была бы
подведена горячая вода!
- Вот в ней-то могут утопить каждого, кого сочтут виновным. Вы не
хотите понять, Граве. Потому что люди прежде всего нуждаются не в
горячей воде. И не в автомобилях, тряпках или космических кораблях. Им
куда нужнее другое. Жизнь. Когда люди начинают понимать, что все блага
жизни они получают за счет этой же самой жизни, и сами люди живы лишь
до тех пор и потому, что живым остается это живое - вот тогда
революция, - я имею в виду нашу с вами научно-техническую, великую
протезную революцию, - вот тогда она и обращается в свою
противоположность, а мы с вами встречаемся в пещере и стараемся унести
ноги подобру-поздорову... Граве явно нужна была поддержка.
- Доктор, надеюсь, вы-то не разделяете взгляды нашего спутника?
Вам, жителю цивилизованной страны, было бы непростительно делать столь
экстремальные предположения: будто у нас может произойти нечто...
подобное.
Ну, если говорить серьезно, - не сразу ответила Ева, - мне,
откровенно говоря, страшно не хочется говорить серьезно, мне спать
хочется... Но раз уж затеяли серьезную беседу. Мы, медики, кое-что
начали понимать всерьез и раньше. А биологи - еще раньше нас.
Начали... Но понимание, мне кажется - это не миг, не прозрение, это
влюбиться можно мгновенно... а понимание - процесс длительный. Хотя
для начала нужен какой-то толчок... вроде нашей ОДЫ.
- Это нервы, только нервы, - сказал Граве. - За последние
десятилетия человечество выиграло великую битву - против ракет и
ядерных головок. Мы победили без крови. И это настолько грандиозно,
что на то,что вас беспокоит как врача, я смотрю, как на относительно
мелкие неприятности.
- То была первая холодная война, - сказал Милов. - А сейчас мы
вступили во вторую, и она будет посложнее. Потому что тогда воевать
приходилось в основном с предрассудками, амбициями политиков и
военных, ложными понятиями престижа, просто упрямством, порой -
тупоумием, интересами военной промышленности, но тут можно было
победить, потому что в глубине души все были согласны с самого начала:
уж очень конкретной выглядела смерть. Как в авиакатастрофе: если вы
падаете с неба - надежды не остается. Вот мы и выиграли, А сейчас идет
та же самая битва за выживание. Но если там враг был конкретен, оружие
можно было при случае увидеть и потрогать, то сейчас все
неопределенно, опасность не концентрируется на десятке или сотне
военных баз, она в нашем гараже, холодильнике, тарелке, стакане, она
везде. И поняв это, человек хочет возвращения к первозданной чистоте
воздуха, воды, пищи - но еще не согласен жертвовать ради этого всем
комфортом, и пока он торгуется со смертью - процесс идет...
- Не согласен, - решительно объявил Граве. - Не могу признать, что
мы ничего не сделали для устранения опасности. Да вот хотя, бы: супруг
доктора, господин Рикс, человек у нас весьма уважаемый и не раз
оказывавший стране услуги, не получил разрешения правительства на
создание тут, у нас, какого-то своего предприятия - оно оказалось
неэкологичным, и парламент... Впрочем, доктор нааерняка знает все это
значительно лучше меня.
- Ничего я не знаю, - сказала Ева, нахмуриашись, - и не желаю
знать, мы занимаемся каждый своими делами... Видите, мы снова пришли к
разговору о смерти; однако это будет уже не падение с высоты, это
будет рак, и та его форма, которую излечивает только нож. Рак - это не
только Лестер, это и мы с вами, Граве, и еще миллионы умных,
образованных, деятельных людей. Мы упустили миг, когда цивилизация из
доброкачественной начала перерождаться в раковую.
- Вот именно, - подхватил Милов. - А ведь если больной понял, что
у него - скверная опухоль, и хирурга нет-он согласится, чтобы ее хоть
топором удалили, и пусть это сделает хоть дровосек - иначе смерть... И
вот процесс понимания этого шел достаточно давно, и ему помогали -
журналисты, парламентарии, гуманисты, проповедники...
- Уж лучше бы они молчали, - вздохнул Граве. - Конечно, свобода
печати - великая вещь, однако порой...
- Наоборот: надо было договаривать до конца. Кричать: рак не
проходит от аспирина! Мы гуманно предупреждаем каждого курильщика:
гляди, парень, наживешь себе рак легких. Но курить не запрещаем:
насилие над личностью, да и все же доходная статья... Точно так же
пытались предупредить человечество - но никто не попытался что-то
сделать всерьез. Очищение? Но сигарета с фильтром не становится
безвредной, верно? Курильщик скажет вам: бросить трудно, привычка,
потребность... Так же и человечество: оно привыкло, у него есть
потребность во всем, что дает современная цивилизация. Но ведь и
наркотик становится потребностью! Так что если в результате начинаются
серьезные осложнения, или, как теперь любят говорить, непредсказуемые
события - хотя на самом деле они легко предсказуемы, - то
единственное, что можно сделать, это выбрать: на чьей ты стороне.
- Как легко рассуждать, господин Милф, - сказал Граве холодно, -
когда горит дом соседа... Интересно, а что бы вы сделали, происходи
