воспользовался я. - Он знал, что обходного пути нет: схема ходов в
окрестностях Центра была крепко запечатлена в его профессиональной
памяти - Так что - никакого шума. Я иду первым, вы, Ева, кладете руку
мне на плечо, а господин Граве замыкает - точно так же.
Он ощутил, как легкая ладонь легла на его плечо.
- Тронулись!
Они шагали молча, стараясь ступать в ногу. Ева сняла туфли и несла
их в руке: острые каблуки тонули в песке; ноги сразу промокли. Одно
приключение вместо другого, - думала она, ощущая под пальцами твердое
плечо. - Хороший свитер, надеюсь, он не какой-нибудь дикой расцветки,
хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно - и прекрасного
вкуса, и самого дурного... Напрасно я не надела кроссовки - с брюками
вполне уместно... Правда, их снимать труднее. - Тут ее мысли пошли в
другом направлении. - Странно и ужасно: еще днем мы жили в
цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом, как некогда,
но все же... Да, мир... В нем прежде всего страдают дети. Я
недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя и
талантлив, конечно, а теперь мне его жаль. Бедная девочка... Растабелл
теперь, наверное, и вовсе перестанет сдерживаться, а ведь за ним идут
люди, его даже правительство побаивается. Кстати, я ему так и не
позвонила. С телефоном никогда такого не случалось. Что-то произошло в
столице? Или здесь, в городе? Этот город - как теневая столица: здесь
живет Растабелл, и еще многие из его компании, этот странный Мещерски,
другие... Лестер давно дружит с Мещерски, у них, по-моему, каки-то
общие дела. Лестер. - Слишком много секретов завелось у него в
последние два года, и это не бабы - все его налеты на баб мне были
известны едва ли не заранее; нет, тут другое - я думаю, он...
Мысли прервались, когда она услышала тихое: "Т-с... стоп". Милов
остановился, остальные - тоже, но рука женщины оставалась на его
плече, он снял ее пальцы осторожно, почти ласково. Повернув голову,
едва уловимо выдохнул:
- Обоим - лечь, только тихо... Скажу - бегите, как на сотке,
свернете в первый ход направо - там я вас догоню...
Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый,
его, чуть серел в кромешной тьме пещерного хода, и более светлым
пятном выделялась часть стенки напротив. Ползком? Опасно: кто-то может
сидеть у самого проема - незачем подставлять ему спину... Он все же
опустился на живот, подобрался, без единого шороха подполз к выходу -
сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе заперли
бы. Что делать? Ладно, я-то проползу, но те двое - нет, не имею
права...
Решившись, он коротко кашлянул - и в ту же секунду ударили
выстрелы, пули врезались в стенку хода. Охотники не ушли, у них
хватило терпения. Неосторожно мы там разговаривали, - подумал Милов, -
громко и долго, и я хорош - потерял ощущение реальности. Так что эти
знали, что я возвращаюсь, лишь на долю секунды не хватило у них
выдержки - начали стрелять, не дожидаясь, пока голова возникнет в
проеме, на сером фоне. Странно все же, кого они против меня послали;
профессионалы уже раза два подловили бы. Интересно, что у них тут
вообще происходит? Меня об этом не предупреждали. Ну ладно, еще
поиграем... - Он не двигался с места, вслушиваясь в шорохи снаружи:
там стрелявшие меняли места, хруст их башмаков по гравию был отчетливо
слышен. Опершись локтями, Милов медленно изготовился, зная, что сейчас
один окажется в поле зрения; там снаружи, казалось, верно, что в ночи
их не увидеть, они не понимали, что по сравнению с непроглядностью
пещеры ночная темнота была едва ли не ясным днем. Черное появилось;
Милов нажал на спуск. Человек снаружи вскрикнул и упал. Снова
заскрипел гравий и застучали выстрелы, но Милов лежал сейчас в мертвой
зоне, чтобы убить его, надо было подойти вплотную к двери и вскочить в
ход, но на это никто не отваживался. Да, странных людей они послали, -
подумал он, - хотя и знают, что я ухватился за цепочку... - Нервная
пальба заглохла, когда Милов снял еще одного - выстрелил по вспышке.
Наступила пауза, и тогда он негромко скомандовал:
- Ну, бегом!..
Он знал, что у них в распоряжении несколько секунд: находившиеся
снаружи чуть отступили, решая, какую теперь применить тактику, и можно
стало промелькнуть мимо хода. А вот ему самому придется еще выждать:
наверняка те все-таки решатся вскочить и стрелять в упор... Граве
протопал мимо, Ева тоже - и вдруг остановилась прямо над ним,
подставляясь под пули, упала на колени - и он почувствовал
прикосновение губ;ее поцелуй пришелся в висок, "С ума сошла! -
сдавленно крикнул он. - Дура!" - забывшись, выругался по-русски. Но
она уже вскочила, кинулась дальше, и выстрелы извне опоздали на долю
секунды. Сумасшедшая девка, - подумал Милов с невольным одобрением,
хотя и зол на нее был сейчас. И снова замер: судя по звукам, двое
подкрадывались к выходу с разных сторон, держась вплотную к склону,
чтобы не подставиться, замерли у самого проема-он слышал их дыхание.
Прошла секунда, другая, десятая - тогда Милов шумно вскочил, затопал
ногами, оставаясь на месте. И мгновенно один из затаившихся влетел в
ход, чтобы ударить в спину убегающему. Милов свалил его - в упор,
наповал. И выметнулся наружу, прикончил последнего, не дав ему
опомниться. Ну-ка, а что сейчас снаружи - может быть; здесь и выйти,
путь-то расчищен...
Он замер на секунду - и выстрелы снова прозвучали, хотя и с
дистанции: видимо, заслышав перепалку, сюда начали стягиваться. Милов
подхватил пистолет свалившегося у входа - плоский браунинг, оружие
непрофессиональное; подскочил к первому убитому - у того был
винтовочный обрез, и вовсе ненужный, зато у лежащего в пещере оказался
армейский пистолет. Странно, - подумал Милов, - ни одного автомата,
нет, как-то не так все происходит, непривычно, любительство какое-то,
а меня ведь ориентировали на специалистов... Но больше думать было
некогда, и Милов побежал вдогонку своим. Надо было правым ходом
пробираться к реке, пока не принялись травить всерьез.
Двое ждали его, как и было условлено. Он подошел к ним, как умел,
бесшумно. Те приглушенно разговаривали. "Чужой человек, - говорил
Граве, - по-моему, он не заслуживает доверия. Не будь он еще
русским..." Милов застыл: интересно было, что прозвучит в ответ.
"Подите вы к черту, Граве, - ответила женщина спокойно, - мы ведь не
по схеме компьютера пробираемся, там я бы вам доверилась... Да и все
равно: своих не бросают. Вы стойте тут, а я вернусь: может быть, его
ранили..." "Может быть убили, - ответил в свою очередь Граве, - и вы
попадете прямо в руки этим..." - "Чем это здесь пахнет?" - спросила
Ева. Милов невольно принюхался: и в самом деле, воздух здесь был
немного другим, отдавал чем-то этаким - не бензином, не кислотой, но
что-то было в нем постороннее. "Да, - сказал Граве, - что-то такое
есть на самом деле..." - "Это запах вашей трусости", - сказала Ева.
Граве обиженно засопел, Милов усмехнулся: сказано было не по делу, но
весьма определенно. Он беззвучно ступил. "Нет, без меня вам не
выбраться, господин Граве, - сказал он, - тут впереди лабиринт, и вы
проплутаете в нем до конца жизни, а мне маршрут известен. Тут озерцо
впереди, подземное-видимо, в него натекло всякой дряни - вот оно и
пахнет. Ваш Центр, видимо, что-то сбрасывает не по адресу". - "Ох,
Дан, - сказала Ева, и он с непонятным удовольствием уловил в ее голосе
радость. - Наконец-то, а то я уже испугалась. - "Спасибо, Ева, -
сказал Милов. - Теперь поторопимся: похоже, что становится все более
сыро, словно бы вода выступает снизу - не знаю, отчего. Готовы?" -
"Да", - ответила Ева, и он нашел в темноте ее руку и положил на свое
плечо. "Двинулись", - сказал он, и они пошли. Под ногами уж ощутимо
хлюпало, хотя уровень реки находился намного ниже, это Милов помнил.
Сплошные загадки, - подумал он, идя с вытянутыми вперед руками - одна
прямо, другая чуть выше головы - чтобы не налететь ни на что сослепу.
Выбраться удалось благополучно; три мягких всплеска, прозвучавших
почти слитно, не нарушили черного безмолвия ночи ни окриком, ни
выстрелом. Вода была не холодной, но какой-то скользкой, маслянистой,
противной по ощущению и запаху. В этой реке уже лет пять не купались,
наука и техника своего добились. Трое поплыли к противоположному,
правому берегу не быстро и бесшумно-равняясь по женщине, она плыла
медленнее других, и Милов все время держался рядом - греб он одной
рукой, другую, со своей и ее одеждой, держал над головой.
Добравшись до берега, трое вздохнули облегченно: пусть и
бессознательно, в воде каждый из них каждую секунду ожидал выстрелов
вдогонку, а здесь уже можно было как-то укрыться. Пригнувшись,
пробежали в прибрежный кустарник. Граве на бегу закашлялся. Нет,
все-таки в пещере воздух был чище, - подумал Милов. Среди кустов он,
не одеваясь, стал рвать жухлую траву, обтираться пучками - кожа
требовала, чтобы с нее сняли грязь, экскременты цивилизации, Глядя на
Милова, стали вытираться и те двое, только Ева отошла чуть подальше,
заслонилась кустом, Милов покосился туда, где двигалось тускло-белое,
невольно сбивавшее с нужных сейчас мыслей женское тело. Вдруг
вспомнил, как они с Аллочкой вот так, среди ночи купались в Оке;
сколько же это времени прошло? Он не стал подсчитывать, ни к чему
было. Одевшись, все трое поднялись на пригорок и присели, чтобы
оглядеться и собраться с мыслями, Ева же - еще и для того, чтобы
растереть совершенно окоченевшие ступни.
Отсюда, с холмика, открывался хороший вид на Научный центр, и
можно было залюбоваться гигантским, хорошо ограненным, сияющим огнями
монолитом хрусталя: именно таким представлялся отсюда главный корпус.
На Центр денег не пожалели, начиная уже с проекта, строили всем миром
и собрали в него едва ли не все лучшее, что только существовало в
современной науке - чтобы умерить национальные и державные амбиции и
принести побольше пользы всем, а не сидеть по углам, общаясь через
журналы. Время на Земле стояло вроде бы спокойное, разоружались
искренне, снова начали ощущать забытый было вкус к жизни, без
сердечного сбоя поднимать глаза к небу, не опасаясь, что безоблачная
глубина вдруг разразится дождем тяжелых семян, из которых вырастают
гигантские грибы, дышащие ветром пустынь. Из оружейной науки пошло в
цивильную так много, как никогда еще: демонтировали ракеты и
боеголовки, но технологии оставались, и оставались мозги, серое
вещество требовало нагрузки. Международный штиль позволял людям из
разных, порой очень различных стран общаться и работать без задних
мыслей; не то, чтобы все противоречия в мире разрешились, этого
придется - все понимали - ждать еще долго, долго, - но все же
человечество куда больше почувствовало себя чем-то единым, планету -
неделимой территорией, где границы, оставаясь на своих местах,
перестали быть стенами или занавесами - если и не для политиков, то уж
для ученых - во всяком случае. Поэтому такие вот центры - и отдельных
наук, и синтетические, и технические - возникали все чаще; ведь и с
деньгами в государственных бюджетах стало полегче: демонтаж ракет
обходился все-таки дешевле, чем их строительство и испытания. Так что
золотой век если и не наступил, то уже, по крайней мере, мерещился
где-то не в самом далеко. Даже такое многотрудное дело, как нахождение
взаимоприемлемого компромисса между цивилизацией и природой, начинало
