Владимир МИХАЙЛОВ
НОЧЬ ЧЕРНОГО ХРУСТАЛЯ
- Доктор Рикс! Срочно - город! ОДА!
Женщина выхватила из кармана халата плоскую коробочку коммутива.
Нажала кнопку.
- Доктор Рикс? - Голос в коробочке казался сплющенным. - Снова
ОДА! Девочка, роды проходили нормально...
Женщина опустила веки - может быть, чтобы никто не увидел в ее
глазах отчаяния. Но голос ее в наступившей мгновенно тишине прозвучал
спокойно, почти безмятежно, как если бы ей сообщили - ну, что лампочка
в прихожей перегорела, например; только свободная рука непроизвольно
сжалась в кулак:
- Что предприняли?
- Сразу же, по инструкции, дали кислород. Затем...
Она слушала еще несколько секунд.
- Пока дышит нормально. Однако...
Она перебила:
- Готовьте к перевозке. Сейчас к вам вылетит вертолет.
- Доктор, хотелось бы... Видите ли, ее отец - Растабелл. Она
знала, кто такой Растабелл.
- Не волнуйтесь, все будет отлично.
Рука с коммутивом медленно опустилась, бессильно повисла, но лишь
на секунду.
- Доктор Карлуски, разрешите... Он кивнул узким, морщинистым
лицом.
- Разумеется, доктор Рикс. Я уверен - это вчерашний выброс;
следовало ожидать...
На несколько мгновение выдержка изменила ей:
- Шесть наших обращений к этому их правительству, шесть
успокоительных ответов - и все на бумаге, только на бумаге... В конце
концов, это же их дети, а не мои.
- Ну, что вы, - сказал доктор Карлуски, стянув морщины в улыбку. -
Правительства всегда бездетны. Хорошо, что у нас еще есть гермобоксы.
- Еще три, - ответила она уже в дверях. - Что будет потом - не
знаю...
- А кто знает? - сказал ей вслед доктор Карлуски.
Что будет потом, не знал никто. Ни здесь, в Международном Научном
центре ООН, располагавшемся в уютном уголке Европы, в Намурии, - ни,
пожалуй, во всем мире.
Правда, не было уже той растерянности, что сопутствовала первым
подобным случаям - сперва вовсе непостижимым, потому что младенцы
рождались вроде бы совершенно здоровыми, были они доношены, выходили
правильно, не было ни удушения пуповиной и никаких других бед из числа
тех, что подстерегают еще не родившегося. Вскрытия показали, что дети
были совершенно нормальными - только их крохотные легкие выглядели как
бы сожженными если не кислотой, то удушливым газом; а ведь ничего,
кроме воздуха, каким все дышат, не содержалось в родильных залах. Все
дышат, а эти вдруг не захотели: один, другой, третий, четвертый - и,
как говорится, пошло-поехало. Не только в Намурии, хотя небольшая
страна эта сказалась одной из первых, и не только в Европе; другая
закономерность, правда, прослеживалась: чем ближе к большим
промышленным районам, тем чаще такие случаи происходили, потому что
тем меньше оставалось в этих местах того, чем можно дышать. Отказ
дышать в атмосфере; вот что такое ОДА.
И в самом деле: можно ли было называть старым и легким словом
"воздух" нынешнюю смесь кислорода и азоте со всеми теми неисчислимыми
добавками, какими обильно обогащала ее цивилизация: продуктами
сгорания твердого, жидкого и газообразного топлива в цилиндрах и
камерах автомобилей, тепловозов, теплоходов, самолетов, энергостанций,
заводов и фабрик, ракет; отходами промышленности - химической прежде
всего, но не только, продуктами сжигания мусора; тончайшей цементной,
фосфатной, другой всякой пылью; отбросами горнодобывающей и
горнообрабатывающей промышленности - да что перечислять, тут впору
заводить Черную книгу, чтобы на множестве ее страниц всерьез заняться
поименованием всего того, чем мы за десятилетия усовершенствовали
наивно-примитивную стихию, а здесь немеете для этого; добавим только,
что уже не воздухом, конечно, была эта смесь - скорее уж следует
назвать ее "Аэрозоль-ХХ" - по номеру нашего благодатного столетия и по
ее физической сущности. Не будем говорить здесь и о том, что не одна
только атмосфера подверглась подобному обогащению, но и мзда, и
поверхность земли, и недра ее, да и ближний космос, пожалуй, тоже;
попытаемся лишь назвать этот процесс приспособления природы к человеку
самым пригодным для этого словом вместо существующего бодрого термина
"техническая цивилизация"; словом этим будет война и не просто война,
а гражданская. Потому что только на войне убийства происходят не
исподтишка, но явно, и почитаются не за преступление, а за подвига -
не так ли поступает цивилизация с природой? И не подвигом считали мы
разве все достижения вышепоименованной? Подвигом, несомненно; и
гордились, и подвигали на дальнейшее в том же духе. Итак, война. А
почему гражданская? Потому что в гражданской войне народ уничтожает
сам себя, для народа гражданская война - форма самоубийства или, если
уж не до смерти, то самокалечения во всяком случае.
Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были произнесены
власть предержащими во всех концах планеты правильные и весьма
достойные слова относительно пресечения, недопущения, исправления,
восстановления. Так клянется алкоголик: вот сегодня еще выпью, а с
завтрашнего дня - завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек:
с понедельника начну новую жизнь. Сколько завтрашних дней прошло,
сколько понедельников.
Ты еще дышишь, человек? Ну живуч, прямо сказать.
Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем, семьдесят - тем дышится
легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда дышать
было куда проще. Конечно, двести, или две тысячи, или двадцать тысяч
лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над полями
и в лесах еще держалась благодать, с неба не лились еще желтые, а то и
радиоактивные дожди, а поля и грядки удобрялись более по старинке,
навозцем. Так что хоть в детстве подышали вволю, а потом
приспосабливались понемножку. Тридцатилетние, особенно горожане - уже
другой коленкор: вдыхали аэрозоль с младых ногтей, хотя не столь еще
густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось мест населенных,
куда не проникли бы механизмы и химикаты. И вот в разгар
научно-технической революции, грозившейся привести благодарное
человечество к полному познанию всего на свете и безмятежному
благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в сей
мир, юдоль не слез, но небезвредных отбросов. Естественные
компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем более, что
их оставалось все меньше; они были природными богатствами, которые
человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты. И вот
наконец и он, наиболее приспособляющаяся (за исключением разве крысы,
клопа или таракана) часть природы, исчерпал, похоже, свои резервы
адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше
повествование, на всех материках уже не на сотни, а, по статистике
Всемирной Организации Здравоохранения, на тысячи шел счет
представителям разумного вида, при рождении требовавшим для дыхания
первобытно-чистого воздуха - или вовсе отказывавшимся жить. То ли
мутантами они были, то ли спираль развития вышла на такую вертикаль -
но так получилось.
Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились
крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы, куда
подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои
даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственными
составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили,
словно драгоценные экспонаты музеев - за броневыми стеклами. Старшему
из них во всем мире шел сейчас четвертый год. Самая младшая - вот
только что родилась, при нас, можно сказать.
Что будет потом - это, конечно, не только доктора Рикс
интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом)
несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уж
молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и
высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось,
что "сегодня" было важнее, чем "потом". Мир все усложнялся, но дышать
не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества,
то с ним было, как с ядерным реактором: работает, и взорваться вроде
бы не должен. Но - может.
- Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?
- Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но
господин Растабелл очень встревожен. Он...
- Успокойте его.
- Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы
специалист, да и американская медицина...
- Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.
- И еще одна просьба, доктор: если...
Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в
стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок
бумаги спланировал со стола, и закачалась подвешенная к абажуру
настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с
бластером наизготовку.
Физики стали слишком много позволять себе, - мельком подумала
женщина. - Совершенно не считаются с тем, что у нас - дети.
- Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите? Но телефон
молчал.
- А теперь, доктор, вопрос на засыпку...
- Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо
проверить, как новенькая дышит в боксе, затем...
- Что ж, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на
голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их
потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь
научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?
- Это задача для ученых. Я всего лишь врач.
- Их становится все больше. Не опасаетесь ли вы, что в один
прекрасный день общество возмутится - с непредсказуемыми
последствиями?
- Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело - убедить власти в том,
что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе
человечеству грозит гибель в недалеком будущем.
- Какие меры вы считаете необходимыми?
- Любые, которые могут привести к очищению среды.
- Вы верите в возможность таких мер?
- Я оптимистка. Ну, все, на этом - наилучшие пожелания.
- А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня
вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?
Она усмехнулась.
- Вечером я приглашена на вечеринку - тут рядом, в Сайенс-вилледж.
- И пойдете?
- Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен
находить ответы сам.
- Браво, это я использую. Что же, раз так - мчусь в город, к
Растабеллу. Думаю, они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез
- теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва забегу к
вашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.
- Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает...
Вот поют, - подумал Милов, - ну прямо соловьи...
Во тьме вспыхнула искра; мгновенный взвизг резанул по слуху, потом
глухо загудело - словно в глубочайший колокол ударили: ухнул
неимоверным басом, покачался из стороны в сторону и стал затухать. Но
Милов успел уже нырнуть в дыру - вход в пещерный лабиринт.
Собственно, и не пещеры это были, скорее катакомбы, тут
естественные пустоты, характерные для таких геологических структур, с
обширными залами (в одном из них даже подземное озерцо плескалось),
которые соединялись вымытыми некогда водой ходами и рукотворными
коридорами, в прошлом - горными выработками. В седой древности в
пещерах жили, во время Второй войны их использовало Сопротивление, а
