Словно и не было
былью иль небылью
странное свойство Земли -
Человекї
Пройдут века.
Прорастет трава,
Зашумят леса.
В голубых небесах -
Птичьи голосаї
Но уже без насї
Юрий Тельманов
Суббота, 27 марта 1999 05:29:06
СПАСИТЕЛЬ
Семенов поменял позу, полиэтилен под ним издал едва слышный звук. Семенов
пошевелил пальцами, по его расчетам оставалось не более пяти минут.
Стоявший рядом дом отходил ко сну, неразборчиво бормоча и подмигивая
экранами телевизоров.
Во двор въехал "Мерседес", Семенов приготовился. Из машины вышли двое, шеф
и охранник. Охранник наскоро изобразил сканирование местности, и пара
отправилась к двери подъезда.
Тут-то Семенов и выскочил из песочницы, остановился в паре метров от
повернувшихся на шум людей, с замершими лицами те неотрывно глядели на
дульный срез старого ТТ, который в руке Семенова совершал плавные движения,
утыкаясь черным глазом то в одну цель, то в другую.
- М-мужик... - выдавил из себя охранник, чья рука то двигалась к отвороту
куртки, то замирала.
- Ладно, идите, - сказал Семенов.
Медленно, как зомби, они скрылись в подъезде.
Семенов, неторопливо вышел на проспект, сел в свой "Форд-Скорпио" и уехал.
- Точно, он других пас, точно! - как заговоренный, повторял одно и то же
охранник, клацая зубами по краю стакана.
Это ничуть не раздражало обычно вспыльчивого босса, который сидел напротив,
просто сидел.
Семенов остановился у своего подъезда, закурил, отпустил рулевое колесо,
вытащил из кармана органайзер.
- Сегодня я спас жизнь еще двоим людям, - сказал он и поставил в
органайзере две галочки.
Hoaxer
Пятница, 2 апреля 1999
Выпуск 40
(А вот и продолжение)
Не очень хорошая это была идея -- идти не по дороге, а прямо по склону
долины. "Катет короче извилистой гипотенузы" -- говорили древние греки.
Оказывается, есть исключения. Когда такие буераки. И раебуки... А это,
наверное, - дикая кабанья тропа! Коровья?? Эх, не романтик ты... У меня
ноги уже разной длины становятся -- не боком же ходить вдоль склона,
правильно? Вот коты бы тут легко прошли, особенно твой. Как он тогда вышел
на балкон, в ритме рэпа дошел до самого конца палки, на которую бельевые
веревки привязаны, и улегся над бездной в 75 кошачьих ростов... Смотрит
по-хозяйски сверху вниз. Если бы коты умели плевать с высоты и следить за
полетом,- этот бы плюнул! И проследил. Три человека не сводят с него глаз,
вышли покурить и застряли - - интересно, как он оттуда выбираться будет?
Там же развернуться негде. Неясно, на чем он там вообще держится...
Дождались -- встал, потянулся, зевнул... поставил передние ноги позади
задних и побрел обратно... Хха! -можно было и догадаться...
...Сон какой-то видел... странный...
- О, и я!
- Я тоже видел, - будто бы я...
Вот и мостики кончились. Через речку теперь вброд переходить будем,- то
туда, то обратно, вслед за дорогой. Настоящие туристы речки прямо в кедах
переходят вроде бы. Но мы-то не настоящие, мы-то в сапогах. Так сняли
сапоги, носки-портянки - внутрь, размахнулись -- раз! два! - перекинули на
другую сторону... Сапоги там, мы здесь... Переходить неудобно - деревянными
ногами по каменным камням, под напором ледяной воды и с рюкзаком за спиной.
Балансируем... Все - - перешли! В следующие разы оно попривычней будет,
наверное...
У трех синеного-босых людей - шесть рук. В шести руках - шесть сапог. Рты
открыты, глаза выражают какую-то сложную гамму чувств...- Так, наверное,
нас увидел шофер на этом ГАЗ-66, когда подъезжал к речке. С шумом и
брызгами переехал, остановился - Ребят, вы чего тут?.. - Да вот, на
Караколь идем... - А-а, - так давайте, чуток подвезем! Мы тут, правда,
недалеко... - Давайте!!
Вот теперь - подьем! Не смертельный, нет,- тропинка вьется. Бесконечный
только какой-то... Сколько мы уже девятиэтажек намотали? Да кто их знает?
То ли пять, а то ли двадцать, расстояние не поймешь, соразмерить не с
чем... Рябчики только порх! порх!... Если бы не тормозились где не надо, -
наверное, уже сегодня бы дошли... А, ну и что? А и зачем?..
Я не знаю, с чем сравнить это можно... Это сложно с чем-то сравнить...
Пусть девушки обидятся, - но это ведь очень древнее чувство... Поедание
варева из картошки, тушенки, лука, соли, дымка, и понемножку всего
съедобного из рюкзаков, и на костре, и с хлебом, и в котле, и запивание
чаем из частей окружающего ландшафта, а конкретней, в виде флоры, и с
добродушным упрашиванием друг друга доесть последнюю ложку, не потому что
уже не хочется, а по доброте душевной... Заползая в палатку, постарайтесь
принять удобное положение,- до утра вы вряд ли его перемените. Пусть вам
приснится что-нибудь хорошее...
...Открытая в одну сторону долина. Снег уже весь почти стаял, да и рановато
бы ему ложиться. Остались проплешинки-заплатки, и те потихоньку
истончаются... Переливается стеклышками, взблескивает меж камушками вода.
Что так посмотри, что с птичьего полета. Каракольских озер - несколько,
сверху вниз. Каждое нижнее - побольше верхнего, из каждого верхнего -
вытекает ручеек в нижнее, и все они - разного цвета... Смотри,- бирюза
какая. Должно быть, от цвета каких-нибудь микроорганизмов. Или водорослей.
Или мха на донных камнях. Или из-за всего этого вместе. Остановились мы
возле черного... На самом деле, оно, конечно, прозрачное, как горное озеро.
Хлорки -- ноль. Тут вода - первичная, а не многоразовая, как в городе,
наклоняйся и пей, - губы не обморозь...
...Все-таки странное место. Когда раскидывали палатку, как бы притираясь к
месту, невдалеке, по тропинке, снизу вверх, абсолютно молча прошла цепочка
каких-то бородатых в шортах и майках. Ну, прошли да прошли, ничего
особенного. Через 10 минут - стоп! Ты видел? А ты? И я! Куда прошли-то? Там
особо и идти некуда. Стоянки их нигде не видать, дальше, можно сказать,
тупик - если наверх ползти, так не укроешься же, да и не в маечках ведь?
Назад прошли уже?... Уже? Туда все их видели, назад - никто...
Растворились, прости, Господи, Душу грешную...
(и продолжение будет)
serge
* * *
В Италии играла мандолина.
День был к концу, всплывая вверх по стенам.
Лохматый путешественник, счастливый
От мысли, что как будто не спешит,
Сосал свой палец, словно грек маслину.
Текли куплеты. Удлинялись тени.
Оставленные солнечным отливом,
Скорлупки остывающих машин
Вросли в асфальт, в вечерние причалы.
В Италии звучала мандолина.
Со струн срываясь, острые стилеты
Летели в сердце, плавали в крови.
В Италии звучала... Как звучала!
Стоял июнь. Жизнь обещала длинной,
Сбегая вниз по ручейку куплетов,
Бесчисленных, поскольку о любви.
* * *
И жили-были, и знать не знали.
Ах, мир и вправду пока не познан.
Мы просто спали. Мы были снами.
Вот незадача - вставать так поздно!
Все было просто. Все стало сложно.
Все так и будет - куда деваться?
Что было правдой? Что станет ложью? -
Дней через десять? Лет через двадцать?
Из прибавленья к тому, что было,
Того, что будет, ты не получишь.
Так получай же все прямо с пылу!
Глаза закроем. Так будет лучше.
И я сумею с ума рехнуться,
Теперь мне просто - слететь с катушек!
За что цепляться? - все в Божьей руце -
И наши судьбы. И наши души.
Пустеет сердце - выносят мебель.
Я уезжаю без чемодана.
Я там все время ни разу не был,
И что там будет - гадать не стану.
Вы свое платье ко мне не мерьте!
Летящий в пропасть долгов не имет.
Я дна достигну, я стану смертен,
Когда мое ты забудешь имя.
Павел
КАРНАВАЛ
Ночь.
Сгущаются краски.
Появляются маски.
В окружившей планету ночной темноте
В масках тихо целуются те,
Кто себе б никогда не позволил без них
Проявления ласки.
Молча кто-то грустит
С нарисованной миной,
Разевая раскрашенный рот
До ушей.
Веселится под маской Пьеро.
Тихо спит Арлекино.
Под журчание сказки
Вдруг срываются маски
В душе.
В полночь громкие балы
Разрывают устало
Фейерверков огромные связки.
А потом все опять надевают маски,
Надоевшие им.
До следующего карнавала.
Саша С. Осташко
ПРОЧЬ
Жил был Прочь. Выглядел он точь-в-точь, как и все остальные Прочи:
крошечный, с двумя хвостами и большим-большим носом. Нельзя сказать, чтобы
он не был человеком, отличий-то всего росточек и два хвоста. Но и назвать
его нормальным гражданином язык тоже не поворачивался. Прочь очень
стеснялся своего роста, а хвосты заботливо прятал в брюки. Но это ему не
помогало, дело в том, что он был невидимый. Речь не о том, что его не
замечали (хотя и это, естественно, тоже было), а о том, что его просто не
видели. Он видел всех, и даже то, что многие люди хотели бы скрыть. А его
не видел никто.
Прочь был ужасно одинок. Дальние родственники давно поумирали. Дедушку,
которого он очень любил, подкосил грипп где-то между третьим и четвертым
ледниковым периодами, а маму с папой растоптал как-то пьяный гунн. Прочь
очень радовался, если его кто-нибудь звал, и сразу бежал туда со всех ног,
помогая себе имеющимися в наличии хвостами. А когда прибегал, то каждый раз
расстраивался, когда оказывалось, что, во-первых, звали не его, во-вторых,
не звали, а, в-третьих, совсем даже наоборот. Прочь был еще совсем
ребенком, следовательно быть одному для него было хуже всего на свете.
Поэтому как-то он выдумал себе друга, подумав немного, поселил его в Баку и
назвал коротко и ясно, на тамошний манер - - Нафиг. Нафиг в его
представлении был таким же, как он сам, только носом чуть-чуть поменьше.
Нафиг приходился Прочу то ли 263- , то ли 827-юродным братом по материнской
линии (Эту деталь он продумал не до конца).
Первое же письмо Прочь начал словами: "Здравствуй, незнакомый друг! Ты меня
не знаешь, я тебя тоже. Давай переписываться. Прочь". Примерно через месяц
он написал себе ответ. Вскарабкался на почтовый ящик, откуда обычно брал
свежие газеты и засунул его туда. Пришел домой, выпил чашку чая и
вприпрыжку побежал за почтой. Когда вместе с газетами из ящика выпал
конверт, он аж захлебнулся от счастья. "Неужели от Нафига" - обрадовался он
и надорвал краешек. Из конверта показался листик бумаги с двумя словами:
"Давай. Нафиг".
Прочь очень обиделся на друга за это письмо. "Ну что этої, -- расстраивался
он, -- всего два слова..." Но тем не менее они продолжали переписываться,
со временем письма стали более длинными, а, когда Прочь и Нафиг лучше
узнали друг друга,- и задушевными.
Однажды Прочь послал приятелю фотографию и, стесняясь, попросил выслать
свою. И вдруг заболелї. Болел он долго, так что не было сил подняться с
постели, а писем, которые помогли бы быстрее выкарабкаться, тоже что-то не
было. "Может, он тоже заболел", - утешал себя Прочь. Он долго, кашляя и
чихая, волновался за друга и желал ему здоровья. А однажды пододвинул к
кровати телефон, снял трубку и отправил себе телеграмму из Баку.
Через день в масенькую дверь профессионально постучали: "Прочи здесь
живут?" "Телеграмма! - восхитился Прочь, - может от Нафига?" А вслух
просипел: "здесь-здесь". "А, вы болеетеї, - - понял почтальон, -- я под
дверь подсунуї".
В щелке показалосьї письмо. "Не может быть, - удивился Прочь, - от кого?!"
На конверте ровным женским почерком было выведено: "Прочу". Он развернул
бумагу. Внутри лежало несколько листиков, исписанных той же рукой.
"Дорогой Прочь, - читал он, - Я живу в Вологде. Ко мне случайно попало твое
письмо к Нафигу с фотографией. Я очень похожа на тебя. Я тоже очень
одинока. Меня зовут Вбаня. Высылаю тебе свою фотографию. Напиши мне. P.S.
Пожалуйста".
Прочь посмотрел на фотографию и расплакался, так Вбаня была похожа на его
мамуї.
Через положенное время у Проча и Вбани родился маленький. Здесь рассказ
подходит к концу, и заканчивается он почти так же, как начинался, но
все-таки чуточку иначе: Жили-были два Проча и Вбаня.
Саша С. Осташко
* * *
"Ухожу..." -
Уходи...
И закрой тихо дверь,
Чтоб не видела ночь твоей тени в окне.
"Ухожу..." -
Уходи...
Что случится теперь,
Кто рисует надежду на белой стене?
"Не вернусь..." -
Ну и что ж?
