у него за спиной, обхватив его теплую пупырчатую шею. "Любимый, я
согласна",- после долгих мучительных раздумий произнесла она, ощупывая
указательными пальцами его горло, - "согласна выйти за тебя замуж". "Кто
здесь?",- спросил он, но оборачиваться не стал. Кладбище строем покидали
последние покойники. Она аккуратно, чтобы не испортить маникюр, привела в
движение пальцы. Через полчаса, обессилев, она сползла вниз, несколько раз
обернувшись вокруг его ног. Бог Ра в полуденном небе карманным фонариком
освещал опустевшее кладбище, куда вскоре должны были доставить свежих
покойников из ближайшего ресторана. "У меня садятся батарейки",- сказал Бог
Ра. "Милый",- аппетитно чавкнула она, вытаскивая поредевшие зубы из его
лодыжки, -"давай начнем все сначала. У нас еще все получится". "Душно
сегодня",- проговорил он, выбивая раму ее головой. Потом, подумав, добавил
: "У меня кончились сигареты". Смеркалось.
(продолжение следует)
В.Крупский, К.Константинов
Вторник, 20 апреля 1999
Выпуск 45
Посмотри, как выветрилось лето
Сквозь морщины в небе, и тепло
Отнято у солнечного света,
Словно письма ветром унесло.
На ветру твою сжимаю руку,
Рвущуюся трепетным листом.
Но, подобно гаснущему звуку,
Ты исчезнешь в воздухе густом.
Как пришла, так и уйдешь за солнцем,
Улыбнувшись вслед его лучам.
И осенний обморок прольется
На глубоководную печаль.
* * *
Не подбирай оторванных
Страниц календаря -
Их треплют ветры-вороны,
Бродяги января,
На все четыре стороны
Посеяв травы сорные,
Дела повсюду вздорные
Творя...
Вернись, о странник, засветло -
Не выживешь в ночи!
И жалобы напрасные
На ветер не кричи.
Оставь мечты несчастные,
Пусть слезы дня ненастного
Остудят веки красные
Твои.
Где люди ходят по небу -
Там нету грязных стен.
Услышь меня, хоть кто-нибудь,
Разрушь мой страшный плен!
Ответь же мне, склоненному,
Прости мне все, прожженному,
Чтоб встать мне, вновь рожденному,
С колен!
Леонард Хируг <>
* * *
Я завью туманы мыслей
На дубовый кол раздумий
И вобью клин меж мирами -
Миром этим и иным.
И овсом из ржавых яслей
Накормлю кобылу будней -
Пусть несет над городами
Суматохи едкий дым.
Лишь лесной коснувшись кромки,
Солнце - одинокий странник -
Полыхнет костром заката
И погаснет до утра,
Свистну я луну негромко,
Ночь прискачет - черный всадник,
Брызнет звездная соната
С неба пыльного ковра.
Прекратится незаметно
Разговор души и сердца,
И раскроются, как крылья,
Неземные ощущенья.
Я исчезну до рассвета,
Приоткрыв в иное дверцу-
Манит зеленью кецали
Змей пернатый сновиденья...
* * *
Тебя я больше не виню,
Ведь ты не можешь быть причиной
Того, что предала огню
Я лик любви, как зла личину.
Утихли страсти - так волна,
Взметнувшись раз, в пучине тонет.
Душевной грусти глубина
Надолго их в себе схоронит...
Вновь в осень, как заведено,
Весна сквозь лето устремится,
И будет время, как в кино,
Скорей судьбы листать страницы.
Когда-нибудь и я уйду,
Забудусь в мелочном уюте,
И соловей в ночном саду
Былых мечтаний не разбудит.
Лишь сердца память сбережет
То лучшее, что с нами было...
Пускай тогда огонь сожжет
Тот образ, что я так любила.
Margaux
наступает не полночь.
жесткость нового пота узнают мои губы.
охватили в случайном - незавидные клочья, незнакомая немощь -
мне разбавили в жизни и отбросили прежние судьбы.
и продлится недолго
отыграет не больно маскарад одиночеств.
я нашел на ресницах неприснившийся шорох. не покажется мелкой
жизнь в тисках циферблата под прикрытием тела и новшеств,
долгожданных событий,
и смешения вкусов. биографии жженье
потревожит нарывы - в них меня растворяла, оставляла забытым
уносила в руке в глубине просто запах женьшеня.
эти ландыши слиты
с белой кожей с мгновеньем прорастающим в спину.
мы сегодня согрелись вдохновением кладбищ. и могильные плиты
нарисуют на теле легкий оттиск - нездешнее имя,
невозможные даты,
расписные остатки высочайшего сана.
мои плечи запросят длинных свежих царапин. я засну полосатым.
откажусь резким жестом ото льда, травяного бальзама.
да, в тот год было много
крыс в дневных переулках, кареглазой боязни,
у метро и в постели. преизбыток стрихнина раздавал одиноко
и ненастно погибшим улучшение прожитой жизни.
а смотреть так приятної
до тебя от мечтаний от моей странной фразы
как от душного утра до картонного мира - плюс дорога обратно.
ну и пустьї ты заметишь: нас бессонница любит и грозы.
viveur <>
Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 2. Тархун и Махра.
Муха уже давно умерла, а он все стучал и стучал себя по лбу. На стук никто
не отзывался. Наконец он отворил дверь. Причудливые тени шныряли по
окровавленным стенам в неземном сиянии трассирующих пуль, и вдруг ему
показалось, что в комнате кто-то есть. Он включил свет и понял, что ошибся.
Как всегда при нечаянной встрече, всепоглощающее ликование охватило его
сердце, от радости чуть не выпрыгнувшее из холодильника. "Я так долго
ждал", - нужные слова сами слетали с его губ, -"ждал твоего прихода, что
мог бы подождать еще несколько лет." Она улыбнулась любяще и благодарно:
"Ты будешь пить чай? Я заварила твой любимый, на травах... Ты помнишь?" Да,
он помнил; эти воспоминания взволновали его до глубин, которых он в себе и
не подозревал, и его тут же вырвало на ее платье. "Ты стал плохо кушать", -
произнесла она, задумчиво сортируя его недавний обед тонкими когтистыми
пальцами. "А у тебя красивое платье", - он чувствовал облегчение, смешанное
с благодарностью, - "оно хорошо скрывает проказу. И капюшон тебе очень к
лицу." "Ты всегда был внимателен, - она улыбнулась, но он успел
отвернуться. - "Поцелуй же меня!" "Я буду пить чай", - он быстро налил себе
полную кружку пузырящегося напитка. - "Буду!" И они замолчали. Тишину
нарушала лишь нервная дробь зубов, бившихся о штампованный алюминий. Два
часа пролетели незаметно. Наконец, скрученный судорогой, он пал к ее
затянутым во французский капрон протезам. Закрыв глаза, он чувствовал, как
ее гибкое юное тело горным обвалом рушится на него, и когда уста его
раскрылись, чтобы сделать последний вдох, ее волчья пасть уже прижалась к
его заячьей губе. Он понял, что все кончено. А потом они пили чай. "Может,
сыграешь что-нибудь?" - блаженно потянулась она. "Ага. А ты споешь", - не
подумав, ляпнул он и спохватился: "С удовольствием, дорогая." Он вынул из
футляра один из лучших своих контрабасов, и инструмент словно умер в его
руках. Он играл ей, как никогда, поскольку никогда до этого не играл. Она
молча смеялась, и музыка уносила ее прочь, прочь из его дома, но она не
послушалась и осталась. Тогда он отрезал ей голову самым дорогим смычком,
дважды прерываясь и натирая его канифолью. Было уже поздно, но спать
почему-то не хотелось. Уставший, он отрешенно смотрел, как восемь тощих
ангелов тщетно обшаривали ее бренное тело в поисках бессмертной души и,
огорченные своей профнепригодностью, скрылись. К утру крысы доели останки,
но, когда рассвело, смутное ощущение, появившееся у него накануне,
разбухло, лопнуло и пролилось в нем робкой уверенностью, что в комнате
все-таки кто-то был.
(продолжение следует)
В.Крупский, К.Константинов <>
Континентальная блокада
Пятница, 23 апреля 1999
Выпуск 46
* * *
В туче тонут купола
Одинокой церкви,
Все великие дела
Перед тучей меркнут.
Тучка прописью стиха
Закрывает звезды.
Туча шепчет: "Чепуха,
Все немножко просто..."
Между тучей и людьми
Вырастает купол.
Тучка шепчет мне: "Пойми,
Все немножко глупо..."
Саша С. Осташко
* * *
Ночь: погасший костер.
Догорело либретто.
Мы сыграем и так
В нашу злую игру.
Я неважный актер.
Ты уходишь с рассветом
В полубред, полумрак,
И к другому костру.
Жизнь стекает с руки.
Был мне сон, был мне знак ли?
День окончился в срок,
Как антракт. И опять
Приближенье тоски.
Предвкушенье спектакля.
Вечер: третий звонок.
Я иду открывать.
То был странный сезон,
Пахло гарью и тленом.
Нарисованный век
Был незрим сквозь пургу.
Ночь: раздавленный сон,
Прокаженные стены.
Город выброшен в снег.
И следы на снегу.
В.Крупский
* * *
"Прочти меня насквозь,
На вкус, на цвет и запах",-
Идут две мысли врозь
На параллельных лапах.
Узнай, чего боюсь,
Кого я ненавижу,
И не робей, не трусь-
Я только смелых вижу.
Смотри в мои глаза,
Пойми меня без слова-
Притворная гроза
На солнечной основе.
Прибей гвоздями дни,
В которые мы вместе.
Мы счастливы одни-
Пусть будет мир на месте.
Поверь - не улечу,
Покуда будет сладок
Мне новизны кетчуп
Из страсти шоколадок!
Margaux
Третья дума дьяка Охрюты
во время побега из Малороссии
по обвинению в прелюбодеянии с поповной
... И колокольчик, дарвалдая,
во тьме пугает кур в упор
А звезды гаснут и, сгорая,
Ховают в темень наш позор.
позор беременности плодом
(причем, пока неясно, чьим)
и вот, обузою подводам,
сидим мы грузно и молчим
как будто я отец как будто
(кто знает) был же и другой!
была ты нетто, стала брутто
и вот мы едем под луной
куда незнамо. Слов не слышно
вдали поскок-поскок-поскок
(а впереди маячит дышло
и указует на восток)
то твой отец: отстать не может
его коня не удержать
он нас настигнет, взвоет, сгложет
(меня, конечно, бонна-мать)
поповна жирная и злая
своею пихвою быстра
(башка болит от дарвалдая...)
ты скудоумия сестра
ужель понять тебе невмочь
что поп свою жалеет дочь
а мне аминь сготовить тщится
повозка же едва тащится
и слышен цок волов копыт
а сзади поп (расстричь бы надо)
с попом и егерь следопыт
и много сволочи и смрада
иль смерда... все вотще. Давай
же поцелуй меня поповна
я слышу - слышишь? - близкий лай
облезлы гончие церковны
а мне...
( хор бенедиктинцев: здесь рукопись обрывается. Господи помилуй!)
Девлет-Хаджи
Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 3. Манго и Хэш
С трудом оторвавшись от стойки бара, он повернулся и сделал шаг к выходу.
Его нога, не найдя пола, запуталась в струях воздуха, вытекавшего с улицы.
Незаметно для себя он начал икать. Она появилась на тридцать восьмом ике.
Взмахнув ресницами, она молча согласилась с его немым предложением и
рухнула за столик у окна. Впрочем, сделала она это так, словно оказывала ни
с чем не сравнимую услугу нашей Вселенной. Даже следы пожелтевшей спермы на
ее платье сияли алмазным ожерельем ночного неба. Присев рядом, он
пододвинул к ней початую бутыль с джином без тоника. Обуревавшая ее жажда
тут же нашла выход наружу, в три глотка опустошив емкость. Оценив сей факт
положительно, он заказал еще джина и музыки. Под мелодичные звуки джаз-рока
он выдернул ее на середину бара и, прижавшись щекой к ее левой - правая
была ампутирована - груди, начал вращение против часовой стрелки. Нежный
напев завладел ими, заставив забыть о времени года. Он отметил про себя,
что танцует она безупречно, наступая ему на ноги лишь в конце каждого
такта. Усталые и вспотевшие, они уселись обратно за свой покосившийся
столик и принялись за джин. Потом он предложил ей закурить. Отказавшись от
протянутой пачки сигарет с ментолом, она извлекла из сумочки зеркальце,
"Магнум" 47-го калибра, грязную наволочку, шеститомник Пруста, банку килек
в томате и нетрезвого хомяка. Наконец, на самом дне обнаружились сандаловая
трубка и пачка махорки. Набив трубку, она сгребла все свои аксессуары в
сумку, чиркнула спичкой и удовлетворенно затянулась. Тут же она надрывно
закашлялась. Он ободряюще постучал донышком бутылки по ее горбатой спине.
Она благодарно чавкнула и затянулась еще раз. Клубы сизого дыма нехотя
выползли из ее ушей и прилипли к столику. Сопроводив затяжку половиной
имеющегося в наличии джина, она блаженно откинулась назад и подняла вверх
свои кривоватые ноги. Его небритое лицо распласталось в ухмылке, такова
была сила ее непосредственности и красоты. От удовольствия он даже перестал
икать. Ласково поглаживая ее шершавую ладонь своей, похожей на разбитый
