в щелях и трещинах стен древесные гномы считали свое существование
незыблемым и сугубо материальным. Время шло, оно давно уже прошло мимо,
задержавшись лишь для того, чтобы выбить в домике окна, провалить крышу и
поджечь неподалеку пустой сарай. Не дождавшись иных результатов, оно
плюнуло и двинулось дальше, и с тех пор ничего не происходило, поскольку
ничего и не могло произойти. Он сидел на табурете, слушал скрип маятника и
размышлял о том, чего натворил бы тот, если бы вдруг порвал удерживающие
его цепи. Но маятник был слишком стар и давно уже оставил мысли о свободе,
изредка вспоминая только свое воспоминание о ней, и тогда к размеренному
скрипу добавлялся еще и тихий скрежет. "Ку-ку," - сказала кукушка, и еще -
"Бом," - и умерла. Он знал, что нужно подойти к часам и запихнуть кукушку
обратно, и тогда она снова когда-нибудь скажет ему "ку-ку". Наверное, он
все-таки сделал это, потому что вдруг обнаружил себя одиноко стоящим
посреди комнаты. Наступало время клеить флажки. Чтобы стало светло, взошло
солнце и утвердило в правах возникшую в его сознании иллюзию. В этот раз
ему захотелось сделать флажок покрасивее, и к вечеру он склеил такой из
обувной коробки, шоколадных оберток и елочной мишуры, добавив несколько
облигаций госзайма. Флажок ему не понравился, и неожиданно для себя он
назвал его Флагом Свободной Лапландии. В этом качестве флаг был хорош; он
открыл дверь и отправился освобождать Лапландию.
2. Она проснулась уже за полночь; весь предыдущий день она продремала,
изящно положив ноги на столик тесного купе, и ей не могли помешать ни стук
колес, ни протесты пассажиров, ни стоны кондуктора, требующего билет.
Прежде чем окончательно пробудиться, она сквозь пластиковые ресницы оценила
грациозность собственной позы, и, как обычно, придя в восхищение,
провозгласила: "Здесь хоть кто-нибудь что-нибудь соображает?" Мир вокруг
нее испуганно сжался до размеров черной дыры, но рискнул не отвечать на
приветствие. В конце концов, за двенадцать лет, проведенных ею в купе
всевозможных поездов, он мог бы уже и привыкнуть. Она встала, чтобы
оправить свадебное платье, которое на всякий случай не снимала все эти
годы. Как знать, ведь в любой момент мог встретиться тот... Впрочем, мало
кто остался в живых, сумев проникнуть в тайники женской души. Вот она
достала оттуда и любовно разглядывает восьмискоростную бензопилу, баночку с
цианидом, клещи, хлыст и великое множество прочих вещей, необходимых
потенциальной образцовой супруге. Вдоволь насладившись, она затолкала все
обратно, и, захватив небольшой автоматический пистолет, отправилась
объяснять проводнику, что он должен для нее сделать. Вернувшись, она
вставила новую обойму и, прикрыв париком выцветшие глаза, принялась
привычно мечтать: "Он будет ласков, красив и силен, как бог, и подарит мне
цветы, и отведет в ресторан, и мы поженимся, и медовый месяц будет сказкой,
о которой я буду вспоминать всю жизнь, но он обманет мои ожидания, он
окажется груб, глуп и скушен, и у него кончатся деньги, и носки его будут
плохо пахнуть, но я рожу сына - не от него, он, сволочь, не заслужил, а он
будет обижать моего мальчика, но он вырастет, кровиночка, и отплатит этому
исчадию ада за все зло, что он нам причинил. И он издохнет, как собака"...
Но тут ее сладостные мечты грубо прервал робкий стук в дверь, и после ее
вежливого "Какого черта!" в купе вполз израненный проводник, толкая перед
собой тележку с горячим обедом. "Приятного аппетита!" - успел прошептать
он, вылетая от мощного пинка в коридор, и остался лежать там, безнадежно
испачкав казенную ковровую дорожку.
3. Он шагал по заросшему марихуаной промежутку между ржавых рельсов, обходя
товарный состав, который освобождала от товара группа миловидных троллей. В
его вытянутой руке гордо реял Флаг Свободной Лапландии. Там, где кончался
товарняк, все еще продолжались рельсы, и их загадочная ненужность всегда
заставляла его задумываться о непрерывности бытия. Где-то невдалеке, где
туман съедал изрядную часть этого бытия, у него была назначена стрелка. Он
смело шагнул в клубящуюся тьму, ибо чего может бояться знаменосец Свободной
Лапландии, ведомый путеводной звездой лобового прожектора приближающегося
локомотива? Он встал на обочине, облокотившись на какой-то рычаг, и флаг в
его руке отражал свет звезд, а, может быть, свет его глаз. Озадаченное
выражение на лице машиниста изрядно веселило впоследствии работников морга.
4. Она увидела его из приоткрытого окна вагонного сортира, в тот момент,
когда проводники выламывали дверь. Это был ОН! Тот, кто являлся к ней во
сне, на спиритических сеансах и после дозы героина! Тот идиот, что всегда
вопил, пачкая ее платье текущей изо рта слюной: "Хочу!", а она в экстазе
шептала: "И флаг тебе в руки"... Через долю секунды она была уже у
стоп-крана. В кране воды не было, но это уже не имело значения. Двум
железнодорожным составам было явно тесно на одних рельсах, и выяснение
отношений между ними вряд ли грозило затянуться.
5. Он успел заметить ее окровавленное тело, летящее прямо на него в ореоле
серебряных осколков стекла, но успел броситься в сторону, и его
благополучно задавило соседним вагоном.
6.Они так и не встретились, ибо милосерден Господь... Аминь.
Эпилог.
Когда он очнулся, солнце уже было в зените. Слепни, облепившие его
обнаженное тело, смачно сосали густеющую кровь. Ремни глубоко врезались в
запястья, ржавые гвозди продолжали заносить инфекцию в пробитые ступни и
ладони, но боли он уже не чувствовал. Где-то внизу, у основания креста,
копошились фигурки римских оккупантов. А там, за цепью легионеров,
вздымалась и опадала к подножию холма разномастная толпа, и слышались крики
разносчиков "Кока-колы". Это, конечно же, были люди, предавшие его и из его
смерти устроившие зрелище. Он вспомнил, что должен любить их, но ощутил
лишь досаду и отвращение. Все же чувство долга одержало верх, и он начал
говорить, с трудом разжимая спекшиеся губы: "Славься, отечество наше
свободное... Дружбы народов надежный оплот... Нет, не то. Миру - мир, от
каждого по способностям, каждому по труду... А, вот: не прелюбодействуйте!
Хотя бы здесь..." Воистину, у него было, что сказать, но один из римлян,
услышав его речь, вздрогнул и приблизился к кресту так, что они могли
видеть друг друга. И висящий на кресте увидел. И узнал, и поперхнулся, не
закончив фразы. Ей так шла военная форма и погоны центуриона! Она некоторое
время хмуро и даже брезгливо смотрела ему в глаза, а потом, расслабившись,
пожала плечами: "И этот туда же... Совсем рехнулся от жары. Опомнись,
Гестас..."
В.Крупский, К.Константинов
* * *
Книги тоже пройдут,
Но останутся мысли
Порой не лишенные
Здравого смысла.
Но больно уж мысли
На гранки похожи,
Хотя гранки когда-то
Были мыслями тоже.
Книги лижет огонь,
Расправляется время,
Автор будет забыт,
Смысл будет потерян.
И поэтому мне,
Написав пару строчек,
Поминальную песню
Заказать нужно срочно...
Hunter_PO<3418434>
ПАПА
Вечер.
Почти без двадцати ровно.
Вкрадчивый шелест газеты
почти осязаем.
Окровавленные насекомые
ищут свободы в оконном стекле.
Странные тени под кроватью.
Незнакомое присутствие
за дверью родительской спальни.
500 вариантов раздражения
на недоумолчанные вопросы.
ДАВАЙ исчезнем (понарошку)
из-под нашего одеяла
под которое мы забрались с головой
в ожидании волшебства во сне
забери нас отсюда
мама
возьми нас к себе на руки
мама
прижми нас к своей груди
меня и мой страх
забери нас на 20 лет вперед
чтобы мы стали сильными
чтобы мы стали сильными-сильными
чтобы мы стали сильнее его
чтобы встретив его в трамвае
мы смогли бы отвернуться
мы смогли бы не поздороваться
мы смогли бы пройти мимо
чтобы он смог увидеть
чтобы он смог понять
что я не хочу быть таким как он
мама
мама
мама
500 способов воспитания
заправлены в брюки,
застегнуты на пряжку.
Ежедневное наказание
воздержанием от выбора
срывается с указательного пальца.
Окровавленные насекомые
падают в тарелку с супом.
Проходящий мимо вечер
заглядывает в окно.
Стрелки часов становятся
в прямой угол.
Ужин окончен.
Виктор Максимов
Я, конечно, понимаю - давно дело было, но тогда что-то отвлекло, а давеча
отыскал в записной книжке одно из конкурсных стихотворений ("I can write no
stately poem...") Так вот по этому поводу.
Не воспеть тебя сонету,
Ах, любовь моя!
Ты - творение поэта
Посильней, чем я.
Лепесток пурги весенней,
Чуть других милей,
От любви найду спасенье
Меж твоих кудрей.
И когда метель цепная
Мир сомнет цветной,
Я шепну тебе, родная,
О пурге иной.
Дымок
* * *
Я в любви ничего не смыслю,
Я ее потерять сумела,
На дорогах рассыпав пылью,
На бульварах разбрызгав в дождь.
И чужие стихи повисли
Над чужою страницей белой,
Были бредом иль странной былью -
Все равно превратились в ложь.
Я в надежде опять искала
Вдохновенья на пару строчек,
Света тонкой свечи в стакане
И дрожащих теней мираж.
И письмо от тебя читала,
Как обычно, опять без точек,
И держала тоску в кармане,
Собирая цветной витраж.
Я в пролитых слезах топила
Одинокую ночь-волчицу,
Слов напрасных пустые звуки,
Лести приторно-сладкий мед.
Я себя от любви лечила,
Как подбитую камнем птицу,
Вместо крыльев растила руки,
Вместо сердца хранила лед.
Нежная
Вы говорите, звезды зажигают,
А я не спорю, что я, не видал,
Как через дыры черные стекает
К нам их расплавленный металл?
Вы говорите, загадай желанье,
Когда звезда встречает свою смерть?
А я всегда загадывал заранее,
Чтобы ни ей, ни мне не умереть.
Hoaxer
Пятница, 21 мая 1999
Выпуск 50
В. Крупский, К. Константинов
<>
Я встретил утро в ящике стола.
Укрыв себя клочком твоей бумаги -
твоей рукой исписан он. Слова
вчера весь день тебе шептали маги.
Я заколдован тем узором слов.
Слегка убит. Я вновь несу потери
к твоим ногам. И сумерки богов
скрывают обессиленные тени.
Гена Скарамуш
* * *
Казалось - все: я память стеp...
Но кучке тлеющего хлама
Хватило стpочки Мандельштама,
Чтоб снова запылал костеp.
* * *
Если, пpоснувшись, ты снова увидишь веки -
Это не смеpть. Это только ее ожидание.
Пpосто, pождаясь на самой веpшине голоса,
Счастье всегда умиpает на кончике слуха.
* * *
...Сочится свет в закрытое окно,
И шторы, как тяжелые ресницы.
А я смотрю запретное кино
О тех, кто жив, но не успел родиться.
Все сделано давно и решено,
Хоть я порой и всматриваюсь в лица,
Но мне, должно быть, тоже все равно.
И я переверну твою страницу...
Не плачь! Ведь это - грустное кино.
Вечер
Где меня находит вечер?
В брызгах солнца, в играх слов.
Он ко мне подводит вечность -
Но на несколько шагов.
Он меня за строчку ловит
И таскает по лугам.
Он давно меня готовит
К этим нескольким шагам.
* * *
Эта гладкая летопись медленных дней...
Не дождавшийся рифмы - не бегай за ней!
Чем синей будет небо - тем жажда сильней,
Распахнувшая пенные губы коней.
На обрыве, знакомом нам с кем-то вдвоем,
Буду думать о море, а небо - твое.
На два голоса спели, в один не споем:
Ты услышишь свое, я услышу свое.
* * *
Бисквитом тает сон в ресницах,
Прощая утру смерть свою.
Подставлю руки под струю
Всего, что хочет приглючиться.
На грани солнца и алмаза,
На грани лжи и бытия
Рождалась музыка моя
Слезинкой в красной щелке глаза.
Сквозь грязь моих слепых исканий
Она божественным цветком
Взошла и напоила дом
Игристым молодым сверканьем.
* * *
Всплески парного рассвета - у самых ресниц!
Вздрогнули пальцы, коснувшись приснившихся струн.
Голос серебряно-легкий, как пение птиц,
Шепчет, что вместе с начавшимся днем я умру.
* * *
"...Рассеянный следы оставил на воде."
Душа идет сквозь мир, и след ее не виден,
Но след, он все же есть, и этот след - везде,
И каждый след двояк: похвален и постыден.
Легко ли след прочесть с поверхности воды?
Вода течет и лжет, а снег и лед растают.
