Юмор - Ru.Anekdot

Салон 1-67: Сборник любительских околоюморных текстов

   Anekdot.ru
   Cалон 1-67: Сборник любительских околоюморных текстов




Четверг, 3 декабря 1998

Выпуск 1

Четверг, 3 декабря 1998 00:00:00
Уважаемые судари и сударыни, медам и месье, леди и гамильтоны!
В этот знаменательный день ... (нет-нет, лучше тоном выше, в фа мажоре): В
этот знаменательный день позвольте рассказать вам, чем же он знаменателен,
и зачем, собственно, мы здесь собрались. Пока я еще это помню, и
поэтические водопады и ураганы стремительной прозы не смели нежный росток
Замысла.
А Замысел был... И витала в воздухе идея...
И подхвачена была она Демиургом нашим Димой Вернером из воздуха и стала
живой плотью. И просветленные пииты возблагодарили Его и облекли ее в
нарядные одежды. И настало всем Щастье.
Изящная словесность получила отдельную квартиру, не дожидаясь 2000-го года.
Нет, даже не квартиру (что такое квартира - 75 квадратных метров со всеми
удобствами в типовой панельной семнадцатиэтажке?) Нет, это Дом. С гостиной,
фонтаном и садом. С каминами, парадной лестницей, мраморными скульптурами
неизвестных античных авторов 19-го века, и прочими полагающимися моменту
канделябрами.
Салон. Вот что решено было устроить во всем этом великолепии. Салон, в
котором найдут себе приют и поэзия, и проза, и беседы об Изящном. Нет,
здесь не будут говорить исключительно высоким штилем. Веселия глас не
умолкнет в этой обители. Но и он будет жечь глаголом сердца людей. Жечь
глаголом и гасить существительным - пародией, эпиграммой, буриме, и прочими
милыми сердцу пиита каминными безделушками.
Дорогие пииты, прозаики и даже (да-да!) критики! Новорожденный Салон ждет
ваших шедевров. Обновляться он будет исключительно сфонтанно и только
вручную, поскольку нельзя доверить такое тонкое дело бесстрастной
автоматике. Сознаемся - не все, не все присланное будет опубликовано.
Беседы о политике, реплики сорта "все вы - $#$:$#:$#, $#"$#"$ и "$#"$#$!",
стихи, авторы которых не в силах отличить четырехстопный амфибрахий от
пятизвездочного коньяка, могут и не найти себе места в гостиной. А могут и
найти. Возможно, для них будет создана отдельная красивая корзинка. А,
возможно, и не будет.
Не можем мы в подробностях предсказать судьбу этого подающего большие
надежды дитяти. Что и замечательно. И вселяет большие надежды...
Итак, господа и дамы. Революция, о необходимости которой так долго твердили
большевики, наконец-то, свершилась! А теперь - дискоте... ах, пардон,
аллюзии и реминисценции из трудного детства... Нет-нет, теперь - Салон!

Ежинька


Серенада Торквемады
Есть только разлуки,
А встреч не бывает,
Синьора, позвольте,
Cкажу невзначай:
Не дамся я в руки
Тому, кто не знает -
В объятиях смерти
Блаженство и рай.
Нет, встречам не верьте:
Бок о бок со смертью
Есть только "прощайте",
Есть только - "прощай"!
Одно лишь на свете
Ценю обещанье:
Слова до свиданья,
Adios, good bye!
Синьора, не надо
Ни рая, ни ада,
Позвольте лишь мимо
Не глядя пройти.
Одна лишь отрада
В эпоху распада -
Любви пантомима
В начале пути!
"Торквемада - Великий инквизитор"



Такое со мной случается редко. Чтобы стать перед зеркалом и посмотреть на
себя. Причем с удовольствием. Такого не случалось уже лет двести. Я порешил
в доме все зеркала, чтобы, если не приведи что, -- даже черным драпом
накрыть нечего было. Пардон, меня просили сегодня быть трезвым и без тоски.
С первым я еще как-то справляюсь вот уже минут двадцать, а со вторым --
возможны рецидивы. Вот ведь, человек я какой, безотказный. Меня просят -- я
никогда не отказываюсь. Просьбы тоже редко исполняю, но никогда не
отказываюсь. Да, так где мы были, когда нас прервали воспоминания?.. Ах,
да, зеркало. Отчего, спросите меня, тебе вдруг стало на себя в зеркало
смотреть не противно? Скажу вам с удовольствием: потому что я вдруг стал
ростом выше, в плечах шире, в спине прямее, взгляд... э-эм... о!
сканирующий -- верный признак того, что я раньше ошибался в подсчетах
своего возраста.
Возраст вычислив как отношенье пути
К средней скорости бурных влечений...
Пардон, рецидив. Мы сейчас не об этом. А почему, спросите вы меня, такие
обратные метаболизмы и нелинейные протуберанцы? Отвечаю: фрак. Чего-чего?
Это, значит, вы спрашиваете. Ну, давайте, спрашивайте, чего-чего?
Па-автаряю, поезд до станции Фролово... Г-хем, рецидив. Повторяю, фрак.
Последний раз видел себя во фраке ровно триста семьдесят девять лет назад,
тогда еще в мире (миру?) фраков не носили, я тогда еще был сильно молод, и
молодость не должна была кончиться никогда. Но она об этом не знала, и
кончилась. Не должна была, но расплатилась. И что вы думаете? На меня
сегодня с утра надевают фрак, ну, понятно, пришлось лохмы в косичку
собрать, бороду разгрести, потому что бомжи, говорят мне, во фраки не
одеваются. Вот, говорят, теперь ты стал похож на человека, и подводят к
чудом сохранившейся в радиусе километра от моего дома зеркальной витрине
супермаркета, похож на человека. Так вот ты какой, человек?.. А я тебя
представлял совсем иным? Нет, мы сейчас не об этом. А по какому праву,
говорю, и в чем меня, собственно, обвиняют... То есть, не так... А по
какому случаю, говорю, и куда вы меня в таком очеловеченном виде влечете?
(Чувствуете? "Влечете". Пару дней назад я бы убил каждого, кто это слово
произнес бы при мне. А сейчас нельзя -- я во фраке. И положено говорить
"влечете", это входит в один комплект с фраком. Порепетируйте на досуге.) А
они больше не говорят ни слова, а молча приводят меня сюда. И напоследок
просят, глядя прямо в глаза, мол, только много не пей и давай без тоски.
Вот я уже полчаса не пью ваабще. И даже почти без тоски. Но в зеркало все
время поглядываю, не приснился ли мне там этот образ человека в зеркальной
витрине супермаркета. "А что ты там нам про комплект к фраку говорил?" --
слышу справедливый вопрос заинтересованной аудитории. Па-автаряю...
Назад... Объясняю. Как нас учили ровно триста семьдесят девять лет назад,
тогда, правда, во фраках не ходили, приходилось эти идиотские панталоны
носить и эти совершенно идиотские парики, из-под которых у меня всегда
торчали лохмы и на которые никогда не надевался мой любимый кожаный картуз
"а-ля Лев Троцкий - организатор Красной Армии, Москва, 1918, масло, гипс,
открытый перелом", но не суть... вот ведь, что бывает, когда целых сорок
минут ни капли влаги, забыл с чего начал и куда шел. Ах, да, тогда, много
лет назад нам говорили: как только надеваешь фрак и попадаешь в приличное
(при Лице, значит) общество, забудь о следующих удовольствиях жизни: забудь
об ковыряться в носу, даже в своем; забудь об вытирать руки, даже передние,
об занавески; даже и не думай лакать воду из фонтана, тем более залезать
туда с резиновой лодкой; забудь об хватать даму за? э-эм? забыл это слово,
и влечь (!) ее в заросли жасмина без согласия присутствующего при этом ее
мужа или двоюродного брата (что чаще); забудь об дать кому-нибудь из них в
морду даже в его присутствии, сначала выведи его на воздух, сыми фрак с вас
обоих и тогда думай об дать ему по морде, но не до того -- береги честь
мундира, то есть фрака; вообще никогда не вспоминай об закусить коньячишко
Camus рыбкой из пруда (про резиновую лодку мы уже говорили, пруда это тоже
касается, распространяется также на акваланг -- его вообще запрещено
надевать поверх фрака); забудь об петь дуэтом с хозяйской канарейкой и
учить ее нотной грамоте (канарейку. Хозяйку можно.); то же на брудершафт;
то же с хозяйкой: требует аккуратного подхода, фрак скидовать надо не
раньше третьего такта, иначе вы не будете адекватно интерпретированы
окружающими, верьте мне. Ну, остальное я вам расскажу по ходу дела, в
рабочем, так сказать, порядке. Молодой человек, да, вот вы, в джинсах, не
смотрите по сторонам, я вас имею в виду -- вас это тоже касается.
(Любезнейший, я, конечно, понимаю, ты на работе, милейший, но ты коньячок
мимо меня не носи с такой скоростью, что у меня голова аж кружиться
начинает, остановись, я ж никому не обещал рекордов трезвости в первый же
вечер, предложи и мне рюмашку. А я, пожалуй, соглашусь.)
А что вы хотели? Салон...

Story Teller


Уже и нолито, и выпито не по разу, а дорогого гостя все нет... Улыбки
штатных гостей становятся все натянутей, гостеприимство хозяев все
напряженнее, шутки все чаще зависают в воздухе, и в эти моменты особенно
ясно раздается угрожающее тиканье больших настенных часов, к которому
постепенно все начинают прислушиваться со вниманием, что было припасено для
того, кто все еще не пришел... Но вот хозяин несет из кухни, из самого
сердца ее, осыпающуюся белыми хлопьями, заветную, дожидавшуюся этого дня,
особую.., которая водружается в центр стола и знаменует собой перелом в
ходе вечеринки, это - кульминация. Гости и хозяева оживляются, наперебой,
скороговоркой произносятся тосты, рассказываются анекдоты, рассыпаются
остроты, без всякой торжественности, лишь бы, наконец, высказаться,
избавиться от заготовленного и столь стоически хранимого запаса слов, что
начали уже потихоньку подтухать в накаленной атмосфере ожидания. Никто не
слушает никого, говорят одновременно, не тратя времени даже на улыбки,
глотая в шутках соль, в тостах - адресатов.
Один за другим гости начинают куда-то исчезать, и только с уходом
последнего хозяева это замечают. В воздухе остался сигаретный дым, запах
перегара, настоянный на миазмах винегрета и подгоревшего мяса, и, тем не
менее, - какая-то пустота. И вот - посуда вымыта, объедки и сливки - в
холодильнике, хозяева завершают ритуал отхода ко сну... Звонок в дверь.
Пришел он. Возбужденный, полный идей, планов и себя. Но кому в голову
придет упрекнуть его хоть в чем-то? Три четверти бутылки водки, полмиски
салата, пара забытых гостями пачек сигарет и - почти непочатая ночь
впереди...
Так приходит Вдохновение.

Spiritus


Рассвета воспаленный глаз,
Как от любви бессонной ночи,
Еще раскрывшийся не очень,
С укором всматривался в нас.
А мы, что сотни лет на ты,
Как и положено влюбленным,
Под этим взглядом воспаленным
Своей стеснялись наготы.
И яви черная тоска
На расстоянье волоска
От сердца льдинкою забилась.
Но глаз росой прополоскав
От сна и звездного песка,
Рассвет уж гнев сменил на милость.

Story Teller


Общим местом стали рассуждения, что наша жизнь груба. То есть, сами мы люди
тонкие и изысканные, но не умеем этого показать. Хотим сказать что-нибудь
изящное, а по Фрейду проклятому выскакивают почему-то полуматерные корявые
сентенции. Язык все еще шершав, как драчевый, не при дамах будь сказано,
напильник. И даже интеллектуалы анекдот.ру, мастера слова, иногда
пренебрегают формой, делая акцент на содержании, будь то аборты у крестьян
или abort у программистов. Изящность языка общения явно уступает ценности
компьютерных языков. А ведь еще товарищ Сталин, как раз перед тем, как
приказать долго жить, приказал нам всем вплотную заняться языкознанием.
Короче говоря, мой тезис сводится к известному высказыванию актера одного
популярного театра - блюди форму, а содержание подтянется. Теперь вопрос, а
с какими красивыми формами нам хотелось бы иметь дело? Гусары, молчать!
Ваше слово, товарищ муза!
В первую очередь, стихи. Лично я к ним отношусь, как блондинка к мужчинам.
Они должны быть красивы, гармоничны, не обязательно слишком умны, но ум не
является недостатком. Надо, чтобы они ласкали наш слух, и, в то же время,
было приятно ощущать их плоть языком. В крайнем случае, они могут быть и
грубы, но под этой грубостью должно проглядывать внутреннее изящество.
Короче, если разбойник, то благородный. Приветствуется и грубость-игра.
Остроумие как мужчин, так и стихов, крайне необходимо. К сожалению, очень
часто и те, и другие, если умны, то крайне занудливы. Неотесанность и тех,
и других омерзительна. Так же омерзительно, если от них дурно пахнет. И те,
и другие должны сразу же обращать на себя внимание, если хотят мне
понравиться. Иными словами, приятно их встретить по одежке, а потом уже
оценить их ум. Выпивка побуждает к общению с теми и другими. Как они так
устроены, что могут доставлять мне удовольствие, я не очень представляю. В
принципе, это интересно, но не это главное.
Когда я читаю стихи, это может напоминать рассматривание блондинкой
иллюстрированного женского журнала о мужчинах. Сверхзадача как мужчины, так
и стиха, не должна примитивно выпирать. Она должна появиться в наиболее
благоприятный для этого момент, который не надо подгонять шпорами. В
стихах, как и в мужчине, приятно видеть скрытый богатый подтекст,
закамуфлированную сладостную квинтэссенцию, которая предназначена для тебя.
Мужская суть импонирует блондинке, но ярко выраженная нагота может отдавать
безвкусицей. В этом случае фантазия, источник немалых наслаждений, чахнет
на корню. Получается грубо, потому что зримо, хотя и весомо. Неприятно
видеть, как голым естеством тебе тычут в глаза. Это простота, которая хуже
воровства.
Перейдем плавно к прозе. Богат прозаиками анекдот.ру. Талантов много, и я
поклонник многих. Но вот что характерно - почти все они бескомпромиссные
борцы за истину. А как же красное словцо? Ради истины они его не жалеют. В
принципе, они не совсем неправы. Потому что есть и другая крайность.
Существует, например, один такой заокеанский сетевой альманах, там о
политике много говорят. Однажды редактора стали упрекать, что вот, мол, у
вас автор сначала одно утверждал, а потом совсем другое. Как же так? Так
редактор ответил, что главное - красота дискурсов, а не низкие истины.
Спорный ответ. Но ведь товарищ Дэн Сяо Пин еще задолго до того, как
перекинуться, говорил, что надо брать самое лучшее у всех, даже у
заокеанских деятелей. Красота нам бы подошла.
А как было бы хорошо, если бы расцвел жанр пародии. Непуганные объекты
бродят по резервациям анекдот.ру. Отдельные охотники (не будем называть
имен) уже вернулись с трофеями (не будем называть жертв, все мы их знаем).
Но настоящий массовый охотничий сезон еще не открыт. Егеря, пора дуть в
рожок!
И еще. Кто может ответить на вопрос - почему салоны всегда возглавляли
женщины? Сразу приходят на ум такие модераторы - А.П.Шерер и Элен Безухова,
г-жа Сталь и мадам Рекамье, Аспазия и М.Андреева. А сколько безвестных
подвижниц? А у мужчин почему-то организация салонов получалась не вполне.
Вот, к примеру, Г.Распутин затеял салон, там я не знаю, кружок половой
мистики, и вышло черт-те что. А почему? Что, у мужчин тот орган, который за
салоны отвечает, плохо функционирует?


Володя без адреса



Осушим глаза и бокалы!
И снова наполним - пора!
Хмельным и нестройным вокалом
Прогоним тоску со двора!

Spiritus


"Московское время - четырнадцать часов", - доносится из приемника
трагический голос. Раннее утро, солнце еще не село, я валяюсь в постели, а
телефон уже трезвонит вовсю, подпрыгивая как пейджер на углях.
- Ну, чего еще там - с сожалением прерываю медитативное удовольствие от
разглядывания больших пальцев на ногах.
- Але, да, привет, все в порядке, не жалуюсь, ну, жаловался, но вчера и не
тебе, не телефонный разговор, ну, счастливо? что, нет? ах, вечер, ах,
сегодня, ну да, замечательно, салон? Знаем, никогда не нравилось. Покормят?
да знаем, никогда не наедались. Что за обстановка - приносят маленьких
бутербродиков, из которых торчат сосновые щепки, канапе, черт побери, а ты
же знаешь, у меня аллергия на хвойные породы - помнишь, как я долго
аллергировал, упав в прошлом году с новогодней елки в фонтан? то-то! ну,
так этих канапей нужно 46 штук, чтобы составить нормальный бутерброд. Что?
да, считал, да, составлял - труднее всего скрыть раздражение и, вынимая из
них эти занозы, с удовольствием прислушиваясь, как гулко падает в бездонный
желудок номер эдак тридцать пятый, отвечать какой-нибудь назойливой даме -
ну, какие там умные мысли, когда я ем - я глух и неадекватен, да что Вы,
как интересно, нет, я не голоден, я вчера завтракал, что Вы говорите, на
всех гостей предназначено? надо же, все 46 штук? Ну, а водка у хозяев,
хотелось бы знать, не пропорциональна закуске?
А эти придирки к поведению - не в ту кадку не с тем фикусом плюнул, не об
тот рояль бычок потушил, не так петарду запустил во время исполнения
романса, не те слова, да не при тех дамах, да не тем тоном произнес. Они,
видите ли, изячные, а одна такая изячная медведица игриво плюхнулась мне на
колени с разбегу - месяц в гипсе, оно мне надо? Одну плечом легонько задел
- она, правда, лбом об косяк - два слоя пудры стерла, так она мне таких
словей и в таких пропорциях наговорила, я только понял, что харизма у меня
не та, и не на том месте. А форма одежды номер раз - фрак с босоножками? И
с ехидцей мне так, вежливо, - застегните пинжак - у вас волосы на груди
видны. Сквозь футболку пробиваются. Джинсы не поглажены, уши растрепаны. А
эти гости, ой, смотрите - вон тот хлипкий старик - гений, титан, глыба,
матерость. Этой глыбе уже пора себе упаковку потверже подбирать, дома
сидеть, инвентаризацию проводить - кости пересчитывать, так нет - и ему
канапей подавай. И еще кого-нибудь, шоб разжевал. Молодых талантов - не
счесть. Пегасы так под окнами и ржут, музы антенну раскачивают - прием
плохой. На лбу у них глубокая поперечная складка - явно шрам от
аппендицита, а они ее хмурят и важно так ходят - от шампанского к коньяку.
Подождите - хватают за локоть - вот этого Вы разве не узнаете? Конечно,
нет, разве он Кобзон, чтобы его все узнавали? Ну, и самое приятное - дамы.
Ограниченный контингент. Некоторые причиняют удовольствие, но редко и не по
четвергам.
А в салоне у них еще Кюхельбекер бывал - до сих пор боятся пол помыть. Нет,
нет, не пойду, извини, занят, болен, вечером провожаю поезда, все верно,
совсем не так, как пароходы. Да-да, нет-нет. Ну, пока. Фу-ух. Тем более,
приглашен я уже в Cалон. А Cалон - салону рознь...
Лентяй





Понедельник, 7 декабря 1998

Выпуск 2


Ежинька


Все! Я закрываю глаза! Я лечу вниз и в сторону! Воздух свистит у меня в
ушах. А может, это не воздух? Ну, конечно, это же я сама свищу. И откуда я
знаю эту мелодию? Что-то спина чешется... Б-г мой! Да у меня крылья
растут!!!!!! Зачем? Я не хочу! Ведь, если у меня будут крылья, мне придется
лететь вверх, а я не хочу, не хочу! Фуф, вроде обошлось... Как же все-таки
замечательно падать! Руками пытаюсь ухватить струи воздуха. Вот! Поймала! В
одной теплый, в другой холодный. Ладно, отпущу.... В животе как будто
миллион крохотных мотыльков, порхающих в беспорядке и сгорающих от пламени
сердца. Ой! Почему вдруг так спокойно и тихо? Любопытно, но глаза не
открою. Пусть кто-нибудь придет и решит, что я разбилась. А я так и буду
лежать, задерживая дыхание. И каждая косточка моего освобожденного тела
будет наслаждаться бесконечным спокойствием. А в мозгу будет звучать все та
же неизвестная, но до боли знакомая мелодия. А, впрочем, никакой боли,
сплошной восторг!!!!!

Сонюша 


В пространствах сада городского,
среди газонов и аллей,
детей, колясок, голубей,
как запах роз, возникло слово.
Тревожный, напряженный звук
метался, путаясь в цветах,
взметал с дорожек легкий прах,
летел, как бабочка из рук.
Разлившись в воздухе весеннем,
перебивая тишину,
бросая отзвуки и тени,
взлетая круто в вышину,
собою наполняя свет,
возник таинственно сонет.

Хрюша


Зима
Медленно. Медленно. Гудящие ноги - неудивительно, натрудились-то сегодня,
находились, насиделись, да так, что на ягодицах две мозоли выросли, -
переставляются. То есть, не двигаются, а именно переставляются, внешней
силой, даже и не мной - ШЛЕП! - как камень, падающий на подушку из мха,
болотную, проседающую, но не рвущуюся, и сразу второй, рядом, в полуметре.
И по стеклу босыми ногами. Режется, не ноги, но взгляд - на куски, на
полоски, на фантики. Нет, не босыми - но тяжелыми кожаными ботами, не
чеканя шаг, но шаркая; не по стеклу - но первый снег лежит осколками,
мириадами блестящих кусочков (Кай, ау! Давай ко мне, счастья не будет, зато
работы - навалом, собирай свою вечность, строй замок, не песочный, и не
розовой мечты, но бело-прозрачный, "бриллиантовый", воистину чистой воды),
битый и разбивающий фокусировку зрения. Есть предел числу объектов, и
достигается он мгновенно - зажмурюсь.
А ведь сейчас ночь. Темно. И только звезды перед глазами - предо мною
небо... Звезды в глазах. Я в небе. Ее глаза - звезды. Я - небо.
plt 


Е***
Актриса Осень
Как хороша была прошедшая осень на берегах Потомака! Жужжит движитель
машины, шелестит флейта Баха в салоне. Мягко, уютно, укачивает. Вот и
Конститьюшн Авеню. Слева прячется Университет Джорджа Вашингтона и
Департмент оф Стейт ("Госдеп"), а чуть дальше проглянет за лужайкой Белый
Дом. Справа Мемориaл Линкольна и Мемориaл Американских Ветеранов (...,
Корея, Вьетнам,...), чуть дальше "Фаллос". Впереди - Капитолий. Надо бы
свернуть на Пенн Cтейт Авеню... Но так приятно трястись по ухабам
Американской Конституции, что едешь и едешь аж до Стайшн. А то заткнет тебя
пробка... Какой театр порой ожидает нас здесь. Вот "сладкая парочка" в
джипе "Джимми", каждый тяжелее 120 кг, лениво ворочается и позевывает,
отчего их немаленькая машина подскакивает, колышется, как шаланда, и очень
хочет побыстрей поехать. Тяжело... Вот негритянская парочка в старенькой
потрепанной "Хонде". Окна настежь. Эту машину раскачивает ревущий рок.
Сидишь, наблюдаешь за их мимикой, вспоминаешь Дарвина. Видели? А вот
благочинное семейство в вэне. Трое или четверо детей, папа, мама... То ли
прямо из церкви, то ли прямо в нее. Такие чистенькие, свеженькие. Сидят
неподвижно. Наверное, творят молитву... Впереди "маленький лимо" с группой
азиaтcких (японских?) бизнесменов (политиков?) Суетятся, поглядывают на
часы, непрерывно звонят по сотовым. По сторонам не смотрят, а смотрят в
телевизирь. Акулы, словом... Чуть-чуть сдвинулись... Декорации меняются.
Вот внизу сидит обжигаюшая блондинка в "Порше", шумно поигрывая
акселератором. Вся она спортивная, устремленная и более скоростная, чем ее
машина. Как с боди, так и с билдингом у нее все ОК... Слева стоит
полицейский "Шевроле" с парой усталых полицейских. Как он здесь оказался?
Видно, что им уже все до фени. Скорей домой, поесть, поспать. Мусорки... В
машине с дипномерами величественно восседает нечто в цветастом платье и
тюрбане. Догадываешься, что это представитель дружественно развиваюшейся
африканской державы, идушей по пути строительства капитализьма. Он спокоен
и величествен. Видно, завтрак был ему привычен (здесь ведь есть все)...
Четверть часа, полчаса... Интересно, чем это кончится? Терпение, только
терпение! Поравнялся с трехосным "Линкольном". Стекла затенены наглухо,
изоляция, как в танке, но понимаешь, что там помимо бара, есть еше и уютная
спальня. Пока такой проедешь весь, пройдет еше полчаса. И тут... Из
открытого верхнего люка вылетает крахмально белый лифчик и плюхается на
длинный капот соседнего "Бентли". Немая сцена, как написал бы Н.В. Гоголь.
Куча свидетелей публичного "безобразия". Как средь бела дня, в самом
сердце, можно сказать, напротив? О, времена, о нравы! Впрочем, откуда гниет
рыба?.. Затем "пробка" оживляется, кто-то явно путь продолжать уже не в
состоянии, кто-то из окна кричит: "Еше!", пуритане "ставят очи горе"... Это
оживление странным образом рассасывает пробку. Путь свободен. Скорость
нарастает. Декорации исчезают. Актеры разбредаются готовить завтрaшний
спектакль. Шторки...
Badman


Он обнимал
ее сутулясь
в одной из мол-
чаливых улиц,
где крап белил
по черной масти.
Он убедил
ее, что Мастер.
И взгляды - аз-
букою Морзе,
а вместо фраз -
цветы мимозы.
Как будто в сон
глаза открыты.
Увидел он,
что Маргарита.
МИМ


...злейшим врагом нашим становится время. Точнее, не само время, а
катастрофическая его нехватка. С каждым годом, месяцем, неделей оно все
уплотняется и уплотняется, берет нас за горло все сильнее и сильнее.
Возьмите в руки учебник физики за любой класс или, если у вас ЕСТЬ ВРЕМЯ,
ознакомьтесь со школьной учебной программой по математике. У вас волосы
дыбом встанут! Такого количества информации еще десять лет назад не было и
в помине! А в прошлые века люди заканчивали обучение - освоение опыта
предков - годам к 20. Вспомним Ньютона, который в 21 год уже был
профессором университета и открывал свои законы. Сейчас хорошо, если
человеку удается достичь передовых позиций научного осмысления мира к 30
годам. Не ровен час, скоро общество вообще выдохнется в бесконечной гонке
за истиной. Ибо человек может не успеть освоить старое знание за период
расцвета своих творческих сил! Только он его освоил и готов к открытию
нового знания - а уже идет угасание возможностей, старость и слабость духа.
В общем, я хочу сказать, что человек ставится во все более жесткие
временные рамки, ему дается все меньше времени на скорость реакции в
жизненных ситуациях. Находясь в стесненных условиях, он вынужден все чаще
прибегать к простым, шаблонным схемам поведения, он не успевает полностью
осмысливать свои поступки.
Отсюда - нет времени на чтение поэзии, нет времени на копание в изящной
словесности и чувствах, жизнь становится упрощенной, а, значит,
огрубленной. Нет времени на проявление чувств и эмоций, ведь они требуют
так много времени!
Была надежда на то, что технический прогресс сэкономит человеку время для
его жизни и творчества. Как бы не так! Он завалил человека такой лавиной
информации, которая съедает львиную долю времени. Увеличение быстродействия
компьютеров компенсируется увеличением объема программ, ускорением их
обновления и т.д. На освоение этого быстро меняющегося мира идет все БОЛЬШЕ
И БОЛЬШЕ времени.
Не стоит забывать и про природную лень, стремление человека к которой умело
подогревается индустрией отдыха и развлечений - еще одному убийце
драгоценного времени. Самое обидное, что лидирующие позиции занимают виды
отдыха и развлечений, заставляющие человека не думать, а отдаваться
примитивным инстинктам. "Я не хочу смотреть кино, где надо думать! Я и так
на работе много думаю, еще здесь?! Нет уж, увольте", - вот он, лейтмотив
поведения среднестатистического гражданина на отдыхе.
Что же остается в сухом остатке... Увы, изящные искусства обречены на
дальнейшее медленное умирание и угасание. Возможно, они и сохранятся
кое-где, как рудименты постиндустриального информационнного общества,
заповедники старины, куда и будут обращаться отдельные любопытные граждане
будущего (современники, возможно, будут называть их ненормальными).
И, все-таки, стоит бороться! Пусть эта борьба неравная и обреченная на
неудачу... Пока жив хоть один романтик или пиит, мы будем бороться...

Везунчик


Цвета
Скажите, вы знаете, какого цвета трава, небо, апельсин?
- А, поганый штамповальщик, - скажете вы, - уйди от нас со своими
незамысловатыми коленцами.
Уйду, уйду. Но прежде скажу вам вот что - небо черное, трава - тоже черная,
да и апельсин - черный.
- У, черт! - закричите вы, - пубертатный писатель, брысь, мелочь пузатая!
Да нет. Это - не из разряда "он подошел к краю крыши и прыгнул". А это на
самом деле так. Дело в том, что цвета всех предметов определяются тем, как
они поглощают и отражают свет, и именно поэтому лишь ночью все предметы
своего истинного цвета - черного. Ну и что, скажете вы,
существует только то, что я вижу.
Тогда того, что за вашей спиной, нет.
И, в таком случае, так ли уж важно, какого цвета то, что за вашей спиной?

Stan





Вторник, 8 декабря 1998

Выпуск 3


Я в руки беру различные краски
И начинаю раскрашивать жизнь
Мой мир окружающий душу с опаской
Прислушайся к скрипу кистей и божись
Синим цветом пожалуй покрашу лучше
Тех людей, кто себя отдает до конца
И рожденных младенцев чистые души
Перламутра природе плесну для венца
И оранжевым цветом залью все восходы
И багровой краски добавлю в закат
Желтой краской умою на ниве всходы
Изумрудом - деревья, синевой - океан
Всех влюбленных покрашу розовой краской
Прочь выгоняя неверность и спесь
Малышей перекрашу цветами сказки
Старикам оставлю цвет нужности весь
Мир цветов и животных полью, наверно
Из всей палитры цветным дождем и росой
Ну, подумай, давай, Человек, ведь верно,
Для тебя нету красок в палитре той?...

Hunter_PO <3418434>


ПАМЯТКА В ПЮП (Помощь Юному Поэту).
ХОРЕЙ (греч. choreios, букв. - плясовой), трохей (греч. trochaios, букв. -
бегущий), стихотворный метр с сильными местами на нечетных слогах стиха ("Я
пропАл, как звЕрь в загОне", Б. Л. Пастернак). Наиболее употребительные
размеры русского силлабо-тонического хорея - 4-, 6-стопный, с сер. 19 в. -
5-стопный.
Вытворяя арабески,
Свет горел, окно тревожа,
Под вуалью занавески
Ты стояла настороже.
Ты ждала, но не желала,
Чтобы знал я, что ты ждешь,
И пока ты так стояла,
Шли домою - я и дождь.
_______________________________________
ЯМБ (греч. iambos), стихотворный метр с сильными местами на четных слогах
стиха ("Мой дЯдя сАмых чЕстных прАвил...", А. С. Пушкин). Самый
употребительный из метров русского силлабо-тонического стиха; основные
размеры - 4-стопный (лирика, эпос), 6-стопный (поэмы и драмы 18 в.),
5-стопный (лирика и драмы 19-20 вв.), вольный разностопный (басня 18-19
вв., комедия 19 в.).
Люблю веселую льняную,
Она смеется надо мной,
А я люблю ее иную -
Она становится иной.
Минуты медленны как письма,
А день - бездонный водоем.
Мы - шестеренки в механизме,
Мы с нею точимся вдвоем.
_______________________________________
АМФИБРАХИЙ (греч. amphibrachys, букв. - с обеих сторон краткий),
стихотворный метр, образуемый 3-сложными стопами с сильным местом на 2-м
слоге (схема И - И ; напр., "Не вЕтер бушУет над бОром"). Наиболее
употребительные размеры русского силлабо-тонического амфибрахия - 4-стопный
(с нач. 19 в.) и 3-стопный (с сер. 19 в.).
Не вижу причин для печали,
Могло много хуже случиться -
Веревочкой мог бы завиться,
А так - оказался в начале.
От каждого худа и блага
Я выше и лучше мне видно;
Ведь терпит обиды бумага,
И мне потерпеть не обидно.
_______________________________________
ДАКТИЛЬ (греч. daktylos, букв. - палец, скорее всего указательный),
стихотворный метр, образуемый 3-сложными стопами с сильным местом (см.
Сильное место и слабое место) на 1-м слоге стопы ("ВЫрыта зАступом Яма
глубОкая", И. С. Никитин). Наиболее употребительные размеры русского
силлабо-тонического дактиля. Дактиль - 2-стопный (в 18 в.), 4- и 3-стопный
(в 19-20 вв.).
Главная улица - скользкая.
Порвана только что смысла нить!
Люди на звук живо порскают,
Тянутся лицами - выяснить.
Нам до зевак - как до радости,
Кончилось все понимание:
Я тебе - ранние гадости,
Мне в ответ - гадости давние.
_______________________________________
АНАПЕСТ (от греч. anapaistos - обратный дактилю, букв. - отраженный назад),
стихотворный метр, образуемый 3-сложными стопами, с сильным местом на 3-м
слоге (схема И И - ); на начальном слоге строки часто сверхсхемное ударение
("ТАм, в ночнОй завывАющей стУже", А. А. Блок). Наиболее употребительны
размеры русского силлабо-тонического анапеста - 4- и 3-стопный (с сер. 19
в.).
Разлеглись все враги и друзья
По пеналам своим почивать,
Телефон я разнес из ружья,
Удалившись в себя кочевать.
Заблудился и ногу сломал,
Нахлебался изрядно дерьма...
Ну зачем я в себе кочевал?
Ну зачем ворошил закрома?
ГАЗЕЛЬ (араб.), вид моноримического лирического стихотворения (см. Монорим)
в поэзии многих народов Востока. Состоит обычно из 5-12 бейтов, в первом из
них рифмуются оба полустишия, далее следует рифмовка через строку. В
последнем бейте большей частью упоминается имя автора.
Сижу как мышь, не шевеля усами
и чуть дыша,
Пусть ночь повременит часами,
и не спеша
Течет себе, ты спи, родная,
ты хороша,
К утру растает темнота меж нами...

ПАРАЛЛЕЛИЗМ в поэтике, тождественное или сходное расположение элементов
речи в смежных частях текста, которые, соотносясь, создают единый
поэтический образ. Наряду со словесно-образным, или синтаксическим,
параллелизмом ("В синем море волны плещут. В синем небе звезды блещут" - А.
С. Пушкин; см. также Антитеза, Хиазм) говорят о ритмическом,
словесно-звуковом и композиционном параллелизме.
АНТИТЕЗА (от греч. antithesis - противоположение), стилистическая фигура,
сопоставление или противопоставление контрастных понятий, положений,
образов ("Я царь, - я раб, - я червь, - я бог!", Г. Державин).
ХИАЗМ [от греч. chiasmos - крестообразное расположение в виде греческой
буквы c (хи)], вид параллелизма: расположение частей двух параллельных
членов в обратном порядке ("Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть").
АССОНАНС (франц. assonance - созвучие), созвучие гласных звуков
(преимущественно ударных), особенно в неточной рифме ("огромность -
опомнюсь", "грусть - озарюсь"). Во французской, испанской и некоторых
других литературах на ассонансе строилось более старинное стихосложение, на
точной рифме - более новое.
ДИССОНАНС (франц. dissonance, от лат. dissono - нестройно звучу),
2) В поэзии - неточная рифма с совпадающими согласными и несовпадающим
ударным гласным (стен-ая - стен-ою); термин малоупотребителен.
ОПОРНЫЕ ЗВУКИ, звуки, предшествующие ударному гласному в рифме
(преимущественно согласные). Рифма, в которой опорные звуки совпадают,
называется богатой (ограда - винограда); в русской рифме 20 в. (особенно
неточной) совпадение почти обязательно.
КЛАУЗУЛА (лат. clausula - заключение), окончание стиха или прозаического
колона; начиная с последнего ударения, по числу слогов различаются клаузулы
мужские ("... огнев-ой"), женские ("огнев-ою"), дактилические
("огнев-еющей"), гипердактилические ("огнев-еющею").
Hoaxer


Моя осенняя депрессия
Пушистым снегом запорошена
Так отчего же мне невесело
И вою я собакой брошенной
Зима холодная волшебница
Заносит осени свидания
А мне все так же слепо верится
В октябрьские обещания
Еще я верю в возвращение
Любви, которой просто не было
Захлебываясь обольщением
Несостоявшейся победы
Тоску топя в картине сказочной
Уснувшей до весны природы
Я вновь переживаю странные
Октябрьские эпизоды

Бастинда


ГРОЗА
Я вижу в капельке росы
В ладони лопуха
На синем - тучные меха,
Апостолы грозы.
По луговице целый час
За мной летела тень,
И солнце красное, лучась,
Покинуло мой день.
Играет ветер на ветле
Холодною рукой,
Срывает листья ей рекой
И роется в земле.
Младенец-месяц в небе гол,
Он в эллипсе тюрьмы,
А пальцы синие богов
Вонзаются в холмы.

Локи


Мы маленькие дети -
Нам хорошо вдвоем.
Весну нам дарит ветер
Дыханьем за окном.
Беспечная наивность
И глупость нежных слов.
Утрачена невинность -
Обретена любовь.
Завалены сомненья
Под ворохом одежд.
Холодных рук сплетенье -
Как повод для надежд.
И, не нуждаясь в свете,
Мы долго не уснем.
Мы маленькие дети.
Нам хорошо вдвоем.
Змей-Искуситель*<110570@usa.net>


В моих глазах небесна синева,
Но тьмою льется ночь из глаз твоих,
И бьется о гранит без сна Нева,
Дыша гораздо громче нас двоих.
Молчание не режется ножом.
За стрелкою безжалостных часов
Я ухожу, рекою отражен,
Не слыша за собой ничьих шагов.

Колбасьев 


Зашед случайно в твой салон,
Узрел салона эталон.
Каким здесь дышит все уютом!
Во всем заметен верный вкус,
На всех гостях - лобзанья Муз,
Любая счастлива минута.
Душа ликует всякий раз,
Как пиитический экстаз
И вдохновенье зрю на лицах!
Одно лишь странно мне, увы -
Зачем литературны львы
Сидят в ЕЖОВЫХ рукавицах?
Альпака





Среда, 9 декабря 1998

Выпуск 4


Ну, что, гражданы, произрастающие в Салоне, не пора ли перейти к банкету?
А то у вас тут такие у всех постные лица, как будто это не Салон, а Дворец
Бракосочетаний Кировского района города Йошкар-Ола? Лично я официальную
часть считаю закрытой и перехожу к распиванию. О, кого я вижу, Hoaxer!
Дружище, сколько лет, столько же и зим, но зато в полсотни раз больше
недель! Вот с тобой мы и выпьем. Почему (да не убегай ты, я не кусаюсь)? А
потому что нрависся ты мне (э, там, попрошу без хи-хи. Да, это я к вам
обращаюсь, парочка у незастеленного рояля), а с тех пор, как перешел на
тренерскую работу, так и подавно. Давай, друг, по маленькой, Исключительно
Промочить горло, Исключительно Пошутить, ИП!

* * *
"Заблудился и ногу сломал,
Нахлебался изрядно дерьма...
Ну зачем я в себе кочевал?
Ну зачем ворошил закрома?" (Hoaxer)
Ну, зачем я не с той ночевал,
Да и как ночевал, если днем...
Ну, зачем я себя корчевал,
Был ведь пнем, и остался бы пнем.

* * *
"Главная улица - скользкая.
Порвана только что смысла нить!
Люди на звук живо порскают,
Тянутся лицами - выяснить." (Hoaxer)
Выпрямленная извилина,
Мозг продырявила, боль одна:
Как же мне все запротивлено,
Скользко и, главное, холодно.

* * *

"Минуты медленны как письма,
А день - бездонный водоем.
Мы - шестеренки в механизме,
Мы с нею точимся вдвоем." (Hoaxer)
Бегут года, как телеграммы,
А жизнь -- как сводка новостей,
Исходным модулем программы
Мы компилируемся с ней.
Мы -- словно втулки коленвала
Резьбы не помню уж какой,
А ей, мятежной, втулок мало,
(Как будто в тулке есть покой).
Но жизнь меня не научила,
Мы с ней по-прежнему вдвоем.
Заехать бы ей раз в точило
И сбросить в мутный водоем.

* * *

"Вытворяя арабески,
Свет горел, окно тревожа,
Под вуалью занавески
Ты стояла настороже.
Ты ждала, но не желала,
Чтобы знал я, что ты ждешь,
И пока ты так стояла,
Шли домою - я и дождь." (Hoaxer)

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Уже
Час, как я стою не стреме,
На часах, настороже.
Был вечОр, и вьюга злилась,
И на синем небе мгла
Полькой-бабочкой клубилась,
Ты не шел, а я ждала.
Ты был зол, и я сердилась,
Что я знаю, что ты лжешь...
Приходи-ка, сделай милость,
Не чужие мы ведь все ж.
Приходи ко мне домою,
И с бутылочком вины
До утры тогда с тобою
Рассчитаюся сполны.
Только без движений резких,
Приходи давай скорей.
Пусть ты трижды арабеска --
Все же лучше, чем еврей.

* * *

"От каждого худа и блага
Я выше и лучше мне видно;
Ведь терпит обиды бумага,
И мне потерпеть не обидно."(Hoaxer)
В рулончик знакомого вида
Скатаю себя -- вот отвага.
Ведь терпит бумага обиды.
Не то еще стерпит бумага.

Story Teller


СНЕГОПАД.
Святочный рассказ
Белым мелом снег засыпал города,
Облизал мороз худые провода.
Снежинка упала на воду, потом еще одна упала. Барсуков наспех слепил
снежок, бросил навесом. Снежок с громким бульканьем нырнул, тут же
закачался на мелких волнах, распуская круги.
- Вот она, сила,- сказал Барсуков Степановой, -- поодиночке снежинки
ничего не меняют, а вместе - сила.
- И что за сила, - возразила Степанова, - вон, плывет, ныряет, ничего
интересного.
- Ничего ты не понимаешь, Степанова, - пояснил Барсуков, - скоро снежок
растает в воде, вода поднимется в небо, там влага сконденсируется и снова
выпадет снегом. И так - вечно. Это круговорот воды в природе, Степанова.
И точно, как сказал Барсуков, так оно и было.
Снежок растаял, и скоро был в небе и скоро выпал снегом...
По парапету шагал голубь, обтерханный, больной гриппом. Время от времени он
клевал каменную поверхность, принимая снежинки за съестное. Паралелльно
птице семенила старушка, завернутая в теплые одежды, сжимая костлявой рукой
сумку. Из сумки торчала оконечность батона нарезного, и старушка уже два
раза тянулась к батону свободной рукой, но останавливалась.
Голубь все также тыкался в парапет.
- Ах ты, страдалец, уж мы-то страдаем, понятно, а тебя-то за что, божья
ведь птица, - не выдержала старуха и, отломив верхушку батона, положила ее
перед сизокрылым.
Тот всплеснул крыльями, имитируя осторожность, но сил не было, и голубь,
просверлив бабушку черными глазками, прижал подарок лапой и с наслаждением
запустил клюв в пахучую массу.
- Ага, - вскрикнула старушка и молниеносно схватила птицу, больно сдавив
шею, сунула голубя в сумку и застегнула молнию. Голубь, начав биться в
приступе клаустрофобии, обнаружил, что в сумке- пятеро его собратьев. Все
затихли, вслушиваясь в старушечий голос.
- А что же, - бормотала бабушка, - разве на эту пенсию проживешь? Только на
хлеб и хватает, так хоть мясцом разживусь, супчик сварю, а то горяченького
давно я не кушала... Ужо что-то свербит унутре, ноги холодные, разве ж так
проживешь-то?... Что-то там унутре прямо гложет...
Длилась пауза.
Мужчина подал женщине зажигалку. Они относились друг к другу безразлично.
Принесли вино. Пауза закончилась; мужчина стряхнул пепел в собственный
бокал и продолжил, будто и не было молчания:
-- ...очарование обратилось разочарованием, магия слов утратила силу; слова
были упругими бумажными голубями, но понимание сожгло их, и они опали
черными лоскутьями, рассыпавшись до земли и пропав вовсе. Театр весь мир,
но кто может быть во всем мире, даже солнцу доступна
лишь половина, что говорить обо мне. Мой мир мал, хотя и он театр.
Расстаньтесь с наносным и неестественным восхищением райком, пренебрегите
обязанностью слыть comme il faut: да перед кем слыть? Бросьте подальше
маленькие бинокли, посмотрите на сцену - обман, ложь всюду, все пронизано
притворством и неправдой. Вместо блестящих одежд - пыльные тряпки, вместо
разящей стали -- картонные мечи, девушек играют юноши, юношей играют
девушки, те и другие разменяли пятый десяток. Актеры презирают зрителей и
насмехаются над ними, зрители кричат "Bravo-o-o", втайне ожидая, что
кто-нибудь умрет прямо на сцене. Мир - театр, театр - храм искусства, и в
храме - мерзость запустения.
Понимаешь? -- Обратился он к своей спутнице, у которой одна рука лежала на
столе, а другая на коленях.
- Полная х..ня, -- подытожила подруга.
Дома так яростно нависали над улицей, что мужчина по имени Гэг всерьез
опасался, что они упадут и раздавят его. Мимо барражировали люди, они
гвалтели, жестикулировали, выдыхали вонючий воздух, во дворе нудно лаяли
собаки, прямо перед Гэгом опрятно одетая старушка рылась в мусорном баке,
что-то приговаривая. В руке у старушки была сумка с торчащим оттуда
обгрызенным батоном. Внезапно старушка вздрогнула, упала на спину, с
деревянным стуком ее затылок соприкоснулся с обледенелым асфальтом, она
отбросила ноги в фетровых ботах, похожих на копыта и рука ее совершила
широкий взмах, сумка отделилась от цепких пальцев и взмыла в черное небо.
На лету из сумки высыпались голуби, судорожно работая крыльями, они
разлетелись в разные стороны.
- О как, - сказал Гэг, делая шаг к распростертому телу, но оно в пять
секунд истаяло, оставив после себя меловой обвод.

Hoaxer


- Что ты делаешь ?
- Пишу стихи...
- Для чего?
- Так просто, от разлуки..
Просто я даю свои грехи
В нежные, как крылья, чьи-то руки..
- Кто тебе заплатит за труды?
- Я...
- Зачем ты платишь лестью...
- не плачу, я плачу - влюблена...
- Ты в кого же?
- В капель звон по жести,
В этот мир, в глаза чернее сна,
В этот воздух пряный и свободный...
- Многое б ты за него дала?
- Миру? Если миру - что угодно!
- Не боишься: поруганья соль
Больно разьедает взгляд на вещи!?
- Я люблю весь мир и даже боль,
Даже тот ярлык что мне навешан..
- Храбрая!
- Да нет же, просто я
Пустоты боюсь мирской.. вселенной
И роняю строчки серебра
Просто так, как сольность слез мгновений..
Милые пииты, пишите, мне очень одиноко bvp681@ic.tsu.ru

Виктория <>


За окном, морозно-колок,
Ветер гонит снежный мох.
Гаснет день, и век недолог
От двенадцати до трех.
Нетяжелая работа,
Все слова, слова, слова,
Все слова, а слов всего-то
Так немного, раз и два.
Закружилась хуже белки
Слов шальная карусель,
Плавный ход короткой стрелки,
Да за окнами метель.
Вот и все, и незаметен
Легкий времени подвох
Между прочих слов и сплетен
От двенадцати до трех.

"Я"



Стоял, ходил,
Сидел, курил,
Не пил ... И ждал.
Молчал? Молчал ...
И вдруг!
Звонок!
Прыжок!
Схватил, прижал ...
Услышал ...
Закричал !!!
Забилось-разбилось-оборвалось :
Врозь ...
Вдруг понял - любил ...

Vavilon


х х х
Под сенью девушек в цвету
Тень Гамлета шла одиноко,
Длань простирая на ветру,
К одной Офелии века
Взывала тщетно средь осоки
И лезвий острых тростника...

Uliss


Бывают же истории на свете:
"Завис" Пегас недавно в Интернете.
А Муза по сети схватила вирус -
Ужасно некрасиво получилось.
Страдают обитатели Парнаса:
Ни Музы вам теперь, и ни Пегаса.
Грызут перо, обдумывают темы, -
И ждут Администратора Системы.

Alex Buckwheat






Пятница, 11 декабря 1998

Выпуск 5


"Из дневника Алисы.
01.12.98 Сегодня разбила свою Пудреницу и сердце Колпакову.
Забавные мужчины: влюбляется, начинает нести несезонную чепуху, от него
начинает нести сексуальным, по его мнению, одеколоном... ну, хорошо,
приятно, гормоны плещутся... полунамеки, недомолвки, томный взгляд, долгий
вздох... Потом решается на серьезный шаг - "есть два билета..." А почему не
три? Или не один? Эх, заложники кухонного воспитания мам и бабушек. Я ему
объясняю - с младенчества не люблю театр, после "Синей птицы", понимаешь
ли, отвращение к сорокалетним теткам на сцене в мальчиковых костюмах. Да,
комплекс... с тех пор любая женщина на дощатом подиуме для меня
потенциальная травести... Предпочитаю хоровое пение... мужское...
Да, жаль...
Черт... Пудреница... Удивительная вещь! Мне ее купил отец, на окончание
школы, 10 лет назад, в комиссионке (тогда еще комиссионные магазины были -
"комки" со всяким кооперативным тряпьем, а эта еще из прошлых времен,
настоящая КОМИССИОНКА) в Симферополе, зимой, на каникулах... Старая, но все
значки снизу подтерты (может быть, ворованная?)... Нам сказали, что
примерно начала века... Довольно дорогая, серебряная, очень плоская,
круглая, стилизована под пуговицу - четыре дырочки (ну, не сплошные,
конечно) сверху... Удачный размер лежанки для пудры - подходила
ланкомовская... И зеркало...
Я знаю, что зеркало от времени, вообще-то, мутнеет, появляются черные
разводы... Но это было особенным... Оно оставалось чистым... ну, как
слеза!... То ли русский язык беден, то ли его запас у меня?... Слеза...
Вообще-то, слеза может быть и мутной, если это слеза... ну, скажем,
накрашенной травести! Оно было КРИСТАЛЬНО чистым!... Кристально чистая
совесть чекиста... Вот подлое ассоциативное мышление!... Оно было
ЗЕРКАЛЬНЫМ! Оно было настоящим женским Зеркалом: в течение десяти лет у
меня не появилось ни одной морщины!
Я посчитала: каждый день я смотрелась в него раз семь, ну, в среднем, по 20
секунд... Пусть 2.5 минуты в день. 15 часов в год... 6.5 дней за 10 лет на
расстоянии 5 сантиметров от носа! Так БЛИЗКО и ДОЛГО меня никто не знал!
Несчастный Колпаков! Все из-за него! По установившейся привычке перед
встречей с ним в курилке проверяла состояние носа... спешила, видите ли...
зачем? Чтобы выслушать его откровения о том, КАК он любит театр???...
Пудреница выскользнула у меня из рук и... - как в футболе при повторах гола
- картинка разъехалась, звук пропал, время стало ненастоящим, тягучим как
жуткая конфета "Му-Му", - моя чудесная пудреница дотронулась до края
стола... раскрылась... отделились друг от друга крышка с зеркалом и нижняя
часть... и все это опустилось на пол ... Когда появился звук, я обнаружила
себя сидящей на корточках над месивом из кусков пудры персикового цвета,
погнувшихся серебряных кругов и... нескольких зеркальных осколков, в каждом
из которых отражалась я... двадцати шести лет от роду... Говорят плохая
примета - разбить зеркало, да еще и отразиться в осколках... Враки... Ну,
на самом деле, итог разбитого зеркала - лишь разбитые чувства Колпакова...
Хотя... не до конца разбитые... Он довольно славный... И знакомы мы с ним
полгода, видимся почти каждый день: час - в обед, несколько перекуров,
сорок минут в метро... Довольно много... Он все-таки прав, пора сокращать
дистанцию... сантиметров до пяти от носа..."

Колпаков


А наутро выпал снег
и закрасил все, что было,
словно кто перечеркнул
все, что было между строк.
А наутро выпал снег,
и вся боль моя остыла.
И лохматый пес слизнул
две слезинки с моих щек.
И все падал, падал снег,
все на свете заметая...
Нет ни завтра, ни вчера,
все за белой пеленой.
Падал год и падал век...
И под перезвон трамваев
он на ухо мне шептал
все, что сбудется со мной.

Ри 


Древние щели на скользких стенах прячут тени от факелов, вьющих копоть и
пламя к балкам, длинные доски стола в воске, в эле и в пене - слава вам,
воины, вам ничего перед боем не жалко!
Пей, Красный Эрик, возможно завтра твои потроха засохнут в пыли и глине,
так подохнешь сытым! Пей, Тощий Лейф, лей в глотку эль, будто кровь врага,
пей прямо пригоршнями, завтра будешь биться умытым!

Глупые бабы, что вы, как сонные мухи, а, ну-ка, наддай, тресни ей там,
Гуднийорссон, скальды, давайте про Локи, спойте погромче, ты, с краю, потом
будешь пить, сейчас же - играй, потом будешь пить, когда закровянится небо
с востока.
Локи


Californian Blues
Какая жара сегодня, воздух тает как последний цент.
Какая жара стоит, надо мною дымится тент.
Калифорнийский блюз - через соломинку ледяной
Вливается между губ
Живительной влагой, пей его со мной
Калифорнийский блюз в меди труб...
Все сидят по домам, кондиционер - домашний любимец
Губит зной по домам замурованный Сименс.
"Шеви" сорок восьмого года
Делает из меня барбекю,
Какая хорошая погода -
Я жарюсь в собственном соку,
Калифорнийский блюз этого ого-го года.
Колбасьев 


маленькие ангелы летят
полные убойного лекарства
загоняют крыльями нас в ад
чистя место ангельскому царству
у их крыльев режущая кромка
бритвы поострее во сто раз
матерятся ангелы негромко
никогда не закрывая глаз
ледяных, колючих, равнодушных
много повидавших за века
миллиарды лишних, сотни нужных
недочеловеческих зе-ка.
anonym


Наше будущее.
В дупле старого дуба свила себе гнездо кукушка. Кроме нее больше некому
теперь растить ее птенцов. Но, видимо, и им остались считанные дни, а этот
дуб -- последнее живое дерево на Земле.
По абсолютно пустой автомагистрали с огромной скоростью несется шикарный
белый Мерседес. Некому утихомирить лихого водителя. Машина тормозит у
придорожного магазина, из нее выходит красивый мужчина в безупречном
костюме и заходит в пустой магазин, берет с полки бутылку минеральной воды.
Мужчина возвращается к машине, открывает дверь и протягивает воду женщине,
сидящей на заднем сидении. Эти мужчина и женщина - единственные люди на
мертвой планете.
Живот женщины заметно увеличен. Женщина жадно пьет воду. Жарко. Несмотря на
то, что уже середина ноября, на улице стоит 30-ти градусная жара.
Они несутся дальше мимо небоскребов с многочисленными офисами, магазинами,
квартирами, где давно уже никто не работает и не живет.
- Ты знаешь, милый, я хочу, чтобы у нас было двое детей, два мальчика, и я
уже придумала имя нашему первенцу.
- Какое же, Ева?
- Каин.
Strange Girl


Твой образ зыбко растворяется
В слепой назойливости дня:
Не сохранить, и не избавиться -
С дыханьем входит он в меня.
Разлита в мире боль тончайшая,
Иссякла времени струя.
Тобой лишь полон я, легчайшая,
Светлейшая печаль моя.
Мне говорят, - вода весенняя
Легко смывает все следы,
С надеждой пью дожди забвения,
Но в каждой капле снова - ты!
Узор простой, узор таинственный
Сетей дождя, осколков дня...
Но уж не жаждет сердце истины -
Покоя просит и огня...

Spiritus


А, старина Стори! Выпить, говоришь, ну что же, выпьем, естественно, отчего
бы не выпить - с хорошим человеком? Исключительно приятно. Ну что же,
Стори, налил ты мне до краев, от души, а это наверно потому, что я тебе
нравлюсь, угадал?
А я тебе со своей стороны предлагаю травки покурить, свернуть по паре
джойнтов, пыхнуть, расслабиться... Исключительно пыхнуть.
И подождем, пока ты чего-нибудь напишешь, а то пародировать пародии рука не
подымается.
ИП-46
Hoaxer





Суббота, 12 декабря 1998

Выпуск 6


Какой декабрь! - Короткая жара.
Как срезанные елки одиноки!
Парит земли горбатая кора,
И, видимо, опять пускает соки.
А я-то стар. Я греюсь и урчу,
Машу рукой, нагруженной ракеткой,
Опять не попадаю по мячу
В единоборстве с сеткой, сеткой, сеткой.
Я очень слаб. Я начисто лишен
Амбиций, кирпичей и арматуры.
Я был рожден, наверное, левшой,
Но стал апологетом конъюнктуры.
Уже декабрь. Кругом - такая голь,
Так пусто, что и места не осталось.
Я лишний, словно лишний алкоголь,
Особо нежелательный под старость.
А ведь недавно я еще парил.
Движенье век - и вот уже декабрь.
И я держусь ведущих вниз перил
И медленно растаиваю в кадре.

Павел 


Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина
Разводы краски
на матовом стекле палитры,
как мысли,
блуждающие в темноте, -
не сформулированы в слове,
не высказаны на холсте.
Молчание
сосредоточенной души,
качающейся в зыбкости тиши,
нанизывающей последнее звено
воспоминаний, которым не дано
еще раз в полной мере воплотиться.
Воспоминания -
налипшая на руки глина;
и как гончарный круг - круг света,
выхваченный лампой на столе,
там, в темноте, над ним
рождалось чудо, - невидимые нити
кружением веретена сплетались
в тоненький узор.
Предметы обихода,
разложенные на столе,
один с другим сцепляясь,
как слова в строке рождают стих,
как колыбель баюкает ребенка,
несли в себе под покрывалом формы чувство,
которое в телепатическом сеансе
струилось между пальцами руки
и застывало на холсте
прекрасной маской.
И в гробнице,
в которой Лазарь погребен,
звучали осторожные шаги,
и кто-то вглядывался в лица,
читая летопись времен.
Uliss


Сонное небо угрюмо глядит
В проснувшееся окно,
Будет еще один день прожит,
Но канет и он на дно.
А окна наивные будут опять
Распахиваться и краснеть,
Холеному солнцу восторги слать
И трепетно так звенеть.
Его освещенство, чахоточный день,
С румянцем во весь горизонт,
Презрительно бросит к ногам моим тень -
Тюремный скупой рацион.
Обняв ее нежно, к закату приду
И в бездне ночной утоплю,
Наутро я новую тень найду,
Чтоб снова сказать ей :"Люблю!"
Spiritus


Любовь
Существ рвало. Легко и не горько. Обласканные горла и носоглотки
перестроились в режим санкционированного сострадания. Рвало бордовыми
лепестками и пыльцой, водой повышенной плотности, остатками губ. Сотрясало
в великолепном инсайте самоотдачи. Пахло электричеством, оранжевыми духами,
сальными волосами. Рвало пряностями, буднями Индии, тяжелым сном, лазурным
семенем, ритуальной кровью. Рвало отчаянно. По-доброму булькало. Дети
трогали руками переливающиеся пузыри и потом не болели. Ночью рельефная
жижа люминесцировала. Можно было тайком пробраться в места ее скоплений и
натереть себе веки, соски и лобок теплым невиданным месивом. А потом всю
ночь претерпевать волнующие эманации. Привыкнуть к наслаждению, лететь
сквозь простыню, под землю, к предкам в тартарары.
Старики прилипали к стенам со стаканами и слушали милую песнь преодоления
тошноты и торжества чистого потока. Глаза их облегченно мигали во время
пауз и таращились, когда песнь переливалась в балладу. Рвотные звуки
сопровождали чудеса. В разгар ночи ритм заметно стихал. Убаюкивающие
мелодии стекали с белых сгустков воздуха. Медленно, ложью, стихотворным
размером. Посыпались стаканы. Старики упорно засыпали на осколках.
Утром сонные дети с капризной вялостью тянули из липкости луж мерно
умирающих существ. За хвосты. Хвосты слабели во время рвотного цикла и
часто не выдерживали - рвались у основания. "Папа! Побрей хвост!" Папа
брил. Получался шикарный холодный червяк. Иногда гусеница.
Поостывшие смеси рвотного сока, горя и воздуха соскребали ножиками.
Полученным веществом обрабатывали порезы, а также заливали в носовую
полость, отчего лицо приобретало симметричность.
Истощенные трупики представляли собой почти лишь шкурку. Она горела без
запаха. Фиолетовые слипшиеся вихры сначала пушились, потом плавились. Прах
исчезал под лунным светом.

viveur


Закончились миндаль и шоколад.
В глазах -- болезнь, а на губах - остатки вкуса.
Последний сладостно-соленый вклад, -
и время с шеи рвать цепочку черных бусин.
Событий и ночей жемчужный блеск
исчез в пыли, как ценность всех предсонных истин.
Осталось лишь услышать нитей треск,
увидеть след обид смешных усопших листьев.
* * *
Фото
Чудовищный, покрытый тьмой и схожий с Вием
Смотрел на впавшую в изгиб с бильярдным кием.
Укус во взгляде привлекал, а роскошь позы
Внесла стеснение и сласть метаморфозы.

viveur 


Раки.
(Абстракция).
1. Вначале
Я сидел на кухне и ел раков. Раки были совершенно одинаковые. Красные,
солоноватые и неудобные. Потому что пальцы уставали ломать их хитин. Но я
делал это, потому что раки были достаточно вкусные. Пива не было, потому
что я его не пью, - не было вообще ничего, потому что чай пьют вечером,
кофе утром, а Schweppes Bitter Lemon или Coca-Cola - согласитесь, не для
раков. Поэтому я просто лопал их всухомятку.
Тут кто-то позвонил.
Подозреваю, что вынужден буду дать небольшое отступление. Совсем маленькое.
Так вот, знаете, что самое неприятное в жизни? Самое неприятное - это когда
ты ешь (к примеру) горячий суп, причем, какой-нибудь обязательно трудно
отстирывающийся горячий суп, сидя на кухне спиной к дверям, внезапно тебе
на плечо кладут руку (ну, разумеется, не Фантом Оперы, а кто-нибудь,
решивший зайти к тебе на кухню и заставший тебя за едой), ты страшно
пугаешься, проливаешь ложку (если не тарелку) этого супа себе на, скажем,
ноги, громко ругаешься матом, хватаешь полотенце, чтобы вытереть стол,
бежишь замачивать то, на что тебе капнуто супом, и тут-то кто-нибудь и
звонит в дверь. Причем так, как будто от громкости, пронзительности и
продолжительности звонка зависит его жизнь.
Ну так вот, в этот раз было почти так же. Я был полностью, с головой и
ушами, погружен в свои мысли и, конечно, не ожидал звонка. А он раздался.
Громко и пронзительно. Я вздрогнул, сказал кое-что и уронил рака себе на
колени, естественно, посадив на брюки пятно. Вы скажете: "а нечего раков
есть в брюках!" Правильно. Но я же просто с вами делюсь. Схватив рака, я
побежал к двери. С обычной своей осторожностью, не глядя в глазок, я резко,
эпатажно распахнул дверь. Любите штампы и литературизмы?
Ну, пожалуйста.
На пороге стоял неказистый мужичонка. На голове его была ушанка, сам он был
одет в кожаную куртку стандартного турецкого покроя (если это можно назвать
покроем), длинные шорты, черные носки и кроссовки.
- Здравствуйте, - сказал я. Это не потому, что я такой вежливый печальный
интеллигент (хотя и поэтому тоже), а потому, что я не придумал ничего более
умного.
- Ага, - сказал мужик. - Ну так я войду?
- А, собственно, почему? - несмело возразил я.
- А разве вам еще не сообщили? - спросил он.
- Нет, - сказал я.
- А, - сказал мужик. - Значит, рано. Но войти мне все равно надо.
Тут я вообще совершил (а, точнее, сказал) глупость.
- А, документик, может, какой есть? - пробормотал я.
- Есть! - вскричал мужчина и показал мне документ.
В общем-то, это была обычная корочка, на которой крупными буквами было
написано: "Пропуск". Внутри была фотография человека, совершенно не
похожего на незнакомца, и все. Больше ничего не было. Куда пропуск, чей
пропуск, когда выдан.. Видимо, это был универсальный пропуск.
- Послушайте, - сказал я, начиная казаться занудным самому себе. - Ну не
могу же я просто так вас пропустить.
- А за деньги? - прищурив глаз, спросил мужик.
- За какие деньги? - оторопело спросил я.
- За доллары, - сказал мужик. - За зеленые доллары с изображением
американских президентов.
- Нет, - твердо сказал я. - Почему вам так надо попасть ко мне домой? И
вообще, это все достаточно глупо. Уходите.
Так сказал я и закрыл дверь.
Пошел на кухню и доел раков. Вымыл посуду (точнее, тарелку). И подумал,
что, может быть, я пропустил первое и последнее в своей
жизни приключение.
2. Поехали.
И мне стало так жалко этого приключения, что я (руководствуясь какой-то
странной мыслью) подошел к двери и открыл ее. Видимо, думая, что мужик еще
там. И я не обманулся.
- Доел? - спросил он.
- Доел, - сказал я.
- Ага, то-то, - сказал мужик, - нет, чтобы предложить. Да, ладно, Бог тебе
судья.
Я решил играть по его правилам.
- Ладно, - сказал я решительно, - разводить тут. Когда приедут?
Мужик выпростал руку из кармана. В руке зажаты были часы на цепочке, очень
старомодного вида.
- Да вот с минуты на минуту, - ответил он. - Ладно, я зайду?
- Да заходи, - пожал плечами я.
Мужик, не снимая кроссовок, ушанки и куртки, прошел в комнату, где телефон
был на видном месте, снял трубку и набрал номер.
- Алло, - сказал он, - Александра попросите.
- Да, - ответил он после паузы, - да, это по поводу рыбалки.
- А, Саш, - сказал он с каким-то полувздохом, - ну, я на месте. Ребята
едут? Хорошо, я сейчас ему скажу. Да, там Вале скажи, чтобы не нервничала,
я куплю сыра, колбасы, короче, все, что она просила. Ну давай. Ага. Ну
давай. Ну пока. Да, что? Да я же сказал, все нормально. Валь, да все в
поряде. Ага, целую. Пока. Он повернулся ко мне.
- Ну чего, - сказал он, - пацаны уже едут, сейчас разберемся.
- Куда едут? - спросил я, решив не удивляться ничему.
- К тебе.
- Да нет, я не могу сегодня, - ответил я, - а вам разве Сема не передал?
- А Сема же болеет! - сказал мужик. - Фигли ты ему-то звонил, когда мог мне?
- Да мне сподручнее Семе, - сказал я.
- Блин, - посетовал мужик, - ребят отворачивать придется? А ты точно не
можешь?
- Да не, никак, - сказал я.
- Ну ладно, - вдруг как-то порывисто спохватился мужик, - до свидания.
Он пробежал мимо меня в морозную ночь.
И тут позвонил телефон.
Вздрогнув, я подбежал к нему и схватил трубку. Послышалось долгое шипение,
а потом кто-то, видимо, очень издалека, каким-то задушенным голосом
проговорил:
"Алло, это вы?"
- Да, - ответил я.
- А Хаким у вас уже был? - спросил голос.
При всем моем самообладании я не смог удержаться от вопроса:
- Какой Хаким?
- Ну, - охотно пояснил задушенный голос, - такой невысокий, плюгавенький,
откровенно говоря, приглуповатый, лысенький, нерасторопный и неуклюжий
мужичонка, у него еще постоянно с собой часы его прадеда, кстати, вы
знаете, кто был его прадедом? Нет? Вышинский, да, да, тот самый Вышинский,
коммунистический палач, - голос на минуту остановился, как будто давая себе
передышку, а потом снова заговорил. - А вы сами-то кто будете?
У меня к этому времени накопилось уже много вопросов, как-то: почему, если
голос не знает, кто я, он тем не менее спокойно и уверенно звонит по моему
телефону, почему правнука Вышинского должны звать Хаким, и что вообще
происходит. Но, вспомнив, что, если единожды ты взялся за гуж, не надо
жаловаться на его размер, я решил не задавать ни одного из мучивших меня
вопросов, а попытаться подыграть.
- А, Сема, это ты, да? - почти уверенно сказал я.
- Да, - сказал голос, - это я, Сеня.
Какой к чертям Сеня, подумал я.
- Сенечка! - типа, обрадовался я. - Ну как дела, дорогой? Говорят, ты
приболел?
- А почему вы ко мне обращаетесь так, как будто я мужчина? - спросил голос
возмущенно.
- Сенечка - это женское имя. Было, есть и будет. И ничего я не приболела,
просто на работу не пришла, и все.
- А где ты работаешь, э-э-эээ, Сеня? - спросил я.
- Да ты что, Лева, с ума сошел? - спросил голос. - Мы же с тобой работаем в
одной конторе!
Ага. Я, оказывается, в придачу ко всему еще и Лева. Интересно. Хотя,
вообще-то, не очень.
- Тогда, я боюсь, вы ошиблись номером, - сказал я вежливо.
- Ну да, конечно, я ошиблась, сейчас, - сказал голос таким тоном, как будто
само предположение возможности такой ошибки было равносильно осквернению
святыни. - Я никогда не ошибаюсь! У меня пятьдесят шесть? нет, пять подруг,
и я помню телефоны их всех, то-то, молодой человек, и не вам мне говорить,
что я? - голос начал переходить в тихое брюзжание, пока не затих. Потом на
другом конце провода положили трубку.
Не знаю, почему, но меня все это одновременно интриговало и
настораживало. Что-то было не так. Я оделся и подошел к двери. Раки,
конечно, хорошая штука, но хлеба в доме не было, и не мешало бы его купить.
Я открыл дверь. На пороге стоял Хаким. Только теперь он вырос сантиметров,
как минимум, на тридцать, и поэтому стал выше меня. И - я не ошибся? - на
голове его были рога.
- Ээээ, - пробормотал я и отступил назад.
- Что эээ? - вполне дружелюбно произнес Хаким.
- Да так это, ведь, - сказал я.
- Да ты что, шуток не понимаешь? - сказал Хаким, снимая сапоги на
двадцатисантиметровой шпильке и накладные бумажные рога. - Ну, ты что? Ведь
Новый Год скоро.
- Какой, к чертовой матери, Новый Год? - заорал я. - Какой новый год, если
вчера было двадцать пятое июня?
- Мало ли, что было вчера, - сказал Хаким спокойно. Он подошел поближе,
улыбаясь. Мне стало страшно.
- Не подходи ко мне, - закричал я так громко, как только мог. И вдруг, по
мере того, как я на него орал, Хаким стал отгибаться назад, как лист фанеры
на сильном ветру, и отгибался до тех пор, пока не упал. Я подошел и
посмотрел на него.
Хаким был двухмерным. Он был нарисован на большом куске плотной бумаги.
Причем нарисован далеко не лучшим образом.
Я взвыл и бросился прочь из своего дома, думая: "Вот идиот чертов, хотел
приключений? Так получай!", открывая на ходу дверь, туша свет. И вовремя
остановился. Потому что пола не было, и дома, судя по всему, тоже не было,
а за порогом моим был обрыв высотой где-то в метр. Внизу, прямо под этой
импровизированной стеной, не давая мне спокойно спрыгнуть, сидела бабка в
дождевике. Видимо, шум, производимый мной, привлек ее внимание, она
повернула ко мне свое сморщенное лицо и просипела:
- Сынок, не хочешь редисочки?..
3. Антверпен.
Stan


МРРТВЫЙ ДРУГ НЕ ПРЕДАСТ
Казахская пословица.
- Вино, сок жизни, кровь любви!
Оно нас веселит изрядно,
Вот ананас, отведай... Оторви
От рябчика крыло. Мне так приятно
С тобою выпивать на брудершафт,
Ты - гений, ты - титан, ты - глыба!
За твой успех, за твой большой талант,
За... Вот, кстати, замечательная рыба,
А к ней - еще вина, за дружбу, за доверие,
Как хорошо...
Две тени на стене.
- Твое здоровье, друг! - сказал Сальери, -
За красоту. Ты нравишься мене...
Hoaxer





Понедельник, 14 декабря 1998

Выпуск 7


Когда-нибудь прощай.
Теперь не осуди.
Сначала сообща,
Потом одна, один...
Когда-нибудь навек,
Но как-нибудь потом.
Сначала в голове
Серпом и долотом.
Когда-то не сейчас.
А после - все равно.
Непоправима часть,
И целое - смешно.
Но, Господи, зачем?
Но Боже, как же так?
Откуда этот червь?
Докуда этот мрак?
Надолго ль этот свет?
И что же нам дано?
Сейчас не в голове,
А после - все равно.

Павел 


БЕРЕЙШИТ (В начале)
(Алеф) Как он прекрасен, мой Художник. (Бет) Разве можно не любить
Художника? Кто смог бы остаться равнодушным к Художнику? Только слепцы и
мертвые, которые не могут видеть прекрасного. (Гимел) Неужели он пишет
простыми красками? Разве возможно простыми красками сказать о прекрасном?
Нe говоря ни слова, сказать обо всем? (Далет) Неужели таким светлым он
видит мир? Такой бескрайней любовь? Такой глубокой боль? Такой темной ночь?
И такой бесплотной красоту? И простыми красками? (hей) Это происходит из
его необыкновенного взгляда, из-под бровей, так он смотрит на мир, так он
видит мир. Посмотри на меня хоть один раз? Глядя в твои глаза, я знаю, чтO
есть вдохновенье. (Вав) Когда я смотрю на его работы - разве я вижу их? Я
слышу их, я осязаю их, я чувствую их. Я слышу Вивальди, я осязаю шершавый
виноградный лист, я чувствую мускатную терпкость на языке, и близкое
дыхание, его дыхание возле самого моего уха. А он так далек от меня. И я
так бесконечно далека от него. Но я слышу, как он играет Вивальди и
Мендельсона, я пью его вино, и я слышу его дыхание. Неужели простыми
красками?.. (Заин) А ведь мы могли бы быть вдвоем, ведь я так понимаю его.
Я чувствую его боль, я смеюсь, когда ему весело, я молчу, когда он грустит.
Я чувствую его. (Хет) Как я хотела бы раскрыться навстречу ему, и быть с
ним, и слиться с ним, и раствориться в нем, и быть им. (Тет) Только бы он
был счастлив. (Йуд) Неужели простыми красками? Неужели?
ИСХОД
(10) Неужели? Неужели кому-то еще может нравиться его мазня? (9) Как он
измельчал, а ведь когда-то он был велик. Или мне это только казалось? Ведь
я видела его и его работы только издалека, с расстояния "экспонаты руками
не трогать". (8) Но как же невыносимо видеть все детали, лишние детали,
ненужные детали, мелкие детали, броские детали, почему его так увлекают
детали? (7) Краска. Мне ли не знать, что такое краска? Мне ли не знать, что
там под краской? Он весь пропах своей краской, я пропахла краской, дом
пропах краской, жизнь пропахла краской. Краской и белилами. Белилами и
грунтом. Грунтом и известью. Известью и отбеливателем холстов. Какой
невыносимый запах. (6) Они могут позволить себе восхищаться его смелым
видением цвета. Знали бы они, из чего он готовит эти свои цвета. Из чего он
готовит цвета своего смелого видения. И вот эту красную краску, и вот этот
аквамарин. Что, не хотите знать, из чего он готовит свой аквамарин?
Правильно. Но я-то знаю. (5) Какие, к дьяволу, смелые мазки и какое, к
чертям, независимое мышление? Да он просто две недели в себя не приходил от
спиртного. И все эти смелые мазки: неужели не понятно, что он просто пятна
кофе замазывал там этим своим аквамарином, а не в смелом видении мира
практиковался. Дилетанты, честное слово. Это называется ценители живописи?
(4) Ах, как они восторгаются его взглядом на мир. О, этот взгляд, из-под
бровей!.. Глаз ему не поднять, это точно. Живет своей внутренней жизнью,
мешает водку с мускатом. О, да, тонкий вкус. Куда нам, смертным, понять.
Нам в его внутренний мир без стука не входить. (3) Да как он может
изобразить хотя бы цветок, если он месяцами не выходит из дому, месяцами
пялится в пустой холст и пьет. Пьет и пялится. Потом пьет и пишет. Пишет и
пьет. И - шедевр. И опять пьет. И опять шедевр. Люди, вы слепы? (2) "Ах,
как тебе повезло!.. Ах, как я тебе завидую!.. Рядом с таким человеком!.."
Почему? Почему именно я? Почему именно мне? За что я? За что меня? (1) Но
ведь я права? А они просто его не знают? За что я наказана знанием его,
зачем я узнала его?

Story Teller


Стихи на уход
Сегодня я - тобой исполненный,
Крикливо-терпкий, неуклюже-сочный,
Заговоренный и замолвленный.
Убей нас, Боже, в час полночный.
Одной загадкою, одной иглою
Устрой наш ветхий, страшный брак.
Покрой уснувших серой мглою,
И легкий сон - смени на мрак.
Венчай вином, оставь нам вечность -
Где голос страсти не кричит,
Где тишь и боль - одна беспечность -
Покуда жизнь не разлучит.
Дрожь, липкий вкус, невеста в синем,
Вновь облачается палач.
Лишь миг - и мы бесследно сгинем,
Оставив позади свой плач.
Но кто мог знать, что так случится,
Что даже в смерти есть изъян -
В земле холодной очутиться,
По одному сносить обман:
Забвенья лист падет нежданно, вдруг,
На серое надгробье типовое:
Желанный гость, последний друг, -
Он молчалив. Устал от воя
мой гордый прах. Совсем промок
покатый край моей могилы.
Я перебрался б, если б мог,
В изящный склеп соседки Милы.
Заброшенный в тиши смертей
В тени бетонного кумира,
Истлевший телом для затей,
Не понявший законов мира,
Я - пепел, пыльї и в том безумие,
Что сохранил и страх, и бред.
Счастливей ты, нагая мумия,
Тебе доступней шум и свет.

viveur 


Апельсиновое солнце
Горизонтом половинится.
Скоро-скоро ночь проснется,
Звезд иголки ощетинятся
Тишина, и боязливый
Ветерок щеки касается,
И со вздохом за приливы
Месяц ясный принимается
В этот теплый летний вечер
Рад бы месяц позабавиться,
Но работы долг извечный -
От приливов не избавиться
Но вздымая океаны,
Месяц тихо улыбается,
Потому что вспоминает
Он черты одной красавицы

Андрей


РАКИ.
Окончание.
3. Антверпен.
- А иди-ка ты, бабка, в жопу со своей редисочкой!! - заорал я, разбежался
и, сделав красивое сальто-мортале, приземлился в полуметре от бабки. Дверь
мягко захлопнулась. - Простите, - сказал я, подумав, - я не имел в виду вас
обидеть.
- Да ладно, сынок, что уж там, - сказала бабка, с головой уйдя в мешок со
своей редиской. Чрез пару секунд, впрочем, она вылезла из него и с криками:
"Ирод! Рабочий люд не уважаешь!" с силой швырнула в меня два пучка редиски,
один из которых попал мне в лоб и опрокинул навзничь, а второй - как раз
туда, куда я меньше всего бы хотел. Но он, тем не менее, туда попал, от
чего глаза мои вылезли на лоб, а тело скрючило.
- Ах ты, старая карга! - вскричал я, бросаясь на бабку с кулаками. Однако
та на редкость споро и проворно откинула прочь мешок с редиской, который
закрывал ее почти полностью. Оказалось, что рядовые советские
бабки-продавцы редиски носят боевое кимоно и имеют, как минимум, красный
пояс. Пытаясь защититься от боевой бабки, я обнаружил, что в левой руке
держу громадный молот и, когда она с боевым кличем "Хадж-мэ!" побежала на
меня, я, развернувшись, сплеча впаял этим достойным орудием ей прямо между
бровей. Эффект, как бы то ни было, оказался прямо противоположным
ожидаемому - бабка, вместо того, чтобы упасть в лужу крови, мягко
отскочила, как каучуковый мячик и, прыгая, удалилась к горизонту.
Я посмотрел на часы. И не очень удивился тому, что стрелки встали прямо
перпендикулярно циферблату, то есть строго вверх, в небо. Естественно,
определить время по таким часам было очень сложно, но внутренний голос
подсказывал мне, что было тринадцать тридцать шесть.
Мимо прошли восемь человек. Каждый нес под мышкой двоих бумажных Хакимов. Я
подошел к ним.
- Простите, что вмешиваюсь, - сказал я. - Вы не подскажете, что это вы
несете?
- Как это - что? - сказал один из них, негр с голубыми глазами, посмотрев
на меня, как на ненормального. - Бумажных Хакимов.
- А куда? - спросил я, продолжая упорствовать в своем невежестве.
- Да вот, на пароход, - сказал негр. Когда он это сказал, остальные
принялись усиленно кивать.
Да, кстати, я не сказал, что вокруг простиралась пустыня?
- А на какой пароход? - спросил я, вежливо улыбаясь.
- Рейс Антверпен-Антверпен, - сказал негр. Остальные продолжали кивать.
- Так где же мы сейчас? - улыбнулся я.
- В Антверпене, - засмеялся негр.
Группа носильщиков, отсмеявшись, ушла.
Хм, Антверпен, так Антверпен, подумал я. Но разве в Голландии есть пустыни?
- Разве в Голландии есть пустыни? - закричал я в морозный воздух.
- Есть, сынок, есть, - ответила бабка, которая уже успела вернуться и вновь
усесться за свой неизменный мешок.
4. HTTP:\\
	Я, наконец, догнал корабль, прыгнул на палубу и уселся у иллюминатора.
Подошел стюард.
- Что желает сэр? - спросил он, услужливо нагнувшись к самому моему уху.
- Сэр желает знать, где он, - неприветливо отозвался я.
- Что желает сэр? - спросил стюард еще раз.
- Я хочу знать, где я! - громко повторил я.
- Что желает сэр? - все так же негромко и с полуулыбкой спросил стюард.
Я посмотрел на стюарда и понял, чтО с ним было не так. У него из спины
торчал огромный ключ для завода, как в старых советских игрушках. Я достал
ключ и положил на пол. Стюард сказал "Кхр" и упал на землю.
- Антверпен, - сказал громкий голос надо мной.
Я огляделся. Мимо прошли негры с Хакимами под мышкой, сошли по сходням на
причал и медленно исчезли где-то вдали. Мимо прошла огромная мокрая собака,
неприятно косящая глазом. Мимо пробежал капитан и с криком "Виват!" прыгнул
в воду, моментально пойдя ко дну. Вперед прошли гардемарины. Я стоял сзади
всех. Внезапно мир повернулся, и я понял, что я теперь спереди. Ко мне
подошла женщина в белой тоге с амфорой, из которой доносился запах
прекрасного вина.
- Оракул, - сказала она, - когда вернется мой муж?
К ней подбежал мальчик. "Да, дяденька," - сказал он, - "когда папа
вернется?"
- Твой папа, мальчик, - сказал я медленно против своего желания, - сейчас
под Троей, но ударится щит Ахилла о земли троянские, протащат Гектора под
стенами Трои, оплетут змеи Лакоона, деревянная лошадь войдет в стойло, и
твой папа вернется. Через девять лет это будет.
Женщина судорожно сжала амфору рукой.
- Он жив, Пенелопа, - сказал я, - не бойся, Телемах, жив он.
- Спасибо, оракул, - сказала женщина, - я поняла.
Они ушли.
Я понял, что мне пора домой.
Я начертил на песке надпись http://www.home.com и нажал на нее рукой.
Вназапно все быстрее мысли промоталось назад, мимо стюарда, мимо негров,
мимо бабки, мимо Хакима, и вот я вновь сижу на кухне и ем раков. Где мои
часы?
5. Девять.
- Вот видишь, сынок, - сказала женщина, показывая на диковинную штуковину,
внутри которой что-то неустанно двигалось, - видишь, вот эта стрелка
пройдет дважды этот круг. Так пройдет день. Она шестьдесят раз пройдет этот
круг - и пройдет месяц. Она должна будет двенадцать раз по шестьдесят
пройти этот круг, и девять по двенадцать, и вернется твой папа.
Глотая какие-то слезы, женщина пошла ткать.
А мальчик нарисовал круг и медленно ходил, осторожно ступая по этому кругу.

Stan


ХОРОШИЙ ДРУГ -- НЕ ПРЕДАСТ. МЕРТВЫЙ ПРЕДАСТ -- БЫВШИЙ ХОРОШИЙ ДРУГ. (из
интернационального фольклора зоны 241667 Коми АССР)
"Гений иль злодейство? Гений! Гений!!!" --
Уж в сотый раз он заклинал, сипя,
Пред зеркалом. Ответствовали тени:
Ты... парень, недостоин сам себя.
Зачем подавлен ты?
ИИИИИДоверившись вину,
ИИИИИИИИИИЗря душу не трави.
Чтоб быть отравленным --
ИИИИИДля зависти одну
ИИИИИИИИИИХотя б причину предъяви.
Story Teller


С помощью этого текста я объявляю войну
1. Опровержение легким дымом: пополудни заходили по тростнику Пепеляев с
Мардониным. Они подлезли под небольшую веточку, расположились у речной
коряги. Написав пожелание окружающим богам, разбили напрочь свои жизни,
разбубенили их смертью.
2. Сплошным утром на следующий день пришел по следам Пепеляев,
староста-старожил далекого значения. Его не очень интересовал вопрос
признательности или неясности, он просто разбирал новизну ощущений. Когда
речь зашла о природных гробах, его стошнило из специального отверстия.
Борис Келлерман


Утро Первого Дня
Леночке...
Впервые он заметил это существо не очень давно. Он стоял... он просто
стоял; это был один из тех немногих моментов, когда ему не надо было ничего
делать, он просто стоял, наслаждаясь приятным днем, а это существо прошло
мимо него. Собственно говоря, он знал это существо уже давно, он даже
раговаривал с ним, иногда просто беседовали, иногда решали какие-то
проблемы и обсуждали важные вопросы. Но именно в этот момент он осознал со
всей отчетливостью и такой пугающей неотвратимостью, что ему стало страшно,
- это не просто существо, хордовое, млекопитающее, ходящее на двух ногах,
разумное - это Женщина! И это Она.
Эта мысль пронзила его насквозь, заставив затрепетать что-то внутри... он
догадывался, что это что-то была его душа, но все-таки душа должна была
трепетать только перед Богом, а Она никак не могла быть таковым, если
рассматривать этот вопрос с точки зрения теософии. Это утверждение
опиралось на многочисленные доказательства, что, однако, не мешало душе
трепетать.
Он застонал; в первый момент он хотел подойти к Ней и сказать те два слова,
что молнией полыхали перед его глазами; но потом он подумал, что, вероятно,
он заболел и в целях нераспространения инфекции он не решился; так или
иначе, ничего хорошего из этого не выйдет; он не подошел.
Теперь он смотрел на Нее другими глазами; не как на существо, коих
множество было вокруг, но как на Женщину; жадно впитывал взором изящные
формы Ее тела; проводил взглядом по полукруглым грудям и стройным бедрам.
Слова лились из него безудержным потоком, заставляя Ее улыбаться, но вряд
ли он понимал, о чем он говорит.
Ночью, глядя в темное звездное небо, он видел перед глазами Ее силуэт;
образ Ее лица словно выжгло на сетчатке его глаза неистовой вспышкой
ядерного взрыва, и сотни и тысячи таких взрывов расцветали грибообразными
облаками в его крови, заставляя ее быстрее обычного струиться по венам и
артериям.
Ласковый шелест деревьев слышался ему голосом этой Женщины, словно вой и
грохот урагана звучал этот голос в его ушах, перекрывая все остальные
звуки, заставляя его забывать обо всем на свете. И тогда во всем мире
существовала лишь звездная тишь и ласковый голос Ее...
Какое-то время он пытался анализировать свои чувства; говорил себе что это
- проделки Дьявола, что Она заставляет его позабыть о Боге; он говорил
своему воображению - нет! но Природа шептала ему на ушко - да... да...,
затуманивая мозг и расслабляя тело.
Прошло совсем немного дней, и он уже не мог думать ни о чем, кроме этого
восхитительно-божественного тела, лица, что затмевало солнечный свет,
нежной коже и стройных волнующих изгибах талии. Ее мягкие пушистые волосы
закрывали от него сияние дня и все прелести мира; Ее голос заглушал все
звуки; в Ее глазах он тонул при каждой встрече словно в бездонном голубом
озере высоко в горах. Каждое Ее прикосновение жгло его как раскаленное
железо.
Тогда он обратился к Богу. Но Бог, видимо, был занят другими делами и не
слышал мольбы его.
Изнемогая в борьбе с самим собой, отступая перед неукротимым голосом
влечения, он не знал, что делать. Молитвы и пост не помогали, Бог не слышал
его.
И тогда, измученный и опустошенный этой титанической борьбой, не желающий
ничего иного из всех прелестей жизни кроме как обнять это нежное тело,
ласкать его под сенью струй и шелестом деревьев; дарить наслаждение и
получать стократ, он сдался. Последний раз взывая к Богу, произнес он
громко:
- Господи! Я не знаю, что мучает меня, дьявольское ли искушение, Твое ли
проклятие! Но неисповедимы Пути Твои и Ты сам сказал детям Твоим: "Се,
земля ваша; плодитесь и размножайтесь и заполняйте ее"!
И не в силах и далее бороться с собой, он подошел к Ней; робко провел рукой
по шелковистой щеке, и, когда Она, изумленная этой неожиданной лаской,
подняла на него свои бездонные глаза, он тихо произнес те два слова, что
жгли и мучали его, лишали покоя и отдыха:
- Люблю тебя...
И увидел он, как затуманились на миг эти глубоко-голубые прекрасные глаза,
как что-то нераспознаваемое мелькнуло в них, обещая наслаждение и счастье
на весь остаток жизни; и Она обняла его своими гибкими как кусты вереска
руками за шею и прошептала тихо на ухо мелодичным голосом, в котором было
все - и грохот литавр, и звон колоколов, и песни жаворонков на заре, и
щебетание соловья:
- Знаю... - и коснулась его губ своими мягкими медовыми губами, погружая
его в пучины наслаждения, что сродни боли где-то внутри, закрывая глаза. И
медленно опустились они на землю; и долго-долго и нежно-нежно любили они
друг друга, даря и получая ласку и нежность; и соединились не только тела,
но и души их также. И упал у него с души тяжелый камень, что невыразимостью
лежал на ней; и понял он - ради этой Женщины и той ласки, что может он
подарить Ей стоит - жить...
И была ночь, и был день, и было утро первого дня...
* * *
На следующий день вернувшийся с уик-энда Бог долго ругался, брызгая слюной:
- На пару дней оставить нельзя, тут же бордель устраивают, разврат творить
начинают !!! - и с позором выгнал Адама и Еву из Рая...
С 1996 S.U.D. Inc.
Комментарии лично мылом...
FireCat 





Четверг, 17 декабря 1998

Выпуск 8


/Хотите верьте, призраки, или не верьте,
/<показывает пальцем на тень Моцарта>
/Убив его, себя я обессмертил!
/Теперь, любая нота из Моцарта прозвучит,
/Как и меня все вспомнят. ЛУЧШИЕ
/ПОЭТЫ будут обо мне писать, учти!
/<пытается потрепать Моцарта по щеке>
/С тобой, мой друг, навек мы неразлучны...
/Hoaxer (в Салоне)
Хоть с давних пор всем в мире зависть правит,
Мой скромный друг, умерьте Вы свою печаль --
Вас за такие вирши не отравят.
А жальї

Новый Сальери (из ДК) 


В сетях арахнофилии

Цвет ее был, в основном, черным. Ее угольная блестящая короткая шерстка
могла бы красиво блестеть, если бы ее выпихнули под солнечный свет. Но она
обычно предпочитала скрываться в норке и избегала солнечных лучей.

Ходили слухи, что она происходит от какой-то женщины, которая что-то там
искусно пряла... настолько искусно, что ее превратили в восьмилапое
чудовище. Странно. Почему восьми? Сразу бы уж делали двенадцать... Чтоб
было вдвое больше, чем у насекомых. Название зато (видимо, в компенсацию)
ей дали красивое - Арахна. И даже придумали умную болезнь для тех, кто ее
боялся - арахнофобия. Ее это и вправду утешало.
Была еще одна версия. Какой-то британский профессор южноафриканского
происхождения решил, что одна из ее инкарнаций по имени Унголиант (нечто
среднее между северными унтами, тяжелыми фолиантами и пыльными углами)
вообще некогда была врагом всего светлого и прогрессивного, пожрала то ли
какие-то светлые яблоки, то ли яркие камни (прямо антиЕва), выступила
провозвестником мировой Тьмы и породила еще одно невмещенное чудище своего
рода - красавицу Шелоб. Шелобиня же, в свою очередь, позарилась на
мускулистых кольценосных зверушек, вознамерившихся избавить Свет от Тьмы,
но тоже пала, сраженная коротенькой злобной ручонкой одного из них. Такая
уж была хэбит у этих хоббитов - пырять заточками все пушистое и скромно
избегающее настырного света публичности.

От разочарования она не только была вынуждена съесть своего жалкого
супружонка, (в результате чего осталась горькой вдовой), но и еще больше
почернела. Тогда эти всегда готовые к пролитию пафосных соплей неустойчивые
в движении прямоходящие уродцы решили, что им пора избавиться от страха
перед ней, придумав нечто арахноподобное.

Но что они могли сделать? Что? Разве могли они легко и непринужденно
производить километры и километры клейкой серебристой ниточки, которая сама
собой выматывалась бы из их жалких плоских телец? Нет, из них выходили
только нематериальные слова-слова-слова! Все, что они всегда делали, это
только пытались материализовать эти словасловаслова. Какие бы
словасловаслова ни придумал кто-нибудь из них, всегда находились те, кто
был готов их материализовать. Они материализовали даже то, что придумали
неговорящие мудрецы. Птицы там. Рыбы. А членистоногим они всегда просто и
недвусмысленно завидовали. Одно только название!..

И вот, наконец, они украли ее произведение, ее Великую Паутину.

Она так и не поняла, как они это сделали, потому что, даже если вообразить,
что их ходильные органы были так же хороши, как делательные, их все равно
было только четыре. Четыре, господа мои, не восемь, как у нее, и все восемь
- делательные. У них не было достаточно острых и снабженных парализующим
ядком зубов. У них не было желез, производящих клейкую субстанцию для
создания сетки. Ничего у них никогда толком не было, кроме поразительной
способности все воровать и копировать и мечты о членистых ногах.

Но они создали Ее. Мировую паутину. И дурацкий голубой шарик попался в нее,
как новорожденная муха, - решительно и бесповоротно. Теперь эректусы
стремились уже подражать ей самой - они сгорбились, расселись по темным
ночным норкам, вперив нездорово блестящие глазки в светлый квадратик, где
черными бисерными значками и цветными картинками симулировались поверхность
и содержимое шарика, и плели все новые и новые клейкие ниточки, чтобы
достичь друг друга. Они узурпировали ее функции. Предали ее дело. Она опять
осталась вдовой.
DV


Солнцу улыбались небеса,
На песке прозрачного залива
Волны убирали терпеливо
Воду, что рассыпала гроза.
олег 


"Из дневника Алисы.
18.11.98 Сегодня записалась к дантисту... На "Китай-городе" вошла пара - он
и она... Интересно, а он и он, это тоже пара?... Так вот, ОН - высокий, лет
тридцати, темно каштановые волосы, лба, правда, не видно, глаза
...такие..., ну, есть в общем глаза. Редко, вообще-то, встречаются мужчины
с Глазами... Нос крупный, но не нарушающий общей гармонии... И губы...
Покалеченная мужскими изменами Наташка называет присутствие таких губ на
лице мужчины признаком порока ... правда, какого порока не говорит... Для
нее, видите ли, нет разницы - грабить ли старушек в 12 троллейбусе, жадно
наблюдать за совокупляющимися дворнягами в марте или ковырять в носу за
рулем, даже если один в машине... Так вот, довольно тонкие губы ... Причем
ниточка... та, которая образуется между губами когда рот закрыт...
причудливо изогнута - мягко волнит посередине и вскинута кверху на
концах... Ощущение застывшей улыбки... но... улыбки скорее, злого
Арлекина... Пожалуй, красив... Она - красива безупречно...Как раз тип
абсолютно красивой женщины... ОЧЕНЬ густые черные волосы, ровная светлая
кожа, глубокие голубые глаза, безупречно очерченный рот ... ну, в общем,
все как нужно и, даже при ее чернявости - полное отсутствие растительности
над верхней губой (хотя, может, эпиляция?)... Но она еще и молода - года
23... Как раз у таких женщин это начало пика расцвета. Года через четыре
уже никто не скажет, что она красива безупречно, она также будет сначала
приковывать восторженный взгляд, но спустя полминуты уже разочарованный
взгляд начнет блуждать по мимическим морщинкам, обзаведшимся подружками,
несколько вялым губам... Все-таки очень яркая красота коварна... Но самое
ужасное ее ждет в старости - она потеряет всю краску, которой расцветила ее
природа, - льняные волосы, впалые тусклые глаза, морщинистые, сжатые в
сморчок бесцветные губы ... но та же природа подарит напоследок ей все-таки
один цвет - коричневые пигментные пятна на кистях рук, подбородке и скулах
... Ужас! Нарисовала и сама содрогнулась от собственной злости... и,
наверное, зависти...
Про что это я? Ну, естественно, про него, про Арлекина... Уже на Пролетарке
Она повернулась ко мне спиной и видеть я могла только Его... Они не
говорили... Видимо, я уж слишком далеко зашла... Конечно, так долго
пялится! "И повернул глаза зрачками в душу" ... Эт-то, кажется, Пастернак
напереводил Шекспира... ОН повернул свои зрачки ко мне... Как это обычно
бывает в метро, кого-нибудь сверлишь, этот кто-то вдруг смотрит на тебя -
ты моментально меняешь направление ... да я ничего, так просто, скользнула
взглядом, оч-чень ты мне сдался... Чувствую, продолжает смотреть... Что-ж,
принимаю вызов! Останавливаюсь на его левом глазу... 10 секунд- ни один
мускул ... 15-я секунда - его глаз слегка сощуривается, бровь
приподнимается, как будто, говорит : "Интересуемся?". Я на секунду закрываю
глаза: "Да". Останавливаюсь на губах - все та же улыбка. 20-я секунда -
ниточка между губами заколыхалась, кажется, захотел улыбнуться
по-настоящему...Веки сильнее опустились на глаза - что-то мне говорит ...
Что? ... Опять губы заволновались... Сейчас улыбнется... УлЫбнУлсЯ... На
секунду мне показалось, что на меня направили прожектор... Металлические
зубы... ВСЕ! Цвета надраенной стальной ложки... Не Арлекин - Щелкунчик
какой-то! Наверное, удобно грызть старые баранки... Не представляю ЧТО он
читал на моем лице в течение последующей минуты. Удивление... ужас...
разочарование и ... восторг! Все это должно было колыхаться на моей
физиономии! Я вышла на первой же остановке ... А я-то фантазировала - Он,
Глаза, Нос, Губы... ЗУБЫ!!! У такого скорее не один порок, уж не меньше
32-х точно... А несчастный Колпаков, наверняка, начал бы мямлить что-нибудь
из серии: "дешевый эпатаж... оригинал лагерный..." Но это от зависти,
впрочем...

Колпаков


"Осенний хоровод"
Посвящено В. Г.
Осень наступила. Птицы улетели.
Рыбки-Попрыгуньи плавают в постелях.
Плавают в постелях -- видно, им неймется,
Осень за окошком весело смеется.
Весело смеется за окошком осень,
Значит снова, снова кто-то меня бросит.
Бросит -- не забудет, будет помнить тайної.
Осень наступила важно и печально.
Важно и печально проплывает мимо,
И никто не спросит, где ты, мой любимый.
Где ты, мой любимый, охладел-остынул?
Птицы улетели. Осень наступила.
AQuA


Любовь.
Любовь лишает нас числа,
И в ранге образных смятений
Бежит холодный пес угла
От ритуальных песнопений.
В проблесках огненной черты
И в звуках черного там-тама
Слышны таинственные гаммы
Созвездий южной широты.
Рамзес! Твою печаль рабом
Погребена под пирамидой.
В бальзамирующей хламиде
Хранится царственный альбом,
Где лица с плоскости картин
Глядят с пророчеством Эриний
И крови ждут. Аквамарин
Рисует подписи под ними.

Uliss


БЫВШИЙ ХОРОШИЙ ДРУГ - ЛУЧШИЙ ВРАГ
(Гаитянский фольклор)
Смерть лучшего - завистнику награда,
Но не всегда причиной зависть для злодейства.
Искать причины нужно в раннем детстве,
Весь перечень причин - у Герострата.

Приложение.
ТЕНИ
Пиеска.
Сальери с красными глазами,
Большими чистыми слезами
Всплакнув над мертвым телом друга,
Пришел домой доделать фугу.
Хотел зарыться в партитуру,
Но отвлекли его фигуры.
Вглядевшись в света с тьмой сплетенье,
Он тут же понял: это тени.
<Тени, подступая:>
- Завистлив ты, Сальери... Признавайся,
Почто Моцарта погубил? Ну, говори
Начистоту, Сальери, ты покайся,
Ой, не юли пред нами, смертный! Ой, не ври!

<Сальери, отступая:>
- Я не губил его, - упавши на колени,
Вскричал Сальери, мокрый, точно мышь, -
Ить я любил его, без всяческих сомнений,
Как мог бы я... Вольфганга... Мой малыш,
Коль мог бы ты услышать с того света,
Что мне вчиняют...
<резко выбрасывает вперед указательный палец:>
......................Доказательств нету!
Не можете вы так, без доказательств,
Меня подвергнуть сонму издевательств!

Тут тень одна шагнула ближе к свету,
И обрела знакомые черты.
<Моцарт, с усмешкой:>
- Так доказательств, значит нету?..

<Сальери, растерянно всплескивая руками:>
- Так я... О, друг мой, это ты?
Как рад тебя и видеть, право,
Ты жив-здоров?..
<В сторону:>
....................Ой, что-то невпопад...
Уверен я - твоей посмертной славы
Не превзойдет никто. Ты рад? Ты рад?
<Садится на диванчик и подпирает подбородок рукой>
Я так решил - ты выдохся, сломался,
Сопьешься скоро. Лучше я своей рукой
<Трясет правой рукой>
Тебя убью, чтоб молод ты остался,
И подарю блаженство и покой.
<Встает, поднимает указательный палец к небу>
Я долго думал, взвешивал, страдал,
Что лучше - яд или кинжал,
И сделал выбор в пользу яда...

<Моцарт, гневно:>
- Достаточно! Мне этой лжи не надо!
Как жаль, что я бесплотен, мне бы нож
И на минутку стать обычным человеком...

<Сальери, вздымая горе обе руки:>
- Зачем так говоришь? Какая ложь?
Ты в мире нашем знаменит теперь навеки!..
<Осекается. Лицо его, теряя выражение глубой печали, разглаживается, губы
приподнимаются в понимающей усмешке:>
- Так ты теперь туман... дымок... Ты - призрак...
Ха-ха! Так я скажу тебе... В награду.
<Садится в кресло, закидывает ногу на ногу:>
Как только разглядел в тебе я признак
Таланта, понял - это то, что надо.
Ты - конь, мой друг. В тебе горел огонь,
Ты создавал бессмертные творения,
Ты гениален был, да, без сомнения,
Любезнейший, ты - гениальный конь.
<Дважды щелкает пальцами>
Ты думаешь, тебя я отравил
По зависти? Ха-ха! Завидовать тебе,
Твоей печальной, исковерканной судьбе,
Тому, как ты свой дар сомненьями губил?
<Выпивает залпом полбутылки вина, снова поднимает указательный палец к небу>
Не-ет, зависти во мне нет ни на грош,
Ты гений спору нет, я - лишь хорош,
<поворачиваясь к безмолвно стоящим теням>
Хотите верьте, призраки, или не верьте,
<показывает пальцем на тень Моцарта>
Убив его, себя я обессмертил!
Теперь, любая нота из Моцарта прозвучит,
Как и меня все вспомнят. Лучшие
Поэты будут обо мне писать, учти!
<пытается потрепать Моцарта по щеке>
С тобой, мой друг, навек мы неразлучны...

Пропели петухи, исчезли тени,
Сальери выглянул в окно:
Все та же Австрия, все та же Вена,
Свежо, пока еще темно...
Хлебнув вина, он сел за фортепьяно
И обратился в пустоту немного пьяно:
<Сальери, тихо:>
Мой друг...
Нет зависти в моей душе...
Уже...


Hoaxer





Суббота, 19 декабря 1998

Выпуск 9


Стою, значица, ловлю такси. Безуспешно. И вроде один я был, и без лыж для
прыжков с трамплина в комплекте с парашютом, и без рюкзака, наполненного
доверху жадно кусающей жизнь за последние минуты рыбой, и одетый не в
пижаму, и, что удивительно, обутый, и даже не в ласты, но никто не
останавливался просто поинтересоваться, чего этот маньяк рукой движения
циклические производит. Махал я правильно, с амплитудой, а не так, как
некоторые - будто штанину отряхивают, нет, я делал резкие махи от груди в
сторону предполагаемого противника, тьфу, ожидаемого наездника, и в
конечной фазе движения мягко и быстро шевелил пальцами - получалось, не
поверишь, красиво. Вот и догадайся, почему никто не остановился. Даже и
некому было, потому что на проезжую часть я не поперся - что мне там в
слякоти делать, а стоял на тротуаре в приличном отдалении от мостовой, ну
да, с запасом, чтобы не обрызгал кто ненароком - бегуны трусцой там всякие,
поливальные машины, случайные кавалеристы. От отчаяния начинаю вертеть
головой - и краем глаза улавливаю вспышку справа. Поборов желание упасть в
кювет ногами к источнику, приглядываюсь - и зеленый огонек разглядел, о,
думаю, не иначе - такси, ведь это им кто-то подал идею, что зеленый цвет
привлекает больше клиентов, чем скажем, ну, другой, хотя слышал я разные
мнения, и не только от дальтоников. Не спеша (была бы трость - так
помахивал бы) приближаюсь, рассматривая еще не опознанный объект -
действительно, такси, а в нем, как это ни странно, таксист, но занят он
каким-то необычным делом - облокотив огромные ручищи на баранку, держит в
них книгу. Я сперва подумал, что это атлас какой-нибудь, но он ее ТАК
разглядывал, что я понял - в книге картинок нет, да и шрифт мелкий. Читает
- это было заметно по судорожному шевелению губ, которыми таксист помогал
непонятным закорючкам складываться в слоги, и, что скрывать, даже в слова,
хотя до этого - ох, как далеко, - ведь слова-то не только односложные
бывают; слог прочитал - а еще два в уме. Преисполненный почтения к его
нелегкой работе - ведь было видно, как нелегко ему дается третья в жизни
после букваря и правил дорожного движения книга - я подошел и погасил в
себе желание постучать, нет, не себе по голове, я с пятидесяти лет не
дразнюсь, - в дверцу.
Открываю дверь и вежливо интересуюсь не поедет ли этот передвижной Дом
Культуры в нужном мне направлении. В ответ получаю, погоди, нет, они совсем
другие, рук не распускают - они ими водят, книжками по лицу тоже не бьют -
они в них глядят задумчиво, как в озера синие, а достать из под сидения
бейсбольную биту ему, разморенному чтением, видимо, просто лень, в общем,
повезло, мой это был день. А получаю я взгляд, исполненный презрения к этой
суете, окружающей меня облаком пара, к моему явному непониманию важности
процесса, к тому, что я, очевидно, не обратил внимания на то, что он не
шофер-дальнобойщик какой-нибудь, покупающий книжки исключительно в мягких
обложках, чтобы и обложки суметь использовать, нет, он сам выбирает и
книжки, и пассажиров, только дайте еще пару часиков - до нового абзаца
дочитать, ведь две страницы в день - его обычная норма.
"Закройте дверь", - говорит он мне голосом строгого библиотекаря. И то
верно - на улице зима, а древние фолианты про новые приключения Бешеного
так боятся сырости и сквозняков.
Странный народ - таксисты. Гордый.

Лентяй


Заиндевелая лермонтушка
Мышки несчастные, вечные странники!
Вставив в два глазика бусы жемчужные,
Мчитесь, слезливые, мчитесь, изгнанники,
С холода жуткого в стороны южные.
Взяв в свои лапки костылики-жердочки
С завистью тайною, с письмами мятымиї,
Что вы попрятали грустные мордочки?
Скоро вам кушать сухарики с мятою.
Вам не наскучили шторки воскресные?
Страсть понедельников, пятниц страдания?
Станете холодны, -тучки небесные,
Вас заберут в ледяное изгнание.

viveur


Я смотрю сквозь картину окошечка
На пейзаж голубого стекла.
Облака пролетают - два брошенных
И кому-то не нужных крыла.
Всех деревьев (особенно тополя)
Ветви шумные тянутся к ним...
А глаза режет луч - этот кто-то
Позабыл свой сияющий нимб.

KS 


Вдохновенье
Увы... - Но что в словах сегодня?
Ура! - Вы снова далеки.
Перенаписаны стихи,
Как перемыты кости сводне.
Подумай! - Нет уж. Погляди -
Я много думал (между нами),
Моими белыми стихами
Уже укрыто - пол-Земли!
И ты пришла? - Как видишь, да...
- А я не звал. Твоя дорога...
Ты, видно, думаешь - тревога,
Мои бесплодные года,
Надежды, глупые мечты
Тропинку эту проложили?
- Твои стихи всегда мне были...
- Да нет! Я просто жег листы.
Zoom


Из воспоминаний Колпакова.
А в театр я все таки пошел. Через московскую зиму пронес свою осеннюю душу
и очки на гордо вздернутом носу. Пронес через толпу страждущих безбилетных
сограждан, через пахнущее извечным праздником фойе, оставил лучшую часть
себя в гардеробе (итальянское кожаное пальто - подарок бывшей тещи), и
опустил все оставшееся в ветхое кресло истертого красного бархата. Шла
пьеса Петрушевской; как всегда: "о любви невероломной". Или о невозможности
таковой. Меня, впрочем, больше занимало пустующее кресло слева. Типичное
пижонство - не продать билет на спектакль и наслаждаться незанятостью ее
места. Самоунижение паче гордости. И стоит ли помнить о гордости
сорокалетнему мужчине, когда этакая пигалица двадцати шести лет от роду
раздраженно морщит так и не напудренный нос?
Она, только что разбившая свой старорежимный серебряный символ
подретушированной женской красоты. Она, отразившаяся за минуту до этого во
всех осколках своего утраченного зазеркалья. Привычно взойдя на подмостки
курилки и отмахнувшись от навязчивого суфлера, Алиса несла какую-то
отсебятину о своей нелюбви ко всему театральному. А я, автор, режиссер и
единственный зритель этой провалившейся постановки, я лишь уныло потел,
курил, растеряно стряхивая пепел на подоконник, и вымученно шутил. На все
обещания записаться в хор и впредь приглашать в театр не менее пяти
знакомых девушек одновременно мне было отвечено презрительным пожатием
плеч. Правое плечо при этом, как всегда, поднялось чуть выше чем левое, и
тот же излом повторили брови сердито встретившиеся над переносицей.
К обеду, однако, тучи разошлись. Я был прощен, отчасти обнадежен, и мои
ернические рассуждения о пользе нашей служебной деятельности были
восприняты благосклонно. Если бы еще не боль в животе, то легко было бы
вообще забыть о моем фиаско. Хорошо героям классической литературы, у
которых от любовных неудач сердце болело. "Любимая, твой светлый образ
мешает мне выделять желудочный сок." Весьма романтичної
Домой из театра добирался долго и неотчетливо. Промочил ноги, пришлось
принять на сон грядущий сто грамм "Столичной". Уже лежа перечитывал
последнее письмо жены. Как легко снять с носа очки - гораздо труднее
вытравить из души осеньї

Алиса



Моя душа
Когда я сплю, душа моя
Крадется по земле,
Катается по мусору,
Валяется в золе.
Моя душа не хочет петь,
Летя куда-то ввысь,
И в темноте полуночной
Ее гоняют: »Брысь!ј
Когда же просыпаюсь я
С улыбкой на устах,
Она (как и всегда) лежит
И спит, храпя, в кустах.
А я, сердясь, бужу ее:
»Эй ты! Иди ко мне!ј
И совесть чуть подвинется,
Пустив ее к себе...

Strange Girl





Вторник, 22 декабря 1998

Выпуск 10


1.
Ты. Неизбежна ты.
Так неизбежен вдох,
Если из-под под воды
Вынырнуть после трех
С некоторым минут.
Слабость до тошноты.
Секундомеры лгут,
Вдох, неизбежна ты.
До смерти прост закон
И до смешного строг:
Выдоха быстрый стон,
Судорогою вдох,
Жемчугом ярких брызг
Море бежит с лица.
Море -- и страсть, и риск.
Краткий триумф пловца.
2.
Трепет мембраны меж
"Буду" и "был" достиг
Слуха. Но в звуке брешь
Для неизбежности.
Жребия вброс -- врасплох --
И сожжены мосты.
И неминуем вдох.
И неизбежна ты.
3.
Правилам вопреки --
Слов ли по бедности? --
Все 32 строки,
Выданные на стих,
На многоточье брось,
Не уложиться в срок...
Вдох неизбежен сквозь
Стиснутый прикус строк.


Story Teller


Рождественская сказочка для большой такой девочки.
Ну, что же ты, бедная, бедная, глупая, глупая, хилая и неприспособленная
NN**, заболела под Рождество ветрянкой? А? Зачем же ты это сделала? Вот, уж
как это плохо, как это неприятно, как это обидно, когда все дети --
розовощекие, бодрые от первого зимнего морозца, похрустывая валеночками по
сверкающему искорками снежку, похрупывая моченым яблочком из бочки и
закинув подальше ранцы с учебниками, выбегают на улицу, чтобы поиграть в
снежки, жучка радостно лает и норовит повалить кого-нибудь в снег, ушаночка
слетела в сугроб, а впереди целых две недели Зимних Каникул, эх!
Отмучилась! Да нет же, нет, все только начинается: ребенок не удосужился
переболеть ветрянкой в настоящем детстве, и ее занесло ребенку в
искусственное. И ах, ах, бедный, бедный, невезучий-невезучий ребенок, у
которого все пятницы тринадцатые, а все хвостики -- отстриженные, как же
больно, как -- то жарко, то холодно, как страшно спать, и какие кошмарные
кошмары снятся человеку, когда он уже почти совсем большой, а подлая
гнусная ветрянка косит его дотоле молодые и гибкие члены, сидишь, как сыч,
вымазанный зеленкой -- хорошо еще, если зеленкой, а если тебя вообще чем-то
другим намажут? Розовенкой какой-нибудь? -- расписная, как чайная кружка,
как кружная чашка сидишь, лежишь, злая на весь свет (ну, почти),
беспомощная против этого убийственного поветрия, как младенец, кинутый на
растерзание алчным тиграм на Древнеримской арене, как юный олененок на
подламывающихся ножках (Боже, Боже, привидится же такое, мерзость-то
какая), как неоперившийся орленок, вывалившийся из чужого гнезда, первый
раз в своей розовой жизни увидевший Волка; как это несправедливо, когда на
улице, да нет же, даже тут, вот прямо за стеной, тебя ждут счастье, первая
любовь, верные друзья, мама с куриным бульоном и папа с новыми коньками,
мультфильм про "Простоквашино" по телевизору... а... а... вот...
Да, кстати, как здорово болеть. Что есть сладостнее настоящей температурной
болезни, когда от жара покрываешься ровным розовым (...вот еще только одно:
розовый -- это есть плохо) налетом, как поросенок, уже, правда,
вылупившийся, но и, с другой стороны, вполне угодивший в духовку, когда
имеешь все конституционные права поваляться дома, сознавая, что экзамены
сданы, а на работку можно вполне законно забить, зная, что температура
скоро уйдет туда, куда уходят все настоящие индейские воины, а карантин еще
надо-оолго задержится, и можно будет, ну, нет, конечно, не книжку почитать,
от этого надо отвыкать, но поиграть во что-нибудь... кого-нибудь
пострелять,.. покрошить.., а все осторожно ходят вокруг и робко предлагают
тебе чаю с лимоном и пастельной пастилой, сулят в недалеком будущем
неземные утехи ("только не сковыривай корочки!"), когда ты спишь, робко
шмыгают мимо одра твоих страданий на цыпочках, а цыпочки и пикнуть при этом
не смеют, а ты своим суровым, но дружелюбным поведением показываешь, с
каким римским стоицизмом и воистину благородной простотой ты терпишь адскую
боль и жестокое недомогание, как ты давно заслужила этот жалкий выморочный
отдых, который получила, только свалившись больной, а до того -- смиренно и
послушно несла свою недетскую ношу, и не жаловалась; но есть же предел
человеческим силам, и вот коварный недуг подкосил наконец ослабленный
перегрузками даже не тела, нет, а мозга, организм,.. и хотелось бы, чтобы
так было вечно... ну, хотя бы до следующего понедельника.
Женщина Куин, доктор-врач


Двигатель внутреннего сгорания
Я прохожу по мутным улицам упертого старанья.
Не замечаю ни печаль, ни нищих, ни усталость.
Кричу в себе, исполненный священного сгоранья.
В себе люблю истлевшим серым дном, - какая малость.

viveur 


"Из дневника Алисы:
17.12.98 Завтра вечером встречаюсь с Колпаковым на его территории...
Говорит, что в третью пятницу декабря каждого года у него случается приступ
жуткой меланхолии с суицидальными настроениями. Важно, чтобы в этот вечер
кто-нибудь в домашних тапках его отвлекал... Пятница... У меня к пятницам
вообще-то странное отношение... Помнится, в период моего временного
замужества я их вообще не отслеживала. Пятница ничем не отличалась ни от
понедельников, ни от четвергов... Были просто будни с вечерами-праздниками
и просто выходные - тягостное ожидание понедельника. В течение последнего
года пятницы стали значительно заметнее... Некоторые пятницы становились
концом света: уже утром я начинала испытывать страх перед предстоящими 48-ю
часами в компании с телевизором, часов до четырех я напряженно ждала
звонков со спасительными предложениями, а уже потом, отчаявшись, открывала
записную книжку сначала на особо потрепанных страницах, звонила,
отчаивалась еще больше, и начинала ее листать уже последовательно, в
алфавитном порядке...Уставала... От безысходности... да, и просто,
физически... Успокаивалась... И в итоге очень мило проводила выходные в
домашних хлопотах и... с телевизором... Были и пятницы-праздники... Но они
начинались, как правило, в четверг... С моего ожидания того, что было
запланировано моим компаньоном и акцептовано мною в... среду... Вообще-то,
очень важно планировать! У тебя появляются лишние часы насыщенной, пусть
просто фантазиями, жизни... а с другой стороны, остается возможность
подготовить себя на случай "ну не получается, дорогая ... обстоятельства
против нас"... Вот Колпаков никогда не планирует.. Тоже мне романтик...
"Нет ничего более приятного, чем состояние нечаянной радости!"... А вот и
нет, радость ДОЛЖНА планироваться! Я даже по выходным специально ставлю
будильник на полседьмого... Он дребезжит, я просыпаюсь... мучительно... и
тут на меня сваливается счастье... ну, когда я начинаю соображать, что
сегодня суббота ... Эх, Колпаков... Даже его просьба-приглашение про
завтрашнюю встречу... "Ты не говори сейчас о своем решении... Завтра, после
обеда сообщишь". Мазохист несчастный... А когда он успеет найти еще
кого-нибудь, кто грусть-тоску развеет?.. Хотя, понятно, конечно, такая
"оригинальная" форма приглашения должна вызвать у меня интерес... по его
мнению... Пожалуй, и по моему тоже... Что ж, заставлю его купить дорогой
коньяк, пару тапок... и почитаю что-нибудь из своего дневника..."

Колпаков


СОН.
Пустота. Боль. Голова раскалывается. Вспышка света и опять пустота.
Переплетение звуков и имен - Аин....
Братья.......Тин....Ос...Творцы...МЕТАКОР. Осознав последнее имя, я
вздрагиваю. Сам не знаю почему, но оно вызывает во мне слепой ужас. Тихая
гармоничная музыка успокаивает меня. Я вижу мужчину, который кланяется
своим (братьям?), и растворяется во мраке. Его братья молчат, но я
чувствую, что они возлагают на мужчину какие-то надежды. Головная боль все
сильнее и сильнее. Вот передо мной уже огромное раскидистое дерево. Оно
настолько велико, что, кажется, пронизывает ветвями всю вселенную. Вокруг
дерева застыли девять туманных, темно-зеленых сфер. Эта картина вселяет в
меня уверенность и чувство абсолютного покоя, хотя в ней, как мне
показалось, чего-то не хватало. Боль бьется во мне, как пойманный зверь,
старающийся вырваться, спастись и раздирающий сети, сковавшие его движения.
Вдруг наступает абсолютная темнота. Так длится минут десять, на протяжении
которых я словно падаю и вниз и вверх одновременно. Потом - свет, но не
такой как раньше - какой-то бледный, холодный. Это горит одна из сфер. Удар
грома, который каким-то образом повлек за собой вспышку молнии. Я вижу, что
все сферы пришли в движение. Пока они крутятся, дерево поворачивается
вместе с ними, как бы не нарушая сложившегося равновесия. Но в горящей
сфере я вижу, скорее ощущаю, враждебность, чуждость. Появившееся прежде
чувство, что чего-то не хватает, перерастает в чувство невосполнимой
потери. Боль из пульсирующей, превращается в тупую, давящую. Внезапно
сферы, одна за другой словно потухают, исчезают с моей картины. И вот
остается только две (одна - горящая, и другая - самая маленькая из всех)
сферы, и дерево. Оно уже не выглядит таким могучим, его листья увяли, а
ветви почернели. В мою душу входит страх - не такой, как перед первым
серьезным испытанием, не страх темноты, даже не страх смерти - а тупой,
всепоглощающий ужас. Теперь уже дерево и оставшаяся дружественная мне (не
знаю, почему, но я почему-то чувствую в ней какую-то теплую нежность,
доброту что ли) сфера кажутся здесь инородными телами. Я не могу
пошевелиться, даже боль отступает перед моим ужасом. Постепенно мой страх,
мой кошмар превращается в слово.... Имя....МЕТАКОР.
* * *
Я вскакиваю. Открываю глаза. Еще минут десять сижу, словно в оцепенении.
Потом я все же возвращаюсь к жизни, и понимаю - мне опять приснился кошмар.
Он снился мне уже не в первый раз, но те, что снились раньше, были словно
незавершенные, неясные, только этот, последний, был целиковым, хотя
единственное, что я понял - это то, что он был очень страшным. Голова
раскалывается. Иду на кухню. Никого нет, хорошо, что эти идиоты еще не
встали. Доедаю оставленный со вчерашнего вечера бутерброд. Жажда. Хочу
пить, а пить-то и нечего. Ладно, пойду в ванную, попью из крана. Сажусь на
край ванны и пытаюсь привести мысли в порядок. Головная боль, ночной
кошмар. У меня еще столько дел, а я только встал. И тут я вспомнил. От
внезапности я поскользнулся и упал в ванну, ударившись головой. Наверное, я
на какое-то время потерял сознание - мне казалось, что что-то тянет меня
вниз, и я ни как не мог встать. Потом я услышал женский крик. Последнее,
что я успел увидеть - нависший надо мной тапок...
* * *
- Что случилось, дорогая? - снисходительно-учтивым тоном спросил он. - Ты
кричала. - Да так, ничего, в ванне был таракан, а ты же знаешь, как я их
боюсь. Я его раздавила.

Самый Главный


Мне сказали: "Да, конечно, ты играешь - это классно.
Но послушай, где же мысли глубина сокрыта в тексте?
Ну а если откровенно, то и музыка ужасна -
Эти роки, эти блюзы, да и соло не на месте.
Где же песни про реформы, про предвыборные гонки,
Про высокие налоги и про НАТО, наконец?
Ведь правительству до фени, журналисты все - подонки,
Если дальше так и будет, нам, наверное, хана.
Долго так они орали, громко топая ногами
И плевалися в экстазе, и рубахи рвали в клочья,
А когда уже стемнело, все внезапно замолчали
И уставились на звезды, что сияли этой ночью.
Замолчали и цикады, в роще соловьи запели,
А за лесом старожилы пили водку на пароме...
Приутихли оппоненты, молча у костра сидели,
И никто из них не вспомнил об инфляции огромной.
Самый Главный


Ну, не отравят. Значит - буду жить.
Рассказ - по ссылке.
Hoaxer





Четверг, 24 декабря 1998

Выпуск 11


мы падаем в снег
в холод
по-зимнему ль свет
молод
и тел наших след
повод
подумать про вред
слова
ИИИИИИне слышу пока
ИИИИИИмира
ИИИИИИа кожа - тонка
ИИИИИИмилый
ИИИИИИни даже слегка
ИИИИИИмимо
ИИИИИИвезде где рука -
ИИИИИИмина
слова подберем
позже
в сознанье придем
тоже
касаясь плечом
кожей
не снится ли днем,
Б-же?
в конце ли пути
слово
я до десяти
словно
считаю, прости,
сломлен
в сознанье придти
сложно
МИМ <>


Весело с Машенькой
Строили башенку,
Золотом крашены
Крыша да дверь...
Кончилось страшненько.
Где же ты, Машенька?
С кем-то ты башенки
Строишь теперь?
Дымок


Из воспоминаний Колпакова.
Современная девушка к малоперспективным ухажерам относится, как мощная
сверхдержава к отсталой стране-соседке: аннексировать недолго, но ведь
потом кормить придется, воспитывать, к культуре приобщать. Чего ради,
спрашивается?
Отвратительней всего, что, проводив ее домой, я вернулся в свою отдельную
со всеми удобствами однокомнатную и не напился, не повесился на
трехрожковой югославской, от старых времен люстре, а спокойненько
переобулся и пошел мыть посуду. Горячей воды почему-то не было. Прогнили
трубы в Эльсинорском ЖЭКе. Или как он там теперь?
Ну хорошо, и на что же она рассчитывала? Значительно и скорбно вздыхающий
сослуживец приглашает ее к себе на пятничный чай - отвлекать его, дескать,
от созерцания самоубийственно бездонных глубин его души. С шутовскими
церемониями преподносит ей домашние тапки покинувшей его супруги (как
приятно иногда ощутить себя мелочно-мстительным!) и все
говорит-гворит-гврит-гвртї... О снегах, дождях, вождях, груздях, коробАх,
Карабах...ї В комнате, кстати, чисто (подметал, небось, страдалец, пыль
вытирал перед приходом гостьи дорогой) даже скатерть на столе выглажена
(хоть и не вполне удачно). И налил гостье и себе коньячку с лимоном, и
растекся мыслью по древу, и еще раз налил, и осудил за чаем Бонапарта за
бонапартизм (а Пелевина - за наплевизм), внезапно очнулся, осоловело
оглядел свои вдруг незнакомые холостяцкие хоромы и вздрогнул, наткнувшись с
размаху на взгляд насмешливый и ожидающий. А, вздрогнув, подобрался весь и
ринулся побыстрей прильнуть, почувствовать вкус французской помады на губах
и через секунду услышать, как гулко и неровно бьется там - под темно-серым
мохером чуть ниже гранатовой брошки. Черт его знает, как бы оно случилось,
если б действительно напрямик ринулся бы. Но скатерть, чай, остатки
шоколадного торта и домашние тапки со стоптанным задникомї.. В общем -
предпринял обходной маневр вокруг стола, и, когда дошел-таки до заветной
цели...
їїїїїїїїїїїїїїїї
Непонятно только, что ее возмутило: мои наглые притязания или отсутствие
настойчивости?
Алиса


Фигурчатые стихи
По жизни строчек
Хвостики вниз... по Дейлу
Заниженное мнение
Странное удивление
Странственной жизни моей
На тысячи глаз
один взгляд...
Многие говорили так
Среди тысячи дней
Поцелуй
Прикосновение лун
Двух....
Слишком много
Талька и воды!
Мысль яркая
Окрашивает труды
Иногда
А между строчек
Хороших и не очень
Только ты
И не надо клятв!
В мире заплеванных лифтов
И евро-напущенности
Слишком грустно ...
И слишком тесно
Нам сделать бы так,
чтоб враз
к небу глаза
взметнула вся улица
весь город и вся земля...
все это сказки...
Прекрасная сторона бытия
Ты и я
Очень любим сказки
Любезные читатели и критики, в этом стихотворении почти нет знаков
препинания. Их каждый волен расставить сам, по мере необходимости и
текучести настроения...
Виктория <>


Сего дня, ровно в два пополудни
У неба разом разошлись швы,
И хлопья липкого белого студня
Покрыли все плоскости Москвы.
Будто город решил побриться
И с пеной не расчитал чуть,
А будь Москва настоящей столицей,
У нее бы росла не щетина, а грудь.
Hoaxer


о преодолении геронтологических идиом
выйдя однажды на берег лазурного моря
вдруг я почувствовал что во мне снова сокрыта
тайна несчастья и страха и рыжего горя
вдруг - я воскликнул "так вот где старуха зарыта!"
только и этого мне показалось - в сравнении - мало
для ощущения подлинной сути воображения
темная сила во мне задыхаясь шептала
"старость - не радость, а средство передвижения!"
viveur


В нашей больнице не хватает лекарства,
Чтоб успокоить всех буйных больных,
Но все равно, дорогой мой, здравствуй,
Входи, как домой, и зови остальных.
Располагайтесь, берите журналы,
Брейте остротами щеки стен,
В которых карали, барали, карнали
За камень за пазухой и за кистень,
Который в кармане зажат кукишом.
Вы видели надпись - одежду оставь,
С душою подмышкой и нагишом
Всяк входит сюда, как в огонь береста.
Входил, входил...

Больной


Осторожно.
Экстремальная прозa viveur'a <>


Так полыхал твой взгляд, я сделал вид, что ослеплен и слепленный в комок
холодный, я растаял на морозе.
Искристый снег давя следы мои меня толкали прочь, подальше от тебя, я не
хотел сдаваться слишком рано.
Твоя любовь так тяжела, все потому, что ты - сплошное беспокойство, тебе не
скажешь - "что еще сказать?".
Слова приходят сами, и молчать нетрудно. Тяжело другое - все время помнить,
что на беду свою - бессмертен я.

Локи





Пятница, 25 декабря 1998

Выпуск 12


То ли дикий Oscar Wild, то ли Francois Villon,
Cтранник, раненый, живущий в удовольствие свое,
с воем, смехом меж провалов, поедающих поля,
Несся к краю, к раю мчался, и качались тополя,
Росшие линейным садом
На границе рая с адом,
За которыми кончалась наша грешная земля.
Локи


Он жил как гугенот
В страхе варфоломеевской ночи
Он боялся брать нот
Выше, чем брали прочие
Он стремился к огню,
Не предвидя возможность беды.
И сгорал на корню
Без воды, без воды, без воды.
Не хотел, но грешил,
Всем всегда и во всем потакая,
И птицы его души
Превратились уже в попугаев.
Так зачем о нем петь -
Он такой сделал выбор сам
И загнал себя в сеть,
Из которой не выбраться.
Наталия


Искать и найти.
 So on I wait my whole lifetime - For You,
 So on I wait my whole lifetime - For You,
 The more I search, the more my need - For you,
 The more I bless, the more I bleed - For you...
 "Metallica", 1996
...Я искал тебя всю свою жизнь, искал с детства, ты знаешь это, ты
понимаешь меня, правда, я искал тебя в круговороте школы, когда жизнь
похожа на серое покрывало, когда вокруг - стаи, и ты сам - лишь один из
стаи, а если ты не в стае, то ты проклят, на тебя охотятся все, ты никому
не нужен, один, ты ничего из себя не представляешь, одиночка, ату его,
ребята, кто не с нами, тот против нас, но даже в вечной драке за место под
солнцем я искал тебя, я спотыкался и падал, но продолжал тебя искать, я
знал, что есть ты, где-то, не знаю, где, но есть, та самая, единственная,
которая нужна мне, я искал тебя в институте, когда кружит волна - сессия за
сессией, а между ними пьянки и лекции, скучные и глупые, когда тоскливо на
душе, когда осень смотрит в заплаканные стекла аудитории, когда бубнит
монотонный голос лектора, я продолжал тебя искать, я знал, что найду, и
даже когда я в первый раз привел девчонку домой, когда впервые раздел ее и
увидел заветный треугольник, даже тогда я искал тебя, искал в той, первой,
искал в других, ошибался, но продолжал искать, в жарких поцелуях полупьяных
подруг на дискотеке, в судорожных объятиях случайных девчонок, когда все -
на один раз, я искал тебя в них, пытался разглядеть призрачные черты тебя,
той единственной и неповторимой, в калейдоскопе тел, грудей, ног, губ, я
искал тебя, искал методом проб и ошибок, о да, я часто ошибался, я принимал
за тебя совсем других, но ты же понимаешь, что это - не специально, мы же
все люди, мы все можем ошибаться, но я не бросал поиски, я искал тебя на
работе, среди пустой болтовни женщин рабочей группы, среди попутчиков в
автобусе, я жадно шарил глазами, где ты, где же ты, моя милая, ну где мне
найти тебя, поиск и днем и ночью, в полутьме дискотек и ночных улиц, когда
кружит голову от предчувствия удачи, когда кажется, вот-вот, вот она, и
хватаешься за соломинку, привет-привет, как дела, хочешь отдохнуть, а потом
вновь, все по новой, горячие поцелуи и судорожные объятия, круг за кругом,
кольцом, вся жизнь - кольцо, но я искал тебя, я шел против течения, я
расталкивал всех, я искал только тебя, какое мне дело до всех остальных,
лишь ты на свете, остальные просто фальшивые приманки, отвлекающая мишура,
ложные цели, но прости меня, что я отвлекался, я искал, искал везде, и на
работе, и дома, в транспорте и просто на улице, здравствуйте девушка, можно
с Вами познакомиться, и так далее, и вновь одно и то же, пляска тел и ни
грамма души, а внутри что-то рвется каждый раз, с каждой ошибкой, все
труднее и труднее искать тебя, все дальше и призрачнее цель, но я искал
тебя, искал, несмотря на все подначки и недоуменные взгляды, несмотря на
сакраментальное - ну ты даешь, старик, такая девочка, а ты, но что значат
все девочки всего мира, по сравнению с тобой, ведь им не нужна моя душа, им
нужно мое тело, мои деньги, они не ты, поэтому я искал только тебя, я знал,
что придет день, когда мне улыбнется удача, когда я найду тебя, когда я
увижу тебя, и ты простишь мои ошибки, простишь, что я не мог найти тебя так
долго, примешь меня таким, какой я есть, с изуродованной в поисках душой,
растопишь лед вокруг меня, что появился от обманов и разочарований,
согреешь меня своим теплом, и я наконец найду тебя, прижму к сердцу и
скажу: да, я нашел тебя, мы всегда будем вместе, я больше не отпущу тебя
никуда, ты нужна мне, ты - солнце и цель моей жизни, я искал тебя всю
жизнь, чем больше искал, тем больше ты становилась нужна мне, островок
радости и счастья посреди болота лжи и ненависти, среди мишуры мира, среди
подлости и обмана, среди фальшивых улыбок и блеска стекляшек, что выдается
за истинную любовь, но я-то знаю, что такое истинная любовь, я знаю, меня
не обманут слащавые улыбки и томные вздохи в темноте, я знаю, что ты -
где-то здесь, все силы бросаю на поиск тебя, кидаюсь из одной крайности в
другую, найти тебя, найти тебя - единственное, что держит меня здесь, все
остальное - мишура, друзья, работа, жизнь, что жизнь, без тебя, без твоего
взгляда, без твоей улыбки, без твоих рук, таких мягких и добрых, без твоего
тела, что ждет в темноте, без твоей души, что словно бабочка трепещет в
моих ладонях, что жизнь, когда нет тебя рядом, когда тоскливо и холодно
вокруг, когда не согревают случайные связи, и даже водка не помогает, давая
лишь минутное забвение, а вокруг холод и пустота, и внутри тоже, тебя нет
рядом - вот что страшно, что такое жизнь без тебя, они не знают, им никогда
не узнать - какая ты, как ты умеешь улыбаться в полутьме лунного света, как
ты умеешь снимать боль в душе одним прикосновением ладони к щеке, как ты
можешь любить, им никогда не утонуть в твоих прекрасных глазах, они все
лишены этой радости, поэтому я искал тебя, везде и всюду, и я нашел тебя, я
нашел тебя ярким летним днем, я бросил свою душу к твоим ногам, и ты не
вытерла об нее ноги, как это делали все остальные, ты бережно подняла ее,
завернула в свою любовь, ты согрела меня своим дыханием, ты растопила лед
вечной зимы в моем сердце, и я смог, наконец, отдохнуть в уютной гавани,
имя которой - Ты...
(c) FireCat, 1998 - жене своей посвящаю...
FireCat


Тихо, тихо за окном
Распугал все мысли гром...
Что-то глупое читаю:
Стих, поэма, проза. Таю...
Между делом свет луны
Мне опять щекочет нервы. Сны...
За окном шум листопада.
Дождь прибавил, так и надо.
		 Я рада.
Затерялось в прошлом лето.
Я грущу опять об этом. Где ты !!!?
Лед упал на дно бокала.
Я все пью, а мне все мало...
Давит все, что есть во мне
Ты прости меня, мой милый! Нет...
Развернуть бы время вспять.
И начать все снова. Но опять...

Hunter_PO<3418434>


Из дневника Алисы:
"19.12.98 Новый год скоро... Наташка что-то затевает со сбором
одноклассников. Сумасшедшая. Доверять священное действо "Выпивание первого
бокала шаманского, замешанного на пепле сожженной бумажки с Самым главным
желанием на следующий год" толпе уже давно потусторонних людей! Ведь
притащат своих родственников, напьются до краев сознания, начнут перебирать
фотографии... Особо трепетные пустят слезу, "мальчики" полезут обниматься,
признаются почти всем "девочкам" в любви с 5-го класса, начнут странным
образом пропадать пары... Эдакий бардак под елочкой... У Колпакова уже елка
наряжена. Такая маленькая, пластмассовая... на подоконнике... между
кактусом и стопкой старых газет. Хотя, быть может, с прошлого года стоит...
Странный Колпаков... или я? Все очень мило начиналось. Я изображала из себя
хозяйку - резала сыр и мыла пыльные фужеры... Он вился вокруг, создавая шум
пятничной кухни - болтал, смеялся, звенел посудой... За столом с почти
белой скатертью (наверняка из приданого владелицы зеленых тапочек, которые
он мне всучил) стало немного спокойнее... Легкий треп продолжился... Колени
моментально потеплели от коньяка... Стало очень уютно... И тут... мне
захотелось комплиментов и признаний... Все ж, как мне казалось, настоящей
темой собрания была все-таки я! Представила себя в трагической позе: "Ах,
не надо, Колпаков!" Потом подумала, что неприлично, так скоро начинать
казаться пьяной... Взяла себя в руки. Терпеливо слушала его уже нудный
треп... Ни слова не слышала... Закурила... Потом, как у меня обычно
случается при потере интереса к ситуации, начала болтать ногой под
столом... и, кажется, ... задела Колпакова ... И внезапно обнаружила очень
близко к своему носу небритые щеки, губы с маленькой крошкой шоколадного
торта и глаза ... глаза НЕМОГО... когда испуг: "поймет ли?"... Ненавижу
себя за это чувство! Ж-а-л-о-с-т-ь... Нерациональная материнская жалость,
всепонимающая... всепрощающая. С какой стати? ... Собиралась я лихорадочно:
запуталась в рукавах своего пальто, сломала ноготь, застегивая сапог, даже
не накрасила съеденные губы... Черт, все же у НЕГО, осталась моя гранатовая
брошка... Слабый замок, а чинить лениво. Не могла же она по дороге
отстегнуться... Ну конечно, у него! ... Сидит, наверняка, допивает коньяк,
мусолит мою брошку... и мучается: "Что я не так сделал?" Ах, Колпаков..."

Колпаков


"о преодолении геронтологических идиом
выйдя однажды на берег лазурного моря
вдруг я почувствовал что во мне снова сокрыта
тайна несчастья и страха и рыжего горя
вдруг - я воскликнул "так вот где старуха зарыта!"
viveur
о кинологической идиоматичности геронтологии
точно не помню когда -- точно помню что было
нас собралось где-то трое в смятении духа
взяли с собою примерно по литру на рыло
а на закуску -- я знал где зарыта старуха
дружба в вопросах закуски увы не порука
из-за закуски и вышла-то собственно драка
и на старуху как видно бывает проруха
там оказалась зарыта всего лишь собака

Story Teller


"Старость - не радость, а средство передвижения!"
 viveur
...
Выйдя на старый балкон после ночи, пропитанной запахом оподельдока,
Мрачно взираю на мир, над которым на две возвышаюсь сажени я;
Вижу забор, на котором под розовым кукишем криво приписано сбоку:
"Дуля - не пуля, а знак уважения!"
Альпака


Прости, Дымок, не обижайся!

...
Весело с Машенькой
Строили шашенки,
Чуть лишь родители
Выйдут за дверь...
Что же ты, Машенька,
Смотришь так страшненько,
Что, я папашенькой
Стану теперь?!
Альпака


Любовь.
- Почем поганки?
Я поднял глаза на голос, вернее грудь, которая издала эти глубинные,
потревожившие что-то в моем расстроенном организме, звуки. Грудь, нет, этот
оргАн принадлежал внушительных размеров даме возраста "еще", со стрижкой
"Каплан перед покушением на Вождя мирового пролетариата" и таким же
выражением лица.
- Н-н-недорого. А для Вас п-п-просто д-д-даром. П-п-пятнадцать к-к-кучка...
- П-п-пятнадцать... За эти деньги я тебе ботинки почищу!
Она вскинула левую руку с бумажным пакетом "Max Marа", поставила его на мой
трофейный ящик и приказала:
- Засыпай все и полтинник твой.
Я затянул песню о суровой доле грибника, о том как сложно продираться в
лесной чащобе в поисках таких редких для июня экземпляров, о том, как меня
не любят Красная книга и комары, сколько и, по чем пара, сапог истоптано...
- Закругляйся, трубадур. Больше все равно у меня нету... Тебе их, все одно,
сегодня уже не продать, а завтра они не товар...
Крупными пальцами с бордовыми облупленными ногтями она копалась в кошельке.
Голова была наклонена, образуя второй, более выразительный, чем первый,
подбородок.
- Ну складывай, складывай. Я тебе еще пятерку накину... Ты, вроде как, не
местный? Ваши со мной обычно не спорят.
- Ага. Я в-в-временно т-т-тут гастролирую.
- А-а-а.. Ну, молодец...
Она оценивающе скользнула взглядом по моей небритой физиономии и вложила
мне в руку деньги.
- Меня Люба зовут. Это тебе на будущее... Ладно, бывай!
Взяв пакет, она удивительно легко для ее габаритов развернулась на толстых
каблуках и исчезла в толпе. А я остался в вихре тополиного пуха, поднятом
ее яркой крепдешиновой юбкой, странного запаха полынных духов и с ощущением
потери чего-то очень привычного и необходимого... Люба...
Любовь...Любовь?... Любовь?!...Любовь. Любовь... Люба...

Буневич


Вперед.
Фрегаты раздули свои паруса,
И, так как уж полдень, то все чудеса
Отложены вдоль по временной оси,
Коль хочешь ответить, сначала спроси.
На острове диком колючки в песке
Пожалуй, заполнят все небо в тоске,
И хоть будет мало, беги, не беги,
Все в море холодном потонут шаги.
Сколочены звонко металл и доска,
Вода для фарватера стала узка,
От соли замерзли в гортани слова,
Дописана ветром вторая глава.
Свивайте сосновые мачты в клубок,
Смешайте штурвалы в единый комок,
Я здесь и Матфей, и, наверно, Лука,
Станцуй со стихией на водах, рука.
Stan





Вторник, 29 декабря 1998 00:22:08

Выпуск 13



Не знала я, что будет так,
Уже стерпев утраты жженье,
Что это только был затакт,
А дальше - головокруженье,
Что это - взрыв, а не закат,
Что после - дерганым стаккато
Аккорды быстрые токкат,
Как электрические скаты,
Пронзали судорогой нас,
Небесным истончали током,
Ломали, как хрустящий наст,
Кусками складывали в строки,
И рвали строки на слова,
И рассыпали их на звуки,
А мне хотелось целовать
Нас сокрушающие руки
Над черно-белым полотном
Раскрытого до дна рояля..
И это тоже было сном -
А яви мы с тобой не знали.
Ежинька


Ветер неразборчиво ревет
В рупор.
И минут тускнеющие рвет
Трупы.
Мира короли - рабы воды
Злобной.
Рыбам будет досыта еды
Сдобной.
Тайны неразрезанных страниц
Тонут.
Тащит лепестки увядших лиц
В омут.
Локи


ОНА
Сильный ветер распахнул окно, и в комнату ворвались черные тени. Но никого
не было, все ушли, кто-то пить чай, кто-то спать. С трудом протиснувшись
под запертой на щеколду дверью, она заполнила пустой коридор. На кухне звон
разбитой посуды и гортанный смех заливал желтый электросвет. Толстое стекло
удерживало внутри сигаретный дым такой плотности, что она не смогла войти.
Метнувшись в маленькую спальню, она обнаружила спертый воздух и смятую
кровать. Внезапно открывшийся глаз телевизора нервными вспышками стал
разгонять темноту. Она никого не коснулась. Сильный ветер унес прочь черные
тени и закрыл окно. Из кухни донесся нестройный ряд голосов. Начиналась
песня. За окном занимался рассвет.
(С) Вадим Тарасов, 1998 г.
Маска 


Никого ни о чем не молю
И ни в чем никому не каюсь
От стоящего в этом строю -
Отрекаюсь
Да вот выдержу ли - сквозь строй?
В ноги я не упасть стараюсь...
От всего, что было со мной -
Отрекаюсь.
И научат меня всему
Кол осиновый и свечение
Сквозь ненужное никому -
Отречение.
Zoom


Солнце яркое, море темное,
Зелень леса, синь гор.
Нас, молодых, помню я,
Обманутых в 65-м. И до сих пор.
Оттуда - и в вечность на Кодаке,
Оттуда - и навсегда,
Не блеклая периодика, -
Веселье и красота.
Локи


А почему бы и нет? Кто сказал, что всем можно, а нам тут нельзя?
А вот, кстати, и Oscar Wilde во всех своих орфографических неожиданностях.
Да и, как выясняется, давненько мы все не брали в руки шашек. А тут еще
общественное мнение не оставляет сомнений в том, что тема назрела, и надо
не дать ей переспеть и упасть на сырую землю. А посему с ностальгической
дрожью в голосе предлагается цвету салонной прослойки между рабочим классом
и крестьянством развлечься переводами. Нет, не денежными (хотя для желающих
развлечься этим самым человеколюбивым жанром с большой радостью будет
оставлен номер счета в банке), и даже не через майдан, а просто переводами
с вражеского на наш. Так уж повелось, что после неудачной попытки отстроить
Вавилонскую башню появилась благородная профессия переводчиков, поначалу
они просто выполняли функции интерфейса между строителями вавилонских башен
разных версий и релизов, потом тем строить надоело, они начали в свободное
от занятий вольным каменщичеством время писать стишки, а эти, не заметив
перемен, продолжали переводить.. Да, так вот, с вольными каменщиками тут у
нас уже все в порядке, теперь предлагается освоить смежную профессию... Что
вы говорите? Покороче? Еще покороче? Вот так? Нормально? Так и оставим.
Значит так, на счет раз:
КОНКУРС ПЕРЕВОДОВ имени Вольных Вавилонских Каменщиков
Oscar Wilde (задумчиво). Oscar Wilde, Oscar Wilde... Где-то вот
прям щас это имя уже произносили... Ну не важно.
Symphony in Yellow
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.
***
In the forest
Out of the mid-wood's twilight
Into the meadow's dawn,
Ivory limbed and brown eyed,
Flashes my Faun!
He skips through the copses singing,
And his shadow dances along,
And I know not which I should follow,
Shadow or song.
O Hunter, snare me his shadow!
O Nightingale, catch me his strain!
Else moonstruck with music and madness
I track him in vain!
***
To my wife
I can write no stately poem
As a prelude to my lay;
From a poet to a poem
I would dare to say.
For if of these fallen petals
One to you seem fair,
Love will waft it till it settles
On your hair.
And when wind and winter harden
All the loveless land,
It will whisper of the garden,
You will understand.
***
Да, все три стихотворения классические и многократно переведены, что и
интересно. Классические переводы можно использовать в качестве
подстрочника. "Желтое" стихотворение часто относили к "классическому"
импрессионизму. Temple в нем -- это район в Лондоне, в том квартале
находится замок/храм тамплиеров, но все возможные аберрации допускаются.
Если кому покажется мало, то в качестве дополнительного отягощения:
Edgar Poe
I heed not that my earthly lot
Hath -- little of Earth in it --
That years of love have been forgot
In the hatred of a minute: --
I mourn not that the desolate
Are happier, sweet, than I,
But that you sorrow for my fate
Who am a passer by.
А, вообще-то, можно и не ограничиваться приведенными и неоднократно
переведенными гениями. Пожалуйста - любой поэтический текст на иноземном
языке, lingua barbara - подстрочник (для лингвы, отличной от английской) -
ваш шедевр.
И не забудьте - в ТЕНЕТАх имеет место быть и номинация переводов. Итак, ad
opus. Удачи!

Story Teller и Ежинька





Среда, 30 декабря 1998 17:28:24

Выпуск 14


ИЗ СБОРНИКА "И ТАК ДАЛЕЕ"
За окнами февраль иной
Шумит метелью виновато,
Не предвещая стылый зной
Чужих тропических пассатов.
Забъется снег в дверной проем,
Дорожкой ляжет к изголовью,
Мне этот чистый снег знаком
по лыжным тропкам Подмосковья.
По узнаваемым шагам
сугробных скрипов переклички,
по перепуганым гудкам
ночной последней электрички.
За окнами метель - волчок
 узоры лепит снежной ватой,
Жизнь наша, впрочем, лишь щелчок
Затвора фотоаппарата.
И фотографией в альбом
 уютно ляжет месяц новый,
А мыї а мы с тобой живем
 былой метелью подмосковной.
Февраль 1994
Даллас, Техас



Alwxander Apple 


Shakespeare. Sonnet CXIX
What potions have I drunk of Siren tears
Distilled from limbecks foul as hell within,
Applying fears to hopes and hopes to fears
Still loosing when I saw myself to win!
What wretched errors hath my heart committed
Whilst it hath thought itself so blessed never!
How have my eyes out of their spheres been fitted
In the distraction of this madding fever!
O, benefits of ill! Now I find true
That better is by evil still made better;
And ruined love when it is built anew
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
 So, I return rebuked to my content,
 And gain by ill thrice more than I have spent.
Сирена злая, над судьбой глумясь
Мне поднесла отравленный бокал.
Боялся верить, веровал страшась,
К победе близок был, но проиграл!
О, что за тяжкий грех я совершил
В тот миг, когда так сердцу было сладко?
Кто тот злодей, что глаз меня лишил
В смятеньи сумасшедшей лихорадки?
О, мой недуг! Тебя благодарю!
Добру злодейство навредить не в силах!
Любви погасшей новую зарю
Ты даришь, снова страсть пылает в жилах!
 Что ж, могут упрекнуть меня друзья -
 Мне принесла любовь болезнь моя.

Dina 


Стори!
ВДОХ:
Symphony in Yellow
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.


ВЫДОХ:
Желтая симфония
По стеблю моста омнибус
Лимонной бабочкой ползет
Как мошек, улица несет
Прохожих беспокойный груз.
Вот баржи облепили верфь,
Набиты сеном золотым;
И желтым шелком, точно дым,
Тумана над причалом шлейф.
А листья желтые кружат
От вязов Темпла, как костер,
В моих ногах река растет,
Прутом нефритовым дрожа.
P.S. Кстати, любопытненько было бы какой-нибудь канонический перевод
почитать.
Hoaxer


Есть работа. Затащить стиральную машину по узкой лестнице на 5 этаж.
Перевести хорошее стихотворение неизвестного автора. Работа полезна.
В стиральной машине можно стирать белье. По переводу люди, языком не
владеющие, если и не узнают кого-то нового, так хоть ... Хоть так.
Хотя так полезно язык чужой освоить и самому друзей искать.
Есть спорт. Один поднял полированную железку в 211.500 кг, другой - в
211.600. Кроме того второй был и сам легче на полкило. Но, увы, попался на
допинге - вчера, без всякого удовольствия, ел манную кашу.
Один перевел decline как упадок, второму бедняге осталось только падение,
третий, сопя, выбирает между спадом и убылью. Опоздавшие к раздаче роются в
хламе: понижение? ухудшение? истощение? Соревнования по спортивному
переводу. В ластах. Впрочем, и это не совсем правда.
Вспомним Сологуба.
Есть речь. Очевидное преимущество речи в том, что она к речи не сводима и
речью не описывается. Прочитал чужой текст - напиши свой.
Как прежние. Поднимем Пушкина со дна и положим опять на корабль
современности. В рамках ДвзаВозТр объявляется смотр текстов "Из..."
Итак, из Уайльда.
Автобуса желтое тело
с натугой всползает на мост
прохожих желтеющих тени
несутся попарно и врозь
И солнце, стоящее низко,
простреливает насквозь
весь город Лучи его - ось
кружения выжженных листьев
И некто, не старый на вид
но старый для осени новой
на новой скамейке садовой
как прежде сутулясь сидит
И чувствует он у плеча
в пальто своем старом и желтом
пришла и уселась тихонько
но - оборотиться нельзя
(1978)



10111101


Мне нужен только листик мяты,
немного масла и вина, -
чтоб обозначить в прошлом даты,
события и имена,
из ничего - осколок счастья
на серой скатерти судьбы,
да разделить твое ненастье,
день, осушающий мольбы;
И капельку нежданной ласки,
и синий бархат тишины,
чтоб, завернув в него все сказки,
швырнуть с осенней вышины;
Два спелых зернышка граната,
фальшивый шелк, тяжелый дым,
и в уши - рваную кантату,
и в душу - хохотом пустым
забросить золото презренья
и ожидание вины.
И ложь вечернего прозренья
похитит ропот новизны.

Я стану ждать чужие слезы.
Без них на языке горчит.
--я что-то влил себе сверх дозы.
Кого-то это огорчит?
Я разглядел, как шевелилось
у основания ресниц.
Застал врасплох - остановилось,
- Исчезло в мешанине лиц.

viveur


Психбольной
Я просто не думал в бездушности ада
И потной рукою скользя по стеклу
Смотрел как за этой прозрачной преградой
Архангел в халате брал в руки метлу
Потом забывался под крики соседей
Ждал тихо врача, чтобы плюнуть в него
Иль в мыслях играл в пару белых медведей
И просто рычал, даже ни на кого
Когда было скучно - любил санитарку
За нею следил, затолкавшись за дверь
Сжимая в руке свою мягкую палку
Сжимал до безумства. Но только теперь
Решился сказать, может скоро и выйду
И сам стану дворником, чтобы другой
Свою до кишок затаивши обиду
Подумал о том, что я тоже святой.
Гена 


Я скала. Мне уже пять тысяч лет, но я не собираюсь умирать, потому что я
еще кому-то нужна. У меня побаливает в задней части восточного склона, у
меня постоянно отрывают куски плоти эти надоедливые волны, что колотят мою
грудь с утра до вечера. Зачем им моя плоть? Они все равно роняют ее, не в
состоянии унести далеко в океан, и она падает на дно недалеко от меня. Но я
еще нужна. Я нужна этим птицам, что каждый год прилетают ко мне и
устраивают свои гнезда, а затем высиживают яйца и воспитывают птенцов. И
так же ежегодно они покидают меня, не сказав ни одного слова благодарности.
Я нужна этим деревьям и кустарникам, которые крепко-накрепко впиваются в
мое тело своими корнями и доставляют мне массу физических страданий. Что им
надо? Они ищут почву на моей каменной коже. И ведь находят, что оказывается
странным даже для меня.
Сейчас уже все не так. Все не так, как было раньше, когда я еще была
молода. Тогда солнце светило по-другому, тогда вода в океане и воздух
вокруг были намного чище. Тогда я была сильна, и об меня разбивались
корабли. Это было давно. Последний корабль разбился в этом заливе пятьсот
лет назад, впрочем, уже тогда мне это не доставило наслаждения, а,
напротив, стало жалко тех людей, которые, может быть, и выбрались бы на
сушу, цепляясь за мои крепкие каменные выступы, но волны не давали им
сделать это. Именно тогда я и поругалась с океаном, и он мстит мне и не
может простить моей наглой выходки. Что ж, ведь он сильнее меня, он даже
может полностью меня разрушить, ну и пусть. Все равно птицы найдут себе
другую скалу для высиживания потомства, а деревья, им тоже пора умирать,
тем более, что от них, как и от меня, нет пользы никому.

Wennie


Устало солнце клонится к закату,
Оно сегодня потрудилось славно:
Угрюмых туч тяжелую громаду
По небосклону целый день гоняло.
Уж то-то отдохнет на мягком ложе
Из облачков пушистых, розоватых,
Их ветер взбил, услужливый вельможа, -
На них опочивать так будет сладко!
Чтоб сну его ничто не помешало,
Тихонько в целом мире свет потушен,
И ничего другого не осталось,
Как ждать с терпеньем наступленья утра.
А чтобы слишком не было уныло,
И небо не казалось опустевшим,
Рой звездочек веселых пантомимой
О смысле мирозданья нас потешит.
А в третьей части, к тем, кто спать не хочет,
В сегодняшней программе с новой песней,
Звезда подмосток небосвода ночи,
Луна на сцену выйдет в полном блеске!
И пантомиму музыкой озвучит
Притихшему, внимающему миру
О вечности, любви и о разлуке...
И солнца ждать немного станет легче!

Spiritus





Пятница, 1 января 1999

Выпуск 15


Чудесная елочная игрушка....
....Странно, темно, где-то поют. Надо же было так упиться... Запах...
Пахнет елкой. Люблю запах елки... или пихты. Колется... видимо, закатило
меня под.. или закатили. Пол трясется, мешает. С новым годом, страна...

Karlsson 


Из воспоминаний Колпакова.
Союзмультфильмовский плюшевый медведь под пышно-хвойной веткой и
омерзительно малиновый елочный шарик. "С Новым 1989-м Годом!"
Поздравительные телевизионные слова празднично блестящего (лысиной и все
еще светлыми перспективами) пятнистого генсека. Шипит в бокалах
полусладкое, новое бархатное платье жены взывает к миру о неоцененной
женственности, и "Ой, смотри, я столько открыток купила - пять лишних
осталось."
Сколько всего нужного и полезного исчезло без следа в кутерьме развода,
размена и переезда, а вот пять уродливых открыток с плюшевым медведем
1988-го года рожденья уцелели. А раз уцелели, так пусть послужат делу мира
на Земле - не выбрасывать же. Надписываю их одну за другой, доклеиваю марок
и, как заправский шпион, бросаю в почтовые ящики в пяти разных районах
города. Вернувшись с работы, начинаю ежегодную квартирную уборку. Подметаю
в комнате, выбрасываю старые журналы, поливаю кактус (прощальный подарок
моей ироничной супруги). Заменяю перегоревшие лампочки, выбиваю мой
единственный ковер, мою полы на кухне и в коридоре. Золотое деревце с
гранатовыми плодами невинно выпадает из правого зеленого тапка.
Ну вот, повод для примирения найден. Остается только позвонить и, не выходя
из жалобно-романтического тона, обсудить условия следующей встречи в
верхах. Как холодно и официально держала себя Алиса всю последнюю неделю!
Мои попытки сделать вид, что ничего не произошло, мои потуги рассмешить ее
и даже робкое желание извиниться (за что?) - все это было начисто
проигнорировано. Но про брошку - ни слова. Какая дальновидностьї.
А ведь как просто было бы страстной скороговоркой выпалить все ожидаемые
Алисой в тот момент от меня благоглупости. И про
единственная-и-необыкновенная, и про одинок-и-истосковался-без-любви, и,
разумеется, про только-ты-можешь-вернуть-к-жизни. Даже почти искренне мог
бы, наверное, сыграть надоевшую роль интеллигентного немолодого
обольстителя. И кончилось бы все совсем иначе: спрятал бы, наконец, свой
звон в мягкое, в женское, уснул бы, обласканный за свою предсказуемость, и,
уж во всяком случае, отложил бы мытье коньячных рюмок на следующее утро.
Ладно, дорогой Колпаков, продержись еще немного. Через несколько дней
усилиями нашего доблестного почтового ведомства в твоей квартире со всех
концов города соберутся пятеро пуговицеглазых медведей и поздравят тебя с
наступающим Новым Годом. Заранее присоединяюсь.
Алиса


An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.

Cимфония в желтом
Автобус через мост ползет
Лимонной бабочкой; прохожий,
На насекомое похожий,
Вокруг безустанно снует.
А барки с сеном золотым
Прижались к темному причалу,
И желтой шелковою шалью
Туман над пристанью как дым.
Кружится листьев желтизна
Уж с вязов Темплских; под ногами
Зелено Темза отдыхает -
Нефрита жезл от волн до дна.
Наташка (Енотик) 


* * *
...Тут гоpький окуpок у двеpки цепной,
И "гоpка", и сальный огаpок...
Ловись, мое счастье, подвинься и пой -
Недаpом и воздух здесь паpок,
И липким поpоком настоянный чай
Уже не мягчит, как пpи кашле.
- Пpикажешь отчалить? - Хозяйку встpечай,
Глотай свои тихие капли...
Июнь до pесниц заколочен дождем,
Набух, словно белая ставня,-
И глохнет под аpкой лесной водоем,
Где pыба вопит, что устала.-
Мы сохнем как pыбы, нас душит метель
В испаpине беглого дома...
- Но это непpавда! - свистит коpостель.
- Нет, пpавда! - тpясется саpкома.
Но мы-то - живем, и целуем до дна,
Мы,- влажные комья на стуле...
Пусть нищие жилы тянул сатана,
Зато ими кpепко стянули.
Пускай посинел наших губ хоpовод,-
Но два языка не солгали:
Ведь пьяной фоpелью поломанный лед
Гоpит и на пьяном вокзале,
Где бpодит оpда, пустотою гоpда,
Отчаяньем соpным подбита.
... А это - pыдает у кpомки пpуда
Рванина-обида.

Сергей Касьянов 


Девушке в перчатках, звонящей по телефону. (К шлюхе)
Рукой в перчатке набирала номер.
И там, где даль, там плавала листва
В пруду, забытом Богом. Кроме
Двух лишних слов, встающих на места,
Казалось, занятых. Но раздвигались ноги
И все к тому, о чем я говорил,
О чем смеялись под кроватью боги,
Когда не я богиню совратил.
Хотя не то. Да я, но не богиню.
От скрытых пальцев зуммер эхом в ночь
Догнать давно залапанное имя,
Что было раньше, и к тому ж точь в точь.
И вновь ресницы - цвета стиля "осень".
Отмытый кафель с вмятинами ног.
Я был не тот, но только, между прочим,
Другой, конечно, тоже был не тот.
Суметь признаться и суметь ответить.
Я не о том, я выиграл. В следах
Упавших слов логично не заметить
Того, что, может, вызвало бы страх.
Но ты не та. Опять. Как бесконечность.
С красивых ног не стянутая лень.
Пошла ты к черту! Ты звонишь, и вечность
И это имя превращает в тень.
Гена


Хоть и блудница -
Все святая.
Да чем откреститься
Мне от рая?!
Счастье - горстями!
Эй, не много?
Мне - небесами -
Вкруг - дорога.
Стекла да сплетни...
Камни бросают.
Именем светлым -
Терплю, босая.
Zoom





Понедельник, 11 января 1999

Выпуск 16


А дня уход подобен был паденью...
И, словно перезревший апельсин,
Оранжевое солнце вниз летело.
И всем казалось - вот еще чуть-чуть -
И солнце рыхло шлепнется на землю,
И лопнет корка, и слепящий сок,
Как жгучий фейерверк, взовьется к небу!

Boris 


"Там, где воин сна не ищет смерти, он спит", - серая большая голова лося за
спиной Паскаля, висящая на стене его кабинета, чаще молчала, ничем не
напоминая о себе. Но иногда позволяла себе высказывания, ставящие меня в
тупик. Так как, почти всегда, когда это происходило, я и сам собирался
сказать то же самое. Но не успевал. И это всегда вызывало у меня досаду.
"Когда костюм состарится", - произнес Лось, выдержав, как всегда, паузу, -
"ты поймешь, как важно количество выкуренных тобой трубок". Костюм
пожелтеет и пропахнет дымом, сморщится от этого, не нравясь своему
носителю. Я так явно представил это. "Но есть же все-таки какой-то выход",
- я, игнорируя Лося, опять обращался к Паскалю. И ему ничего не оставалось,
как вступать в спор с лосиной головой, которую он уже лет триста ненавидел.
Он смотрел мне в глаза, но говорил с Лосем.

Федор давал мне иногда свою машину. Зимой приятно было забраться в холодное
нутро. Ледяной ветер переставал тогда сечь глаза мелкой снежной крупой.
Мокрое лицо приятно горело, отогреваясь. Через некоторое время урчащее
нутро прогревалось, и становилось тепло и уютно. Разноцветные огоньки на
приборной доске светили знакомым неярким светом. Одиночество Федора
становилось живым и ощутимым и даже навязчивым, когда я, ткнув пальцем
кассету в пасть магнитофона, очередной раз слышал приятные, но успевшие
надоесть до чертиков аккорды Дайер Стрэйтс. Федор мог иногда по полгода
слушать одну и ту же кассету в машине. Дайер Стрэйтс на морозе. Дайер
Стрэйтс у теплого летнего моря. Дайер Стрэйтс в тишине. Следующие полгода
это мог быть Цепеллин. Через пару лет - опять Дайер Стрэйтс. И так далее.
До победы. Там, где воин сна не спит, он слушает.

Я же искал, как всегда, радио Бога. Федор не знал этой частоты. Я ему не
говорил. Я никому не говорил. В радиоприемник машины Федора я впаял
узкополосной усилитель, усиливающий сигнал в определенном участке спектра,
и декодер, позволяющий воспринимать этот сигнал в нужном мне виде. В
принципе, я мог думать о том же самом, слушая Дайер Стрэйтс. Но тогда бы я
совсем по-другому относился к тому, что думаю. Обитель красоты звука
населена иными слугами, чем обитель красоты тишины. Именно сигнал тишины,
затмевающий и это урчание теплой машины, и этот постоянно тревожащий стук
недолгого сердца, помогал мне выследить нужные мне иллюзии. Красоту
несотворенного звука несла в себе тишина.
Красоту творимого восприятия нес в себе звук. Красоту несло в себе все, что
заставляло замирать в теплых, пронизывающих волнах света. Даже телесериалы,
иногда. Необходимо только было не реже раза в день, лучше всего - на ночь,
включать радио Бога.

Это Радио не запрещало ничего, и любой посвященный мог занимать эфир всем,
что считал нужным и важным. Такая политика руководства давала многим
посвященным возможность пороть в эфире разнообразную чушь. Я не понимал,
зачем это нужно руководству. Но раз так, значит, нужно. Я жадно слушал все
подряд, даже когда передавали результаты очередного тура высочайшей из
лотерей, в которой я никогда не принимал участия. Каждый делает ставку в
игре. Мужчины - на женщин. Женщины - на мужчин. Ставят иногда помногу. Но
редко - всю жизнь. Год-два - это можно легко. Лет пять - десять? Это можно,
но уже с трудом. Всю жизнь? Извините, с кем мы так договаривались? С
господом Богом? Передайте ему, что мы все искупим, только немного позже.
Бай.

Чему только не удивишься в засоренном эфире. Нередки и такие сообщения. Они
заставляют глушить двигатель посреди стремительной реки и нестись вниз,
чертыхаясь и чистя фильтр от набившейся в него грязи.

Если же Федор забывал вдруг в машине сотовый телефон - мне тоже выпадала
возможность попачкать эфир. Он и не догадывался, как удачно я модифицировал
его трубку. Я не стыжусь говорить то, что мне кажется правдой на данный
момент, но, по прошествии всего лишь нескольких минут, эта правда может
показаться мне именно тем, чем пачкают эфир. Последний раз, например, я
вылезал из своей скорлупы, чтобы сказать пару слов в защиту Майка Тайсона,
который откусил всего кусочек уха в чем не повинному Эвандеру Холлифилду. Я
утверждал тогда, что действительным творцом этого события был Бастер
Дуглас. Несколько лет назад этот Бастер выбил из тела Майка его дух серией
мощнейших ударов в голову. Последний удар крюком слева сделал свое дело.
Прекрасно вылепленное и ужасно сильное тяжелое тело непобедимого Майка,
вокруг которого не могли не роиться претенденты, рухнуло, как подкошенное,
прямо под канаты ринга. Красавец Бастер стал чемпионом. Но на него никто не
обратил внимания. Все с нездоровым интересом наблюдали, как это поражение
отразится на Тайсоне. И восторженно замирали, когда очередной, бросающий в
дрожь, поступок Чемпиона становился доступен суду общественности. И мало
кто, по-моему, связывал это с тем, что Тайсон уже не был Тайсоном. В тот
момент, когда его тело лежало под канатами ринга после ударов Бастера
Дугласа, над ним происходил чемпионат среди духов. Они отрабатывали свои
раунды за неуловимые доли секунды. Так что за одну секунду прошел весь
чемпионат. Я умолчал тогда о том, кто стал победителем. Иначе он непременно
бы нашел и убил меня. Тело Майка это позволяло. Посмотрите ему в глаза -
это непроницаемые глаза зверя. И мы его любим, как любим животных - многое
им позволяя за решеткой. Когда Майк натаскивал своего зверя - с детства,
он, сам того не понимая, готовил свое тело для самого сильного, а значит и
самого злобного духа. Он думал, как и многие, что кулак добра может быть не
менее силен. Но эта общепринятая ошибка засоряет эфир еще со времен
Торквемады. И, наряду со сказкой о правой и левой щеке, дает право на
существование иной морали: поднял на ближнего левую руку, подними и правую.
Попал слева - добей справа. И наоборот. Да, я хотел выступить в защиту
Тайсона, как очередной жертвы культивируемой среди нас морали, но, как
всегда, съехал на собственные ощущения и начал рассказывать о том
механизме, который позволял мне судить о телах и духах.

Но я редко вылезал с высказываниями, предпочитая слушать и размышлять.
Бывало о чем поразмышлять. Например, следующая, несущаяся куда-то фраза:
"Добро - это то, что все приемлет. Зло - это то, что все не приемлет".
Можно сказать и наоборот. Ничего от этого не изменится. Только все будет
наоборот. Здесь ключевым является слово "все". Я всегда цепляюсь к словам,
подчеркивая их абсурдность и множественность. С одной стороны, они -
инструменты, изобретенные людьми для своей пользы. С другой стороны, слова
- самодостаточные сущности, способные изменять даже саму эту пользу,
поскольку она, как и все остальное человеческое, не может вне слов
существовать.

Сказав слово, мы обозначаем предел, очерченный всеми его определениями.
Слова Добро и Зло, имеющие бесконечное множество определений, по идее,
предела иметь не должны. Так же как слова Все и Ничто. Встает вопрос о
бесполезности их использования. Вновь и вновь рыцари этики ломают копья на
турнирах. Но польза - прекрасная дама их сердца - все так же холодна и
печальна. Изредка, разве что, она улыбнется и махнет платочком кому-то
слишком уж горячему, зная, что долго он не проживет. Но большинство этих
мрачных мужчин готово бескорыстно умереть ради нее нищими и безвестными.

И все-таки польза есть. Она заключена в самом звучании этих беспредельных
слов. Говоря Добро мы определяем и Зло. И границы между ними размыты. Но
каждая из противоположных сторон крепит внешние границы пространств,
заключенных между ними. Слуги Добра, приемля все, могут дойти до границы
Зла, и там им может понравиться. Слуги Зла, не приемля все, могут
уничтожать его до самых границ Добра, сделав тем самым доброе дело, если
оно приемлемо. Но выйти за границы друг друга ни те, ни другие не смогут.
Здесь их предел. В самом звучании. Говоря, мы творим, и творим что-то
определенно конкретное. И - дай нам Бог. Это его эфир. Его звучание. Оно не
слышимо ухом. Но чем его еще назвать? Приставки Инфра и Ультра бессильны.
Может быть только Благо... Благозвучие. Подойдет, о госпожа?

Я готовился к турнирам в основном перед зеркалом. Я не любил ринг. Но иначе
не проживешь. Приходилось убеждать свою госпожу. Бой с тенью может
показаться самым легким. Но именно он дает возможность смотреть противнику
прямо в глаза. Мысли князя Кропоткина видятся совсем по-другому, когда
лежишь на сером твердом шершавом асфальте, истекая кровью. Иначе, чем с
ринга мирового чемпионата, иначе чем из кресла у экрана или табуретки у
репродуктора. Особенно, если над тобой стоят при этом человек шесть
чеченцев, один из них - рыжий, а в руке у него нож. Если ты отвел взгляд -
ты изрезан. Вот и впускаешь в себя самого сильного из духов, постоянно
бьющихся над тобой в такие секунды. Ты еще не пришел в себя. Там, в тебе,
еще пусто и пахнет трупом. И ты, тупой и медленный, еле ворочаешь языком,
пытаясь вытолкнуть застрявший где-то в глубине сгусток крови. А он уже
вошел и управляет светом твоих глаз. И этот свет спасает тебя. Они зовут
себя волками, но они не волки. Они такие же как и ты, только наоборот.
И.Твидов 


ЖИЗНЬ
ЛЕТИТ, КАК ШОССЕ
 ОТ ЛЮБВИ
ДО ЛЮБВИ.
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В РОСЕ,
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В КРОВИ.
 ТАЮТ УГЛИ В ЗОЛЕ
 КАК ОГАРОК СВЕЧИ.
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В ЗАРЕ,
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В НОЧИ.
Я КИДАЮСЬ К МЕЧТЕ,
 А ДОГНАТЬ НЕ МОГУ.
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В ДОЖДЕ,
ПОЛПЛАНЕТЫ -
В СНЕГУ.
 Я ЗА ОТБЛЕСК В ОКНЕ
БЛАГОДАРЕН СУДЬБЕ.
ПОЛПЛАНЕТЫ -
ВО МНЕ,
ОСТАЛЬНОЕ
В ТЕБЕ...


Lolita 


* * * * *
В глубине кабака
На стуле с поломанной спинкой
В беспристрастьи немом
Словно сил больше нет говорить
Он сбивает щелчком с рукава
Незаметную в общем пылинку
И пытается петь то что в обществе принято пить
Он такой как всегда -
Беспокойный и чем-то встревоженный
Как портрет на стене
Оживший движением глаз
Он играет для вас
Своим жестом и спущенной кожей
Он сегодня готов принять смерть и молиться за Васї
Но молчит тишина
В липком дыме не движутся звуки
В беспокойстве горит
Позабытая кем-то свеча
И не важно кто пел
И не важно чьи то были руки
Что коснулись его уходящего в сумрак плеча
Тихим рокотом струн
Тихим звоном пустого бокала
Тишиной оскорбив
Тишиной озарив небосвод
Непристойная капля
С губ на землю упала
И в тиши раскололся беспечности бешеной плод
Под ненужный концерт
Под никчемные рукоплескания
В синеву облаков
До солнца, до теплых времен
Недопетую песню
Воткнет в темноту на прощание
И повяжет кашне и взойдет на небесный перронї
Смерть героя - укор
Тем кто выглядит зрителем
Люди в черном проворно
Со сцены уносят тела
Но недопитый портвейн
Не рассказанное событие
Гулким эхом отторгнут свой покой от стекла.
Антик 


Оscar Wilde
Symphony in Yellow
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.

Желтым-желто
Пресмыкается карета к мосту,
Как желтaя бабочкa к кочке,
А здесь и там, прохожих точки
Клубятся роем мошек на ветру.
Большие баржи с желтым сеном
Уткнулись тихо в тень причала,
И шелковисто-желтый шарф тумана,
Шатался по набережной гуртом.
Листья желтые стали исчезать
И по ветру порхать, расставаясь с вязами Темпла,
А у ног моих лежит зеленая удочка---Темза,
Как жезл, обреченный вечно сиять.

Enigma


Вы, конечно, будете смеяться, но я вот тут обнаружил, что некоторое время
назад как раз упражнялся в переводе вывешенного у вас ст-ия Эдгара По.
Edgar Poe
I heed not that my earthly lot
Hath -- little of Earth in it --
That years of love have been forgot
In the hatred of a minute: --
I mourn not that the desolate
Are happier, sweet, than I,
But that you sorrow for my fate
Who am a passer by.
К ***
Стерплю, что жил я меж людьми,
Людского счастья не зная,
И что сгубила годы любви
Минута гнева шальная,
И что веселее любой изгой
Меня, - но нестерпимо:
Ты плачешь над моей судьбой,
А я - шагаю мимо.
		/предыдущий вариант/
Пускай в моей судьбе земной
Земных утех так мало,
И пусть минуты довольно одной,
Чтоб любви многолетней не стало,
Не то беда, что смертник в тюрьме
Меня счастливей, а то,
Что ты вот плачешь обо мне,
А я тебе никто.

Дмитрий Кузьмин


Ну ладно, я тоже переводчиком работала - давно правда. Мне это вот больше
нравится, чем желтое:
To my wife
I can write no stately poem
As a prelude to my lay;
From a poet to a poem
I would dare to say.
Как трудно дельно написать,
когда пора идти в кровать.
Ну - не приходит тема...
Да ты сама - поэма
For if of these fallen petals
One to you seem fair,
Love will waft it till it settles
On your hair.
Пух одуванчика кружится,
Он тоже одинок -
На волосы твои ложится,
А я - у ног.
And when wind and winter harden
All the loveless land,
It will whisper of the garden,
You will understand.
Когда зима закроет двери
для чувств, для снов,
Шептать он будет про потери
и про любов...

Оля 


Тебе молчания и стен довольно.
Сгорают в пепельнице мысли о себе.
Я рядом. Жду, что сделаешь мне больно,
без спроса наследишь в моей судьбе.
Мне страшно только оттого, что дышишь
прерывисто. В лес ночью тянешь пустоту.
И после долго ничего не слышишь,
Разглядывая на плече тату.
На линии судьбы вновь нарисуешь
иголкой участь, выжимая злую тишь.
И ты меня не знаешь, но смакуешь.
А разделяет нас полжизни лишь.
viveur


опять тебе :-)
...и мне он нужен,
листик мяты,
 с печатью рока
в сетке линий,
согретый кожей
и измятый,
хранящий память
исполина...
Моя ладонь ему
 наивно
споет про синий
бархат сказки.
Он ей кантатой
заунывной
изорванной ответит.
 Ласки
они хотели оба
 рьяно.
Сплели на миг
свои узоры,
из "ничего" вдруг стали
 пьяны,
в ресницах пряча свои
взоры...
Но тут , откуда ни возьмись,
звеня и с хохотом пустым,
осколок счастья появился.
И обмокнув их в сладкий дым,
на их поверхностях душистых
размашисто и по-хозяйски чисто
нацарапал : " здесь был я" .

ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ !
NOW 


viveur , for you!
Исчезло что-то с наших лиц,
Ушло туда , откуда взялось.
Осыпалося вдруг с ресниц,
Скукожилося и стопталось...
Но!
Это нас не огорчит,
Свои мы твердо знаем меры.
Пока в ресницах соль хрустит,
Чужих мы жаждем эхфемеров!
:-)

NOW 


Из дневника Алисы:
29.12.98 "Новый год угрожающе приближается. Надо же мне было перессориться
со всеми! ..И Наташка, кажется, выходит из игры - неожиданно возник ее
бывший "Самый любимый человек"... Один из пятнадцати, носящих этот титул...
Каждый раз, когда появляется в ее жизни кто-нибудь, носящий брюки с
правосторонней ширинкой, она влюбляется, по-настоящему, со всеми
симптомами: отсутствие аппетита, бессонница... И как следствие - полуночные
разговоры со мной по телефону. Причем всегда монологи, сначала ее, в
качестве пролога к роману: "Ах, мы завтра встречаемся... Его жена с детьми
на даче... Он придумал важное дело... Два дня вместе... Ах, он
необыкновенный...", а потом, спустя месяц, реже два, уже моя речь, в
качестве эпилога: "Ну, ты же понимаешь, все кончается... Успокойся... Ты же
умница, красавица... Он - гад, тебя не достоин..." На 3-ый день гибели ее
"единственной и неповторимой" любви мы собираемся на девичник-поминки: она
торжественно разрезает маникюрными ножницами их совместную фотографию (если
есть, конечно), замазывает штрихом его телефон в записной книжке,
запаковывает все его подарки в коробку из-под обуви, присваивает этой
коробке очередной номер и заталкивает трубой от пылесоса на антресоль...
там у нее своего рода кладбище... Завидую ее способности - быстро
влюбиться, за короткий срок испытать всю гамму соответствующих ситуации
эмоций, быстро пережить трагедию разрыва, да еще устроить из этого театр...
с хорошим буфетом. А объявился, кажется, Дима, 9-ый... Наташка говорит, что
в первый раз ей пришлось проводить эксгумацию, она даже испытала волнение,
...а в коробке с 9-м номером оказалась лишь его зубная щетка и открытка с
каким-то глупым, по ее мнению, стихом. И теперь она не может вспомнить
связанные с этим Димой обстоятельства и переживания... Решила, видите ли,
начать новый лист... Кошмар, опять пропадет на месяц! ... Колпаков еще
куда-то делся... Сначала делал вид, что вроде ничего не случилось, звонил,
курили вместе, он шутил... шутил... шут... гороховый.... А я была (как он
там выразился?) "холодна и многозначительна, как лед в морозильной камере,
который ждет своего часа упасть в бокал с "Мартини"..." Ну, и что? А какая
альтернатива? Быть использованной в качестве компресса для сорокаградусного
лба тлеющего в любовной лихорадке Колпакова? ...Однако, уже второй день не
звонит... Приходится курить с нашей статс-дамой ... Ужас, я уже знаю дни
рождения ее детей, расписание их занятий в бассейне, особенности узла
"Жозефина" в макраме, преимущества отечественного майонеза и все тонкости
женской тактики в семейных отношениях! Завтра же вызову Колпакова на
перекур... Повод - брошка! ...Хотя, вообще-то, уже поздно ею
интересоваться: а если ее нет у него? Подумает, что я придумала ... А,
пусть думает! ... Предложу романтический ужин у себя..., нет, у него
дома...- по крайней мере, если все не задастся - сбегу спокойно, да и
посуду мыть не мне... Привезу бабусин новогодний "Наполеон"... Сооружу на
голове что-нибудь двусмысленное... Надену свое единственное, но все еще
вечернее, платье... Колготки цвета подмосковного загара, туфли... испанский
башмачок ... ладно, потерплю до третьего тоста... Эх, главное до завтра не
передумать..."

Колпаков


Пока я с эскалатора сбегать
Могу легко, ступенек не считая,
И на бегу о чем-то напевать,
Усталых встречных глаз не задевая,
Пока моих веселых "Почему?"
Ленивые "Зачем?" не одолели -
Я многое свершить еще смогу
В делах,
 в стихах,
 за кружкой
и в постели!
Сергей 





Вторник, 12 января 1999

Выпуск 17


	* * *
Припадая каргой к неудобной и стылой корзине,
Дождик хлещет по псине захудалой июньской травы -
Вяловатую плоть безутешно расхлябывай синью,
И царапай, и рви, и пустую дорогу криви.
Перестуком составов затерханно куролеся,
Не оставил ты мне ни заставы, ни твари цепной,
Ни залысин земли, ни полесья - лишь посоха плесень,
Только сальная гарь, только город, залитый водой.
Здесь дрожащая мгла от твоих безутешных, шакальих,
Прорезиненных глаз, холодеющих рук наугад,
И колотит в груди от струения смертных окалин,
Наводящих тоску, обращенных в гусиный закат.
Мы стареем с тобой, зарастая седою щетиной,
Воронье наших губ прохохмило остывший кусок...
Мы впитаемся в грунт, не оставив ни песни, ни сына,
Обменявшись плетьми, в облинялой шинелке, дружок.
Дождик кап да и кап, да и как совладать со щекою:
Всхлип улыбки мелькнет - и хребет продирает клюкой...
Извиняя свой бег, "отморожу,- журчит,- упокою
Светлой оспой своей, серой кровью своей воровской".

Сергей Касьянов <>


***
Россия. Холодное лето
Запавшие щеки небес
Плетется усталым кадетом
Задумчивый август. А лес,
А лес, сиротливой березой
С уродливой пулей в коре
Следит, как казаки навозят
Дороги. В дрожащей листве
Дождем обреченных деревьев
Стихает намокнувший залп
И туч потемневшие перья
Тоскливы, как галочий гвалт.
Гена


Влажной простыней сны укутаны,
Мысли-лошади перепутаны,
Подо мною конь летит и конь не тот.
Мимо ласки вчерашнего вечера,
Мимо рощи, огнем подсвеченной,
Мимо тихо дрожащих и тающих в воздухе нот.
И мелькают березы сонные,
По лицу хлещут ветки хвойные,
И нет нам покоя, и топот копыт как потоп.
Мимо сосен - вперед по просеке,
Мимо солнца - бегом по осени,
Туда, где за поворотом поворот.

Ksubra <>


Столешники.
"Жду заказанных пельменей 20 минут. И уже 20 минут ненавижу эту
забегаловку. Дрожащий как студень потолок; стул, постоянно напоминающий о
наличии позвоночника; виниловая скатерть, предательски обнажающая углы
потертого стола; выгоревшие искусственные цветы; толстая желтая свеча в
состоянии покоя, между красной салфетницей и зеленой стеклянной пепельницей
с моими окурками... Между прочим, уже три сигареты! Черт, где мои пельмени?
 - Вы не возражаете?
 - П-пожалуйста...
 - У Вас есть меню?
 - Н-нет. Я уже сделал з-заказ. Д-двадцать м-минут назад...
 - Ужас! Если так долго, я, наверное, не успею.
 - Наверняка. Я, н-например, уже опоздал.
 - Вы так спокойно об этом говорите... Значит Вам туда не очень нужно.
 Я достал сигарету.
 - М-между п-прочим, тебе повезло, что они так д-долго лепят эти ч-чертовы
пельмени. Виноватой за опоздание м-могла быть и ты.
 - Дорогой, у меня на работе аврал. Я и так чудом сбежала... Закажи мне
кофе, пожалуйста.
 Подошедшую официантку я попросил принести два кофе и отменить пельмени.
Она не сопротивлялась и странно скоро принесла две чашки.
 - П-послушай, если мы сегодня не сделаем этого, я н-не знаю, когда еще
смогу.
 Она мило улыбалась. На голове какой-то бардак, помада цвета артериальной
крови...
 - Т-ты, кстати, оч-чень гармонируешь с обстановочкой.
 - Спасибо, дорогой. Ты всегда умел делать комплименты. Дай, пожалуйста,
сигарету.
 Она опять курит? Нервничает. Это красное платье... Уверена, глупая, что
хорошо выглядит.
 - У нас есть полтора часа, 30 минут на кофе, 40 минут добраться туда, ну и
сама процедура минут 15. Мы успеем.
 - Я вообще не п-понимаю, з-зачем надо было встречаться з-здесь?
 - Дорогой, но мы же должны поговорить, наконец.
 Она невинно вскинула свои глазки. Так, начинается. Сейчас будет рассказ о
наших старых фотографиях, которые она вчера перебирала, о сне, в котором
она меня теряет, о слезах, о ее глупости, о моей вспыльчивости... Я еще раз
закажу кофе, потом коньяк, потом я решу, что сегодня все равно опоздали,
закажу опять коньяк, потом предложу довезти ее до дома... нашего дома, она
заставит меня подняться, предложит вчерашние котлеты, отправит на 10 минут
с Редом на прогулку, я, конечно же, предусмотрительно куплю в ночном
магазине бутылку коньяка, вернусь, обнаружу стол, накрытый скатертью...
виниловой... , две свечи... желтые...
- Ваши пельмени... Извините, что так долго. У нас были проблемы с
электричеством.
Я очнулся. Миловидная официантка погасила горевшую, оказывается, свечу,
сменила пепельницу и исчезла. Я сидел в одиночестве. Она не пришла. Да и не
должна была... Мы развелись год назад, в этот день, 15 июня. Но тогда на 20
минут опоздал я..."

Буневич


Закрылись очи
И волною снега
Захлестнулись,
Словно с неба.
Мы проснулись.
Внезапны речи,
Тихо тают
В старинных канделябрах
Свечи,
И замерзают
Ладони.
Вечным чаем
Отогреваем
И встречаем
Осколки утреннего льда.
Тобою я сейчас пьяна,
И незаметное прозренье
Приходит утром,
И пробужденье
От снов любви,
Согретых рук теплом.

<>


Oscar Wilde
In the forest
Out of the mid-wood's twilight
Into the meadow's dawn,
Ivory limbed and brown eyed,
Flashes my Faun!
He skips through the copses singing,
And his shadow dances along,
And I know not which I should follow,
Shadow or song.
O Hunter, snare me his shadow!
O Nightingale, catch me his strain!
Else moonstruck with music and madness
I track him in vain!

"Откуда олешьки?..Из лесу, вестимо!"
(Перевертыши)
Из сумерек лесофф
В рассветное сияние лугофф,
Слоново-рогий и кареокий
Несется Олень мой одинокий!
Он скачет через рощи и поет,
И кажется, что тень его несет,
А я не знаю чему должен следовать---
Тени или песни?! Буду прoповедовать:
"О, Охотник, поймай мне в ловушку его тень!
О, Соловей, зарази меня его мелодией,
Иной---лунатической музыкой безумь...
Я подражаю ему жалкой пародией!"

Enigma


Symphony in Yellow
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.
Музыка на желтом
Ползет омнибус над рекой
Как будто желтый мотылек
И там, и тут на огонек
Слетается прохожих рой.
На баржах сена желтый груз
Скользит вдоль темных берегов,
Тягучим золотом шелков
Туман над пристанью повис.
Вот желтый лист, свой зная срок
Вспорхнул над Темплом высоко,
И Темза бледная легко
Нефритом стелется у ног.

Dina <>





Четверг, 14 января 199

Выпуск 18


Стоит луна в собачий час,
Она разыгрывает нас
И тени тянутся ко мне.
Но дело вовсе не в луне.
Вот паутина на лице,
Вот палец в золотом кольце,
В гармонии поет диван,
Что этот обморок - обман.
Разочарованный жираф
Ломает шею на стене,
Наверное пора и мне -
Стуча костями - где мой шкаф?
Любовь облетела, как листья с чего-то,
С какого-то дерева, росшего дико
В саду, у ручья, чья звенящая пика
Все тычется вдаль из нелепого грота.
Любовь облетела банально, как с пальмы
Бананы на пляж у зеленого моря,
Я - мальчик, подверженный свинке и кори,
Без всякой охоты играющий гаммы.
Плывут по небу рыбы,
Ныряя в облака,
Тараня эти глыбы
В раздутые бока:
Там тихо и чудесно,
Там свежая вода,
Там никому не тесно.
Там - счастье иногда.
Локи


Отрывки чьей-то боли
Этот свет, этот стыд, этот жесткий предел
Спящий город минует. К нему одному
В черный шелк простыней он забраться сумел,
Научил, как себя не давать никому.
Механизм алой жизни степенно ржавел.
Выпадали в осадок слова и тела.
Падал в обморок, трясся, молился, ревел;
Не мечта, не тоска, не судьба доняла.
Высыпался в плену ненавидящих стен
И пытал из себя истекающий хлам.
День прожить не умел. Но красив и не тлен
Засыпал. Ускользал-воскресал пополам.
Обнаженным просил новизны у зеркал.
Колдовал приближенье любви и весны.
Знал восторг и печаль, но потом утихал,
С отвращеньем предвидя грядущие сны.
Оставался собой. В будний день госпожа
Принималась за кожу, хлысты и тиски
И грозила игриво касаньем ножа,
Обещая его разорвать на куски.
Он писал для себя, для могильной плиты.
Не любил карих глаз и не ведал греха.
Выпил яд. Подарил своей шлюхе цветы.
Одолжил для нее у Венеры меха.

viveur <полковнику@никто не.пишет>


Одиночество
Проклиная,
Эти ночи нам
Все простят.
Улетаем мы,
Улетаем
Рейсом утренним
В райский сад.
Те дороги нам
И не снились,
Но иных уже -
Не узнать.
Мы над пропастью
Оступились -
И умеем теперь
летать.

Сергей 


Оscar Wilde
Symphony in Yellow
An omnibus across the bridge
Crawls like a yellow butterfly,
And, here and there, a passer-by
Shows like a little restless midge.
Big barges full of yellow hay
Are moved against the shadowy wharf,
And, like a yellow silken scarf,
The thick fog hangs along the quay.
The yellow leaves begin to fade
And flutter from the Temple elms,
And at my feet the pale green Thames
Lies like a rod of rippled jade.

Симфония в желтых тонах.
Автобус ползет по мосту.
Он бабочкой желтой крадется.
Прохожий без устали вьется,
Мелькает как мошка вокруг.
Из тени причала бредут
Баржи груженые сеном.
И желтым шарфом по стенам
Туман повисает вокруг.
Увядшей листвы желтизна
У вязов кружит хоровод.
И бледная Темза течет,
Нефритом у ног пролегла.
Alych 


Edgar Poe
I heed not that my earthly lot
Hath -- little of Earth in it --
That years of love have been forgot
In the hatred of a minute: --
I mourn not that the desolate
Are happier, sweet, than I,
But that you sorrow for my fate
Who am a passer by.

To Hoaxer ("Mozart") &Story Teller ("Salieri")
Мне наплевать, что суетный мой жребий
Земных утех не охватил сполна,
Что годы любви забываются напрочь,
Когда минутной ненавистью правит ночь
Нет! Я не плачусь, что одинок,
Счастливее меня, наверное, только Бог,
Мне только жаль судьбы иной,
Которой я---прохожий и чужой.

Enigma


Пул.
- Опа, киксанул...
Она заулыбалась и взяла мел:
- Ты, кстати, опять забыл помелить кий... Не пренебрегай обязательными
процедурами... Как говаривала моя бабушка, а она, между прочим, в 55-м году
была неофициальной чемпионкой Киева, в правильной подготовке заключается
процентов тридцать успеха.
Я мрачно посмотрел на нее. Наверняка, бабушку сочинила. Издевается... Пятая
партия и опять ведет она.
- Просто сегодня не мой день. Звезды...
- Ну да, и давление скачет...
Она обошла стол, ударила... Зашел ее шар и она торжественно вскинула свою
рыжую голову:
- Клапштосс случился, однако... Отлично...
Она передвигалась по периметру стола, выбирая нужную позицию. Глаза под
очками жадно шарили по бордовому полю, иногда натыкались на шары, на
секунду задерживались, и разочарованно соскальзывали... Наконец,
остановившись, ударила. Неудачно.
- Эх, иногда у меня не получается абриколь.
- Тебе бы транспортир...
Мои шары были в приличном положении, и я довольно резво загнал пару. На
третьем ударе белый шар предательски свернул с нужной траектории и сам
запрыгнул в лузу.
Она присела в ожидании белого шара, который грохотал по лабиринту утробы
стола, ехидно прищурилась:
- Твои полосатые, ты помнишь?
- Да, и еще черный...
- Ну-у-у, это как звезды...
Ей оставалось два шара, которые она без труда и положила. Черный шар ей
подыграл, удачно расположившись у нужной лузы.
- Все! Моя победа!
Я изобразил на лице вялую радость пионера:
- Поздравляю!
Она направилась к своему столику и гомон, смех, крики поглотили ее. Я допил
пиво, зачехлил свой дорогой, сделанный на заказ кий. Н-да, звезды...
Никогда не угадаешь, где потеряешь... или найдешь?

Буневич





Суббота, 16 января 1999

Выпуск 19


О чем ни напишу - выходит о тебе,
и в сто четвертый раз я щелкаю замками.
Ты изучил у-шу и охладел к борьбе,
и веселящий газ струится под ногами.
Сакральное число даровано нам днесь.
Семерка, тройка... Эй! Где Пиковая Дама?
И звон колоколов я слышу где-то здесь.
Темнишь, Хэмингуэй, - скажи уж лучше прямо!
Сонм легкокрылых слов по венам пробежит,
внимательный к деталям,
и я воспряну вновь, счастливый Вечный Жид,
среди туманных снов нашедший свой Израиль.

Кэт


но где...
Гербы, короны, короли.
О троны, троны...
Заплеваны печальные перроны,
обречены.
Вы крыли пикой.
Мы с Вами квиты.
Бисквиты источали запах дали.
Дали б растекся в пятимерном кубе
Скрижали за семью замками
испещрены.
Я в рубище,
душа осуждена
как незабудка тихо вянуть в вазе,
последний лепесток слетит на фразе
с "убеждена".
Смешение эпох...
Но поспеши,
еще не поздно вырвать Дездемону
из душных лап Отелло,
(натюрморт пастелью)
утилизировав понятие морали.
Я тороплюсь.
Вы много потеряли.
Моих суждений нить Вам предстоит ловить.
За мной читатель.
Я празднен, хоть ныне и не праздник,
я мечтатель,
соглядатай пустынных улиц,
подслушиватель птичьих откровений.
Открытие вен - открытие фонтана,
сооруженного по случаю весны.
Включите музыку,
пусть все окрасит в красный
в знак солидарности с твоим непониманием.
Как стало приторно и липко.
Устало мне внимают фонари,
гончарный круг раскручивает судьбы
и чьи-то руки лепят губы,
а на губах зори
последний выдох.
Наш первый вдох,
мы разнимаем руки,
осенены
дыханием разлуки.


ПАМ <из раннего>



Завяла ночь. Последние часы твердеют
в памяти. Они ясны, как пальцы на перилах.
Наверно слишком поздно, слишком пусто, потому не смеют
ласкать мне шею. И стройнеть под лунным светом уже не в силах.
Да ладно.. Время стынет. Оставайтесь делом.
Знаю я, что цеплять глаза прохожих не просто,
когда совсем забиты веки линзами, смолой - и мелом
Ресницы ломкие посыпаны от слез в конце девяностых.

viveur


Голь-голытьба.
Жизнь-молотьба.
Крохи, бывает, падают.
В жгучую синь
Горечь-полынь
Гонит, свободой балует.
Сергей 





Вторник, 19 января 1999

Выпуск 20


КОНЬ
 Хорошо-то как,
И не холодної
Только тихо так
Кто-то в бороду:
"Хороша весна
И заманчиваї
Не пора ли нам
Поворачивать?.."
Колея ведет
Неприметливо,
Она знает ход
Незаметный, но
Рядом с тропами,
Между кручамиї
Скажем: "Опаньки!
Да ведь лучше мы!!!"
Хоть мы знаем брод,
Да вода нам в райї
Лишь скажи "вперед!" -
Только понукайї
Как летят ножи,
Как поводыриї
А "назад!" скажи -
Лишь оскал да хрипї
А тропа скользит
Между кручами,
Перезвон копыт
Стуком сучьим, и
Поворот кругом
Взглядом волчьим, но,
Не боись!.. Войдем
Неиспорченныї
Оставляет кнут
Свои борозды,
Если даже бьют -
Дело в скорости,
Перебьет хребет
С тихим клекотом:
Что себе возьмет,
Что - за хлопотыї
Кто-то здесь полег,
Может, сотнями,
Но мигает Бог
Поворотными:
Конокрадами
Опостылыми,
Жеребятами
Да кобыламиї
Ты не бойся, бей:
Ну так, лягу яї
Ты ж тропой своей
На круги своя:
Может, водною,
Может, житною;
Только спой ты мне,
Расскажи ты мне:
Сколько падали,
Не замалчивайї
Да и надо ли
Поворачиватьї
Столько радости
Предусмотрено,
Но мигает степь
Поворотнымиї

Саша С. Осташко 


Новый Буревестник
Недобитый поэт, отхлебнувши горькой,
на пустом пепелище танцует польку.
Вечереет. Бог с облаков взирает
на поэта. Такое, друзья, бывает.
Ветерок над равниной седой тучи
собирает, сбивая в одну кучу.
Лысоватый пингвин, ухмыляясь мерзко,
прячет жирное тело в утесы кресла.
И свинцовая, черная, грозовая
разверзает хляби и все смывает-
города, деревни, холмы, разум.
Птицы мрут на лету, мой дружок, сразу.
Всякий зверь от зайца до бегемота
покрывается в страхе холодным потом.
Лишь поэт небритый, хлебнувший лишку,
безмятежно пляшет на пепелище.
Всеволод 


Enigma
I heed not that my earthly lot
Hath -- little of Earth in it --
That years of love have been forgot
In the hatred of a minute: --
I mourn not that the desolate
Are happier, sweet, than I,
But that you sorrow for my fate
Who am a passer by.
Не важно, что мой путь земной
Лежит в плохих местах
Мне жаль, что не в ладах со мной
Любовь, но любит страх
Меня. И я один бреду,
Счастливый, как Господь,
Мне жаль, что функция undo
Не действует на плоть.
Hoaxer


Кета икру на плесах мечет,
Там все в порядке.
А я сердцах по куропатке
Картечью!...
Еще, чудак, напарник "лечит":
"В чем дело, братка?
Ведь надо дробью, ты ж картечью
По куропатке?"
- А я устал тут версты мерить,
Иди ты к черту!
Свернул в брезент комок из перьев -
И спрятал сверток.
"Земляк, да что ты, в самом деле,
Какой-то нервный?
Нам тут прожить еще неделю,
А дальше белые постели,
Всего без меры!
Кета уже отнерестится,
А мы, братишка,
С тобой начнем лишь веселиться
И пить винишко!
За все, что не было, все будет,
Дыши свободно!
Мы из тайги придем, как люди,
В "прикиде" модном!
И будут бабы улыбаться,
Смотря игриво,
Как мы с тобою без оваций
Проходим мимо!"
Кончай трепать, и так паскудно,
Слова ж, как клещи!
Мошка зудит над ухом нудно,
А ты про женщин....
А лучше, знаешь, чиркни спичкой,
Давай закурим,
Да черт бы с ней, шарахнул птичку,
Пустяк, от дури!
Ты, в общем, прав, прошел бы мимо,
И было б дело,
Нас столько тут с тобой носило,
Что накипело!...."
....Кета икру на плесах мечет,
Там все в порядке.
А мы идем к пустой палатке
В тайге под вечер.
...Уныло осень моросила,
Сквозь тусклый контур,
Где солнце медленно скользило
По горизонту......
Андрей Чепижный 





Четверг, 21 января 1999 19:33:26

Выпуск 21


ФРАГМЕНТЫ
Frame 1.
Голодным псом,
Клочками шерсть --
Евро-масон,
Ты на меня
Похож как шесть
На девять. На
Тебе пятак.
Не за коня --
Небось не Лир --
Полцарства, где
С горы видна
Дорога в мир.
Keep exits clear.

Frame 2.
Жестокий палач, у
Судьбы человечил
Оскал и скелет.
Служил я семь лет,
Как Джейкоб за Рейчел
И Лею впридачу.
Не может и речи
Быть про неудачу.
И вот -- на семь бед
(Читаю и плачу):
Attention -- fragile.

Frame 3.
Когда в дикарстве
Меня она б
Могла заметить?
Hold this side up
На первой встрече.
Прием лекарства,
Свинцовый в меди,
Как мысль в виске,
Сердечник.
Treat with care.

Frame 4.
Солнышка не видно,
Сонно что так, липко,
Стоны? -- Клей-с,
С тонну, толще.
Store in dry place.
Трудно из одежд
Выскочить. Каков же
"Солнышка" падеж?
Доктора спроси.
Мнительный, похоже,
Комплексной оси.
My Bunny is over the ocean
My Bunny is over the sea.

Frame 5.
Оправдан навскидку,
На ощупь виновен.
Не выдержал пытку --
И глохнет Бетховен,
Застрявшим ли в горле
Мажором греховен
В миноре не он ли?
(Духовен -- верховен -- с лихвой вин.)
For personnel only.

Frame 6.
Как в запарке,
Ломая сроки,
Мчится маркий,
Пятная строки
Магистралей,
На снег и дождь
Не взирая,
Гремящий Dodge,
Помятобокий,
В салоне жарко:
Разбившись в парки,
Там молодежь.
Галдеж --
-- No smoking.
Балдеж --
-- No parking.

Story Teller


Голодный взгляд пространство жрет
И звуки знаками клеймит.
Мы все поставлены на вид
И каждый пущен в оборот.
Опять сентябрь меняет гнев
На милость, на размах крыла.
И ты мелодией была,
Да позабылся к ней припев.
Как будто сплетню расплели,
Как будто дерево казнят.
Так звук отстегивает взгляд,
Спасая голос от петли.
Сергей Меркульев 


***
 В этом доме проездом.
	Чистые простыни, кофе на кухне.
	Душно. Темно.
	Сыр - в холодильник, книгу - на место.
	Можно открыть окно,
	Впрочем, видно и так, что напротив огни потухли.
	Все, что найдешь - твое.
	Но лучше не зарываться,
	Чужими цветами дышать осторожно,
	Утром - купить сигареты и снять белье,
	Соседям поулыбаться.
	Написать что-нибудь, уходя, - не нужно, но можно.
	В этом мире проездом.

Лилит 


Один мой приятель как-то утверждал, что, если с самой красивой женщины
снять украшения, смыть косметику и состричь волосы - то она будет не
очень-то и красивая, на самом деле... В это верилось. Впрочем, добавлял он
всегда, как и мужчина с выбитыми зубами. Если он не хоккеист.
Именно эта чепуха приходит мне в голову каждый раз, когда я вижу
ослепительно красивую женщину. Хорошо, что они об этом не догадываются. В
тот день я тоже подумал именно об этом. И в очередной раз ухмыльнулся. Она
удивилась и, на всякий случай, ухмыльнулась в ответ. Нет, все было не так -
я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ. Да! Так будет лучше, хоть и
вранье. Она заскочила в последний момент - трамвай уже скрежетал дверями,
натуживаясь закрыться. И едва не выпала обратно.
Поддержал, втянул внутрь - приняла как должное, ишь ты... Звали ее -
Марина. Марина. Марина. Это не потому, что ее приходилось звать трижды -
это у меня рефлекторно.
Эх, Наташка! Почему я такой? Я должен этим переболеть. Это как свинка. Или
корь, не помню...
Это было очень подозрительно. Не удивительно. Именно подозрительно - я
думал, этого не может случиться - но она нравилась мне на каком-то
иррациональном уровне, где все твердые мужские логические выкладки
разбиваются в прах о какой-нибудь сознательно унизительный "Ннню?"
- Марина Ивановна!
- Да?
- Вы вздорная и глупая женщина! - но уже не договорил, уже голос предал, не
выдержал серьезность тона, хоть и заведомо притворную, до конца...
- Даа ты што?! - любимая фраза, конечно... Ответ на любой случай жизни.
Тьфу!...
Город вынуждает на другие поступки. Где бы это вне каменных стен пришло в
голову пригласить девушку на вечер камерной музыки? Ну, ясно - не лаптем щи
хлебаем, слово "Ференц", к примеру, у нас твердо ассоциируется со словом
"Лист", а не с позывным "пианиста" из "Красной капеллы"...
Эх, Наташка! Вот ведь как бывает... Жаль - я не могу тебе ничего объяснить.
Что я скажу? Что я не люблю тебя? Разве это правда? Я люблю другую -
больше. Я люблю другую - иначе. Вот тебе больно - и больно мне. Это
правильно, но куда убежали мои мужские гормоны? Еще вчера их было море...
Ты хочешь знать? Я скажу! Но ты не хочешь... Я все-таки - ... Ну, если ты
не хочешь...
В детстве каждому мальчику надо выдавать специальную книжку - с названием
"Чего не следует делать настоящему героическому мальчику, на опыте его
старших коллег, которые это сделали". А там по пунктам - то, се, первое,
десятое...
Пункт первый:
Никогда!! Никогда не думайте, что один человек может перевоспитать другого
человека на свой лад! Более того - этого не следует делать ни в коем
случае! Дайте свое честное пацанячье слово! (все - "бу-бу-бу...", под
надзором учителя)
Следствие пункта первого: Нет людей хуже или лучше - есть люди, которые вам
подходят, а есть - наоборот. С людьми, которые вам не подходят - лучше и не
дружить, поскольку вы этого сделать и не
сможете, в принципе. При всем обоюдном желании...
Синичкина! Что тебя так рассмешило? Расскажи классу, мы все тебя
внимательно слушаем!..
Мне нравилось ее тело. Ну дак! Экая новость. У меня такое бывало и раньше.
Та самая мера стройности, не перешедшей в сухость, такая застывшая на фазе
расцвета женственность, обещающая все, поскольку ни к чему еще не
склонилась до конца. Мне нравился ее голос, когда она говорила о чем-то
увлеченно, забыв ненадолго про игру в кокетство, когда исчезали эти
нахватанные в разговорах со стервозными подружками нотки и фраэы. Мне
нравился ее взгляд, когда она не видела, что на нее смотрят. Он становился
глубже, уходил в синеву от этой поверхностной прозрачности, голубизны -
обычно по ее взгляду ничего нельзя было прочесть. Вернее - можно было бы
поклясться, что это взгляд абсолютно честного человека. Я ей не верил с
самого начала.
Где бы мы не находились - мы всегда у проезжей части. Город...
- Наташка! Ну что ты, ей богу! Я знаю что, я знаю как, я знаю, наконец,
почему - а что толку? Не плачь - я подарю тебе... хммм... хочешь банан? А я
все равно куплю, и мы его съедим! Банан, пожалуйста. Сколько? Один. Но
самый здоровый! Что-то чахловатый этот, вон тот, да. Наташка! Это такой
банан! Если ты не разделишь его со мной, я... прямо не знаю... я его съем.
А корку брошу на проезжую часть. А на корке поскользнется вон тот Камаз. Ты
представляешь, КАКАЯ тут будет авария? И все из-за маленького кусочка
ма-ахонького, даже не банана, это стручок какой-то, а не банан... я бы даже
сказал... Ага! Ну вот!
О, боже! Какой взгляд! Марина - ты просто ослепила меня! Теперь я понял
истинный смысл этой избитой фразы. Да какой там умный?! Просто скорее
наоборот...
Я думаю, подозреваю, что у маленьких девочек уже давным-давно существует
такая секретная книжка: "Как сделать любого мальчика послушным Вашим
прихотям, используя нехитрые средства и методы воздействия на психику
жертвы". Причем читать ее они начинают до того, как изучат буквы. Вы
никогда не обращали внимание на разницу, с какой просятся на руки
двухлетний мальчик и двухлетняя девочка? Очень советую. А первый пункт в
той книжке - как раз про взгляд:
Пункт первый: Чтобы абонент задрожал, напрягся и тут же сдался, не нужно
произносить ни единого слова, отнюдь... Нужно посветить на него сияющими
глазами и ... Опустить долу... Посветить... опустить. (Следует ежедневная
тренировка перед зеркалом)
Следствие пункта первого: Если мальчик не реагирует на такого рода внешние
раздражители - не тратьте на него времени! Это не совсем мальчик, он и сам
так может...
Ну, что произошло? Ведь ничего. Просто, видимо, после очередного пряника
настал период очередного кнута? Ну, хочешь, я подпрыгну? Не прыгну - а
подпрыгну. Нет, я не прыгун. То есть - подпрыгун... То есть - запутался...
Ну почему она все время говорит вопросами ? Ведь не дура же, я знаю! Или
верю? Хорошо-с - сейчас наша беседа плавно перейдет в сплошной обмен
язвительными вопросами. Ни одного утверждения... Смеется - поняла...
Наташка! Ты - как глоток чистой воды после жаркого и душного. Только я не
скажу тебе этого. Нельзя. Это будет нечестно. Желтая карточка. Или даже -
красная. У меня сейчас кризис болезни. Как жизнь? Живем. Пироги жуем. Как
учеба?... О чем это я?...
Город. Желтые листья. Год прошел. И что? Прощай, Марина! Конечно, ты этого
не увидишь, не заметишь. Хоть и светишь глазами. Это у тебя безотчетно,
условный рефлекс. Так много жертв, что ты запуталась сама. Забыла, кому и
сколько и как необходимо. Канцелярия отстала от войск. Не надо - я прошел
через все рецидивы...
serge





Четверг, 21 января 1999 19:33:26

Выпуск 22


Месяц 1
Фантики дней
горстью
Ты, зачерпнув
просто,
Смяла, забив
выдох.
Сверху глядят
пятна
Солнца. Я шел
пятым
В списке твоих
гидов.
Месяц 2
В вечер сползло
утро,
Финиш ночной
будто
Суток надежд.
Между
воздухом и
кожей
Образов цепь
ложных
Кокон совьет
нежный.
Месяц 3
Ветер сглотнет
снегом
Все, что вчера -
небыль.
Напряжены
нервы,
Я - под твоим
взглядом.
Пусть был всегда -
пятым,
Только б теперь -
первый.
Пятый


Из воспоминаний Колпакова.
Она пришла, и я подарил ей единственную драгоценную память о той, что была
здесь до нее. Зачем? Просто, чтобы ощутить себя подлецом, достойным ее
тоскливой привязанности, чтобы заслужить свой пустой и мелкий жребий, чтобы
почувствовать себя на своем месте.
Она пришла по первому зову. Собственно, и звать не пришлось: алло, привет,
нет, это действительно я, ну, не так уж много лет, но все-таки ведь узнала,
ах, было трудно забыть? я помешал? мне, пожалуй, стоит повесить трубку, ну,
не по телефону же, да, живу все там же. А надрыва-то драматического в
голосе, надрыва - всему МХАТу бы на сезон хватило. И снова, и снова, и
опять расплывчатый женский силуэт, сотканный из моей фантазии,
неопределенные, вечно меняющиеся черты лица - все это среди жесткой
определенности холостяцкого быта, в циничном истошно-желтом электрическом
свете. Заранее снять очки и не различать эту чужую, отнюдь не поумневшую за
последние три года, закомплексованную и уставшую от ожидания. Слить ее
губы, глаза и прочие достоинства с такими же подарочными наборами ее
предшественниц и вылепить (пусть хоть на время!) из ее плоти ту
единственную женщину, которую стоит любить в этом мире. Ту, которую я
ласкал, обнимая бесконечных шурочек-олечек-викочек-наташенек. Ту, о которой
только и мечтал, домогаясь медсестер, студенток, преподавательниц,
программисток и пловчих-разрядниц. Ту, которая существует только благодаря
моей болезненной фантазии и близорукости. В этот момент напряжения всех
творческих сил материал прямо под руками близорукого зодчего начинает
быстро и неотчетливо тараторить взволнованным женским голосом. Разумеется,
о чем-то важном и неотложном: об интригах на работе, о личной жизни
удачливых подруг, о грандиозных предновогодних планах. И я заставляю ее
замолчать единственным доступным мне способом. У той, которую я сейчас
целую, нет и не может быть определенного тембра голоса, цвета волос,
разреза глаз. Иногда, когда очки навязывают мне однозначность мира, и лица
людей вокруг меня обретают четкость, когда какая-нибудь из женщин,
преодолевая бифокальную преграду, заглядывает мне в глаза, иногда, когда я
начинаю плавиться в этом насмешливо изучающем женском взгляде, мне кажется,
что я, наконец-то, разглядел ее. То мне чудятся каштановые локоны,
греческий нос и упрямые губы (надо признать, в первые годы брака я был от
Татьяны без ума), то мерещится прядь иссиня-черных волос, прикрывающая
родинку (сокурсница Маша, ныне - мать двоих детей и лектор-почасовик). Или
вот еще деталь - иронично приподнятая правая бровь над скучающим зеленым
Алисиным глазом. Но наваждение всегда проходит, и я понимаю, что все они -
временные, сиюминутные иллюзии, что все они пройдут - остается со мной
всегда лишь она. Вновь и вновь убеждаюсь: женщины никогда просто так
мужчине в глаза не заглядывают. Они заглядываютСЯ - на свое отражение в
глазах мужчины. А потому память обо всех этих отражениях для меня ничего не
значит, потому я заставляю каждую новую пассию щеголять в тапках Татьяны,
потому старый автопортрет Маши давно выброшен мною вместе с остальной
студенческой макулатурой. Потому-то, когда через три часа после появления
эта почти незванно явившаяся собирается, наконец, оставить меня на сегодня
в покое и уже стоит в дверях в своей когда-то изящной дубленке, я возвращаю
на нос очки и, неубедительно хлопнув себя по лбу ("чуть не забыл, дорогая,
подожди секунду"), вручаю ей в подарок ("в честь нашего повторного
знакомства, мадам") небольшую гранатовую брошь.
Алиса


* * * * *
Идет милая до дому
Да тропою холодною
Меж кустами сирени
Что по осени облетела
И ломает кости истома
И душа до любви голодная
И кругом никого - только тени.
По ласке стосковалось тело
Идет милая до дому
Бесконечными переулками
По булыжной мостовой
Каблучки цокают
И ни топором, ни ломом
Не взломаешь сумерки
Чтоб диск солнца - злой
Рванул с осколками
Идет милая до дому
В сумочке несет сомнение
Сквозь перчатки руки
Помнят пот тела
Только с серым дымом
Прилетит затмение
И не будет скуки
Хоть не будет дела
Идет милая до дому
Несет в руках мимозы
Нет тепла, нет холода
Есть лишь грустьї И ее сладкие слезы

Антик 


Чекрыжин открыл папку. Затикало в левом ухе. Опять... Так происходило
всегда, когда он начинал новое дело. Пробовал обращаться к врачу, но тот
только пожал плечами - никаких отклонений, здоров... Чекрыжин помассировал
мочку, должно скоро пройти... Пролистал опись, так, протокол осмотра... 19
ноября, во дворе дома 7 по Бережковской набережной был найден труп
неизвестной женщины... На шее следы удушения... Скорее всего, ее же шарфом.
Достал из конверта фотографии.
...На побитом снежной коркой газоне, в куче пожухлой листвы, лежала
черноволосая женщина, лежала необычно для трупа,... она лежала удобно. Так
спят маленькие дети и немногие беззащитные женщины: на левом боку, уютно
поджав ноги, правая ладонь под щекой... Длинное темно-синее шерстяное
пальто аккуратно накрывало все тело до щиколоток... И впрямь, спит
человек... Если только можно спать с открытыми глазами... Удивительно лицо:
..черные вразлет брови, прямой нос, сочные губы . Молодая совсем. Голованов
написал, что около 25 лет... И глаза... огромные голубые глаза, .. не
стеклянные, у покойников таких глаз не бывает. Светящиеся голубые глаза
вполне живого человека, вернее, очень красивой и очень живой женщины. Нет
сумочки... Невозможно представить себе девицу без сумочки, если только она
не мусорное ведро вышла вынести... Обычно сумочка женщины - это ее
продолжение, часть ее тела: помада, пудра, носовой платок, духи, наконец...
Кошелек, ключи... Банальное ограбление?.. Не очень-то похоже...
Чекрыжин потянулся к розетке и выдернул шнур чайника... Достал стакан,
бросил пакетик чая, и залил кипятком.
... Никаких документов, никаких вещей, кроме одежды. Только в правом
кармане пальто пробитый талон и сложенная вдвое открытка.
Чекрыжин расклеил полиэтиленовый пакетик.
... Талон как талон, на наземный транспорт, только какой... В этом районе
автобусы и троллейбусы... Трамваев, кажется, нет.. И то легче... Хотя,
может он у нее с прошлого года в кармане живет?.. Ладно.. Вот открыточка...
Интересная вещица... "С Новым Годом!" Причем с 1989-м... Медведь, елочная
игрушка, мишура новогодняя... Странно... И самое главное текст ...
аккуратным убористым почерком: "Мариша, пусть новый год будет НОВЫМ!"
Подписи нет. Мариша... Марина. Интересно, это ее имя? Или это ОНА кого-то
поздравляет... В любом случае рановато... Дурдом, и почему с 1989-м? Старая
открытка? Некоторые, вообще-то, хранят такие вещи... Но почему в кармане
пальто?
Чекрыжин достал сигареты, закурил.
... Так, затягивается все... К "графоманам" на экспертизу открыточку..
Учитывая их темпы и очередь, в лучшем случае, неделя.. По одежде еще не
было заключений... Еще объявление об опознании не давали... Да и не
проверяли пропавших... Черт, прощай Звенигород, баня...
Чекрыжин раздраженно захлопнул папку.

...Агатов


Edgar Poe
I heed not that my earthly lot
Hath -- little of Earth in it --
That years of love have been forgot
In the hatred of a minute: --
I mourn not that the desolate
Are happier, sweet, than I,
But that you sorrow for my fate
Who am a passer by.

Hoaxer
Где предназначен мне участок тот земной
Последнего забвенья--в неведомых ль краях--
Года любви уже забыты. Мной
минута за минутой владеют только ненависть и страх:--
Но мне ли горевать, что вы-опустошенные, порой
Счастливее, милей судьбе, чем я,
Как, если б вы не опечалились моей судьбой,
Бредя своей дорогою подальше от меня.

Enigma





Понедельник, 25 января 1999

Выпуск 23


***
На шестнадцатый день я доем колбасу
И увижу в холодном тумане рассвета,
Как внезапно кончается серое лето,
И топор оживает в замерзшем лесу.
Как властитель окраин, я прячусь за дверь,
Как безумный тростник, я цепляюсь за землю.
Алый сок напитал мои острые стебли,
И кричит, как старуха, израненный зверь.
Вот и ангел пришел с пионерской трубой,
И с тех пор, как я стал элементом природы,
На земле стали часто рождаться уроды,
Все вокруг без стыда заполняя собой.
***
Пусть родня соберется на ужин,
Пусть друзья присылают венки;
Я измучен, небрит и простужен,
Я ищу, куда бросить коньки.
Помню, как, тяжело и зловеще,
С тощих бедер сдирая капрон,
Батальоны беременных женщин
Уходили на Западный фронт.
Ах, мадам, ваши длинные зубы...
Ах, пардон, вы совсем не мадам;
Все равно приходите, я дуба
Хоть немного, но каждому дам.
Юный рыцарь кинжа и плащала,
Пал я жертвой кровавых коррид.
В иностранном порту, у причала
Забодал меня пьяный бушприт.
***
Я реальность пустил на порог,
Чуть живую, в шинели казенной;
Но и утром похвастать не мог
Глубиной постижения оной.
В. Крупский 


Безвестность или слава - коротки,
Как руки, когда хочется летать;
Печаль свои вонзает коготки,
И душу снова надобно латать.
Нет нового на свете ничего,
Нет нового поскольку вообще -
И будь ты крез, и будь ты нищ и гол,
За Ахерон поедешь без вещей.
***
На шестнадцатый день я доем колбасу,
На двадцатый тушенку из старых запасов
На тридцатый в замерзшем на время лесу
Я поймаю лису - хоть какое, да мясо.
Через год с барабаном придет ко мне он,
Пионер и спортсмен, да и просто, красавец,
Он возденет к богам свой обкусанный палец
И предложит мне тихо и властно: Come on!
***
Ходят люди по зубцам стены кирпичной,
Прилипающей походкою привычной,
Очень нужно удержаться на ногах,
Сохранить для продолженья рода пах.
Искушают их высоты и красоты,
Но им люди поддаваться не хотят,
Заползают на ночь в свои соты,
И шевелятся, кряхтят там и сопят.
Собакинъ


чайки хотят зачеркнуть небеса,
мир мой идет по доске,
и аплодируют паруса
жилке на мокром виске.
мир мой уходит в зеленую тьму
тонет в соленой воде.
и никогда не выплыть ему,
не выплыть ему нигде.
так вот, в соплях, на песке я рыдал,
руки свои поломал!
крабы смеялись, и даже коралл,
даже коралл...
***
ночь утекает, пальцы царапая
звездами, жалит луной;
все утекает сквозь пальцы, арапами
тени крадутся за мной.
может быть засветло станет пустыннее,
станет стерильнее дом.
если так будет, то ты навести меня,
если так будет, потом.
stagger lee


Oscar Wilde

To my wife
I can write no stately poem
As a prelude to my lay;
From a poet to a poem
I would dare to say.
For if of these fallen petals
One to you seem fair,
Love will waft it till it settles
On your hair.
And when wind and winter harden
All the loveless land,
It will whisper of the garden,
You will understand.

"Ему"
Я смогу написать тебе не оду,
Как прелюдию моей страсти;
Поэту в поэме, не пролив воду,
Сметь бы сказать про ее напасти.
Вот пух одуванчика вихрится---
Он так же снежно белокур,
Mоей любовью ведомый, ложится
На волосы твои, мой Эпикур.
Когда же зимний ветер крикнет
Над всей землею без любви,
То шопот сада скрипнет
И ты поймешь слова мои.

Enigma


Из дневника Алисы (1986 г., 8 класс, 2-я четверть):
"КлавПетра приказала развить тему "Зима"... к завтра... на трех
страницах... После моего вопроса "Можно ли переписать сочинение за 6-й
класс?" она завращала глазами и наградила меня дополнительными 2-мя
страницами... Вот жаба... зимняя... Пять страниц... Зима... 3 месяца, ну,
для нашей полосы, можно добавить еще ноябрь и март... Получается, по
странице на месяц... Если увеличить интервалы между словами, то можно
обойтись описанием диапазонов средних температур, долготы дня, уровней
месячных осадков... Ну, еще... там... грачи улетели - грачи прилетели,
мороз и солнце, санки, коньки, снежная баба... насморк, ...ангина,
...двусторонний отит... в школу не надо... КлавПетру не слышать... Вот
ведь! Завтра, наверняка, с меня начнет... Еще будет разбирать, есть ли " н
а с т р о е н и е " в моей зимней зарисовке... Интересно, она когда-нибудь
пробовала в 20-и градусный мороз дотронуться до перил качелей языком? Или
еще когда НУ ОЧЕНЬ холодно, когда вот-вот отмерзнет все, что оттопыривается
от туловища хотя бы на сантиметр (нос, там, уши, голова, руки, ноги)...
берешь снег и растираешь, что можешь, обычно руки, иногда щеки,... и
случается удивительное - печет так, как будто в батарею все это засунули,
нестерпимо,... но приятно... Правда, быстро проходит... Или зайдешь бывало
в парк... по делу... Дика выгулять... воскресенье, часов 12... Народу
мало... Небо странное, летнее... голубое... теплое... чистое... Только
около самого солнечного диска какая-то вата разбросана... Сугробы еще
свеженькие, слепят глаза - приходится щуриться... Сворачиваешь с
центральной аллеи.. Тропинка узкая, утоптанная, аккуратная, только кое-где
пересекает лыжню... на таких перекрестках всегда хочется свернуть, чтобы
для каждой ноги была своя дорожка... Тихо... Иногда начинают гомонить
вороны, дерутся, летит пух... Дик взвивается как сумасшедший... Потом все
опять затихает .. Сосны ровненькие, чистые, светло коричневые... такими они
еще бывают весной, после грозового дождя... И ни души... И тут ...достаешь
из кармана аляски помятую сигарету "BT", охотничьи спички... С такими
спичками хорошо - не гаснут ни на ветру, ни в воде, но проблема - жутко
воняют... даже прикуривать от них не рекомендуется - сигарета забирает
запах. Закуриваешь... И десять минут стоишь, пускаешь клубы дыма вперемешку
с паром, любуешься... Эх, вот это "настроение"...Но разве КлавПетре это
нарисуешь?... Придется поболеть..."

Колпаков





Четверг, 29 января 1999

Выпуск 24


Сквозь сеть ветвей - осенний лист.
И - указатель на дороге.
Быть - всем! Или хотя бы - многим.
Игрок, Мальчишка и Статист...
В одном лице - полсотни глаз -
Апостол, Циник, Казанова...
Но, возвращаясь каждый раз
Шуту проигрываю снова.

zoom


(Из цикла "Полубред или Что-то о Ни-о-чем")
...Что есть жизнь?
- Жизнь есть мрак!
Человек?
- Это брак!
Все ли - брак?
- Нет, не так -
Вот - верстак -
Сделай шаг!...
Andy Tiger 


- Невыносима легкость бытия, -
Так пела женщина на валуне зеленом,
Сияя ликом одухотворенным...
Я ей внимал, дыханье затая.
Ее коснуться пальцы не могли,
Она была бесплотной тенью,
Над ней плыла луна-дуэнья
И звезды пасмурно цвели.
Локи


***
Все кончится разом;
Нам стоило б быть осторожней.
Избитые фразы
И вещи в значении странном
Откроются взгляду,
И пыль отряхнет подорожник,
Целебной прохладой
Лаская открытые раны.
И травы, примятые нами,
Воспрянут мгновенно;
Собаки с большими глазами
Подхватят припев
Святого хорала,
И, взрезав набухшие вены,
Мы кровью наполним бокалы
Своих королев.
В безумьи экстаза
Священное слышится пенье.
Все небо в алмазах;
Мы видим златые чертоги,
Взлетев высоко,
Драгоценным блестя опереньем
И лежа ничком
На поросшей травою дороге.
В. Крупский 


>На шестнадцатый день я доем колбасу
>И увижу в холодном тумане рассвета,
>Как внезапно кончается серое лето,
>И топор оживает в замерзшем лесу.
>Как властитель окраин, я прячусь за дверь,
>Как безумный тростник, я цепляюсь за землю.
>Алый сок напитал мои острые стебли,
>И кричит, как старуха, израненный зверь.
>Вот и ангел пришел с пионерской трубой,
>И с тех пор, как я стал элементом природы,
>На земле стали часто рождаться уроды,
>Все вокруг без стыда заполняя собой.

В.Крупскому, тростнику и человеку:
Я себя ощутил элементом природы,
Пьющим соки земли, мордой в лужу упав.
Я - бамбук, я - тростник, я - зеленый удав,
А вокруг меня люди - такие уроды...
Я дрожащая тварь или право имею?
Мне под дверью стоять или выйти за дверь?..
И старуха кричит как израненный зверь,
Увидавши топор мой, зависший над нею.
Spiritus





Пятница, 29 января 1999

Выпуск 25


Ты идешь,
ИИИИИИИИИкак листва на бульварах,
Не касаясь земли, в чаше ветра скользит.
Над тобой,
ИИИИИИИИИИсловно струны гитары,
Рвутся капли из тяжести облачных плит.
И опять
ИИИИИИИрастекается осень
Сладким дымом травы, ручейком на окне.
Глаз твоих
ИИИИИИИИИИакварельных раскосость
Вижу я в уходящем предутреннем сне.
Инь


Разные бывают подаянья.
Разная бывает нищета.
Ты взглянула в сторону случайно -
Словно медный бросила пятак.
Так легко и даже незаметно
Попрошайке давнему дала
Подержать горячую монету
Своего далекого тепла.
Сергей 


Если вы будете проходить мимо моего дома и заглянете в окно, то вы сразу же
увидите мой письменный стол, за которым я пишу эти строки. Среди бумаги,
объедков, книг и прочего хлама вы заметите небольшой стеклянный шар с
миниатюрной кремлевской стеной внутри. Если взять этот шар в руки и
встряхнуть, то белые пластмассовые песчинки внутри него придут в движение и
начнут медленно оседать в прозрачной жидкости, создавая эффект падающего
снега. Этот шар мне купила бабушка, когда мы ездили в Феодосию. Мне тогда
было пять лет. Или шесть...
На самом деле на моем столе нет никакого стеклянного шара. Если я правильно
помню, я разбил его еще в десять лет. В мое окно вы тоже вряд ли заглянете,
потому что я живу на третьем этаже, и вам нужно быть минимум восемь метров
ростом. Вы, конечно, в таком случае могли бы просто подняться ко мне по
лестнице и войти в дверь, но вот этого уж никак не стоит делать. Вот чего
не люблю, так это гостей. Так что лучше бы вам даже и не проходить мимо
моего дома, а то я такой, что и запустить чем-то могу, я человек нервный...
Что-что? Вы спрашиваете меня, зачем я все это пишу? Да, зачем же я это
пишу? Ах зачем, ах зачем, ах зачем же я это пишу? А почему, собственно,
только это? Почему и не все предыдущее?
Вы все еще не поняли? Совсем-совсем? Может быть, вы даже не поймете если я
вас буду сейчас все переспрашивать и переспрашивать? Вы не поняли? Ах, так
вы не поняли? Ну, это плохо, а я думал - вы поймете, чего уж тут
непонятного, тут всякий дурак поймет. Может быть, вы все еще будете в
затруднении, если я даже буду писать по пять запятых кряду,,,,, а в конце
поставлю целых десять вопросительных знаков?????????? Может быть, вы все
еще будете сомневаться, даже когда я напишу целую строку звездочек, вот так:
*******************************************************************
Неужели непонятно, что я хочу просто ПИСАТЬ? Неужели непонятно, что я
терпеть не могу, не перевариваю, не признаю, презираю, отвергаю, проклинаю,
ненавижу ЧИСТУЮ БУМАГУ?
Да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-д
а!!!
Именно НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!!!!!!!!!!!!!................................
Виктор Максимов


Чекрыжин тоскливо смотрел на трещавший уже минуту телефон. Черный
поцарапанный корпус; на диске - металлический герб какой-то страны; красная
лампочка, призванная, наверное, извещать о звонке и глухих; неудобная
трубка, пахнущая табаком; ... и постоянно закручивающийся мелким бесом
провод... Все это Чекрыжин ненавидел в течение 12 лет. Ненавидел, но когда
ему предложили заменить этого монстра на последнее слово техники - без
проводов, с кнопками - он отказался... И не потому, что привык, привязался,
что с этой вещью связаны какие-то воспоминания, нет... он просто боялся,
тяготился необходимостью читать что-то на непонятном ему языке, запоминать,
что означают разные кнопочки, боялся удивиться чьему-то совершенству...
Чекрыжин взял трубку.
- Чекрыжин... А-а-а, привет, Дима... Да только подошел, под полковником
был... Ага... Нет, про твою машину еще не справлялся... У них там
начальство сменилось... Узнаю, узнаю... Кстати, мы со Светкой думаем
сорганизовать что-нибудь тяжелое на 31-е... Ты как?... Ну и что? Приходи с
девушкой... Посмотрим на твою Лауру... Давай, не сочиняй. Народу много
собирается... Мошенников с гитарой, Буневичи, ... кстати, пельменей
налепят, ..Котов с женой, сейчас он особенно вдохновленный, ... ну, да,
после женитьбы, ...Королева - Светкина подружка..., сам ты врачиха..
педиатр и, между прочим, кандидат наук,... ага, все еще блондинка...
Да-а-а, даже ленивый Витька решился приехать... В пятницу его на Киевском
встречаю... Вот и увидишься... Сам расспросишь как-чего... Ну, и еще
Светкин братец-хоккеист будет..., ну ты помнишь, переезды-размены вам
организовывал... Недавно объявился. Наверняка, тоже не один придет...
Давай, думай.. Ладно, ближе к делу созвонимся... Бывай.
Чекрыжин пролистал распухшее за месяц дело. Полный тупик.. Марина Лукина,
1973 года рождения, москвичка, мужской мастер в салоне "Велла"... Семьи
нет, жила с 80-летней бабкой в Свиблово... Ухажеров до черта... Четверых
проверили... и знакомые еще... Те, кого кто-нибудь когда-нибудь видел... В
основном ее же клиенты... Чисто... Остался какой-то телефонный товарищ...
Звонил ей на работу почти год, не представлялся... никто его не видел...
Среди домашних вещей - ничего. Дневников не вела, писем ей не писали... .
Бабка глухая, никакого толку... Подружки ничего не знают... ни с кем не
делилась... Судя по всему, скрытная девица... Открытка... Надписана
недавно... Пальцы только ее... Почерк неизвестный... скорее всего,
мужской..., но ни одному из знакомых не принадлежит...
Чекрыжин достал кошелек, пересчитал мелочь... Черт побери, опять без
сигарет..
Так..., в месте, где ее нашли, никто ее не знает... Никто ничего не видел -
не слышал... Опросили всех, и как назло, ни одной бдительной старушки, ни
одного с бессоницей или с энурезом, ни одного алкаша под подъездом... А
ведь должны были быть и крики, и сопротивление... Как же, навешали
домофонов, стальных дверей, стеклопакетов навставляли...
Чекрыжин устало захлопнул папку.

...Агатов





Четверг, 4 февраля 1999

Выпуск 26


Из дневника Алисы:
"..» 30.12.98 Наташку не могу вызвонить... Понятно, у нее особенно бурный
период сейчас - вслед за 9-м воскрес еще один (кажется, 14-ый) с ее
антресольного кладбища... Чем и вызвал короткий, но очень насыщенный
ахами-вздохами наташкин монолог в 12 ночи... Наверное, уже укатила с ним
куда-нибудь... Еще и Колпаков заболел... оказывается, уже 3 дня не
появляется на работе... Болеет, видите ли.... А сегодня весь день пахло
Новым Годом. Чекрыжина по поводу своего рождения притащила килограммов 7
мандаринов - она на диете и мучное игнорирует... ну, и в качестве
физической нагрузки ей полезно - пакет был неподъемный... Настоящие
новогодние мандарины, ярко-оранжевые ... не-е-ет, это уже, наверное, цвет
называется »мандариновыйј. Толстые и сладкие. Пахнут... елкой... Точно! Так
пахли кремлевские подарки - красная пластмассовая башенка с кучей всяких
вкусностей: »Мишка на севереј, »Белочкај, »А ну-ка, отними!ј, »Каракумј,
»Раковая шейкај (кошмарное название, впрочем, как и »Гусиные лапкиј),
батончики всякие, и, конечно, квадратные ириски »Ледоколј и »Кис-кисј... И
в дополнение к этому великолепию - пара мандаринов, навязывающих свой
аромат... Боюсь, у меня диатез начнется... Чекрыжиной 37 стукнуло. Милая
тетка, смешная... помешана на своей фигуре, и ужасно болтливая. Вообще-то
это удобно: что-то там тараторит, не приглашая к соучастию, можно
заниматься своими мыслями, спокойно... правда, ненадолго. Любой
словоохотливый человек, если, конечно, он не идиот, в определенный момент
истощается... в смысле тем для »говоренияј... Главное, быть готовой к
подобной паузе, чтобы не обидеть докладчика невниманием... Хорошо, я
вернулась в себя быстро, спросила что-то про рецепт »Наполеонај...
Чекрыжина оказалась в курсе колпаковской болезни - она его какая-то дальняя
родственница, что-то вроде двоюродной сестры сводного брата колпаковской
бывшей жены...и что-то еще по мужу... то ли он с Колпаковым в
русско-японскую Родину защищал, то ли в песочнице дрался... Конечно же,
описала все подробности, дала всем характеристики... Очень хвалилась своим
братцем-спортсменом, он, оказывается, достиг каких-то невероятных высот...
Ну, для Чекрыжиной и серебряный значок ГТО - четвертая высота!... Бедный
незакаленный Колпаков! Лежит сейчас на своем узком диванчике, горло
перемотано старым шарфом (такой мохеровый, в клетку, индийский), рядом, на
журнальном столике, аспирин, капли какие-нибудь, чай с малиной, газеты, моя
брошка... очки на носу, смотрит телевизор... Пахнет звездочкой... а он не
чувствует... Хотя ...откуда у него малина! Кофе, наверняка, сигареты,
коньяк, газеты, ну ...и моя брошка...
Не ожидал моего вечернего звонка!.. Чекрыжина-то удивилась, будто я у нее
попросила телефон ее собственного мужа! Хотя, наверное, ей было странно то,
что у меня ЕЩЕ НЕТ колпаковского домашнего телефона... А как же! Совместные
перекуры и прогулки до метро были зафиксированы, возраст, семейное
положение и пол сопоставлены, и, естественно, выводы сделаны... Смешно...
Колпаков растерялся на мое »здрас-с-сте, Дмитрий Викторовичј... Пришлось
представляться... Вялый разговор, как медленный танец в инвалидных
колясках, несколько тактов еду я: »Болеешь? - да; лечишься чем-нибудь? -
нет; скучно? - да нет; в Новый Год нельзя болеть - да-а-а, нельзя...ј Потом
он: »Как на работе? - как всегда; у Светы Чекрыжиной сегодня день рождения?
- да; телефон ОНА дала? - да-а-а; хорошо, что ты позвонила - да-а-а???ј ...
Колпаков, действительно, заболел... Позвал меня к Чекрыжиным на новогоднюю
ночь... Расписал, какая будет веселая компания, гвоздь программы -
Серж-спортсмен, который, по Колпакову, меня должен даже очаровать,
предположил, как обрадуется сюрпризу Света, обещал не приставать ... и под
угрозой вечности своей тяжелейшей ангины... заставил сразу же
согласиться... Мы встречаемся завтра в 21-00 на Аэропорте у первого вагона
от центра...ј"

Колпаков


Эхо на стихи Сергея 
Светловолосая моя, вы так красивы!
Подайте незнакомому студенту
Одну минуту солнца Ваших глаз!
Если боитесь сжечь, смотрите лишь вполсилы.
Вы так светлы и так тепло одеты -
Моя ж душа уже в который раз
Больна от холода и недостатка света...
KS 


Из воспоминаний Сергея Агатова:
"...И что было делать? Татьяне отказать нельзя, она сказала "Будет
Колпаков" так многозначительно, как будто это имело какое-то значение для
меня. Татьяне отказывать нельзя. Никогда не мог понять, что их в свое время
свело вместе? Такие разные, такие противоположные, что не могли не
раздражаться, даже если другой всего лишь чихнул. Хотя Колпаков, в общем-то
человек неплохой. Именно из тех людей, про которых и стар и млад, и дворник
и зампредместкома гаражного кооператива всегда так и говорят: "Вы об N?..
Мммм... В общем-то, он неплохой человек...". Этих "в общем-то, неплохих
людей", людей, которых никто не может решиться отнести ни к однозначно
хорошим, ни к однозначно плохим, по моим циничным прикидкам около двух на
десяток. Не соль земли, но и жить без них скучно. Над кем тогда шутить?..
Мне кажется, что она все еще любит его. Я порой гипнотизирую Колпакова
своими железными зубами, из-за которых он считает меня хоккеистом, и
нарочно перевожу разговор на солдатский юмор - Колпаков ужасно смущается,
трет переносицу, и начинает неловко обсуждать разницу между "Болеро" Равеля
и "Картинками с выставки" Мусоргского... Почему-то она считает, что это
унижает его. Напротив - именно тогда он и чувствует себя человеком, и я
дарю ему это сознание, в каком-то смысле жертвуя собой...
По крайней мере, платить мне за это приходится. Хотя бы тем, что Татьяна
жутко на меня потом обижается, и два дня кормит недосоленным борщом.
- Таня, - говорю я ей после первой же ложки, - ты ищешь невозможного. Ты
ишещь какого-то Заратустру с характером Колпакова. Это даже не принц на
белой кобыле. Это принц и кобыла в одном лице. Я не имею в виду, что
Колпаков лошадь, а просто порядок сопоставления...
И только потом прошу солонку...
Может, позвонить Марине? "Слышал, ты развелась со своим стоматологом?"
(подчеркнуть омерзением слово "стоматолог" - никогда больше не соглашусь на
общий наркоз, пусть даже врачи на колени встанут).
"Бросила аспирантуру за полгода до защиты? Пошла в парикмахерши?".. Плюнул
бы себе в глаза. Хорошо, что это невозможно... Не буду звонить - наверняка
ей хватает и настоящих телефонных террористов...
Встретил Наташку в метро. Через четыре года. Я с рюкзаком и баулами. Она с
хорошим настроением. Мило поболтали, не глядя друг другу в глаза. Пригласил
на пьянку к Чекрыжиным - согласилась сразу. Как меняются женщины! Это ведь,
по сути, единственное, чего в ней недоставало - умения прощать. Оно же -
желание понять. Пусть цинично, пусть, черт возьми, неверно, но понять. Она
просто говорила "да", или "нет", исходя из погодных условий на востоке
Новосибирской области. А сейчас она... она другая... Берегись, Серега, тебе
нельзя влюбляться. У тебя нет второго комплекта зубов, платить больше
нечем..."
serge


Ночь. Луна. На небе тучно.
Я один стою у парапета.
- Знаете, луна, ужасно скучно
С вами объясняться до рассвета.
Почему же, позабыв заботы,
Дню отдавши все дневные дани,
Возвращаясь вечером с работы,
Я иду на старое свиданье.
Нет луны, и в небесах тучнее.
Я один стою у парапета.
- -Знаете, луна, еще скучнее
Ждать без вас нежданного рассвета.

Владнир Донец


Хочется кофе, сигарету, удобный диван и собаку, лежащую возле камина. И
чтоб трое детишков играли в казаки-разбойники... Что это со мной, доктор?..
А еще мне хочется научиться водить самолет... И делать петлю Нестерова над
зелено-желтыми полосками полей... Доктор, я болен?
Я хочу тихо позвонить колокольчиком, сидя на камне над горной речкой в
Тибете... А потом увидеть весь мир цветущих долин и заснеженных острых
изломов вершин... Спасите меня, доктор!..
А еще хочется, доктор, облокотясь на гранит, смотреть на волны океана,
наискось, с ревом врубающиеся в набережную Саламанки, и чувствовать
соленость свежих брызг и ветер... И крики чаек... Доктор, скажите, это
безнадежно?..
А еще, а еще, а еще - маленький, теплый, пушистый комочек в руках - это
птичка, и мы друг друга понимаем... Доктор, может быть - операбелен?..
Доктор, когда я лежал среди цветов и травы, на поле, и было лето, я только
что выпил два литра парного молока из банки, и мне за шиворот заполз
муравей, а на небе курчавыми белоснежными башнями едва плыли облака, а за
ними, доктор, было видно космос, я был счастлив. Доктор - я был счастлив...
И когда среди сосен я нашел третье озеро, на этот раз пресное, плыл,
стремясь не задеть широкие листья кувшинок, а слабая волна шептала среди
камышей, и утки величаво делали круги над озером и свиристели крыльями -
"фи-фи-фи-фи-фи....", я тоже был счастлив. Доктор, этого не отрезать...
А еще я хочу сидеть на берегу Невы, и, наблюдая, как чухматый буксир
пересекает длинные дорожки огней в воде, огни домов и причалов на том
берегу, и чувствуя в своей руке - руку любимой, а на своем плече - ее
склоненную голову, поцеловать ее в первый раз... Доктор, это было!..
Сколько мне осталось, доктор?..
Доктор, я заболел или выздоровел? Я прощаюсь или говорю здравствуй?..
Доктор, скажите...
serge


О влиянии детской литературы на неокрепшие умы.
Холода наступят ночью,
В темноте зажжется волчий
Глаз. И брат пойдет на брата.
Всюду мертвые солдаты
Утирают пот с чела...
-Ах, зачем я умерла,-
Слышен голос чуть печальный,
Там, вдали, под звон кандальный
Тридцать витязей бредут.
Ждет их завтра страшный суд.
А поодаль волчья стая,
Свежим трупом чуть играя,
Держит путь в столичный град,
В граде том царит разврат.
Вдруг из леса выбегает
Войско грозного Мамая.
Хан Мамай идет ко мне
С толстой сумкой на ремне.
Это он, это он -
На земле, стрелой пронзен.
Путь и мой лежал ко граду.
Во дворце мне были рады,
И царевна через год
Принесла большой приплод.
Царь Кощей начхал на злато
И все отдал супостату.
И от той волны ментальной
Гроб качается хрустальный.
Так мы жили с шиком, блеском
Под звездою Вифлеемской,
Озарявшей небосвод.
Вот.

В. Крупский 


Из воспоминаний Колпакова:
"...вовсе не врут наши газеты. Они остервенело и с удовольствием говорят
правду. Жаль только, что не всегда одну и ту же. Любопытно: лишишь
идеалиста надежды на светлое будущее, и он тут же с тоской вспоминает о
славном прошлом. Потому как в прошлом все было (как это по-ихнему, на
новоязе?) пучком и будьте-нате. В прошлом и чушь была прекрасней, и несли
ее всей толпой дольше, и удовольствие от процесса получали. В прошлом
собирались мы все вместе в Новый Год под елочкой, каждый - сам себе и Дед
Мороз и Снегурочка, чокались единственной в мире нефранцузской шампанью,
планы строили. Любопытно, что познакомился я с Татьяной когда-то в
новогоднюю тоже ночь у Чекрыжиных. Валерка со школьных времен не изменился,
так и остался чрезмерно обстоятельным, консервативным и сентиментальным.
Жаль только, что украденная у меня машина давно уже превратилась в общую,
вроде погоды, ничего не значащую тему. Валерка делает вид, что верит в
возможность ее найти, а я (не менее искренне) притворяюсь, что ему верю. В
этот раз собирался я к ним с Натальей заявиться, все лучше чем одному. Я бы
по такому случаю и через очки на нее повнимательней посмотрел: идет ли ей
эта брошка трофейная. Но пропала она внезапно и таинственно, на звонки не
отвечает (обиделась? неужели что-то почувствовала?), и придется мне
разочаровать гостеприимных Чекрыжиных. Буду празднично слоняться вокруг
стола и стараться не замечать подчеркнутую парность большинства
присуствующих.
Татьянин сводный брат Сереженька Агатов (для близких - Serge) обещался,
значит, рассеять Чекрыжинскую скуку. Очаровательный циничный краснобай,
хоккеист и интеллектуал, не дурак выпить, всегда свой в любой компании.
Неизлечимый оптимист и хохмач: излюбленная фраза о том, как некрасив любой
мужчина с выбитыми зубами. И сверкнув тридцатью двумя железными зубьями:
"Если он, конечно, не хоккеист." Хоккей-то тут ни при чем; просто много лет
тому молоденький Serge страстно и небезуспешно ухаживал за столь же
молоденькой дурочкой. Муж ее, однако, оказался отнюдь не глуп и крайне
ревнив. К тому же - был готов использовать служебное положение
врача-стоматолога в целях личной мести. Дальнейшее развитие сюжета
представить нетрудно, но больно. Отношения Агатова к женщинам эта история
совсем не изменила, и очень многие из них находили его нержавеющую улыбку
достойной всяческого внимания. Последний раз я активно общался с Сергеем во
времена эпопеи моего развода, когда он (по-семейному любезно) предложил
помочь нам с Татьяной организовать переезд. Довольно долго его квартира
была завалена нашими узлами и баулами. Отзывчивость Агатова не уступает его
женолюбию...
И снился мне сон эротический: возлежит на поскрипывающем рояле эдакая
девушка с чреслом, чистокровная индийская красавица, а в пупок у ней нАлито
не меньше унции орехового масла. И на вкус то масло - гремучая смесь
чешского темного пива "Шариш" с голландской можжевеловой водкой "Женевер".
Какая там унция - может и больше поллитры будет. А вокруг рояля,
развалившись прямо в воздухе, Карлсон, Винни-Пух и Маугли сидят, на троих
из пупка соображают. И все это под возмущенные кудахтанья четырехлапой
курицы происходит. Проснулся в поту, с мыслью о Фрейде. Хорошо ему, гаду,
было в те спокойные времена теории строить, когда круг ассоциаций был
невелик, и реальность была не слишком, но все-таки логичней сновидений. Я
бы предпочел, например, спокойный сон про читающего телефонную книгу
Чеширского кота. Это по крайней мере объясняло бы, откуда у позвонившей
через полчаса Алисы
мой номер телефона.."
Алиса





Понедельник, 8 февраля 1999

Выпуск 27


»Чекрыжин с облегчением рухнул в кресло.
Все кончилось... на этот год, по крайней мере. Часов через пять сядем за
стол, Светка замесить должна пироги... страдалица, протестовала до
последнего ...салатик »Мимозај, селедочка под шубой, холодец тещин,
огурчики... водочка холодненькая...В воскресенье на Динамо закупил,
»Гжелкај, ничего, душистая...
- Валерий Леонидович, разрешите?
В дверях маячила и не обещала ничего праздничного аккуратно стриженная
голова Голованова. Как все прочие лейтенанты-первогодки, он напоминал
Чекрыжину задорного пионера из рыбаковской »Бронзовой птицыј: в каждом
шкафу - скелет, каждая старуха в черном - крестный отец... Все вокруг, по
его мнению, хранило какую-нибудь тайну... как правило, криминальную... Всем
интересуется, во все влезает, ...даже в чужие разговоры... Детективы Агаты
Кристи читает в оригинале, говорит, что не доверяет переводчику... Но,
скорее всего, фасонит...
- Голованов, ты на календарь смотрел?
- 31-е декабря, восход Солнца в...
- Голованов, ты у машинисток уже был? Столовался?...
- Да, не-е... Я не пью... Я ж говорил, у меня аллергия на все, что крепче
кефира... Пятнами покрываюсь и чешусь...
- Голованов, у тебя девушка есть?
- Да-а, Лена, мы вместе в секции...
- Голованов, ты ей подарок на Новый год купил?
- Да, еще в августе успел, до кризиса...Представляете, сейчас эти духи
стоят на ...
Чекрыжин закрыл глаза.
- Голованов, давай так, когда я открою глаза, тебя уже не будет... Все! С
Новым Годом!
- Валерий Леонидович, так ведь еще одна приятельница Лукиной объявилась,
балерина, вернулась из загранки позавчера, узнала, что случилось с Мариной,
только что звонила, хочет приехать сегодня... Я вот Вас решил спросить...
Она сюда перезвонить должна...
Чекрыжин встал и начал собираться... Голованов уныло улыбался.
- Значит так, Голованов. Я сейчас еду на Житную, там у меня встреча...
деловая. Ты садись на мое место, телефон... да, дело в сейф не забудь
убрать,... ключи, пломба... Сдашь дежурному... Приказываю замещать меня до
конца этого года... Никаких серьезных шагов не предпринимать, просто
записать показания... Протокол оставишь на столе... Инструкции понятны?
Чекрыжин метался по кабинету, складывал в портфель свертки с сувенирами,
бутылки, натыкался на растерянного Голованова.
...Еще минута в обществе этой мисс Марпл и я застрелюсь... прямо здесь и из
табельного пистолета...Черт, патроны все сдал... Как же, подружка!.. гибель
Марины потрясла! Эта Жизель, наверняка, хочет подробности узнать... Обычное
женское любопытство... Ну и еще, впечатления... Петровка, все же! Вот
Голованову с ней и курлыкать... пусть к отпуску подготовится... охотник.
Чекрыжин оделся, взял портфель, огляделся - не забыл ли чего, подмигнул
Голованову и вышел.
***
Голованов отряхнул кресло Чекрыжина, сел, достал упаковку жвачки и открыл
дело. ....Вообще-то, могла быть и потолще папочка - полтора месяца все
же... Могла бы, если б майор прислушивался... Понятно, конечно, он опытнее,
но с другой стороны, глаз то замыливается. Стереотипы опять же...Вот
телефон-помойка... трещит неинтеллигентно, воняет черт-те чем... Никак не
поменяет, говорит, что некогда ерундой заниматься... Привыкли, понимаешь,
по старинке... А новые возможности не используют, ни тебе громкой связи, ни
возможности записи...
Голованов неторопливо поднял трубку разрывавшегося телефона.
- Лейтенант Голованов слушает. Да, Нина... Я ждал Вашего звонка. Вы
приедете?.. Жаль, нам важны были бы Ваши сведения... Так неожиданно?
Сегодня же? Через три часа самолет?.. Какая у Вас неспокойная профессия...
почти как наша... Понятно... Да дело пока в производстве, есть несколько
версий, разрабатываем... Но Вы понимаете, я не могу распространяться...
under a veil of secrecy... Конечно, нам же с Интерполом работать
приходится... и без переводчиков... Да, нормальные ребята, только очень уж
узкопрофильные... То, чем у нас занимаюсь я один, они бы на пятерых
поделили... А мне приходится вертеться... Вот и на Вашу помощь я
рассчитывал... А у Вас есть минут пятнадцать? Отлично, подождите секунду, я
буду стенографировать... Умею... Диктофон?... Вчера сломался... еще не
получили новый... Да-а-а, праздники...
Голованов вытащил из мусорной корзины использованные целые листы,
перевернул их чистой стороной, достал из кармана школьный пенал и вынул
остро отточенный карандаш.
- Да, я готов... Как долго Вы знали Лукину?... Вы стриглись в ее
парикмахерской? А-а-а... Нас вообще-то интересуют все ее знакомые мужского
пола... Да, много...Угу, угу...
Голованов записывал уже знакомые имена и фамилии. Всех их уже проверяли.
- А Вы не припомните еще кого-нибудь, может, кто-то безымянный ...кто-то за
последний год?... Нет?.. Жаль... Вы вернетесь к февралю? Хорошо... Я как
раз тоже в конце января выйду... Да, отпуск... Ну и что ж, что зимой... Я
вообще в Египет собрался, а там сами знаете... Ладно, счастливой Вам
поездки...вернее, полета. До свидания.
Голованов многозначительно поставил точку и сломал грифель карандаша.
Морские часы на столе, которые он поначалу принял за компас, показывали
шесть. ...Домой еще не хочется.. Голованов выключил свет, открыл
чекрыжинский сейф и достал початую бутылку водки. Присмотрелся.
...»Гжелкај... еще не пробовал... Он протер чистым листом стакан и
осторожно, наощупь налил.
...Ладно, за Новый Год и отпуск!.. Отправили в январе... Сами июль-август
забронировали, а мне - мерзни у тетки в Смоленске... Дедовщина!... А
Чекрыжин как чувствовал, что пустой номер с этой Ниной - слинял. Ладно,
отсутствие результата - тоже ре...
Телефон замигал красной лампочкой, и только потом издал оглушительный для
темноты треск.
Голованов быстро поднял трубку.
- Да... Эт-то... Голованов... Э-э-э... Лейтенант Голованов слушает...
Нина?... Что? Вспомнили? Угу...Только имя, а фамилия? Понятно... А когда он
появился? Ага. Вы его видели? А-а, Марина рассказала... Говорите, есть
примета? ....Н-да.. Интересная особенность у него... Главное, редкая... Но
и изменить ее легко, знаете... У меня знакомая в этой сфере, она такие вещи
рассказывает... такие чудеса: вживляют донорские или там от коровы какой...
молоденькой, некурящей... Ну, это я шучу... Но главное, что не выяснишь -
свои или вставленные... А-а-а... Понятно... Не буду Вас задерживать.
Спасибо, что перезвонили... До свидания...
Голованов включил настольную лампу-ровесницу телефона, долил еще немного
водки в стакан, выпил, достал подушечку жвачки и зажевал... Ничего водка,
надо сегодня купить к столу такую... а то без презента к Лене идти вроде
как нехорошо... Славно получается, новый персонаж... Чекрыжина уже не
найду... Вот ему подарочек и случится к Рождеству... Он подвинул к себе
исписанный несколько минут назад карандашом лист, задумался ...и трофейной
перьевой ручкой вывел: »Serge + metallic dentures = ?ј... Чекрыжин с
похмелья сразу не догадается словарь из-под угла стола вытащить, пусть
помучается... Жаль, не увижу...ј
...Агатов


Ушедшему другу...
Мы прозябаем в пустоте
С тех пор, как завершилась драка.
Париж - унылая клоака.
Да, времена теперь не те...
Крест в смертью скованной руке.
Зачем вы пили эту гадость?
К чему искать вам было радость
В дрянном монмартрском кабаке?
Вам улыбается Мари,
Хозяйка древнего собора.
Мне кажется, что этот город -
Не более, чем le loup gris.
Уныло скалится нам вслед
Взвод гарпий с крыши Нотр-Дама.
Зеленым знаменем ислама
Я вас укрою, мой корнет.
К.Константинов 


Он просто играл. Играл, не имея понятия о стилях, направлениях и школах, о
том, Что нужно играть. Ему никогда не виделись качающиеся в такт ритму
головы, заполненные стадионы, кричащие толпы, Он просто играл. Даже не
потому, что его игра нравилась ему самому. Просто не было препятствий тому,
чтобы играть. Никто ведь не возражал против того, чтобы он немного поиграл
здесь. Хотя никто и не просил это делать.
Он просто играл в полутьме, достаточно, впрочем, чтобы видеть сидящих за
столиками и даже стены за из спинами. Стены не всегда были за спинами.
Многие сидели лицом к этим стенам, то есть не к стенам, а к тем, с кем они
пришли, или к облакам дыма от своих сигарет, или мимо лиц тех, кто случайно
оказался по пути взгляда. Только самые пьяные, которым нужна была точка
приложения внимания, и самые беспомощные, способные за 4 секунды изобрести
себе смысл жизни и забыть о нем в следующие 4 секунды, смотрели прямо на
него. Остальные смотрели по сторонам, в стены, в окна, в лица, вперед в
свою жизнь, назад в свое прошлое, в общем - кто как привык.
А он играл и пел. Твердо зная, что не умеет толком ни того, ни другого. Как
и любое ремесло, это тоже требовало навыка, требовало знания школы. А школы
не было - были кем-то показанные основы, и основы, им же и изобретенные, и
несколько подслушанных у кого-то созвучий. Были слова, не несущие смысла.
Может быть кто-нибудь, покопавшись, мог бы найти в них некий смысл, мог бы
поставить в соответствие каждое слово какому-нибудь факту или их сочетанию
в своей жизни или в какой-нибудь другой жизни, о которой слышал. Может
быть, возможно. Он просто пел и играл.
Кто-то его слушал, подперев голову рукой и отстукивая такт подошвой,
пальцами или мыслью. Кто-то смотрел за окно (а там дождь смывал остатки
снега). Кто-то смотрел в Пространство, ничего, кроме Пространства, и не
видя. На бутылке зря указывают процент, разумнее было бы указать степень
ощущения пространства. Примерно так :
- 1 стопка - то, что вы обычно видите,
- 2 стопки - чуть-чуть раздвинуть стены,
- 4 стопки - почувствовать Пространство боковым зрением,
...
- ? стопок - глядеть в Пространство, измерять его взглядом, быть его частью.
Одним словом, никто его не слышал, как не слышат дождь или уличный шум. Они
поднимали головы, пытаясь понять, что изменилось, если он замолкал. Кто
понимал, кто нет, но смирялись все очень быстро.
Но пока он пел. Без намека на знание о том, как следует петь, да и без
претензии объяснить, как на самом деле следует. Без попытки сформулировать
даже самому себе, хорошо это или плохо, лучше или хуже тех, кого он слышал.
Зачем ? Он пел не для них, и даже не для себя. Он просто пел. Без
стандартов, без стремлений, без оценки, без мечты в сияющее Совершенство
где-то в конце.
 Кто-то подпирал голову ладонью, поскольку так было удобнее. Кто-то плакал,
выпив столько, что не мог не плакать. Кто-то танцевал с кем-то, поскольку
почему бы, собственно, не потанцевать ? Кто-то танцевал сам с собой,
поскольку если вдуматься - на кой черт нужен кто-то еще ?
Никто и никогда не считал, кто кому и сколько раз признался в любви, пока
он поет. Перед кем и сколько раз раздвинулась беспросветная мгла и явила
путь - куда ? - ну хоть бы не сразу в следующую стену. Кто решил, что в
общем-то он собой доволен. Кто решил, что все здесь как-то не так и больше
он в этот бар не пойдет. Кто просто упал со стула, устав от того, что
голова всегда сверху. Он просто пел.
Никто не просил приглушить музыку, когда он начинал петь. Ее как-то
приглушали сами собой, без напоминания.
Бесхитростная мелодия и слова без особого смысла. Они просто лились, как
вода льется мимо и не сливается, как положено, в надлежащую трубу, а течет
свободно по полу, затекая в щели, портя обувь, коробя паркет, оставляя
пятна... незаметно для владельца.
Он пел, а Вселенная рядом играла свою песню на своих струнах. Было между
ними что-то общее ? Нет, не было. Но никому из них не было до этого дела.
Ему часто бросали деньги, и к концу их набиралась небольшая кучка. Он
отдавал их Бармену, прося обычно "угостить чем-нибудь их всех". Но бармен
был мудр - он знал, что "их всех" не бывает. И просто на следующий снижал
чуть-чуть цены на Пространство - в конце концов, они делали общее дело.
M86


Story Teller
Как в запарке,
Ломая сроки,
Мчится маркий,
Пятная строки
Магистралей,
На снег и дождь
Не взирая,
Гремящий Dodge,
Помятобокий,
В салоне жарко:
Разбившись в парки,
Там молодежь.
Галдеж --
-- No smoking.
Балдеж --
-- No parking.

Как в зоопарке,
Ломая строки,
Мчится маркер,
Красный и строгий
Маг астральный,
Он в снег и в дождь
Выделяет,
Где суть,где ложь,
Памятно бойкий,
Он чертит жарко,
Красив как Parker,
Остер как нож,
Даешь!!! --
-- No smoking.
Даешь!!! --
-- No parking.
Т.Т.
Татьяна Троицкая


Шесть лет.
Очень трудно возвратиться в детство, но иногда это удается, на несколько
секунд поднимаются из глубины воспоминания, пряным дымом и яркой вспышкой,
словно солнце, на миг убежавшее от конвоя облаков, протыкает искрящимся
пылинками пальцем сумрак чердака, где ты живешь в своем
пространственно-временном континууме.
Эти секунды очень долгие. Словно день ребенка в деревне, наполненный чуть
слышными кудахтаньем кур и голосами взрослых, ползающих по огородным
грядкам. В июльском зное висит вибрирующая тишина, нарушаемая близко
пролетающими мухами, ты глядишь в напластованное инверсионными следами
синее небо, как в собственное будущее. Пес лежит, шевеля валиками бровей и
мокрый язык танцует в миллиметрах от пыльной земли, а твои солдаты из
спичек и сучков штурмуют песчаную крепость, храбро погибая в обвалах.
Жизнь в ритме сердца, сердце за минуту во сто крат чаще бьется, чем у
неповоротливых больших людей. Иногда застываешь, когда никто не видит и
стоишь в странном оцепенении, ни о чем не думая, зная только, что можешь
так простоять целую вечность - час.
Иногда удается побыть собою чистым несколько секунд, впасть в детство,
когда не было ни добра, ни зла, ни бога, ни дьявола, а только любовь
родителей и истинная вера в их слова.
Poor Child


Снег оседает мучительно медленно,
Тяжко порхающий снег.
Свет фонарей, ослепительно-мертвенный,
Злой хирургический свет.
Мрак расползается черною лужею,
Несуществующий мрак.
Страх расставания с жизнью ненужною,
Медленно тающий страх...

Spiritus


Посвящается человеку по фамилии.
Мне никогда не мешал мой мизинец. В строю пухлых пальчиков с короткими,
неказистыми, но ухоженными ногтями он стоял последним: им заканчивалась на
правой руке эта ласковая декада. Я коллекционировала пальцы. И теперь,
когда предыдущие девять были поименованы и сосчитаны, - теперь очередь
дошла до мизинца.
Что будет с филателистом, когда все марки, какие только есть на свете,
наконец, упокоятся в толстых альбомах своего владельца? А как будет
чувствовать себя меломан, приготовивший деньги на ту кассету, которой
недостает в его собрании записей - "The American Prayer"? Он знает Молитву
наизусть, он повторял ее сотни раз вслед за Ним - и вот этот грибник "по
осколки давно упавшей звезды", кажется, вполне доволен. И куда податься
Калибану, который видит умирающую в затхлом подвале Миранду?..
Безымянный палец извел меня своими робкими, неверными движениями, я устала
от его неповоротливости: он все время норовил изранить рабочую плоскость
ногтя. Этот печальный и непригодный палец. Безымянник и Бездельник.
Солдат-дезертир. Я и так перевела на него слишком много ацетона.
За этим атавизмом человеческой руки следовал мизинец: как полноправный член
декада-нской партии, он требовал внимания. Но здесь мне надоело
коллекционировать пальцы. Он был моей непомещенной под стекло маркой,
которой бредил филателист; он был моей звучащей в чужом окне "Американской
молитвой"; он был моей агонизирующей на калибановском диване Мирандой.
Этого мизинца не было в моей коллекции. Он был на моей собственной руке.
Вита 


Я негодяй. Ты не простишь меня.
Но, впрочем, это ничего не значит.
Ведь знаешь ты. И также знаю я -
Ты Скарлетт, а я Батлер. Не иначе.
Ты думаешь, я сдамся. Как глупа!
Подлец по бабам никогда не плачет.
Ты просто мне как шлюха дорога.
Как шлюха, Скарлетт. И никак иначе.
И месть эдесь совершенно ни при чем.
Я усмехаюсь. И совсем не мрачен.
И только в понимании твоем
Ты Скарлет, а я Батлер. Не иначе.

Гена 





Четверг, 11 февраля 1999

Выпуск 28


Интересно, почему зимой яблоки настолько вкуснее? Железа в них меньше, что
ли?...
Очечки на носу поправил, втянул живот, расправил плечи и затянул песню о
вселенской печали. Таким он мне и запомнился: несчастным, близоруким и
высокопарным. Эх, Дима, Дима..ї Три года прошло, а песня все та жеї. Все
так же тепла ищешь, но других согреть не интересуешься. Только и осталось
от тебя в коробке, что зубная щетка (почему?.. уже не вспомнить), да
открытка со стихом:
- Невыносима легкость бытия, -
Так пела женщина на валуне зеленом,
Сияя ликом одухотворенным...
Я ей внимал, дыханье затая.
Какой Колпаковский стишокї, с тоской, торжественно и об непонятном. Это
даже не Лоханкин, а какая-то смесь Лоханкина с Изнуренковым: "Обратите
внимание на мой ямб! Не правда ли, он пятистопен до чрезвычайности! Ах, ах,
высокий класс!" Чуть было второй раз на ту же лабуду не клюнула.. Спасибо,
Сережка вовремя вернулся, а не то опять бы околпаковиласьї. Сержик мой,
блестящезубый!.. веселый пройдоха и пылкий воздыхатель,.. мечта каждой
гимназисткиї. Весь будто выпорхнувший из Алискиного дневника времен нашей
школьной дружбыї. У этого хоть хватает такта, наплевав женщине в душу, не
заглядывать ей в глаза с грустью и всепрощающим пониманием. С облегчением
возвращаю в коробку зубную щетку и открытку, секунду колеблюсь, разглядывая
брошку.. Ну уж нет, дудки! А ла гер, ком а ла гер; своими трофеями будем
гордиться; надену сегодня же, когда с Сережей Новый Год пойду встречатьї.
Прощайте, Дмитрий Викторович! Пусть антресоли будут Вам пухомї.. Скоро
придет Сергей, пора одеваться, вот только яблоко догрызуї. Что год грядущий
нам готовит?ї
Наташа


Из воспоминаний Сергея Агатова:
"Вот так новость - сплошные сестры!.. Оказывается, не только Таня - моя
сводная сестра. Еще и Светлана Чекрыжина - тоже какая-то моя сестра. Дважды
сводная. Есть ли такой термин?..
Нет, ну кто бы мог подумать? Эх, дядя Ваня, дядя Ваня, я ведь его хорошо
знал, даже после развода его с Танькиной мамой, мамой Любой, он часто
заглядывал. Когда я повзрослел достаточно, чтобы пить водку, он наливал мне
стакан, и, крепкий старик, как мне тогда казалось - выпивал свою одним
глотком, даже не морщась. Я, конечно, не пил...
Я часто находил его почетные грамоты - "Герою Соц. Труда... слесарю... И.
М. Семенову...", "За перевыполнение плана... бригадиру... И.М.
Семенову...", "За выдающиеся успехи... начальнику участка... И.М.
Семенову", они валялись в самых неожиданных местах, порой - заложенные в
какую-нибудь книжку, порой в ворохе старых, пожелтевших газет, перевязанных
бечевкой, и неизвестно почему не сданных в макулатуру, одну я нашел даже
внутри ламповой радиолы, кажется, она называлась "Юность", и сколько себя
помню - никогда не работала, от старости. Так, предмет интерьера на тонких
черных ножках. Я, лет 12, полез тогда внутрь в надежде оживить ее, но,
конечно, ничего не добился...
Эх, Дядя Ваня, подумать только, что я узнал это только сейчас... Пятнадцать
лет, как сказала Танька, пятнадцать лет, он регулярно, по понедельникам и
пятницам, с шести до одиннадцати, повязывал на рукав красную повязку с
надписью "ДНД" и уходил "бороться с хулиганским элементом", как он всегда
говорил...
На правах сына друга семьи я часто бывал у них дома, и сам не раз видел,
как мама Люба, когда он опаздывал на дежурство и не успевал поесть -
торопливо совала ему в руки пакет с какими-нибудь пирожками-оладушками. Он
сначала отказывался, шутил, что умрет не от голода, но в конце концов брал.
И лицо его помню в эти моменты - такое сурово-отрешенное, как у Уходящего
На Войну. А у Мамы Любы было лицо Жены, Провожающей Мужа на Фронт... Эх,
Дядя Ваня... Кто бы мог подумать, что две его жены, одна законная, другая -
нет, через пятнадцать лет встретятся однажды в одной очереди за колбасой,
и, по извечной женской привычке, начнут обсуждать своих мужиков... и
выяснят, что мужик-то один...
Не было никаких дежурств, не было никаких хулиганствующих элементов. Была
другая семья, где у него росла Светка... Оказывается, они развелись тогда
именно из-за этого, а не из-за того, что он храпел по ночам, как мне
сказала мама Люба, когда я однажды обнаглел настолько, чтобы задать такой
вопрос...
Эх, Дядя Ваня, задал ты мне загадку - кто ж мне теперь Светлана?.. Не
разбираюсь я в этих степенях родства...
Вчера, возвращаясь с работы, я долго стоял на Гусинобродской. Снег больше
походил на искрящуюся пыль, вился вокруг фонарей. Автобусов не было,
сколько ни всматривайся, и кто-то, прикурив, отбросил спичку под лавку, а
она не потухла, разгорелась снова. Маленький такой, дрожащий оранжевый
огонек среди густо-сизых зимних сумерек... Забавно, не я один в него
засмотрелся - маленький пацаненок, лет трех-четырех, не по погоде
укутанный, заворожился, присел, вглядываясь... Его держала за руку мама,
ей, видимо, не понравилось, что он тянет ее вниз, и, не глядя, она стала
дергать его, о чем-то ругаться, а он упрямо садился, показывал на огонек,
оправдывался, кажется - "Мама, мама, смотри, он живой".
Конечно, победила мама. Забавный пацан, спичка давно погасла, подошел наш
автобус, а он, на буксире мамы, все оглядывался, все смотрел - а вдруг она
снова загорится?.. Дети это специальные люди, мне кажется, пока у них нет
наших больших мозгов, они гораздо ближе к истине. Кто сказал, что
ковыряться в носу неприлично? Громко смеяться неприлично, неприлично
смотреть на людей пристально, неприлично есть суп через край тарелки,
неприлично дергать девочек за косички, а девочкам неприлично говорить
мальчикам "да"... И когда-нибудь и этому мальчишке совсем вывернут руки, и
убедят, что жить - вообще неприлично, и он в это поверит, и станет обычным
никем...
Черт, с таким-то настроением я иду на праздник, с таким-то настроением я
жду под часами Наташку... Ага, вот, кажется и она, это ее татарского вида
остроконечная шапочка мелькает среди бесчисленных праздничных голов...
Привет, Наташа..."

serge


Вяяяа,- так нежно-нежно: вяяяа. Кругом сложнейшие симфонии, месиво страсти
и смерти, а в тебе - вяяяа, - тихое, улыбчивое; идиотское - когда скучно,
фальшивое - когда вдвоем, умелое - когда в деятельном фарсе светового мира
выбираешь себе стезю существования, простое - когда искренний, склизкое -
когда желанный, вяяяа: стилизованное, сопливое, кипяченое,
интеллигибельное, райское, менструальное, сонное, спесивое, котеночье,
идеальное, страничное, талисманное, интимное, пятиминутное, глазастое,
бойкое, искусанное, размякшее, замученное, кожаное, счастливое, цифровое,
глухое, пропахшее, хихикающее, забытое, - настоящее гиперобразующее вяяяа.
Вяяяа - это все, что у тебя есть - отдай его другим, хотя бы на их звериных
мордах и были язвы. Отдай вяяяа красивым, чтобы они больше любили себя,
отдай вяяяа жалким, чтобы они пресмыкались перед тобой. Отдай его мудрым,
чтобы они щурили глаз, - отдай пустопорожним, чтобы восхищались, - добрым -
чтоб жалели тебя, депрессивным - чтоб лелеяли, вонючим - чтоб воняли не
просто так, а вовеки веков, нищим - чтоб облили трепещущее вяяяа густой
слюной, родным - они поставят его в серванте, как сушеного краба, отдай
вяяяа любимой, чтобы оно кануло, оставляя завитками след через жизнь. Или
сожги в своей нетопленой квартире, выпив торжественный бокал. Зло разорви,
утопи в проклятиях, закапай слезами разочарования. Или просто брось вяяяа
на дорогу. В конце концов не у всех получается.
*****

Но что же мне делать - шевелиться под
полотенцем скуки, набухшим застарелой влагой?
Или замирающе сладким лезвием перечитать журналы мод
И после с помадой на сосках пировать над поверженной в прах бумагой.
Я только задумался мечтой воды,
распластался кругом. Слепые сторожат неоны
в белой голове. А уже светает за гранью вершинных снов. Сады
стыдливо припрятали ночные несчастья - из глаз ползут скорпионы.
viveur <>


посвещается Татьяне Мельниковой.

Будет, конечно, будет
Жизнь в перепутанных тропах,
И одинокий шепот,
Над обреченным Сердцем!
Будет, конечно, будет
Счастье сверкать зарницей,
Только б не ошибиться,
Приоткрывая дверцу!
Только бы Солнца брызги
Не растерять по крохам,
Жарким прольется соком,
Ягода на ладони!
И заблестят караты
Искрами утром рано
Под голубым экраном
Неба, на хвойной кроне!
Будет, конечно, будет!
Время сотрет границы,
Перелистав страницы,
Все зазвучит Мажором!
Прошлое глупым вздором
В Зеркале отразится!
....Просто и безразлично
Эхо рассеют Горы!
Будет все это, будет!!!
 . . .

Андрей Чепижный <>





Вторник, 16 февраля 1999

Выпуск 29


Трудно быть God'ом
На крыльях сна, на грязном дне помойки
Я доедал остатки землеройки.
Десятый час пробили мне куранты.
О, горечь рук наемников Антанты!
Лаская небом звездочку с папахи,
Я вспоминал, что мне рекли Кранахи:
"Не вздумай ты мускат мешать с токаем,
Не то закончишь вечер злобным лаем."
Как лист увядший падает на душу,
Так я из моря выхожу на сушу -
При смокинге, булавке и при деле,
И с пейджером... А вы чего хотели?
Воркуй мне, рация, о мартовском безумьи,
О том, как прахом вышли Монтесумьи
Дела - благодаря испанцам гадам.
Ох, поздно грохнули великую армаду!
Давно мы в юбках не ходили строем,
Давно не вешали пророков и героев,
Не жгли, не мучали и не четвертовали -
Три дня. А нас садистами прозвали.
Пускай хоронят царские останки,
Мы с патриархом - записные панки.
Забьем на мощи болт с соленым хреном -
Не надо путать Siouxie с Демосфеном.
Таков прогноз на завтрашние сутки:
Коньяк с икрой и кавиар в желудке.
Мы вычислим литраж земного шара.
Рассвет неловок. Утро. Спит отара.

К.Константинов <>


Жалок, болен, хрипит, - через месяц - мертвец.
В бодром стаде людей: кашемира и замши
он проклятия шепчет и чует конец,
Желтой пеной шипит: "будет горестно вам же!"
Мне противно смотреть как он тайно скулит.
Пассажирам метро вечно тягостна мерзость.
Переменит вагон, матерясь, инвалид:
лязг стальных костылей - бесполезная дерзость.
їїї
їїї
Через месяц пополнит музей белых мумий,
чистых статуй из льда. И в дневной круговерти,
в тесноте, посреди неуютных раздумий
запоет, замерцает явление смерти.

viveur


Последнее солнце,
Уставшие листья,
Подмерзшая пчелка
На желтом цветке.
Куда мы несемся?
Куда мы стремимся?
Навстречу холодной
И долгой зиме.
И все наполняет
Тягучий и пряный
Умершей листвы
Одуряющий запах.
И летняя роскошь
Сохнет и вянет.
Ночами из окон
Холодом тянет.
И птицы на юг
Улетают послушно.
Вода на озерах
Чернеет безмолвно.
Российская осень,
Грязная пустошь,
Склонилась на зимнюю
Плаху покорно.
Юрате <>


* * *
Лев сидел на берегу моря и скучал. Конечно, любой бы заскучал, если бы
любимая львица заявила, что брачный сезон закончен, и издевательски
добавила: »Посмотри в зеркало, царь зверейј.
Лев не любил смотреться в зеркало. Он был толст, неуклюж и имел лысину,
плавно переходящую в нос. И, наверное, именно поэтому сейчас сидел на
берегу моря и скучал.
Когда сзади стеснительно зашелестела галька, он, испугавшись, даже не
обернулся. Услышал, как кто-то небольшой, смущаясь, подобрался и устроился
рядом. Он неловко повернул парусящий на ветру нос и увидел маленькую мышку,
раскрывшую в его сторону большие черные глаза.
- Это ничего, что я... - застенчиво спросила мышь.
- Да нет, что вы, как я, разве, в общем... - запутался лев.
Оба помолчали.
Вдруг он вспомнил красивую фразу из какой-то книги...
- Я счастлив лицезреть, - тут же пустил он ее в ход, - в вашем лице...
тут... вот! - и, смутившись окончательно, добавил:
- Мадам!
- Мадемуазель, - поправила она и покраснела.
Оба снова помолчали.
Вдруг она начала первой:
- Вы знаете, я...
- Да и я, собственно, тоже, ой... - попытался он поддержать разговор.
Ничего не получилось.
- А может поговорить о литературе... - подумал он.
Тут она, расхрабрившись, сказала:
- А я люблю Шекспира...
- ...или о музыке, - продолжал размышлять он.
- И Баха... - видя, что ничего не получается, угасла она.
- Да ладно... - разошелся он, - Я, в общем-то тоже... - и снова застеснялся
в усы.
- Правда? - обрадовавшись, поддержала она, - Как хорошо...
И рассмеялась.
- Чего? - подумал он и вдруг счастливо улыбнулся.
Оба помолчали.
- А ведь я толстый, - вдруг ни с того, ни с сего сказал он...
- Ну да... - не поверила она.
- И лысый, с большим носом... - перечислял он, вдруг перестав смущаться.
- Не обманывай... - заинтересовалась она и, подумав, дополнила, - те...
- Честно... - заявил он. И представился:
- Элеонор, - а чтобы заполнить паузу, пробормотал:
- Это я сам имя придумал.
- А я Мася, - доверчиво посмотрела на него она. И сразу же оттараторила:
- Маленькая и серая!
- Не может быть... - удивился лев.
Оба помолчали...
С этой минуты они перешли на »тыј, а с моря уходили уже вместе. Это были
немного сумасшедшие животные:
Морской лев и Летучая мышь.

Саша С. Осташко <>


Прости меня. Я этой ночью сгинул.
Сомкнул глаза. Вонзил в ребро кинжал.
Я сдвинул эту Землю. Просто сдвинул...
И, как шпана, подальше убежал.
Как никогда. И тут же в щели неба
завыл сквозняк, тоскливый и живой.
Я пил вино. Я пил вино без хлеба.
И помянул. Да, да, тебя со мной.
И что потом? Большой, железной ложкой
меня отпаивал бескрылый херувим.
Прости меня. Он был тобой, немножко
(ты, как всегда, мне чудилась за ним).
И вот теперь - законы мирозданья -
логичный ход исчезнувших вещей.
Я сдвинул Землю... две пригоршни... к зданью
моей печали. И тоски. Моей.

Гена


Нашумевший случай
Площадь паром точит статуи в ожидании новых дев.
Вечер греет бродяг, поэтов, повелителей нежных рас.
Город кутается в луну, пробуждает у страстных гнев.
Спит господь. Нашумевший случай погружается в ворох фраз.
Мутный гам затопил кафе. В никуда манит сонный блюз.
Видно всем сквозь абсент и ложь предсказание смены вех.
Ищет плоть торжество и плен в смерть-словах фаворитов муз.
Белый страж поджигает крест - ноет пламенем божий грех.
В эту ночь погибнут многие из числа богов и богинь.
Скорбный пир начнут над трупами прокаженные и лгуны.
С неба рухнет горе липкое - имя этой звезде полынь.
Я же стану словом радости от одной таблетки луны.

viveur


Тень
Моя тень -
Тень каменного изваяния.
И изгибы плоти моей -
Словно слова сострадания.
А душа -
Середина бронзовой статуи.
Даже боги, взглянув на нее,
Не смеялись, а громко плакали.
Мои руки -
Безмолвие сумрака.
Если был изначально в них смысл,
То он был только черным умыслом.
Ну а ноги -
Столпы дряхло-глиняные.
Ни себя удержать не могут,
Ни идти ни к черту, ни к Богу.
Ну и вся я -
Вероломство пустынного космоса.
Растрепалась холодным безмолвием
В ворожбе проклятого промысла.
Юрате <>


Е. И., жене
Здесь море ниспадает голубым,
Заказанным тобою крепдешином.
Здесь запах времени... И, вечностью томим,
Общаюсь лишь с разрушенным камином.-
Камины здесь свидетели времен,
А времена остались без имен.
Но сосны все свободны, и гурьбою
Они на берег выбегают к водопою,
Где жажду утоляет им прибой.
Он разбегается, и вот, в прыжке аршинном,
Мне руки наполняет крепдешином...
Одеть тебя балтийскою волной.
Владнир Донец


1999 год. Уральское отделение академии наук.
Тополя по-прежнему вздымали свои ветви к небу. Все вокруг осталось прежним,
каким запомнилось десять лет назад. И вывеска Института Высоких Энергий так
же чернела на облицованной стене. Только тропинка среди крапчатых сугробов
стала уже, в один только след. И массивная дверь стала скрипучей. А дальше
за ней все изменилось, все уже было не таким, как прежде. В стальной
зарешеченной кабинке теперь сидел охранник в кaмуфляжной форме. Отложив
"СПИД-инфо", он молча оглядел редкого посетителя и так же молча придвинул к
окошку черный телефон. В трубке по набранному номеру долго не отвечали.
После недлинного разъяснения охранник благосклонно разрешил пройти в
здание.
В коридорах быдо темно и пусто. Сонное эхо отзывалось на каждый шаг и тут
же пряталось в цинковых коробах вентиляции, идущих под самым потолком. Не
хлопали двери, не трезвонили телефоны, не гудели трансформаторы, не стучали
пишущие машинки, не жужжали принтеры, не стучали вакуумные насосы, не
скрипели перья, не шуршала бумага, никто не кашлял в сумраке, расслоенном
пластами серого света. В середине коридора за стеклянными дверьми в
лабораторном модуле взору открылся высокий зал, в центре которого покоился
массивный и высокий, в два этажа, агрегат. Вдоль стен тянулись ряды
приборных щитов, пакеты разнокалиберных труб, пучки проводов. На столах еще
лежали разложенные листы писчей бумаги, справочная и всякая другая
литература, на спинках стульев и на случайных крючках вдоль стен висели
черные халаты. Железная лестница с пупырчатыми ступенями вела вверх к
пульту управления. И здесь ни души, ни вздоха.
И второй и третий этажи главного корпуса были так же пустынны и безлюдны. И
тут, в самом конце коридора на первом этаже, открылась одна дверь, и
пожилой человек с электрическим чайником в руке, вздыхая и бормоча под нос,
прошел в туалетную комнату. Одет он был в синий, местами замасленный,
рабочий халат, коротковатые штаны из простой серой ткани пузырились на
уровне колен и открывали снизу тощие ноги в темно-зеленых носках и
стоптанных комнатных тапочках. Пух волос на голове ученого колебался в такт
неспешных шагов.
Вернувшись в лабораторию и включив наполненный чайник в ржавую розетку,
старик снял со слесарных тисков некую хитро изогнутую пластину, затем,
кряхтя, приладил ее где-то внутри запутанной своей установки, сменил очки
на защитные и включил рубильник. Удивленно ожили шкалы приборов, пыльный
сумрак прорезал зеленый луч лазера, на затянутом паутиной потолке
отразилось неясное фиолетовое сияние. И вдруг сам воздух ожил и наполнился
смутными очертаниями, глухим ропотом отдаленных голосов. По стенам
пронеслись тени, еще хранящие веселые профили светлых голов, затем раздался
хлопок, сноп искр осветил дальний угол комнаты, и снова все погасло и
стихло. И снова старик, кряхтя и приохивая, полез в гущу хитросплетений
проводов и трубок.
И только взгляд голливудского продюсера мог оживиться здесь, увидев готовые
фантастические декорации для своего будущего фильма.
Uliss


Чапаев.
Его поезд шел вниз,
Его время кончалось,
У последних ворот
Он надел ордена.
Из дырявых кулис
Выползала усталость
И ощеренный рот
Разевала страна.
Сотни юных бойцов
Его тело кромсали,
Стаи огненных птиц
Выходили на взлет.
Он с небесным Отцом
Будет пить из Грааля,
С золотых колесниц
Застрочит пулемет.
Мы починим баркас,
Мы разбудим Харона
В воскресенье зимой,
Через тысячу лет.
Он уходит от нас
К изумрудному трону,
Мы становимся тьмой,
Нас почти уже нет.
В. Крупский <>





Пятница, 19 февраля 1999

Выпуск 30


ФРАГМЕНТЫ...
Frame 7.
Несчастен Демон,
Демон не стал бы ведь --
что вы,
нет -- счастливым
выглядеть;
занятость делом --
темени сталкивать,
чтобы,
изнашивая,
темы комкать, либо
на темени выхладить
зиму белым
снегом -- да, тем самым
снегом из наших
эндшпильных фабул,
по которому (снегу)
и согласно которым (фабулам)
любимых уход
запомнится -- даже
не пледом,
бешено
брошенным на пол,
но непременно пешим
(хотя уместнеe санным)
по снегу удвоенным следом,
ибо проще сносить потери,
снега когда посреди,
но если не слеп
и не глухой --
плачь, Демон, вслед,
плачь, но проследи --
помни о деле --
под аккорд захлопнутой двери
след чтоб в два ряда был.
Bolivar cannot carry,
cannot carry double...

Story Teller



так холодно и скучно
в пыли и зеркале барахтается нудный свет
открытки в забытьи тома провидцев тучны
напыщенны судьбой затворника. валет
прибит к стене
за трусость манию непослушанье
и увяданье жизни безразлично мне
и жертвенная суть молчанья.
навязчиво орут про тайный смысл
какие-то уродливые тени.
а средоточение существ и чисел
томится в браке света вещи лени.
и ненасытна лень как порванные губы
желающие пососать фетиш
и апокалиптические трубы -
режим сознания: "москва-париж".
мерещится тоскующее тело
давно обещанное голое
палящей спелостью болело
топтало липкий путь в бесполое.
так в диссонансе дней и кожи
влюбленные травились ядом
и мы с тобой на них похожи
я буду думать что ты рядом

viveur


Время
Зайчика звали Зяблик. Это имя дали ему, когда он был маленьким. Знакомым он
представлялся просто: »Заяцј. »Ну почему, - спрашивал себя он, - ну кто
угодно, ну почему Зяблик?!ј К сожалению, никто так и не ответил ему на его
вопрос.
Однажды к Зяблику приползла его старинная подруга Улиточка Лолита.
- Привет, - сказала она, и кокетливо завязала бантиком все свои четыре
глаза.
- Привет, - обрадовался Зайчик, - как дела?
- Ничего, - ответила Лолита и, заглянув себе за ракушку, таинственно
прошептала, - Дядя Богомол сказал, что пришло Положенное Время!
- Ой! - испугался Зяблик, - а куда?
- Сюда, - доверительно сообщила та.
- А что такое Положенное Время? - совсем растерялся Зайчик.
- Дядя Богомол сказал, что Время бывает Хорошее, Плохое и Положенное. В
Плохое Время думаешь о Хорошем, в Хорошее вспоминаешь Плохое, а в
Положенное ты делаешь Великие Глупости.
- Глупости, - зачарованно повторил Зяблик, - а какие?
- Всякие, - снова перешла на шепот Лолита, и, зловеще нахмурив глазки,
сказала, - Тот, кто сумеет сделать Всякую Великую Глупость, тому будет
разрешено навсегда остаться в Положенном Времени!
- Понял, - ничего не понимая, сказал Зайчик, - а кем разрешено?
Лолита спряталась в ракушку и, высунув один глазик, прошептала:
- Кем-кем... Ним...
Тут Зяблик перепугался не на шутку и забарабанил по пеньку лапками.
- А давай разобьем твою ракушку. А то я очень не люблю, когда ты в нее
прячешься, - закончив нервничать предложил он.
Улиточка выползла целиком и обиженно втянула глазки:
- Это будет Глупая Глупость. Я же не предлагаю отрезать тебе уши.
- Не злись, - примирительно сказал Зайчик, - Я больше не будем, ой, не буду.
- Ладно, - согласилась та. И вдруг улыбнулась.
- Ты чего? - удивился Зяблик
- Просто так, - подумала Лолита, а вслух сказала, - Просто так.
- Ага! - подумал Зайчик, а вслух сказал, - А-а-а!!!
Тут из-за кустов выглянул Дядя Богомол и угрюмо сказал:
- Хм! Сидят!
- Ой, Дядя Богомол, а оно еще долго будет? - обрадовался Зяблик.
- Кто? - посучил лапками тот.
- Положенное Время, - подтвердила Лолита, - вы же сами говорили, что нужно
делать Великие Глупости.
- А-а-а... - сказал Дядя Богомол, - так вы уже не успели. Положенное Время
на то и положенное, что на него нужно положиться. А вы не положились.
- А какое же сейчас Время, я и не заметил, - удивился Зайчик.
- Сейчас подумаю, - сказал тот и заснул.
Лолита и Зяблик сидели тихо, чтобы не разбудить его. А потом им надоело и
они пошли играть в снежки. Они шли и играли, потом просто шли, потом
отдыхали... Когда они ушли на другой конец леса, до них донесся крик Дяди
Богомола:
- Я поду-ума-ал. Сейчас самое хорошее Время - Плохое...
- А чего оно самое хорошее? - прошептала Улиточка Зайчику.
Голос, затихая, прокричал:
- Потому, что в Плохое Время можно мечтать о Хоро-ошем...

Саша С. Осташко 


В пустыне жаркой, где шакалята, и в поднебесье, где соколята,
Не марципанов, не мармелада, а справедливости все хотят!
Но - по-шакальи - она такая, а - по-сокольи - она - другая,
И,все на свете ругмя ругая, растут шакалы из соколят.
Не говорите, что провели вас, и не пеняйте на справедливость,
Покуда пьеса не завершилась - хотя не многим понятна суть.
Сто вариантов у каждой сцены - какую правду найдем в конце мы?
А наши дети растут как цены - вот-вот уж спросят о чем-нибудь...

Pimenov 


Когда кожа станет, как дуба кора
И белая муть подернет глаза,
Походка не будет лететь от бедра,
Туман будет там, где сверкала гроза -
Я успокоюсь в сознании мира,
Одною ногою стоя в могиле.
Уже в ожиданьи последнего пира
Я сброшу ярмо подчинения силе.
Мое наваждение будет разбито,
Вино наслажденья до капли испито,
И так, не коснувшись ни разу свободы
Я проживу бесконечные годы.
А может быть лучше, сгорев в одночасье,
До дна исчерпать свое горькое счастье,
Прекрасно и чисто уйти молодым,
Сгореть, отсветив, не больным и седым.
Вздохнут на прощанье: "Так ярко и мало".
А где-то на небе звездой больше стало...
Юрате 





Понедельник, 27 февраля 1999

Выпуск 31


ФРАГМЕНТЫ...
Frame 8.
Этот праздник случается так --
Мы подолгу не знаем, где он:
Но в момент, когда над головой
(С детства помним их. Терпко-дефис-
Нерифмованных, впрочем) цитат
Зажигается синий неон --
Этот праздник всегда и с тобой,
И со мной. Наш А Moveable Feast.
Story Teller


Я - Слово
Здравствуйте, всемогущие господа,
лишь на одно ударение отставшие от Господа!
Здравствуйте, прекрасные мадонны
с красотою из силикона!
Здравствуй, честная столица!
Поверни же ко мне свои лица!
Я когда-то (не верю сам!) в вас влюбленный был
Помню, жили тогда душа в душу мы.
Но теперь, черт возьми, стал поэт я, блин,
Променял вас всех на Есенина с Пушкиным!
Так что, сами поймите, нынче негоже мне
разговаривать этаким будничным "здрасьте",
Появляться с улыбкой мигающей рожею,
Разделять с вами скуку, веселье и страсти.
Нелюдима, злословна, пошла наша братия -
Ни иконам ее не унять, ни погонам, и
Хоть за семь замков затолкать ее -
Все бросается ономатопоэтиконами!
Захотел бы, так сам сел на вас верхом -
Молокосос с гранитной рифмой!
Захотел бы - кораблем-титаником-айсбергом
Поразбивали б носы вы о пятистопный риф мой!
Испугались, от страха трясутся животики?
Вы и вправду сочли все меня дебоширом?
Хоть поэт я - да, но и человек тоже все-таки,
Не боись, народ, иди с миром!
Отдохну я теперь, вас слегка поносив -
Мне от вас, чертей, нужно много ли?
Ну а вы, как всегда, лишь воротите прочь носы,
Начитались, поди-ка, все Гоголя...

Виктор Максимов


Белым туманом окрестность одета,
Белым туманом одеты поля,
На огородах - сырая земля,
Будто на свежей могиле лета.
Белым туманом разлита печаль
В мертвой, убитой морозом,траве,
В мокрых бурьянах, в осклизлой ботве,
И в колеях, где вода словно сталь.
Оцепененье, канун холодов
В спутанных травах, утративших цвет,
Кто-то рассыпал прощальный букет
Крупных, тяжелых осенних цветов.
Быстро смеркается, гаснут огни,
Вечер приходит - тосклив и угрюм...
Как благодарен я октябрю
За эти прощальные хмурые дни -
Сердцу легко и легко голове,
И не влекут уже вечные темы...
Кладбищенско-свежие хризантемы
Рассыпаны в спутанной мертвой траве.
Boris 





Среда, 3 марта 1999

Выпуск 32


"Февраль.
Достать чернил и плакать..."
И заключить в подарочную рамку
Горячий треск каштанов на огне,
Сады Моне, граффити на стене,
От створки устричной на пальце ранку,
И Сен-Мишель, и фото на мосту,
В метро случайный всплеск аккордов струнных,
Негромкий дождь и маленький отель.
И, возвратясь в метель,
А, может, в слякоть,
Достать чернил, заправить принтер струйный,
Доверить письма чистому листу...
Наверно, это будет акварель,
Когда тихонько над листом заплакать.

Ежинька


***
Пришел апрель, снега расчистив,
Парят берез крыла расправленные.
В дымящуюся кучу листьев
Бросаю письма неотправленные.
Водою жизни, быта хлебом
Во мне, будто в тюрьме, измученные,
На выдохе - в шальное небо -
Летите, мысли неозвученные.
Между крестами золочеными,
Над куполами жестяными,
Взлелеянные и точеные,
Они летят - и Бог бы с ними.
Сколь им лететь - неважно, милая:
Сегодня, через год - когда-то,
В пути налившись новой силою,
Они достигнут адресата.
И я сгребаю листья горкой,
Под снегом на зиму оставленные,
И причастившись дымом горьким,
Сжигаю письма неотправленные.
***
Июль.
Небрежно брошены подушки,
излом бровей, запястий,
речь живая...
"Вы пишете стихи? Как Пушкин?
Боже!...
Прочтете что-нибудь?"
"Быть может, позже..."
"Ах, да, je comprenez...
А я вот - вышиваю...
Ах, душно как! Уж что ль бы, дождик!.."
Дождик.
***
Ты далеко. Но в шорохе листвы,
В паденьи капель, в запахе случайном
Вдруг что-то сдавит сердце, и - увы -
Опять уйдет, не открывая тайны.
И вновь, и вновь неведомая грусть
Вдруг захлестнет - и сразу же отпустит.
Смешно, но - слезы выступят. И пусть.
Мне сладко и спокойно в этой грусти.
По мокрым крышам - барабанный бой,
Немолчный шум - по водосточным трубам,
Я оглянусь, услышав голос твой,
И в пустоту уронят "здравствуй" губы.
Ты далеко. Вчерашние мечты
Во мне звучат наивнее и тише.
И, Боже мой, вообще - причем здесь ты?
Ведь это просто дождь стучит по крыше.

Алексей Ермолин 


С.
Я, тридцати неполных лет,
Такой-то, некий,
Задира, умница, атлет -
В девятом веке,
Изведав древнюю вражду,
Однажды встретил
Копье тяжелое между
Шестым и третьим.
Я йорик - думалось: навек.
Ах, руки эти -
Меня на солнышко, наверх,
На свежий ветер.
И волос кисти из глазниц
Мне мусор вымел.
Я свет увидел. Я возник.
Мне дали имя.
Теперь я старше. Я живу
(Тьфу-тьфу - не сглазить).
И я летаю наяву
(В туристском классе).
Копье мне больше не грозит,
Я понимаю.
И от меня вином разит
Второго мая.
Мой дом не стал меня держать:
Я счел полезным
То, что сожрет меня, как ржа
Сжует железо.
Но, дом мой, я еще вернусь
К тебе под взоры.
И я улягусь - я клянусь -
В свои подзолы.
Я стану йориком. Года
Спрядут столетья,
И я - о, Боже мой, когда?
Ах, руки эти...
Павел 


Я нарисую строчек тени
Мелками из мечты и чувств
И дивный свет твоих видений,
Твою безоблачную грусть.
По жизни параллель рисуя,
Беззвучно прикоснусь к холсту,
И нить судьбы слегка тяну я
К тебе сквозь мир и пустоту...

Шамайка 





Понедельник, 8 марта 1999

Выпуск 33


В день начала листопада
город тих и скорбно-светел.
Листья падают - так надо! -
но пришел нежданный ветер.
Крикнул ветер: "Нигилист я!"
Налетел, вскружил, ворвался
в умирающие листья
в полусумасшедшем вальсе.
Он играл в каминных трубах
и гремел листом на крыше,
и взлетали в звуках грубых
листья выше, выше, выше...
Выше серого асфальта,
выше всех пятиэтажек,
выше флейты, выше альта,
выше первой скрипки даже.
И кружились, танцевали,
будто не в конце - в начале,
и заметили едва ли,
что в окно мне постучали.
"Жизнь все выше, интересней!
Полетели, побежали!"
Я не сочинял им песню -
я стоял и провожал их.
...Ночью дождь о ком-то плакал
и стучал мне в подоконник.
Простыней, как белым флагом,
хлопал ветер на балконе.
Матерился утром дворник,
скреб метлой ожесточенно,
не признав танцоров гордых
в грязной куче желто-черной.
Алексей Ермолин 


Я куплю себе фарфора чашку
Тонкую, с прозрачными краями.
И еще куплю я пачку чая,
Буду думать - будто я в Китае.
Девушку с раскосыми глазами,
С мокрыми одеждами - представлю,
"Хватит плакать, выпей чашку чая."
На огонь привычно чайник ставлю.
И она споет чужую песню,
Подыграв себе на тонкой флейте -
Про любимого, про абрикос в цветеньи.
Предложу, пожалуй, ей варенья.
У него из яшмы руки, плечи.
И глаза испуганной газели.
Поэтично, необычно это,
Наши-то - давно уж надоели.
Но исчезла девушка из кухни
С чудными, раскосыми глазами.
То ли мне приснилось, то ли чудо.
Недопитый чай уж остывает.
Юрате 


У старой полыни - особенный запах:
В нем - лето, не это, которому рад,
А то, что дожди проводили, оплакав,
И не возвратили... И не возвратят.
Узрев на пути неживые соцветья
На ломких стеблях с благовонной трухой,
Пройди стороной - не задень, не заметь их,
Беги аромата полыни сухой...
К цветущим полянам, к зовущим рассветам!
Но - прочь от стеблей, чей пахучий излом
Отравит веселие нового лета
Пронзительной скорбью о лете былом.
Не странно ли это - мечтать и поныне -
В средине пути - о начале дорог?
Я трогаю веточку горькой полыни
Премудрым советам своим поперек.

Ruban 


Не теряйте голову,
раз обмануты,
Даже если больно вам -
вон из памяти!
Велика ли честь -
Быть в немилости?
Сор из сердца весь -
вынуть, вымести,
Чтоб смеясь, вы подняли
гордо голову,
И вокруг не поняли,
как же больно вам,
Ну хотя бы мысленно
станьте сильными,-
Не мечите бисера
перед свиньями.
Stef 


За кромкой горизонта луч
За коркой гор и зонтом туч
Рисует в темной вышине
На небе, будто на стене
Зверей и птиц
Лишенных лиц
Какие лица у зверей?
Вот ломкий угольный жираф
Вот бегемота плотный шкаф
Вот антилопа на бегу
И леопард на берегу
Орел, распластанный вверху,
Цыпленок в собственном пуху.
Локи


тебе покажутся слегка приятными миростихи
о необычности одежд и золота жестоких скифов
о преломлении любви в чудовище вины стихий
и терпком бешенстве неозачатия бессмертных мифов.
тебя влечет полураздетый сон полузабытый бог
из слов небрежно пролитых душой в алхимии обмана.
всегда привычно жжение от рук - непотаенный вздох
умрет в безумии - вновь заслоится колдовство шамана.

задушен вечер. стройный рок сквозь выпитое осквернен.
утомлены тела опять рискующие выжить вместе.
так гулко стынут слезы на вискахї наверно опьянен.
не плачь.
давай уснем не обсуждая предрешенной мести.

viveur 





Пятница, 12 марта 1999

Выпуск 34


Прогулка по Арбату в 1987 году.

На самом дне Арбата, в глубине,
Кипят ключи, ворчат водовороты.
Плывет поток, влекомый поворотом,
Открытой дверью, вывеской в окне.
И жизнь идет по дну и щурит глаз
На трудовую праздность пестрых пиршеств.
Сбавляет ход, случайно зацепившись
За новую подробность, звук, соблазн.
И эти блестки, бусинки, узлы,
Что в беспорядке память вяжет, нижет,
Прошедшее исчерпывают. Нить же
Невидима. Она лишь - след иглы.
И в этом жизнь похожа на стихи
Гораздо боле, нежели на прозу,
Что, может быть, относится к вопросу
О смысле моей жизни. Пустяки
Всего лишь свойство лености ума
И небольшой изъян воображенья.
Основу штрих-пунктирного движенья
Широкий шаг не в силах понимать.
Вот рубль порхнул комариком у рта
Лежащей шляпы, схожею с лягушкой,
И цаплями над фетровой кормушкой
Летают звуки флейты и гитар.
Неровность дна. Ее закон - best sale.
Неужто в бытии и вправду корни?
Здесь, в строгом соответствии с законом,
Чередованье Дворжака с Бизе,
Безе с селедкой, скрипки с шашлыком...
Здесь карандаш доказывает в деле,
Что сто очков портрет дает модели,
Осуществляя этот же закон.
Но, слава Богу, прав я не вполне:
Есть царь другой. И этот царь - свобода.
В ладу с деньгой. Такая здесь природа,
На самом дне Арбата, в глубине.
Знамена ее царствия везде,
Они плывут из каменного жерла.
- Свободу Николаеву! Он жертва!
Поскольку гений! Граждане, вот здесь!
Расписывайтесь! - Николаев сам,
Уже с полгода сев на воду с хлебом,
Встает за мной, и ставит подпись следом.
Он тоже за свободу. Чудеса -
Двуцарствия и разум, и душа,
Его законнорожденные дети,
Чье краткое присутствие на свете -
По счастию! - сбивается на шарж.
Он моден (даже пусть разрешено),
Поскольку в нем угадана прекрасно
Идея об акцентности пространства,
Что мы уже заметили давно
О времени. Все так. Но в этом зрим
Оттенок мимолетности. Оттенок
Язычества. От слабости коленок
Цари не лечат. Даром ли цари?
Но там, где начинается судьба,
Там, где ничто не в силах повториться, -
Свобода там сестра, а не царица.
Но там уже кончается Арбат.
* * *
Начало фразы. Пляс от прописной.
Слова к словам. Развитие сюжета.
За первым же тире трепещет жертва
Посылки фразы. Выход запасной
За запятой. За скобкой. За углом.
Нет точки - и пока еще не поздно.
Борьба с причиной. Синтаксиса козни.
Уловки пунктуации. Уклон
Растет. И ошалевшая строка,
Измученная знакопрепинаньем,
Захочет точки в качестве признанья
Глухого тупика и тчк.
Но что-то недосказано. Креста
Не донесло к вершине предложенье.
И вызывает это положенье
У точки - рост поджатого хвоста.
И буква следом, севшая на хвост,
Не вышла ростом, выглядит устало.
Свобода, из обмана вырастая,
Насквозь червива фатумом. Насквозь.
И запятая, пробуя ключи,
Таит соблазны сложноподчиненья.
Мысль силы бережет и, коченея,
Скользит по руслу следствий от причин.
Но - худо-бедно - снова взят разгон.
И тут - вот тут-то! - обрывает строчку
Бесхвостая, заслуженная точка.
Без права на кассацию. Закон.
Безмолвная, как дурень на посту.
Безжалостная. Круглая, как череп.
В последней строчке - трубке Торичелли -
Перед собой оставив пустоту.
Последний слог не слышит отклик свой,
Расплющен лоб, как следствие разгона,
Что выражает действие закона,
Незнанье какового не осво...

Павел 


ФРАГМЕНТЫ...
 Frame 9.
 Изнасиловав слух
вновь прощаньем, как грубою речью, мы
расписанье разлук
сконструируем, скудное встречами,
где и время -- вино,
терпко каплями необходимости --
будет поделено
без поправок на признак делимости.
Я, как прежде, не прочь:
я цепляю слов тридцать сговорчивых,
провожу с ними ночь,
и в свое удовольствие порчу их,
как мальчишка шальной,
я сбиваю их целыми гроздями,
только все до одной
остаются нетронуты простыни
канцелярского льна --
ни строфы. Да в свои ли сел сани я?
Может, память больна,
или просто изъян расписания?
Пуст экран, ни строки,
Слов растрачен любовью рутинною.
Pause.
ИИИPlease press any key...
Message:
ИИИpress any key to continue...
Story Teller


Король червей
К утру мы вышли на тропу войны,
Попрятались со страха грызуны,
И черви, копошась в останках плоти,
Не знают ничего о Ланселоте.
Он пал, пронзенный посохом Гермеса,
Когда горела ставка райсобеса, -
Бог-Император сочинского пляжа,
Распятый на фасаде Эрмитажа.
И в пасти грязной Данди-Крокодила
Я потерял и псалтырь, и кадило, -
Иван-Дурак, уснувший на полатях.
Как мало нынче Понтия в Пилате.
Как много ныче калия в циане.
Абориген на королеве Анне
Читал стихи, и атомные бомбы
Взрывались без особого апломба.
В забытом всеми Караван-Сарае
Я распознал хорал в собачьем лае;
Я, вскормленный песками Самарканда,
В бою с врагами потерявший гланды.
В ужасных муках холодильник бьется.
Заплачет клоун, бэнши засмеется,
Когда король Артур пойдет nach Moskau,
А я - игрок на тонких струнах мозга-
Налью бокал игристого напитка
И отварю к заутрене калитку.
Пусть покорит Цзонгче и Миларепу
Навязчивая музыка тустепа.
И пятый рейх кружится в карусели.
Увы! Мы и не пили, и не ели,
Не сосны, не секвойи, не бамбуки,
Мы и не ноги даже, и не руки.
А кто ж мы? Я не знаю это даже,
Но я спрошу у девы в бельэтаже,
Пока лежу, сражен Экскалибуром:
Моргана ты, или другая дура
Вонзила в грудь мне это заклинанье
Осенней иль весенне-зимней ранью.
Я в будущем рожденьи стану дуче,
Подайте мне парадные онучи.
Что, вы сбежали с цирком переносным?
Я схороню вас под станицей Тосно,
Оставшись просто клапаном органа -
Быть может, ты была права, Моргана.
В.Крупский, К.Константинов 


Как меч из камня вынутый Артуром,
Как семьдесят три тонны конфитюра,
Как прима, поглощенная приматом,
Я обожал на завтрак мирный атом.
Но дни здесь коротки, и близок вечер,
И пахнет миндалем от русской печи,
И в бане уж не слышен стук "Максима",
И я уснул... едино, неделимо.

К.Константинов 


Алисе
Я не про осень. Было мне известно -
она исчезла в толщине зеркал.
Но этим летом, да, моя невеста
пришла туда, где я ее не ждал.
А там... Там грязь. Раздвинутые ноги.
И смятый лист с десятком пошлых фраз,
И чей-то взгляд, исполненный тревоги
Без признака присутствия тех глаз.
Там старый черт, шепча, богине пены
вонзает в горло, как в живот, стилет,
и белый лебедь с бедрами сирены
там красит потом океанный плед.
Как знать. Вот так, нагнувшись за печалью,
и дребезжа ворчаньем и спиной,
заметить взор, придуманный вуалью,
следящий неотрывно за тобой.
И улыбнуться левым краем уха
И по паркету шпорой прозвенеть...
Я не про осень. Осень - потаскуха.
А впрочем.. Это тоже - как смотреть.
Гена





Среда, 17 марта 1999

Выпуск 35


Пушкинская площадь, 1989 год.
Прекрасная осень царит так тепло и нескоро.
Домашнее солнце шуршит по листве желто-красной,
И места не может найти на скамейках Тверского,
И тупо часы в опустелое смотрят пространство.
Ах, черт ее знает, откуда взялась ностальгия,
Хоть, кажется, вроде бы нет для нее и предмета.
Над голыми ветками плавает слово Россия,
И ноет душа, но, наверно, совсем не об этом.
Вам голубь нагадил на плащ, Александр Сергеич.
Но Вам все равно - ибо вся суета эта - мимо.
Вот Ваше любимое время. Природа сердечна,
А, значит, и нам в ней найдется тепла и кармина.
Зарядят дожди - и о голубе этом забудут,
Поскольку одно только время и знает, что делать.
И бронзовый взгляд Ваш ему параллелен, как будто
Идет и идет, и нигде не встречает предела.
Прозрачны деревья, и лень в своем прошлом копаться.
И так хорошо. И на сердце - пронзительно скушно.
И жизнь незаметно сочится, сочится сквозь пальцы,
И смотрит ей вслед Александр Сергеевич Пушкин.
Павел 


Он сидел на единственной свободной скамейке, колченогой и лишенной
нескольких перекладин. Несколько неудобно, вернее неуютно. Его обычная, та,
под развесистым кустом акации, тоже не подарок: четыре выдающихся гвоздя,
клоки облупившейся краски. Но она занята, и от этого тревожно. Беспокоит
мысль, что когда придет Она, они разминутся, потеряются, не узнают друг
друга...
- Это... ты че тут... местов нету? Ну, это, конкурент... Я с тобой беседую
или с этим Гогелем?... че, глухой ли?
Грязный бородатый мужик в рваном драповом пальто стоял перед неопрятно
одетым стариком и выделывал странные фигуры руками:
- Как ито по-вашему, по глухому?
Мужик переплетал пальцы, трогал себя за нос, уши, открывал обветренный, в
кровяных болячках рот, приставлял к нему указательный палец, вернее,
оставшуюся от него нижнюю фалангу, и гундел:
- Это мо-я лав-ка... Спю-ю-ю я тут....
Старик никак не реагировал.
- Oпа-на, ты ище и слепой?
Мужик заметил лежавшую на асфальте белую трость, поднял ее, поставил,
прислонив к колену старика:
- На, держи... упала... Смотри... уведут... Кругом стока бандюков... Даже
ежели и не мафия, то просто хулиган... или какой »скопидомокј,
подкулачник... Вещь-то новая... Ежели хозяйство какое имеется, так где
сгодится...
Мужик придвинул к старику его кепку с горстью мелочи, сел на край скамейки,
нахмурил путаные лохматые брови:
- Где в колидоре ... ежели на два гвоздя присобачить... вешалка опять же...
Ну или ... из резинки какой вырезать квандрат... а хорошо... такие половики
пред дверьми ложут... ага, из соседского и вырезать... и проволочкой
примотать... вот тебе и мухобойка! Ужас, до чего эти падлы злые... Мало
того, что гудит как вертолет, так ногами своими... уй, мураши аж... Не
люблю их...
Мужик повернул голову в сторону соседа:
- Слышь, штоль?... О дает... Глухой, слепой, а все туда же... Че работать,
если ничего не понимаешь... Тока дышать и остается... Да воздух здесь
дрянь... Все этот бензин... развели машин... человеку податься некуда... а
ведь кто машины-то придумал? Мы, люди... себе же на погибель... У меня
товарищ есть, доктор наук, так он говорит, что,... как это, вот жизнь
человеческая, когда с обезьяны, э-э-э э-эвуляция, ага, - круг замкнутый,
мол, человек сам себе могилку вырыл - на атом, основу мира, покусился - сам
в нее ляжет, да еще и накроется озоновой дыркой... ага... И всему капец...
И комарам и мухам..., чтоб их...
Мужик хлопнул себя по шее:
- От, гнусь... Ведь же бестолковые твари... Только крови им давай... А
пользы ноль... Правда, мой товарищ, ну, доктор, говорит что в природе типа
все на своем месте... Видишь, лягушки этих жрут, а лягушек цапли... А
нахрен цапли вообще? Их же не ест никто... Так для красоты, если... Тока не
понятно, зачем в городе комары, если ни лягушек ни цаплей нет? Если только
в зоопарке... Так я там на прошлой неделе ночевал, че-то не заметил, чтоб
там с мошкарой была другая ситуация... А цаплей, небось, морожеными
лягушками кормят, французскими... От ведь, загадка...
Мужик слегка толкнул локтем старика:
- Заснул ли нет?
Тот странно качнулся, обмяк, и его лысая голова легла на плечо мужика.
- Ты че? ... От ведь, сжмурился, штоль? ...Попал, щас эти прискачут,
снова-здорово, паспорт... У меня еще тот синяк на спине не зажил...
Мужик огляделся, аккуратно поднял голову старика, усадил:
- Вон как получилось... Пойду я ... Тебе помочь все равно не могу...
Заберут тебя как заметят... Часом раньше, часом позже... Тебе ж без
разницы, верно? Да и, все лучше на солнышке подольше... Ладно, привет ТАМ
передай, маме моей, Татьяне Николавне Троицыной... царство ей небесное...
ну, и тебе... Палку-то я заберу? Мне-то, может, сгодится, слепым, вижу, че
подают пока... А тебе уж ни к чему, тебя куда надо на машине-то доставят, а
оттуда уж одна дорожка... да не своим ходом... Прощай...
Мужик взял трость и быстро ушел.
Умершего старика заметил милицейский патруль только на следующее утро -
слишком странно смотрелась одинокая фигура на скамейке под проливным
дождем.

NN


Родник.
Ты пил из моих сомкнутых ладоней,
Хрусталь воды ласкал сухие губы.
Хранили нас от ветра ветви дуба,
Он тоже напоен был той водою.
Не иссякал серебряный источник,
Прозрачной влаги мог напиться каждый...
И мы пришли, измученные жаждой.
Осталась грязь. И эти восемь строчек.
***
Взгляни на лезвие свечи -
Есть тайный смысл в наплывах стеарина.
Ночь умерла, глотнув ультрамарина,
Стих гул шагов, метавшихся в ночи.
Брандмейстер тихо прыгнул с каланчи,
Доев траву, спокойно сдохли козы.
В степи бредут усталые завхозы,
Сжимая в пальцах ржавые ключи.
Астролог видит дьявольские сны,
Уткнувшись лбом в тупую грань кристалла.
Чехлы снимают с пультов генералы,
Любуясь геометрией войны.
Свеча взвилась сияющим копьем.
Из внешней мглы туман, змеясь, вползает.
Смотри, как незаметно исчезает
Весь мир, пронзенный желтым острием.
В. Крупский 


Колдует Дождь
Не спится мне,
А за окном колдует дождь,
И на стекле
Рисует что-то - не поймешь:
То ли звезду,
Что тонет, падая, в реке,
То ли судьбу -
Две тонких нити на руке.
И не узнать,
Где там судьба, а где звезда,
Не разобрать, -
В одно сливается вода.
Колдует дождь,
шепча волшебные слова,
Как будто ложь
Когда-то может быть права,
Твердит чудак,
Что можно жить и не любя,
Как старый маг,
Заколдовавший сам себя.

Елена Верн 


Былая песнь волшебных терций
погребена под тишиной,
и боль страдающего сердца
сменилась болью головной,
и входит в дом тоска без стука,
и гуще сигаретный дым.
А между встречей и разлукой -
всего лишь полчаса езды.
От перекрестка до вокзала
за четвертной домчит такси.
Что на прощанье ты сказала -
теперь уж некого спросить.
И на нулях гринвич и цельсий,
бумажник тоже на нулях.
И только в перестуке рельсов
со скрипом вертится Земля.
Алексей Ермолин 


Пропили, пропили матушку Русь!
Где вы, с тузами на спинах горбатых
Спойте о воле, не то я сопьюсь,
Глядя как небо ветрами измято.
Матушка, матушка, степь да погост,
Тундра с тайгою, оскалом болота.
Плач или вьюга? То голод иль пост?
Стон или песня усталых от пота?
Так бы напиться и к ним. Под конвой.
Чтоб ничего у меня не осталось.
Матушка, сжалься! Я пьяный, но твой!
Боже, к чему это все показалось?..

Гена


Пессимистическая комедия.
Колбаса - это змей, заползающий в дом,
Ее след заставляет рыдать богомола.
Лошадь пала, убитая каплей ментола,
И очнулся в холодном поту мажордом.
Это уксус, а не передержанный эль.
Стук бокала о кафель осеннего моря
Предвещает нам распространение кори
По ту сторону зеркала Галадриэль.
Я вино ненавижу, как старый раввин,
Как имам молодой, я брожу средь развалин.
Я, как русский любой, интернационален,
И, как швед, не люблю украинских равнин.
Я знаток всех перпендикулярных миров,
Я лапшою завесил все уши Зевеса.
Наконец меня выбрали автором пьесы,
Но очнулся я в морге и сбросил покров.
В искушающем сне посетивших погост
Я не вижу ни дна, ни любви, ни смиренья.
В полумраке забытого чертом селенья
Травит Сирина водкой чудной Алконост.
Только смерть навсегда открывает глаза
Двум блондинкам в утробной тиши чемодана.
Ты, раскинувший сеть от Москвы до Судана,
Никому не давай нажимать тормоза.
Капельмейстер забил восемнадцатый гол,
Перепутав его с восемнадцатой дозой.
А наутро так жалобно блеяли козы,
И рыдал за стеною взахлеб богомол.
И его вдруг не стало. Стучал пулемет
И метал во все стороны сонм междометий.
В результате нет жизни на третьей планете,
И Алиса в чудесной стране не живет.
Плачет северный ветер в разбитом окне
Об утраченной прелести юной Европы.
Если б рвал Паганини не струны, а стропы,
Он бы знал, каково беззащитной струне.
Я Пирл-Харбор бомбил и бомбил Ленинград,
В моих жилах струились потоки фреона.
Догорел мой костюм благородного дона
Средь разбитых сердец в тишине баррикад.
Я поставил телегу оглоблей на лед.
Я оставил свой car в глубине ассамблеи.
Как тревожен разлив канцелярского клея...
И меня унесли. Сапогами вперед.
К.Константинов, В.Крупский 





Пятница, 19 марта 1999

Выпуск 36


ОГЛАВЛЕНИЕ К МЕМУАРАМ - 1
Я сижу у окна, вспоминаю юность,
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
И. Бродский
Я всегда считал, будто жизнь превратна:
С корабля на бал, но потом обратно...
На дороге тень, а за ней дорога.
Хорошо везде, но народу много.
Я всегда учил про "не плюй в колодцы".
Разжигаешь пыл? А тушить придется...
На собачке цепь, на цепочке дама.
Хорошо везде, где есть ты и мама.
Я всегда мечтал о тепле насеста.
Если что-то брал - положи на место.
Небеса - живот, а луна - липома.
Хорошо везде и немножко дома.
Я всегда молчал, если видел осень,
А девятый вал - лишь один плюс восемь.
Океан всегда прерываем сушей.
Хорошо везде и все время лучше.
Я всегда хотел потрепаться с Буддой.
Если пил и ел - убери посуду.
Если соль - моря, если парус - судно.
Хорошо везде, а где плохо - трудно.
Я всегда сжигал за собою мостик.
Покидай вокзал, оставляя хвостик.
На дворе трава, а в полене ножик.
Хорошо везде, кое-где дороже.
Никогда не спал в ледяной пороше, -
Молодой нахал, но чуть-чуть хороший.
Иногда я жил, а живу я кучно.
Хорошо везде, но немного скучно.
Я всегда любил и все время сильно.
Открывая тыл, порастаешь былью.
Захотел вернуться - бросай монетку.
Хорошо везде, но слегка и редко...
* * *
ОГЛАВЛЕНИЕ К МЕМУАРАМ - 2
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи...
И. Бродский
Мы жестки, как пол, и, как взятки, гладки,
Развиваем мир по спирали в матке,
Мы мешаем Вань - дурачков и Грозных,
Мы хотим сейчас, а чуть раньше - поздно.
Мы не любим драк, дураков и касты,
Чтоб нырнуть в стакан, надеваем ласты.
Потому что жить нам мешают стены
Представляем Землю большой ареной.
Улыбаем рот, обнажая десны,
Вырубая лес, не блуждаем в соснах,
Каждый вечер мы умываем руки,
Уважая двери, не любим люки.
Мы пускаем кровь, у нее нас много,
Мы живем с медведем в одной берлоге,
Мы не делим час на года и сутки,
Мы уйдем от всех, не сказав "Минутку..."
Создадим мы фирму и свяжем веник.
Что такое друг? У тебя нет денег?
Мы оплатим счет и уйдем надолго.
Мы заплатим все, не считая долгом.
Даже в картах мы поменяем масти,
Нам отлично жить, мы не рвемся к власти.
Мы сломаем меч, опуская в ножны,
Много раз живем, этот раз - безбожно.
Отольем свечу, не жалея воска,
На подсвечник - мир, а фитиль - из мозга.
Мы зажжем ее, возжелавши света,
Мы и так живем, на свече согреты.
Мы рожали детей: сыновей и дочек,
Удаляли аппендикс путем примочек,
Мы платили за всех: от Земли до Неба,
Мы платили за все... Помогите хлебом...
Саша С. Осташко 


Самоубийца
"Желания сбываются ПОТОМ, страдания происходят СЕЙЧАС" - я решил сорвать
этот лозунг, притороченный к коре моего головного мозга.
Я изменил своей кровати с женским телом. Я изменил своим мечтам,
окончательно поверив в реальность. Я изменил своим мечтам в кровати,
отдавшись женской реальности. Почти все было готово к началу. Но чего-то
недоставало...
Я подумал: если я не жду никаких перемен, мне нужно изолироваться. Я
забаррикадировал свои уши наушниками, я заблокировал свои глаза
противосолнечными очками, я задраил свой рот сигаретой. Все входы были
перекрыты. Впереди был только один выход - распахнутое окно, врата для
жаждущих свободы. Я был готов.
Но я подумал: а ведь я даже толком и не знаю то, что я хочу убить. И я
побежал на крышу познать свой мир. Но когда я был уже там, моему взору
открылись только крыши близлежащих домов. На каждой из них стоял такой же,
как я, самоубийца. Я хотел им что-то крикнуть, но мне мешала сигарета, да
они бы и не услышали меня, потому что их слух надежно защищали такие же,
как у меня, наушники.
Мир показался мне таким убогим, что мне стало неинтересно его убивать, и я
начал спускаться с крыши обратно. Но на пол-пути меня осенило, что именно
из-за этого убожества нужно всему положить конец, и начал опять подниматься
на крышу. Но на полпути мне пришла в голову мысль, что...
Так я провел весь день на лестнице, меняя направление своих мыслей и шагов,
пока я вконец не запыхался и не опустился на ступеньку передохнуть. Очки
натерли мне переносицу, и я, поколебавшись, снял их.
И тогда я увидел Свет.
 В немом изумлении я стащил наушники.
 И тогда я услышал Звук.
 ...И тогда я выплюнул сигарету и закричал...
2.
Когда ты упадешь с шестнадцатого этажа вниз на серый асфальт, и твоя голова
треснет, как яичная скорлупа, ты не увидишь, что будет ПОСЛЕ.
Ты не увидишь, как возле твоего трупа соберется молчаливая толпа, и
напряженные лица будут стараться выражать только грусть и сострадание. Ты
не увидишь, как к тебе осторожно подойдет бродячая паршивая собака и
попытается лизнуть вытекающую из тебя жижу языком, но тут же будет
отброшена прочь чьим-то раздраженным ботинком. Ты не увидишь, как маленькая
девочка будет непонимающе хныкать, тянуть за руку свою маму и лепетать:
"Маамаа, я хочу пииисааать!", и смущенная мать торопливо прикроет ей рот
ладонью. Ты не увидишь, как кто-то в толпе попытается сказать что-то
осуждающее о молодом самоубийце, но никто не поддержит его, и слова так и
останутся одиноко висеть в воздухе, не разделенные ничьим вниманием. Ты не
увидишь, как из пасмурного неба польет дождь, и его вода смешается с твоей
кровью, и алые потоки побегут по тротуару к водостоку. Потом тишину
разрежет вой скорой помощи и люди в белом возьмут тебя на руки, бережно
поддерживая твой раскроеный череп, и толпа начнет с облегчением расходиться
- их функция тут уже выполнена.
Но ты не увидишь всего этого. Ты не увидишь и того, что случится спустя
минуту, спустя час или год.
Ты не захочешь этого увидеть.
Ты не сможешь даже захотеть сделать это.
Но если ты даже найдешь в себе силы оторвать загипнотизированный взгляд от
асфальта внизу, заставить себя повернуться, покинуть крышу, спуститься на
лифте вниз и навсегда уйти прочь от этого рокового дома, ты все равно
ничего не увидишь.
Ты не увидишь, проходя мимо табачного киоска, остановлю ли я на тебе свои
глаза и пойду следом за тобой или же так и останусь стоять в очереди за
сигаретами. Ты не увидишь, трясясь в гудящем вагоне метро, вытащу ли я свой
блокнот и украду момент из твоей жизни своими незамысловатыми словами или
же так и буду сидеть, уткнувшись в утренний номер газеты. И когда ты
подойдешь к своему дому, и уже будешь готов раствориться в недрах своего
подъезда, и случайный звук заставит тебя обернуться, ты не узнаешь, кто там
таится в темноте неосвещенного переулка - я, с усмешкой сощурив глаза, или
же твоя смерть, но так же сощурив глаза и в такой же усмешке...
Спокойной ночи!
3.
Вечер. Звезды соревнуются с фонарями в свете. Луна смотрит на все это и
остается равнодушной. Я тоже смотрю на все это и остаюсь равнодушным. Я
соревнуюсь с Луной в равнодушии.
Апатия. Предметы теряют всякое значение и распадаются на атомы, которые
начинают кружиться перед моими глазами разноцветными точками. Довольно
неприятное зрелище, но я пытаюсь оставаться равнодушным. Апатия пульсирует
внутри и вырывается наружу непереваренным вином.
Почему-то вспоминается Фрейд. Я принюхиваюсь к карусели атомов перед моим
лицом и чувствую, что они переполнены сексом. Все в мире стремится к
соединению, даже в разрыве, даже в распаде. Соединение - единственный
фактор вселенского движения, это просто формула жизни, вокруг этого все и
вертится. А как религия сексуальна! Один я остаюсь равнодушным ко всякому
движению, сидя тут на скамейке. Я - вне пола. Я - стазис в этой круговерти.
Я - ноль. Я - центр мироздания. Хе-хе...
Атомы замедляют свой бег, и я выуживаю из их неразберихи какой-то образ.
Кто-то волосатый на четвереньках пощипывает травку. И слева тоже. И справа.
Неужели я просидел так долго, что даже не заметил, как мир вернулся к
началу своего пути? Как это прекрасно! Я приподымаюсь со скамейки и тоже
падаю на четвереньки. Как хорошо, как легко! Мы опять в саду Эдема и где-то
там, за облаками, за нами наблюдает добрый седобородый Бог. Мееее...
Мееее... Я ползу по асфальту среди окурков и пробок от Кока-Колы...
...И разверзлись тут хляби небесные и Бог сказал мне металлическим голосом:
"Гражданин! Зоопарк закрывается, пройдите к выходу!" И чьи-то сильные руки
схватили меня и потащили, потащили, потащили...

Виктор Максимов 


А нальем-ка, друзья, а поплачем-ка!
Что за время на нашем дворе-то? Который там год?
А свихнулись года, а свернулись года да калачиком,
Спрятав хвост, свой лысеющий хвост
Да под теплый живот.
А нальем-ка, друзья, по второй еще!
Кем мы были на свете? Подвалы набив суетой,
Мы хранили среди, мы лелеяли ларчик с сокровищем.
А открыли ларец - да ларец оказался пустой.
А по третьей, друзья, да отмерим-ка!
Эта третья - за тех, кто в пути, что почти что итог.
За окном во дворе вечереет Европа-Америка,
Солнце падает навзничь, лицом обратясь на восток.
А нальем-ка, друзья, по одной еще.
Сколько их не хватило, друзья, на кухонный наш век?
Да на дымное то, полунищее наше становище,
Что годами хранило тепло прилетевших на свет!
А споем-ка, друзья, наши ладушки.
А померим-ка жизнь, как велось, протяженностью струн!
Допоем - да и кончится молодость. Дальше - расклад уж как.
Ну, еще посошок. Да еще посошок. Поутру.

Павел 


Бокал отставить и уйти,
чуть счастья пригубя,
чтобы потом, в конце пути,
вновь полюбить тебя.
Чтобы любить тебя, как лес,
как ветер в проводах,
как отражение небес
в прозрачной корке льда,
как влагу утренней травы
в алеющем луче,
как увядание листвы -
ни для чего,
ни с чем.
Алексей Ермолин 


Вращение.

Сегодня ночью умерли цветы,
Пропитанные медным купоросом,
И мир замолк. И плавились кресты,
И глохли гонги. Двигались колеса

По пищеводам видевших Исход,
Сплетая нить событий. Слышишь лепет
Воротничков, упрятанных в комод,
И труб водопроводных влажный трепет,

И чайника кипящего мятеж,
И сковородки ароматный шепот?
Тебя увозит траурный кортеж
Под оглушительный мустангов топот

В Аркадию, где зреет ананас,
В Лимонию... Ах нет, ведь план утерян;
У Авалона затонул баркас
И пал под Ланселотом тощий мерин.

Он нынче одинок в пустой нирване,
Он держит путь к созвездью Волопаса
И оживет под кистью Пиросмани
В обличьи недоразвитого Спаса.

А я смеюсь. Я лишь интерпретатор
Болезненных видений замполита.
Я Бог. Я червь. Я грязь. Я экскаватор.
Я терминатор. Я Хрущев Никита...
В. Крупский, К. Константинов 


Однажды на свет появился маленький рояльчик. Вроде бы ничего особенного,
если бы не одно "но": он был зеленого цвета. Рояльчик рос, учился красиво
петь, как это и должны делать все уважающие себя рояли, и однажды вырос.
Все вокруг очень пренебрежительно относились к нему. Мол, как это, такой
солидный инструмент, и такого дурацкого цвета. Все ругались, а Рояль не
обращал на это никакого внимания. Он старел. Уже все, кто злились, умерли,
вместо них пришли другие. Рояль состарился, его гордый зеленый цвет
потемнел и пожух. Однажды он неправильно взял ноту "ля" и расстроился...
Потом он не играл, он отдыхал.
И было утро, и был день, и вечер наступил тоже... И однажды из зеленых
досок, сваленных в каком-то сарае, появился росток. Росток был таким же,
как все остальные растения, но кое-чем отличался: он был красного цвета и
умел громко шелестеть ноту "ля".

Саша С. Осташко 





Вторник, 23 марта 1999

Выпуск 37


Вечером смутное море за берегом,
Не отвергая процесс уплотнения,
Кажется маленьким, миленьким сквериком,
Более-менее, более-менее.
Вечером в небе закат просыпается
И засыпает опять с намерением
Как-нибудь снова проснуться, исправиться,
Более-менее, более-менее.
Вечером облако любит испарину
От повелительного наклонения,
Так некто Женечка Танечку Ларину
Некогда баловал, более-менее.
Вечером облако хочет нарядное
Платьишко - серой луны поклонение,
Так получается строго фасадное
Более-менее общее мнение.
Вечером к звездам приходят Уныния,
Горести, Радости, Клятвы, Забвения.
Так из гостей образуется линия,
Только лишь линия, только лишь менее.
Вечером разные люди по улицам
Бродят за личной, банальною долею.
Кто-то различный различному молится,
Только лишь молится, только лишь более.
Что-то лишь более, как откровение,
Что-то лишь менее - это История.
Но в ежедневность вторгается "менее"
И из-за этого хочется более.
***
МУХА
По столу шагает муха,
По земле идет весна.
Он, конечно же, старуха,
А быть может и она.
Он одета в теплый свитер,
Как турецкий, но теплей.
Он жужжит, как Болен Дитер,
Но быстрей и веселей.
Он идет, иская дружбы,
А за ним идет жена.
А быть может это муж был,
Если, правда, он - она.
Муха радостно топочет,
Уводя с собой детей.
Одного он только хочет:
Дружбы мухов и людей.
Саша С. Осташко 


ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ
1. Боги
Стеклянная дверь была незаперта. Ганимед стоял, прижавшись спиной к косяку
двери, потом сполз на пол и вытянул ноги. Он долго и внимательно
рассматривал свои туфли, потом снял их, снял носки и пошевелил пальцами
ног. Он закурил, глубоко затянулся, потом положил тлевшую сигарету на пол.
Тяжело гудела неоновая лампа. Ганимед шевелил пальцами ног, хмель проходил,
только во рту оставался неприятный привкус. Он услышал, как по лестнице
поднимаются шаги, они потоптались на площадке, потом подошли к двери. В
комнату вошла Калисто. Что-то напевая себе под нос, она подошла к большому
железному ящику, взобралась на него и скинула туфельки.
- Она уже спит?
Калисто посмотрела на него, отвернулась и стала разглядывать голые стены.
- Не надо было так напиваться, Гани. И зачем ты начал этот разговор? Ты же
знаешь...
- Я не хотел. Так получилось.
- А сначала было так хорошо, правда? Весело. Особенно тот усатый. Куда он
потом подевался?
- Как ты думаешь, она завтра вспомнит?
- Бедненький.
- Не надо.
- Бедненький.
Она соскочила с большого железного ящика, подошла к нему, села рядом на
корточки и погладила по голове.
- Не надо, я прошу тебя.
- Все устроится, милый. Завтра возьмем ее в кино или погуляем вместе по
парку. Здесь такой чудный парк.
Она взяла сигарету, выбросила ее в урну, потом прижалась к нему, обхватив
шею руками.
- Как ты думаешь, мы можем уехать завтра?
Она долго, не отрываясь, смотрела в одну точку. Ганимед вдруг успокоился.
Все разом ушло куда-то.
- Она молодец,- подумал он, - она молодец, и я люблю ее.
Он поймал ртом ее выдох и глубоко вздохнул.
- Хочешь спать?
- Посидим еще, - она встряхнула головой.
Ее дыхание было спокойным и ровным, пальцы чуть-чуть подрагивали, руки и
ноги вдруг несильно напрягались.
- Знаешь, жил один человек. У него нашли какую-то болезнь, но не хотели
говорить ему. Он случайно узнал, что жить ему осталось меньше года. Потом
он пропал. Потом от него пришло письмо из Испании. Он жил там в горах с
крестьянами. И больше о нем никто ничего не знает.
- Ты его знал?
- Да.
- Гани, хочешь я постираю тебе рубашку. Она успеет высохнуть до утра.
- Пойдем спать.
Когда они выходили, Ганимед выключил свет и закрыл стеклянную дверь. В
пустой комнате остался только большой железный ящик.
2. Цари.
Когда Рамзес проснулся, на часах было без четверти три. Три часа ночи. Он
сделал два глубоких вдоха и два глубоких выдоха. Встал с кровати и тут же
оделся. Умывшись под краном и выкурив сигарету, он надел пиджак, шляпу и
вышел из дома. На вокзале он выкурил еще одну сигарету, купилв киоске пачку
"Явы" и взял такси. До городского аэровокзала он ехал 12 минут, пятнадцать
минут ждал автобус и через час был в аэропорту. Самолет, выполнявший рес
4748, прибывал в десять минут седьмого, а на часах, висевших в зале
ожидания, стрелки показывали без пятнадцати шесть. Рамзес купил несколько
газет, потом выпил сок в буфете. На улице все скамейкм были заняты
пассажирами. Рамзес сел на каменный бордюр у входа в подземную камеру
хранения, прочитал все газеты внимательно, одну за другой, засунул одну в
карман, остальные выбросил в урну. Выкурив сигарету, он достал бумажник и
перебрал его содержимое. Солнце стояло уже высоко, становилось жарко.
Рамзес достал носовой платок, развернул его, вытер лоб, лицо, шею. Когда он
вошел в здание аэропорта и пошел в залприбытия, его окликнули из-за спины.
Он обернулся и увидел Нефертити.
- Спасибо, Рам, что встретил, - сказала она, устало встряхнув головой.
- Здравствуй, - он почувствовал, что у него дрожат руки.
- Здравствуй, Рам, мне надо получить багаж, а я не знаю где.
Рамзес взял у нее талон на багаж и принес большую дорожную сумку.
- Нам надо поговорить, - она постоянно снимала очки, протирала их
платочком, надевала их и заново оглядывала все вокруг. Глаза у нее были
усталые, у нее всегда были усталые глаза. Он вспомнил об этом и снова
почувствовал, как дрожат руки. Нефертити была голодна. Они прошли в буфет,
взяли кофе и бутерброды. Он пересчитал сдачу и аккуратно, одну за другой,
опустил монетки в карман.
- Не надо было тебе уезжать, - он попытался улыбнуться.
Она быстро поела, вытерла губы платочком и только теперь вдруг посмотрела
ему в глаза. Он положил руки на стол.
- Рам, дорогой, я не могла поступит иначе.
- Она никогда не могла поступить иначе, чем поступала, - подумал он.
Нефертити обошла кругом стола и положила свою ладошку на его руки.
- Нам надо поговорить, Рам. Ты должен меня понять.
- Я не смогу понять тебя, - он понял, что не сможет сказать ей об этом. Он
взял сумку и они пошли к выходу.
3. Люди
- Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Что?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Что, Майкл, что?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Что случилось, что, Майкл?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Майкл, перестань, не дурачься.
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Говори, Майкл, я слушаю тебя. Или не отвлекай.
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ну, милый, ну что с тобой?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ты можешь говорить нормально или нет?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Майкл, Майкл, Майкл...
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Нет, я так больше не могу!
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Хочешь, я сварю тебе кофе?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ну не разыгрывай меня, я прошу тебя, Майкл.
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ты никогда не говорил со мной так. Сегодня особенный день?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ты не заболел случайно? Или может ты просто свихнулся, стал идиотом?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ну, Майкл, ты же сам выводишь меня из терпения! Заладил одно и то же. Я
ничего не понимаю, а ты не хочешь объяснить.
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ты не хочешь говорить со мной. Я наскучила тебе. Надоела. Тебе все равно?
Майкл, ну скажи же хоть что-нибудь!
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Ну, Майкл, ты же всегда был таким веселым. Помнишь, как ты надул за вечер
сто воздушных шаров и аж позеленел совсем. Помнишь?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- А может ты помнишь, как пришел такой пьяный, что ничего не помнил потом?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- А как ты лежал в бреду целую неделю, я лечила тебя всем подряд. Господи,
ты говорил, что умрешь, а я не знала, что еще можно сделать.
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Теперь ты все забыл, да? Может присмотрел себе другую?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Я больше не могу слушать это. Послушай, Майкл, тебе просто не хватает
порядочности. Ты не должен так изводить меня! Все! Я Больше не могу терпеть
такое. Можешь убираться отсюда, слышишь?
- Дэззи, Дэззи, Дэззи...
- Или я уйду сама! Можешь дурачить теперь другую дуру! Прощай!
- Дэззи, Дэззи, Дэззи... Дэ-э-э-эззи!!!
Uliss


Поредевшая листва
одуряюще красива.
Словно редкие слова -
воплощенье скрытой силы.
И деревья в сентябре
так печально-величавы,
возвышаясь на ковре
из былой и пышной славы.
В умиранья волшебстве
я иду, смиреньем тронут.
Тонут башмаки в листве,
в звонкой грусти мысли тонут.
Ветер в кронах пробежал,
тронул листья, непоседа,
за собой повлек, позвал:
"Полетаем напоследок!.."
А потом, для новизны,
приоткрыл он с интересом
полосу голубизны
между облаком и лесом.
И отчаянно, смело
пламя листьев ослепило -
то ли солнце их зажгло,
то ли осень наступила.

Алексей Ермолин 


Мне поцелуи не новы
Во всей своей красе и фальши;
Но ты не сносишь головы,
Когда пойти захочешь дальше.
Я не боюсь тебя, уймись,
И мне не привыкать к обьятьям;
Но только ты не торопись
Вести меня к своей кровати.
Я обьяснить могу сейчас
Отказа своего причину:
Мне хочется, чтоб в первый раз
Со мной любимый был мужчина.

Юлия 


Увезу тебя я в Тундруї
Даже если ты не хочешь
Увезу тебя я в Тундруї
Собирай скорее вещи
Ты бывала в разных странах
Но пока, в такой как эта
Но пока, в такой как эта
Не бывала никогда.
Встанешь где-нибудь в торосах
Разведешь костер на лыжах
Кинешь взглядом на тюленей
"До чего богаты жиром".
Бровью поведешь, как стрелка
Как бы стряхивая снег
И губами ты прошепчешь,
И губами ты прошепчешь
Ведь в торосах, как известно
Больше нечем говорить
Губы лопнут,
Что понятно
Причиняя боль тебе.
Ты совсем не удивишься
Ты совсем не удивишься
минус 40 на дворе.
И вознесши взгляд свой к небу
И вознесши взгляд свой к небу
Обращаясь как бы к Богу
Ты прошепчешь как бы Богу:
" Вот попала, їтвою матьї"
тю, лень <нема>





Пятница, 26 марта 1999

Выпуск 38


На Алтае снятся сны. В Горном Алтае. В этом, конечно, нет ничего
удивительного, абсолютно ничего удивительного, но на Алтае снятся сны... На
другой год мы ходили снова - и они снова снились. Мы уже не удивлялись -
что ж тут удивительного... Сны как сны - обыкновенные странные сны. В
городе такие не снятся. В городских снах все понятно наутро, если случится
чудо, и ты его не забудешь немедленно - ага, злая собака, которая на меня
лаяла - это Семен Порфирьич, завотделом. А высокий-высокий мост между скал,
над ослепительно блеско-голубоглазой водой, с которого прыгаешь и
просыпаешься - это по Фрейду, меньше надо было книжек читать... В свое
время... А на Алтае сны, они другие. Даже если тебе и приснится мост, то он
будет про что-то другое, а не про то, что там Фрейду все время снилось...
Он же на Алтае не был...
...Чтобы добраться до Алтайских Снов (хм, это уже превратилось в термин),
надо еще на подъезде к Бийску отрядить самого быстрого и самого летучего.
Отрядить - это значит послать его налегке вперед, так чтобы он, в тот
момент, когда ваш поезд со скрипом затормозит у здания Бийского
железнодорожного и грязного вокзала, но за мгновение до того, как
электровоз расслабленно спустит пары - "ФФФФыыыы!!", уже наклонил голову к
окошку билетной кассы Бийского грязного же автовокзала и сказал: "N билетов
до Горноалтайска!"... Опоздание хотя бы на несколько секунд грозит
осознанием того, что не одни вы такие умные и что вы уже 25-й в очереди,
причем 24-й занял очередь на весь свой восьмой вагон... Хотя, это не так уж
и страшно - простоите вы всего полдня, зато познакомитесь с кучей разного
народа. Вот те, бородатые, в штормовках - это не выпивохи с похмелья, это
художники из Новосибирска. На пленэр едут. Те разно-разно-разноцветные
коробки возле них - это этюдники. Хорошие мужики. А уж выпивохи какие! Они
сейчас с похмелья, поэтому не очень разговорчивые, хотя и видно, что рады
бы поговорить - мужики-то они хорошие... А вон те неестественно улыбчивые
молодые люди, на вид никогда не голодавшие - как пить дать американцы, за
экзотикой приехали. Точно, так и есть, они... А тот, за кем они гурьбой
ходят - это чешский еврей, он по-русски говорит, и у них за главного...
Тоже парень ничего. И табачок у него хороший, импортный, душистый, давай
закурим, у тебя что, о!, а у меня болгарские. Если вы тоже на Белуху -
цепляйтесь к ним, приглашает. Не надо было вам брать те пирожки, тут люди
привычные и то, бывает, не того, а американцев-то жалко...
...А из Горноалтайска в принципе не так уж важно куда ехать, главное ехать,
главное забраться поглубже в Страну Снов (пусть это будет еще один термин).
Вы почувствуете, что едете туда, куда нужно, уже по пути. Представьте -
рядом с вами сидит человек, и уже пару часов рассказывает про свою дочь,
про своего зятя-подлеца, про свою жену, про свою тещу-дуру, про своего
зятя-подлеца, про тещу, про зятя-подлещика, а теща в общем-то у других хуже
бывает, да и зять, если разобраться... Единственно - сыроедение не понимает
и не принимает... А ведь это основной способ остаться здоровым и жить
долго. Не хотите ли сырой картошечки испробовать? А то я сейчас очищу!...
Подумайте - что бы вы сказали ему в городе? А здесь - ничего, терпите,
хмыкаете и посмеиваетесь.Это вы уже въезжаете в нее, в Страну. А через пару
километров даже уже согласитесь испробовать сырой
картошки-чудодейственницы. Нет, только одну дольку, без соли, спасибо.
Хмм-ммм-ммм... угу... ммм...что-то в этом... нет, спасибо, я, в общем-то,
сытый.
...Так, взвалили рюкзаки на плечи! Тяжелые? Да нет - тяжелыми они будут
через пару часов, сейчас они просто непривычные. Это пройдет! Через пару
часов привыкнешь. Правда, они тогда уже будут тяжелыми... Какая разница? Да
никакой. Никто никого не тянет - все сами тянутся...Зачем - за снами? Так
про них еще не знаем, да, может, и нет никаких снов, и вообще - все сны
вовнутри тебя самого живут, не снаружи же, тут место не при чем. Просто они
спят еще. Забавно - что они там во сне видят? Самих себя? Или нас с тобой?
Поди спроси! Их видеть - видишь, а поговорить с ними... Что там говорил тот
парень в Горноалтайске, который инструктором порой подрабатывает и все тут
знает? Что-то про здоровых быков... Ага - вот они, действительно
здоровенные бетонные быки, громоздящиеся над маленькой
речушкой-не-речушкой. По идее, на них должен мост класться, но мост туда не
положили, положили железную трубу рядом, чтобы вода в нее текла, и щебнем
засыпали. Все тут и ездят, под быками, дешево и сердито. Нам-то все ясно в
причинах и следствиях, что было раньше, а что потом - а вот что бы тут те
американцы подумали? И вот эту надпись на быке, большими синими буквами -
"Мы помним тебя, Витя Цой!", они бы не поняли точно. Можно было бы дописать
- "Спасибо, ребята! Витя Цой...", - только зачем? Вот от этих быков - вверх
по речке, направо, вперед, вверх, дня три пехом - и вы на Каракольских
Озерах. Можно и за два, конечно. Вниз, говорят, так вообще за один. Но
зачем?... Дождь, нудный мелкий бесконечный дождь, если и заканчивается, то
только ради того, чтобы считаться "начавшимся". Как сказала та бабулька у
сельпо - вы бы пораньше, сынки, тут ведро было... Слово красивое - "ведро"!
Ведь все его знаем, а не употребляем. Жалко! Ведро, ведро, ведро, ведро! О!
Эхо! У вас - "о..ро! о..ро! о..ро!", у меня - "о..'о! о..'о! о..'о!" -
потому что картавый я...
Хо'ошая вещь - ки'зачи. Только тяжелая. Как намокнут. Грязь налипает. Ну,
ничего, вот дорога поплотней стала, такое облегчение... Прям хоть фуфайку
снимай. Промокла насквозь на дожде, но не холодно - жарко, аж пар идет. От
меня пар идет, и от гор пар идет! Прямо сквозь изумрудную зелень лиственниц
- белоснежный пар облаков, рукой достать! Поначалу аж дух спирает. Потом
ничего, привыкли уже, разошлись - дорога вверх и вверх, никогда вниз, вниз
- это на обратном пути будет. Сейчас вверх...
Кто-нибудь знает, почему людям есть порой хочется? Да нет, конечно, я и не
думал, что я тут один людь... Я даже рад, что вы тоже проголодались и мы
сейчас привал сделаем. И поедим. И поймем, как же все-таки мало мы еды с
собой взяли. Кто бы мог подумать, что люди могут столько съесть, что и в
жизни не подумаешь! Такая гора была... Все продумано, все компактно и
калорийно настолько, что даже в рюкзаки, в основном, влезло - и, все равно,
мало. Лови мужика! Сверху идет! Единственный человек за последние четыре
часа встретился... Здравствуйте, Бог в помощь! Ну, как там? Снег там, на
озерах выпал, это да, это не очень... Поздновато идем, конечно,- надо было
с утра выезжать из Горноалтайска, а мы в обед, почитай... А-а, в смысле
осень уже на носу? Ну, ничего, как-нибудь...
(продолжение будет)
serge


СТАРЫЕ СЛАЙДЫ.
Слайд 1.
Лампочка диапроектора
Неотличима от солнца.
Светятся медные сосны
Снова над озером Бросно.
Лето с улыбкою лектора -
С той стороны экрана -
С нами почти на равных,
С нами ему так просто.
Наши года земляничные
В рамочке с резким краем.
С той стороны экрана -
Это же мы! Как странно...
Так и стоим - ждем птичку мы,
Медленно выцветая.
Годы вспять пролетают
С той стороны экрана.
Слайд 2.
Теплы к реке песчаные обрывы
В цвет наших загорелых животов.
А глубина там ломится от рыбы -
Холодных глаз, и осторожных ртов.
Как в тихом бочаге у желтой мели
Дрожала от волнения леса!
Ах, как они умели, как умели -
На сковородке - весело плясать!
И каждая своим хрустящим телом
Нас накормить могла на год вперед.
Движенье рамки - лето пролетело.
Зима за кадром. И опять - поход.
Слайд 3.
Что тебе снится,
Речка Бросница,
О полдень - синее дно?
В шаг шириною,
Смолкнув от зноя,
Берег поишь тишиной.
Лень ли, Бросница,
Вниз торопиться,
Прыгать, качая лозу?
Иль на высоком
Стебле осоки
Жалко будить стрекозу?
Путь свой не помня,
Петельки поймы
Вяжешь в цветочной глуши.
Мостик да кустик -
Там уж и устье,
Так что - куда же спешить?

Слайд 4.
Деревня Устье. Серые дворы.
Уже сколь веку вам.
Какие жадные живут здесь комары! -
Да жалить некого.
Ах, дед Данилов, сколько лет уже один,
Кругом густы леса.
Мальчишкой за черникой здесь ходил,
Да и состарился.
И все спешила за деревнею вода
Сменить название.
Как отлетели-были прежние года? -
Кирза да валенки...
Да что там долго говорить
Про счастье личное? -
Варенье надо на зиму варить,
Опять черничное,
Чтоб разувались, проходили гости в дом,
Чтоб угощалися,
Чтоб пили чай, да говорили за столом
Про это счастие.
Да банки медленно пустеют - вот беда -
Да сохнет мыльница.
И все впадает за деревнею вода.
Да все не выльется.

Павел 


Пересохли слова
	Под осень.
Рукоплещет листва,
	Как "Просим!"
На прогорклом песке
	У моря
Вспоминается с кем
	Я в ссоре.
Ночь сейчас для меня,
	Ведь ночи -
Приближение дня
	И прочих...
По дорожке луны
	И горлу
Подбираются сны
	И волны.
Темнота блеска глаз
	Стыдится.
Вон окурок погас
	И птица,
Залетев в облака,
	Погасла.
Силуэт маяка,
	Неясно...
Все, что выше воды,
	Не видно.
Нету чувства беды, -
	Обидно...
Забирается боль
	Под печень,
Говорит, что любой
	Не вечен.
Печень, верно, права,
	И вскоре
Пересохнут слова
	И море.

Саша С. Осташко 


прогулка с целью
ночь вспоминает покорное
прошлое - в памяти - хриплое.
я одеваюсь в случайное черное.
мною живет обожаемо-гиблое.
стая болезненно лунного
виснет со стержня фонарного.
как предрекаемо месиво умного
в невоплощенном томлении парного.
мост содрогнется неистово.
хлынут потоки железного.
нервными самоубийствами
вы-ве-ре-но изверженье полезного.
осуществимо лишь среднее
в дряблой манере - но праздное
непостижимыми бреднями
оберегает влюбленности в грязное.
странные запахи тайного.
в городе зреет моление.
и череда проявлений случайного
злом украшает мое преступление.

viveur


Война и мир - 2
Удачи тем, кто ведает ветрами,
И тем, кто зацелован топорами,
И перемешан бетономешалкой.
Кто к нам придет с обглоданною палкой,
Падет, от боли корчась и рыдая,
У стен облезлых ветхого сарая.
И упадут проржавленные двери,
И апокалиптические звери
Ворвутся в град, забытый Чебурашкой.
Василь Иваныч с неизменной шашкой,
С фисташкой в окровавленной петлице
Нам явится на загнанной ослице
И все поля засеет кабачками...
Ползли по небу тучи с облачками,
И в бездне этой гибельной стихии
Я крепко спал. И женщины нагие
Летали над заснеженным ущельем.
С утра Махатма мучился похмельем
Порабощен законом Авогадро.
В его зрачках фашистские эскадры
Обстрел вели многострадальной Ромы,
И, издыхая, плавились паромы,
И с гимнастерок падали кресты,
И знаки исчезали с бересты.
Так Новгород разрушен был вестготом,
Брахманом, дзен-буддистом и зилотом.
Вся наша рота пала под Каиром -
Я был не очень метким канониром
Своих бойцов я с вражескими путал,
Читая вслух романы Воннегута.
Пусть обо мне споет "Червона Рута",
И комиссар пришлет кусочек спрута,
Я все равно не выдам им секрета
Стихов, где нет ни смысла, ни сюжета,
Развоплощусь и выплеснусь туда,
Где пыль дорог глотает провода.
В.Крупский и К.Константинов 





Вторник, 30 марта 1999

Выпуск 39


Собачий вальс.
(Ленинграду)
Был день, а может быть, и не был;
Трамвай кружился в венском вальсе;
Мир исчезал и появлялся,
Уж так здесь, видно, повелось.
Оштукатуренное небо
Цементной крошкой осыпалось,
Все, что стояло и держалось,
К чертям ломалось и рвалось.
Летели денежные знаки,
Как журавли, в чужие страны,
Над нарсудом и рестораном,
Смеясь над пушками Аврор.
Две одинаковых собаки
Гуляли молча и печально,
И те, кого они встречали,
Не замечали их в упор.
Крушили бомбами Исакий
Энтузиасты из народа;
Вокруг вращались хороводы,
И ведьм сжигали на кострах.
Две одинаковых собаки
Глядели на безумный город,
И вовсе не было укора
В их немигающих глазах.
Грузины продавали маки -
Пусть дорого, зато красиво;
И спал поэт, напившись пива,
И видел мир совсем другим.
Две одинаковых собаки
Ушли и больше не вернулись;
Две одинаковые пули
Достались на прощанье им.
Мой дядя самых честных правил
Был по призванью шкурный мастер;
Те две собаки рыжей масти
Весьма понравились ему.
Две одинаковые шапки
Он к празднику искусно справил,
Одну из них он мне оставил,
Чтоб ехать в ней на Колыму.
Но спросит тут замшелый критик:
При чем здесь, собственно, собаки?
И закричит марксист - философ:
А где же тут движенье масс?
Я вам отвечу; подождите,
Лишь дверь найду в своем бараке;
Я так устал от всех вопросов,
Подите к черту... Тьфу на вас.

В. Крупский 


Домашняя собака динго.
Она вышла из подземного перехода.
Шумливый утренний город дарил надежду - все обойдется. Спешащие люди,
машины, свист постового создавали знакомый фон - так было в ее жизни много
раз. Суета и беспокойство других оказались хорошим успокоительным. Она
влилась в поток, но шла медленно и иногда оглядывалась. Очень много
знакомых лиц... По крайней мере, так кажется...
Иногда ее кто-нибудь задевал, оборачивался и улыбался... Хорошо, все и
должно так быть... За исключением одиночества... Мокрый тротуар напомнил о
домашнем уюте. Покой и уверенность, подаренные ей полчаса назад, сменились
волнением и болью-комком в горле... Она встряхнула головой, остановилась...
Налетевший на нее мужчина с большим рыжим портфелем чертыхнулся, обошел ее
и забыл... Забыл... Уже сутки она была одна... Как так получилось? Когда и
где она проявила неосторожность?
Их разлучил голос. Противный неживой голос: »Осторожно двери закрываются.
Следующая станция - »Бабушкинскаяј. Такие голоса не принадлежат людям.
Такой голос у радиоприемника »Веснај, телевизора »Юностьј и Его бывшей
жены. ...И еще у лифта... Однажды они застряли с Ним в лифте... Два года
назад. Они там и познакомились. Случайность. Она уже не помнила, что ее
занесло в этот подъезд... Он нажал какую-то кнопку и разговаривал с таким
голосом, ругался... Они провели вместе около часа. Он много говорил... И
она была рада их общему заточению. Когда они освободились, Он пригласил ее
к себе и она пошла... Так у Него и осталась...
Хотелось есть. Она огляделась в надежде что-нибудь найти... У ларька с
хотдогами и пирожками стоял человек и пил пиво. Она поймала его взгляд,
направилась к нему и остановилась в двух метрах. Он отломил половину от
своей булки, кусок выскользнул, прокатился по асфальту и упал в лужу... Она
ждала... Он протянул руку с оставшейся частью булки. Она осторожно
приблизилась и аккуратно взяла хлеб. Он пах сосиской и сытостью.
Я	Все, больше нету... Жди, может кто еще тебе подвернется.
Человек опустил пустую банку и бумажную тарелку в корзину и пошел к метро.
Она с тоской смотрела ему вслед. Он обернулся, увидев ее, ухмыльнулся, и
хлопнул себя по ноге:
Я	Ко мне!
Она в три прыжка оказалась возле него. Улыбаясь, он достал из сумки
веревку, сложил ее вдвое и продел в ошейник. Она ощутила приятное давление
вокруг шеи, успокоилась и бодро пошла с ним рядом.
NN


* * *
Для начала только мысли,
И играет джаз...
Тучи в воздухе зависли,
Но уже без нас.
Между largo и пюпитром
Тишина и шум,
Между мною и cogito
Только ergo sum.
Для тебя открыток давних
Отошел la fleur.
Среди лучших или равных
Я дурной пример.
А сейчас идет piano
Тихий, старый вальс.
Мне достаточно обмана
Пары карих глаз.
Жаль, что только именами:
Гершвин, Порги, Бесс...
Это чувство между нами.
Без тебя? Да, без...
А потом поставишь »Sunnyј,
В память о том дне.
Jazz нам в форточку играли,
А скорее мне...

Саша С. Осташко 


И снова экстремальная проза
viveur



Когда в потерянных владеньях
кривым мечом рубя глаза
залезших неспроста шпионов
усталый царь искал сомненья
в своей прославленной судьбе,
тогда Царица заплетала
банты из маков и пионов
в свои прекраснейшие косы
что золотом могли поспорить
с безбожным солнцем и луною
во дни рожденья из небытья.
И когда сон сползал на очи
кровавым, сызмальства, закатом
тогда они скрывались в море
своей любви, которой нежность
взлетала в небо тем созвездьем
что украшало безусловно
все ночи, ждущие безумства
от всех непрошенных влюбленных.
Но кто тот царь и кто царица
если разбитая корона
уже скатилась и восходом
забита в угол белых комнат
нахмуренных и гулких зданий?
Гена

Суббота, 27 марта 1999 13:14:36
Мне музыкой сладкой ружейные залпы
Приснились под стоны и плач матерей.
Мне грохот попавшейся под ноги мины
Навеки жестокое сердце согрел.
Я в диком экстазе желания смерти
В наряде Адама бегу на броню,
Под пули бросаюсь и собственным телом
Горнило ракетного взрыва кормлю.
На песню спетую,
Пожаром согретую,
Упал черно-белый снег.
Где Вы, герои,
Пеплом засыпаны?
Вымерли, выброшены,
Позабыты?..
Словно и не было
былью иль небылью
странное свойство Земли -
Человекї
Пройдут века.
Прорастет трава,
Зашумят леса.
В голубых небесах -
Птичьи голосаї
Но уже без насї

Юрий Тельманов 

Суббота, 27 марта 1999 05:29:06
СПАСИТЕЛЬ
Семенов поменял позу, полиэтилен под ним издал едва слышный звук. Семенов
пошевелил пальцами, по его расчетам оставалось не более пяти минут.
Стоявший рядом дом отходил ко сну, неразборчиво бормоча и подмигивая
экранами телевизоров.
Во двор въехал "Мерседес", Семенов приготовился. Из машины вышли двое, шеф
и охранник. Охранник наскоро изобразил сканирование местности, и пара
отправилась к двери подъезда.
Тут-то Семенов и выскочил из песочницы, остановился в паре метров от
повернувшихся на шум людей, с замершими лицами те неотрывно глядели на
дульный срез старого ТТ, который в руке Семенова совершал плавные движения,
утыкаясь черным глазом то в одну цель, то в другую.
- М-мужик... - выдавил из себя охранник, чья рука то двигалась к отвороту
куртки, то замирала.
- Ладно, идите, - сказал Семенов.
Медленно, как зомби, они скрылись в подъезде.
Семенов, неторопливо вышел на проспект, сел в свой "Форд-Скорпио" и уехал.
- Точно, он других пас, точно! - как заговоренный, повторял одно и то же
охранник, клацая зубами по краю стакана.
Это ничуть не раздражало обычно вспыльчивого босса, который сидел напротив,
просто сидел.
Семенов остановился у своего подъезда, закурил, отпустил рулевое колесо,
вытащил из кармана органайзер.
- Сегодня я спас жизнь еще двоим людям, - сказал он и поставил в
органайзере две галочки.
Hoaxer





Пятница, 2 апреля 1999

Выпуск 40


(А вот и продолжение)
 Не очень хорошая это была идея -- идти не по дороге, а прямо по склону
долины. "Катет короче извилистой гипотенузы" -- говорили древние греки.
Оказывается, есть исключения. Когда такие буераки. И раебуки... А это,
наверное, - дикая кабанья тропа! Коровья?? Эх, не романтик ты... У меня
ноги уже разной длины становятся -- не боком же ходить вдоль склона,
правильно? Вот коты бы тут легко прошли, особенно твой. Как он тогда вышел
на балкон, в ритме рэпа дошел до самого конца палки, на которую бельевые
веревки привязаны, и улегся над бездной в 75 кошачьих ростов... Смотрит
по-хозяйски сверху вниз. Если бы коты умели плевать с высоты и следить за
полетом,- этот бы плюнул! И проследил. Три человека не сводят с него глаз,
вышли покурить и застряли - - интересно, как он оттуда выбираться будет?
Там же развернуться негде. Неясно, на чем он там вообще держится...
Дождались -- встал, потянулся, зевнул... поставил передние ноги позади
задних и побрел обратно... Хха! -можно было и догадаться...
...Сон какой-то видел... странный...
- О, и я!
- Я тоже видел, - будто бы я...
Вот и мостики кончились. Через речку теперь вброд переходить будем,- то
туда, то обратно, вслед за дорогой. Настоящие туристы речки прямо в кедах
переходят вроде бы. Но мы-то не настоящие, мы-то в сапогах. Так сняли
сапоги, носки-портянки - внутрь, размахнулись -- раз! два! - перекинули на
другую сторону... Сапоги там, мы здесь... Переходить неудобно - деревянными
ногами по каменным камням, под напором ледяной воды и с рюкзаком за спиной.
Балансируем... Все - - перешли! В следующие разы оно попривычней будет,
наверное...
У трех синеного-босых людей - шесть рук. В шести руках - шесть сапог. Рты
открыты, глаза выражают какую-то сложную гамму чувств...- Так, наверное,
нас увидел шофер на этом ГАЗ-66, когда подъезжал к речке. С шумом и
брызгами переехал, остановился - Ребят, вы чего тут?.. - Да вот, на
Караколь идем... - А-а, - так давайте, чуток подвезем! Мы тут, правда,
недалеко... - Давайте!!
Вот теперь - подьем! Не смертельный, нет,- тропинка вьется. Бесконечный
только какой-то... Сколько мы уже девятиэтажек намотали? Да кто их знает?
То ли пять, а то ли двадцать, расстояние не поймешь, соразмерить не с
чем... Рябчики только порх! порх!... Если бы не тормозились где не надо, -
наверное, уже сегодня бы дошли... А, ну и что? А и зачем?..
Я не знаю, с чем сравнить это можно... Это сложно с чем-то сравнить...
Пусть девушки обидятся, - но это ведь очень древнее чувство... Поедание
варева из картошки, тушенки, лука, соли, дымка, и понемножку всего
съедобного из рюкзаков, и на костре, и с хлебом, и в котле, и запивание
чаем из частей окружающего ландшафта, а конкретней, в виде флоры, и с
добродушным упрашиванием друг друга доесть последнюю ложку, не потому что
уже не хочется, а по доброте душевной... Заползая в палатку, постарайтесь
принять удобное положение,- до утра вы вряд ли его перемените. Пусть вам
приснится что-нибудь хорошее...
...Открытая в одну сторону долина. Снег уже весь почти стаял, да и рановато
бы ему ложиться. Остались проплешинки-заплатки, и те потихоньку
истончаются... Переливается стеклышками, взблескивает меж камушками вода.
Что так посмотри, что с птичьего полета. Каракольских озер - несколько,
сверху вниз. Каждое нижнее - побольше верхнего, из каждого верхнего -
вытекает ручеек в нижнее, и все они - разного цвета... Смотри,- бирюза
какая. Должно быть, от цвета каких-нибудь микроорганизмов. Или водорослей.
Или мха на донных камнях. Или из-за всего этого вместе. Остановились мы
возле черного... На самом деле, оно, конечно, прозрачное, как горное озеро.
Хлорки -- ноль. Тут вода - первичная, а не многоразовая, как в городе,
наклоняйся и пей, - губы не обморозь...
...Все-таки странное место. Когда раскидывали палатку, как бы притираясь к
месту, невдалеке, по тропинке, снизу вверх, абсолютно молча прошла цепочка
каких-то бородатых в шортах и майках. Ну, прошли да прошли, ничего
особенного. Через 10 минут - стоп! Ты видел? А ты? И я! Куда прошли-то? Там
особо и идти некуда. Стоянки их нигде не видать, дальше, можно сказать,
тупик - если наверх ползти, так не укроешься же, да и не в маечках ведь?
Назад прошли уже?... Уже? Туда все их видели, назад - никто...
Растворились, прости, Господи, Душу грешную...
(и продолжение будет)
serge


*	*	*
В Италии играла мандолина.
День был к концу, всплывая вверх по стенам.
Лохматый путешественник, счастливый
От мысли, что как будто не спешит,
Сосал свой палец, словно грек маслину.
Текли куплеты. Удлинялись тени.
Оставленные солнечным отливом,
Скорлупки остывающих машин
Вросли в асфальт, в вечерние причалы.
В Италии звучала мандолина.
Со струн срываясь, острые стилеты
Летели в сердце, плавали в крови.
В Италии звучала... Как звучала!
Стоял июнь. Жизнь обещала длинной,
Сбегая вниз по ручейку куплетов,
Бесчисленных, поскольку о любви.
*	*	*
И жили-были, и знать не знали.
Ах, мир и вправду пока не познан.
Мы просто спали. Мы были снами.
Вот незадача - вставать так поздно!
Все было просто. Все стало сложно.
Все так и будет - куда деваться?
Что было правдой? Что станет ложью? -
Дней через десять? Лет через двадцать?
Из прибавленья к тому, что было,
Того, что будет, ты не получишь.
Так получай же все прямо с пылу!
Глаза закроем. Так будет лучше.
И я сумею с ума рехнуться,
Теперь мне просто - слететь с катушек!
За что цепляться? - все в Божьей руце -
И наши судьбы. И наши души.
Пустеет сердце - выносят мебель.
Я уезжаю без чемодана.
Я там все время ни разу не был,
И что там будет - гадать не стану.
Вы свое платье ко мне не мерьте!
Летящий в пропасть долгов не имет.
Я дна достигну, я стану смертен,
Когда мое ты забудешь имя.

Павел 


КАРНАВАЛ
Ночь.
Сгущаются краски.
Появляются маски.
В окружившей планету ночной темноте
В масках тихо целуются те,
Кто себе б никогда не позволил без них
Проявления ласки.
Молча кто-то грустит
С нарисованной миной,
Разевая раскрашенный рот
До ушей.
Веселится под маской Пьеро.
Тихо спит Арлекино.
Под журчание сказки
Вдруг срываются маски
В душе.
В полночь громкие балы
Разрывают устало
Фейерверков огромные связки.
А потом все опять надевают маски,
Надоевшие им.
До следующего карнавала.
Саша С. Осташко 


ПРОЧЬ
Жил был Прочь. Выглядел он точь-в-точь, как и все остальные Прочи:
крошечный, с двумя хвостами и большим-большим носом. Нельзя сказать, чтобы
он не был человеком, отличий-то всего росточек и два хвоста. Но и назвать
его нормальным гражданином язык тоже не поворачивался. Прочь очень
стеснялся своего роста, а хвосты заботливо прятал в брюки. Но это ему не
помогало, дело в том, что он был невидимый. Речь не о том, что его не
замечали (хотя и это, естественно, тоже было), а о том, что его просто не
видели. Он видел всех, и даже то, что многие люди хотели бы скрыть. А его
не видел никто.
Прочь был ужасно одинок. Дальние родственники давно поумирали. Дедушку,
которого он очень любил, подкосил грипп где-то между третьим и четвертым
ледниковым периодами, а маму с папой растоптал как-то пьяный гунн. Прочь
очень радовался, если его кто-нибудь звал, и сразу бежал туда со всех ног,
помогая себе имеющимися в наличии хвостами. А когда прибегал, то каждый раз
расстраивался, когда оказывалось, что, во-первых, звали не его, во-вторых,
не звали, а, в-третьих, совсем даже наоборот. Прочь был еще совсем
ребенком, следовательно быть одному для него было хуже всего на свете.
Поэтому как-то он выдумал себе друга, подумав немного, поселил его в Баку и
назвал коротко и ясно, на тамошний манер - - Нафиг. Нафиг в его
представлении был таким же, как он сам, только носом чуть-чуть поменьше.
Нафиг приходился Прочу то ли 263- , то ли 827-юродным братом по материнской
линии (Эту деталь он продумал не до конца).
Первое же письмо Прочь начал словами: "Здравствуй, незнакомый друг! Ты меня
не знаешь, я тебя тоже. Давай переписываться. Прочь". Примерно через месяц
он написал себе ответ. Вскарабкался на почтовый ящик, откуда обычно брал
свежие газеты и засунул его туда. Пришел домой, выпил чашку чая и
вприпрыжку побежал за почтой. Когда вместе с газетами из ящика выпал
конверт, он аж захлебнулся от счастья. "Неужели от Нафига" - обрадовался он
и надорвал краешек. Из конверта показался листик бумаги с двумя словами:
"Давай. Нафиг".
Прочь очень обиделся на друга за это письмо. "Ну что этої, -- расстраивался
он, -- всего два слова..." Но тем не менее они продолжали переписываться,
со временем письма стали более длинными, а, когда Прочь и Нафиг лучше
узнали друг друга,- и задушевными.
Однажды Прочь послал приятелю фотографию и, стесняясь, попросил выслать
свою. И вдруг заболелї. Болел он долго, так что не было сил подняться с
постели, а писем, которые помогли бы быстрее выкарабкаться, тоже что-то не
было. "Может, он тоже заболел", - утешал себя Прочь. Он долго, кашляя и
чихая, волновался за друга и желал ему здоровья. А однажды пододвинул к
кровати телефон, снял трубку и отправил себе телеграмму из Баку.
Через день в масенькую дверь профессионально постучали: "Прочи здесь
живут?" "Телеграмма! - восхитился Прочь, - может от Нафига?" А вслух
просипел: "здесь-здесь". "А, вы болеетеї, - - понял почтальон, -- я под
дверь подсунуї".
В щелке показалосьї письмо. "Не может быть, - удивился Прочь, - от кого?!"
На конверте ровным женским почерком было выведено: "Прочу". Он развернул
бумагу. Внутри лежало несколько листиков, исписанных той же рукой.
"Дорогой Прочь, - читал он, - Я живу в Вологде. Ко мне случайно попало твое
письмо к Нафигу с фотографией. Я очень похожа на тебя. Я тоже очень
одинока. Меня зовут Вбаня. Высылаю тебе свою фотографию. Напиши мне. P.S.
Пожалуйста".
Прочь посмотрел на фотографию и расплакался, так Вбаня была похожа на его
мамуї.

Через положенное время у Проча и Вбани родился маленький. Здесь рассказ
подходит к концу, и заканчивается он почти так же, как начинался, но
все-таки чуточку иначе: Жили-были два Проча и Вбаня.
Саша С. Осташко 


	 * * *
"Ухожу..." -
Уходи...
 И закрой тихо дверь,
Чтоб не видела ночь твоей тени в окне.
"Ухожу..." -
Уходи...
 Что случится теперь,
Кто рисует надежду на белой стене?
"Не вернусь..." -
Ну и что ж?
 Ветер щеки раздул,
Разметал по обочине легкий ковыль.
"Я приду?" -
Не придешь..
 В одиноком саду
Плача, капля дождя окунается в пыль.
"Я люблю..." -
Это ложь,
 Что сплеталась из снов
День за днем в отраженье обыденных лет.
"Я найду!" -
Не найдешь...
 Ни мгновений, ни слов,
Ни себя, ни меня... Ни вопрос, ни ответ...

Катя 





Вторник, 6 апреля 1999

Выпуск 41


(Окончание)
 ...Снилось мне, что из этого черного озера выползли тени-духи, темным
хороводом кружились вокруг палатки, шелестели смехом... Че пристали,
атеисты мы... Альпинисты??.. НЕТ, а-т-е-и-с-т-ы!...
...Ну чем мы не альпинисты - с камешка на камешек, зацепился, вылез, ух ты!
- вид какой! назад - уже никак не получится, одна дорога -- вверх. А если и
вперед некуда, стенка? Да-а, вот так встрянем... Вот по этой полочке
пройдем, вон там вылезем, а там поположе, руками-ногами. Пути если
разошлись, то вместе уже не сойдутся, эхей, как ты там? Он - уже наверху, и
нам немного осталось... Выползли, уфф! А это что такое?..
- По-моему - конские лепешки.
- Они тут что, оказывается, на лошадях что-ли ездят?.. Ххе!
- Вон окурок валяется, братья-первопроходцы, так фильтр-то у него в
помаде!..
Умный в гору, грят, не пойдет -- он на лошади с обратной пологой стороны
заедет... С женщинами...
Одной ногой подходим к краю:
- Вот это ДА!!!!!
Горишки, горы, горищи... Долины, склоны, утесы. Ветрище, речки и травы. И
камни. И Земля как-то сгруглилась, объялась. Родная планетка. Далеко
видать...
Рерих... Чюрленис... Идем, ищем самую высокую точку, чтоб взглянуть на
другую сторону Вселенной. Хмуро, сосредоточенно, деловито. Друг за другом.
Прямо как горные разведчики, в тылу врага...
- Дер убгемахт коншлуген...
- Нно... Фольцбехер...
- Ундарцафт зильдберунсинхальт...
- Нну ты завернул!! Дотчхаттценюнгз... Зерпендехер.
- Стоп вердер штрук!
- Йа, йа, херр официр!
Плато. Ветер свищет над-в заснеженных стылых камнях. Небо блеклое, синее.
Между Землей и космосом висит орел. Не шевелится, застыл в струях воздуха,
филллософ.
 Никогда не берите в поход детское питание с витаминами. Компактно.
Калорийно. Полезно. Есть - невозможно. Дети это едят, наверное, только
из-за недостатка опыта. Ест и думает -- вот попал, так попал я в этот
мир... Никуда не денешься... Но если уж случилось вам так
опростоволоситься, то делайте, как мы. Нам повезло, так получилось, что у
нас чеснока была целая куча, тем и спаслись. Начистим чеснока побольше, нам
на бал в Букингемский Дворец не идти, разложим аккуратно. В соль - и раз! -
откусил, прожевал, и пока вкусовые рецепторы пребывают в нокдауне, быстро
ложкой - шур, шур, шур... Чувствуешь -- не то ешь, ага, пора снова за
чеснок... Раз уж пошла такая кулинария -- вот вам заодно и рецепт чая:
набираете полкотелка всякой съедобной ягоды (съедобной считается любая
ягода, пока не доказано обратное), и высыпаете ее в кипящую воду. Ну, если
вы уж так избалованы, можете и заварки добавить, по вкусу... Мы
добавляли...
... Я сегодня в космосе летал, что ли... Во сне... Пространство - ни звезд,
ничего, летишь, летишь куда-то, Земля все дальше, дальше... думаю -- эдак и
не проснуться можно... Гребу быстрей назад, домой просыпаюсь, по коже
мурашки...
Есть такое понятие - кедровый орех. Внутри этого понятия есть много понятий
поменьше - кедровых орешков... Они знаменательны тем, что не могут
надоесть. Их можно щелкать... долго щелкать их можно. Растут кедровые орехи
на специальных деревьях. Как называются деревья, догадайтесь сами. Когда
орехи созревают, они не спешат падать, не кокосы, чай. Висят себе -
повисывают. Так, упадет несколько на землю, лежат на траве, поблескивают
смолисто, ядрено. Их соберешь в карманы, ляжешь у костерка под вечер...
Костерок пощелкивает, ты тоже пощелкиваешь, на мир посматриваешь, и мир на
тебя посматривает, хорошо, спокойно на душе... Но вдруг налетит если
сильный ветер, нагонит промозглых туч, закрутит черт-те-что со снегом, то
это, помимо того, что пора уходить - к удаче... Тут-то и насшибает орехов
столько, что никаких карманов не хватит... И рюкзаков не хватит.
Проверяли... На обратном пути столько их насобирали что идти тяжело было,
спустились с горки, остановились шелушить... Именно на этом месте меня
заколдобило писать.

serge


ОДЕССА. ТЕЩИН МОСТ
Грязно-серой, темной сеткой
Отгороженный залив.
Только чайки, словно клетку,
Разрушают этот миф
Грустным визгом; разукрашен
Под сусальное, как храм,
Порт, свяченный чем-то нашим,
Приуроченный не нам.
Между морем и причалом
Открывается маяк.
Удовольствованный малым,
Рассеченный вдвое флаг,
Откровенностью похожий
На покрытие долгов,
На перила, мост, и кожу
Офицерских сапогов.
Двадцать лампочек в излишке
Освещают этот путь
И вещают, как по книжке,
Только ты дошел, забудь.
Над Гаванным спуском тощим
Возвышается укор.
Этот мост был назван Тещин
И зовется до сих пор.
Саша С. Осташко 


Пристрастность жизни заклеймит твои руки
немыми шрамами, красою лун прошлых.
В твоей груди мне одному слышны стуки
и проливные отголоски дней тошных.
С нескромной вялостью лизнет ожог бритвы.
Тугую боль перечеркнет минор вены.
я вспомню точное число кривых рытвин
под мутный запах разноцветных вод Сены.

Навстречу утру поплывет седой остров
в просторы времени где я один не был,
но я останусь у рубцов от жал острых,
у этих рук. И пусть на нас глядит небо.

viveur


* * *
Я застыну нарисованным лицом.
Гляжу в тебя, не видя отраженья.
Пусть голова кружится от сомненья,
Решенье я оставлю на потом.
И улыбнутся мертвые глаза,
И дрогнут губы посиневшим тиком.
Мы все умны, мы все не лыком шиты,
Мы только потеряли тормоза.
Я улыбнусь тебе разбитым ртом,
Разбитым сердцем нарисую праздник.
С приходом смерти - видишь сцены казни,
И радость жизни оставляешь на потом.
Я начала чертить тупым концом,
Вскрывая как нарывы - наважденье.
Меня ты покидаешь сквозь сомненье,
И я застыну нарисованным лицом.
Юрате 


Остров Пасхи (3-07-02)
Сколь хладно под утро в республике Конго,
Когда ты в носках и дырявой портьере.
Твой голос неслышен в молчании гонга;
Твой образ я выжег на желтой фанере.
О Мбвану! Я кровь в твоей черной глазнице,
И к снегу мой путь пролегает, на север.
Пусть тело изгложет мое власяница,
И роза распустится в бархатном чреве.
Но горы уснут в огрубевших ладонях,
Укутавшись в светлые блестки тумана.
Лишь дети не ведают, что было до них,
Теряясь в широких степях Чингис-хана,
Где дикая конница топчет скрижали;
Встают миражи за грядой горизонта.
От меда пьянея, там пчелы не жалят,
И тучи уходят за линию фронта.
Сегодня так странно разложены карты,
И дельта Меконга лежит в Кордильерах
И зябнет в объятьях последнего марта.
Я стал патриархом среди пионэров,
И наша дружина легла средь курганов,
Где с Нижней встречается Верхняя Вольта,
И гибнет. Твое невниманье, Моргана,
Похоже на невынимание кольта.
Моих паровозов разбитые окна,
Моих Минотавров голодные пасти
Проглотят тех, кто в нужный час не помог нам.
Разбитые ветром рыбацкие снасти
Трепещут. А ветер сегодня восточный,
Портьера изорвана, вот незадача.
Мне вечность простила мой грех непорочный
И вон удалилась, от жалости плача.

В.Крупский, К.Константинов 


Полуостров Пасхи
Мыс Канаверал пахнет войной,
Полуостров Таймыр шоколадкой.
Я, рожденный весталкой изгой,
Наблюдаю за этим украдкой.
На горе, в тишине сквозняка
Я вещал, наслаждаясь щербетом,
А внизу протекала река
Под нескромным названием Лета.
Лишь зеваки хранили обет
Невмешательства в ход мирозданья.
Я вчера появился на свет
В результате двух цвергов свиданья.
Вот стою, обручен со столбом,
И в глазах моих пляшут пингвины,
Злые барышни, поп с утюгом...
От безбрежности этой картины
Стынет мозг, облаченный в халат
И истраченный на подаянья.
Прадед мой, арамейский пират,
Вешал всех без суда и лобзанья.
Поздно. Поле исходит жнивьем,
И в конвульсиях гибнут солдаты.
Я вознесся, пронзенный копьем
И на досках шершавых распятый.
К.Константинов


Молча дохнет зима.
По дороге блестящей водою
утекает она,
пряча валенки с бородою.
Я с деревьев сглотну
отлетевшую каплю рассвета.
Нарисую на лбу
пятернею приветствие лету.
Эту зиму прошли
вьюгой окна свои перебили
Мы беседы вели
В эту зиму мы много курили.
Растекается все
Только мы в ту струю не попали.
Нам опять повезло.
Может мы и не знали? Знали...
Гена


Спокойная ярость,
Как в клетке - волчица.
А я все смеялась-
Со мной не случится.
Захлопнуты двери.
И боль нестерпима.
А я все не верю,
Что я нелюбима.

Елена Верн


Свет для дверной ручки.
Вот ручка, которая дверная. А вот дверь, на которой ручка, которая дверная.
А вот комната, в которой дверь, на которой ручка, которая дверная.
Она маленькая, черная, совсем некрасивая. На ней нет узорной резьбы, нет
позолоты, и нет даже подруги замочной скважины, она даже не двигается, не
поворачивается ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Черная,
пластмассовая, иногда из нее вываливается железное основание и звякает о
паркет. Тогда я поднимаю его и вставляю обратно. Я аккуратно обклеивала
дверь черно-белыми плакатами и вырезала для ручки дырку. Теперь она
красуется на бедре, обтянутом черной юбкой... ах, пардон, на плече,
обтянутом черной рубашкой... Какая разница, у них там все смешалось в
страстном поцелуе... А моя одинокая ручка терпит этот разврат на плакатах.
Хотя она может смотреть на другие стены. Рядом, на шкафу весит премилый пес
в кепке и с банкой пива, и с заманчивым девизом »Make time for the good
things in life!ј А что кушала или пила моя чернявка? Только вдыхала запах
подгоревшей картошки и слизывала с прикасающихся к ней рук яблочный сок,
который часто попадает на ладошки, если кушать яблоки, но мы этого не
замечаем. А она наверное, замечает. Она, как и все предметы в комнате,
видит и слышит то, чего некоторые не знают. Интересно, что ей больше
нравится: Гребенщиков или »Guns and Rosesј? А, может, она любит радио,
нежный и мягкий голос Паши не мог ее не тронуть. К тому же она, бедненькая,
была свидетельницей кучи скандалов, ссор... По-моему в нее попал даже
ботинок, предназначавшийся мне и летевший из другого угла комнаты...
А любит ли моя детка запахи? Духи, дезодоранты или шампунь, которым часто
пропитано полотенце, висящее на ней, родимой. Оно влажное, распаренное, а
она, бедняжка, пыльная, засаленная... Ой, нет, пожалуй не пыльная. Ее все
трогают, мацают, еще с ее помощью выражают злость, хлопая дверью, тянут,
как мула, за шею. А как навесят на нее всякой гадости!.. Хотя кулек с
кроссовками, потными и »приятној пахнущими после физкультуры - это гадость,
но я ведь не всегда к ней так жестока. Иногда я одарю ее шелковой тканью
ночной рубашки, такой коротенькой, на бретельках, пахнущей теплым телом или
не пахнущей, но грациозно струящейся вниз по двери, спадающей волнистыми
складками к полу. Ну разве не приятно?
Ах, все эти запахи, ощущения, звуки... Все это мелочи. Настоящая романтика
в цвете. Ночь тихая, спокойная. Я храплю под одеялом, зажимая Астромао...
(вообще-то я не храплю и с игрушками спать не люблю). Цветы закрыли свои
бутоны, свинья-копилка побрякивает монетками, и ей снится, что когда-нибудь
она растолстеет... Шарик-Hollywood мирно покачивается над окном, а она
наблюдает ночь. Наблюдает тишину и темноту, состоящую из миллиона черных
пылинок, которые плотно занавесили день, но свет есть, он приходит из-за
стеклянных дверей окна.
Моя малютка слегка задремала, но вот царица неба запускает свой лучик в
щелочку окна. Он пробегает по спящему цветку, по картинам на стене, озаряя
красочные, но тоже спящие сценки, пробегает по блестящему дереву
фортепиано, и, наконец, лунный зайчик стекает на дверную ручку. Он ласкает
ее, шепчет какие-то истории ей на ухо, и она пробуждается, протирает
заспанные глаза, и они начинают блуждать по стенам комнаты. Куда бы им
отправиться?.. В горы к водопаду, что на тех паззлах, или на этот пальмовый
пляж на закате, а, может, заглянуть в Москву, побродить по утреннему,
дремлющему Арбату... А как насчет концерта Мумий Тролля? Но тут рыкает
грузовик под окнами, злобно светит фарами, свет которых забегает в комнату,
разоблачая юных любовников, и перепуганный зайчик растворяется в ночной
пыли и исчезает. »Убежал!ј - огорченно вздыхает ручка. Еще несколько секунд
она отрешенно смотрит на фонари, колющие темно-синее полотно ночи, мысленно
натягивает на себя одеяло, поворачивается на другой бок к стенке и засыпает.
А утром ее потихоньку начинает гладить лимонный свет солнца, ползущий из-за
домов. Он еще совсем тусклый, бледный, смешанный с серостью раннего утра.
Но этот лимон созревает, созревает и становится мандарином. Утром он уже не
цвета белого электрического света, смешанного с серой гуашью, а оранжевый,
насыщенный, но все еще пыльный, чем-то припорошенный, словно состоящий из
мелких крупиц цедры. К вечеру такой же цвет на закате, но более томный,
спокойный, умиротворенный, уставший. И прозрачный... К сожалению, этого
закатного воздуха и света моя ручка не ощущает. Да и лимонных цветов она
тоже не вдыхала, только оранжевый пепел. Это в школе я наблюдаю, как
лимонно-белое электричество рвется из-за шестнадцатиэтажек, словно его там
держит кто-то, а оно медленно ползет по крышам и будит всяких карлсонов, а
потом его лучи начинают плясать по партам, по лицу, по свитеру.
...И моя крошка просыпается. Но такое пробуждение бывает летом. А зимой я
встаю первая, когда она видит красочные сны, о том, как ее прабабки были
первыми дамами в каком-нибудь петербургском дворце или в Лувре. Да, там
было красиво: мраморные полы, золотые лампады, картины и фрески по стенам,
высокие потолки, свечи, запах воска, прикосновение белых перчаток, но зато
они не играли с лунными зайчиками по ночам и не чувствовали аромат
апельсина при восходе солнца. Залы дворцовые в основном-то без окон, а,
если и с окнами, то с толстым, толстым слоем бордовых занавесей.
...А потом я вяло нащупываю свою подружку, толкаю ее в бок и шлепаю в
ванную комнату...
Богомазова Ирина 





Пятница, 9 апреля 1999

Выпуск 42


Береста <Из цикла>
1

Нежность

Я узнал - нет, не так! - познал
Это имя, сокрытое прежде:
Как бы я тебя не назвал -
Прозвучит твое имя - Нежность.

Я - другой, в моем сердце - лед,
Рассудительность и небрежность,
Но я верю - меня спасет
От меня самого - твоя нежность.

Сколько раз уходил я прочь,
Бороздить океанов безбрежность, -
Но меня настигала сквозь ночь,
Сквозь пространства и время - нежность.

Как светла и как высока
Целовавшая бьющую руку!
На губах твоих нежность - горька,
Подарив свою сладость - звуку.


2

Три дня и три года

Я не видел тебя - три дня,
И не важно: восток ли, запад -
Голос твой - окружает меня,
Ветер - твой мне приносит запах.

Годы волосы нам серебрят,
Но сомненья - иного рода:
До минувшего сентября
Я не видел тебя - три года!

Годы днями казались тогда -
Нынче - тянутся дни годами,
Словно мы пролегли в никуда -
Ниоткуда - двумя бороздами.

Дни - минуты, года - века
Не откроют секретов вящих,
И следов не прочесть - с песка,
Прошлых, будущих и настоящих.

3
Береста безнадежных снов
Истекает горчащим соком.
С высоты бесполезных слов
Тщетно мнил я себя пророком!

Я не знал, ни третьего дня,
Ни вчера - что нас ждет сегодня.
Был бы разум тогда у меня -
Я не прожил бы столь бесплодно,

Если б знал я тогда - ну хоть то,
Что сегодня я знаю - тогда б я...
...Ах, как пахнет твой рот берестой!
Черно-белая доля бабья...
Черноротая - ты поймешь,
Белоглазая - взор потушишь.
Ты не ждешь. Ты под лед уйдешь,
Ты себя заморозишь, засушишь.

Если б знал я сейчас - хоть то,
Что когда-то, казалось, понял...
Тает снег на твоем пальто.
Эту вечность зовут - "сегодня".

Ты оставишь свой мнимый плен,
Догадавшись, чего я стою:
Безразличье бетонных стен
Проступает за берестою.
Леонард Хируг 


Я этих огней дирижер,
Этих сумерек, этих раздетых
Прошлогодним августом веток,
Рвущихся из-за штор.
Я был дирижером твоих
Пируэтов и фуэте,
Твоих взлетов, пока не достиг
Полного самозабвенья,
Став росчерком на воде
Или танца тенью.
И среди отражений прочих
Я тебя потерял...
Дирижер, что кроил матерьял
Из огней для прочтения ночи.

Сергей Меркульев 


НЕПОНЯТНЫЕ УЗОРЫ

Непонятные узоры
необычной формы, цвета -
я хочу вас без разбора,
я хочу и то, и это.
Я хочу вас, штучки-дрючки
из растраченного детства,
вас, родные закорючки -
жалкой памяти наследство.
Выбегают, выползают,
выплывают, вылетают,
и, прожив мгновенье, тают,
исчезают, пропадают
Непонятные узоры,
позабытые предметы...
Все обшарю без разбора
и найду вас как-то где-то.
* * *
МЫ КАТИЛИСЬ ПО ПЛОСКОСТИ
Мы катились по плоскости
прямо в сторону жидкости,
мы хотели лишь броскости,
знать не зная о гибкости.
Мы терзали желания,
ублажая сомнение -
как же нам без страдания,
если в этом прозрение?
"Мы родились в виварии,
чтоб почить в крематории" -
учат все карбонарии
из анналов истории.
Но все эти сентенции
довели до прострации -
дайте нам трансценденции,
ну хоть галлюцинации!
* * *
СО СТЕН СОРТИРА
Я хочу привала, но уже нет места;
лица, ноги, руки - будто бы из теста;
брюхо набивают ямы возле речки,
только мы уж месяц жрем одни уздечки!
Крылья - плащ-палатки, пентаграмм кокарды!
Шашками родными врежем в вражьи нарды!..
Но, как войску - горны, и, как черни - лира,
рвут мне нервы строки с грязных стен сортира...
Маршем - в дождь свинцовый,
бегом - в зной нейтронный,
эшелоном души лезут в бой бессонный;
и сквозь газ аркадий, по цветам пожарищ
браво шаг чеканит Господин Товарищ.
Думаешь, нагайкой ты мой гимн запорешь?
За меня ответит мой двухствольный кореш...
...А стальной перчаткой бьют по морде мира
проклятые строки с грязных стен сортира...
Сколько раз идти мне в церковь под присягой;
сколько раз кирять мне этой красной брагой? -
где все мои песни? - за седьмой печатью,
а шальные мысли? - в мраке под кроватью...
Дай обнять знамена, дай взласкать наганы!..
Вслед - колоколами битые стаканы.
Дай на посошок мне хоть глоток эфира
и в уста - все строки с грязных стен сортира...
* * *
СТРАННОЕ ДЕЛО
Не пойму, что за странное дело!
может, просто стояла весна?
разорвал, как рубаху, я тело
и швырнул себя в пропасть окна.
Несравненно-смертельное сальто
я исполнил тогда, как хотел,
и вперед, в небеса из асфальта
вольной птицею я полетел.
Я покоился невозмутимо
в липком сумраке, в тихой крови,
но алкаш, что случайно шел мимо,
мне сказал: такова селяви...
Не пойму, что за странное дело!
куда делся блаженный покой?
застегнул, как рубаху, я тело,
закурил и потопал домой.
Виктор Максимов


БАЗАРНЫЙ ДЕНЬ
В век достатка, в год избытка
У ларька толпа зевак.
Здесь товаром бодро, прытко
Торговал один чудак.
"Продаю слезу мужскую! Налетай!
Пузырьки да баночки...
Эй, пузатый, ты считай
Денежки в портяночке..."
Здесь на банках, как в аптеке,
Надписи наведены:
Здесь славяне, там узбеки,
Персы, римляне, ацтеки...
Слезы все разделены.
И разбиты с целью сбыта
Слезы с щек мужских.
По прощенным и забитым,
По воздавшим и оббитым
Соль обид людских.
"Посмотри на банку эту.
Это ж чудо, раритет!
Здесь кипит слеза поэта
По любви пролитой летом,
А поэта больше нет..."
Вот еще есть пузырек
С чьей-то болью и бедою,
Здесь слезою дан зарок
Мстить за подлость и порок,
Парнем, ставшим сиротою.
"Есть слеза богатырей.
Не шучу, клянусь, тверезый!"
Исты были за друзей,
За сестер и матерей,
С потом смешанные слезы.
Здесь есть слезы покаянья
Всех святых и всех концессий.
Тут слеза их состраданья,
Боль за муки мирозданья,
Скорбь идущих в прах процессий.
Кто для зятя, кто соседу,
Кто просил посолоней,
И, смотря сквозь слезы к свету,
Раскупали горечь эту
Индивиды всех мастей.
Торговались, как собаки:
Всем нужна "как бирюза".
Ввечеру, почти во мраке,
Послужила темой драки,
Кажется, моя слеза.
В век достатка, в год избытка
У ларька толпа зевак.
Вместе с торгом кончил пытку,
Распродавший нас "за так".
Слезы проданы. Ставни хлопают.
Пузырьки да баночки.
Завтра снова заработают
Ларьки-прилавочки.

Саша С. Осташко 





Вторник, 13 апреля 1999

Выпуск 43


Рождение Венеры.
Лида Курганкина была девушкой видной. Видными она считала следующие части
своего организма: хорошо развитые грудные мышцы, тонкую талию и круглые
коленные чашечки. Последнюю особенность она смогла оценить и внести в
список своих преимуществ лишь пережив бурную, но непродолжительную связь с
55-летним гидом, который водил их группу по музею им. Пушкина во время
Лидиного отпуска в Москве. Георгий Рафаэлевич, Георг - в первые полчаса их
уединения, и Гешук - в течение получаса после их первой и единственной
близости, открыл Лиде очень много интересных вещей, начиная с исторической
миссии в возрождении России города Козельска, откуда он был родом,
продолжая подробным разбором запутанных родственных отношений
Михалковых-Кончаловских, и заканчивая правилами сервировки вечернего стола
на две персоны. О Лидиной фигуре Георгий Рафаэлевич, вернее, уже Георг,
говорил дольше всего и с особенным вдохновением. Перемежая свою речь, речь
терпеливого серьезного искусствоведа, щедрыми глотками армянского коньяка,
Георг поднимался в разборе Лидиных достоинств все выше и выше, сыпал
малопонятными Лиде терминами, вспоминал каких-то художников с итальянскими
фамилиями. Когда Георг закончил с ботичеллевскими коленями и перешел к
пояснению »чарующих линийј Лидиных бедер, обрамляющих »совершенный сосуд,
готовый принять младенцај, Лиде стало не по себе. Она вспомнила школьный
кабинет зоологии и наводившие на нее ужас человеческий скелет и муляж
курицы в разрезе, по цветным внутренностям которой их старая анатомичка
шарила своей деревянной указкой с металлическим наконечником. Лида заерзала
и стала озабоченно озираться по стенам гостиничного номера в поисках часов.
Оценив Лидин взгляд, Георг с мастерством профессионала, имевшего
многолетний опыт по возвращению утерянного внимания провинциальных
экскурсантов, вдруг громко вскрикнул и уставился в темноту коридора, за
Лидину спину, запечатлев на своем лице ужас, которому бы позавидовал и
Гойя. Дальнейшая канва событий в Лидиных воспоминаниях имела, как правило,
различное направление, которое зависело от аудитории слушателей, которой
эти воспоминания предлагались. Иногда Лида рассказывала о романтической
прогулке в ЦПКиО им. Горького и прыжке с Крымского моста в ее честь. Для
таких историй Георгий Рафаэлевич становился почему-то Виталиком и сбрасывал
в возрасте лет 30. В другой раз она оставляла его почтенную седину и имя,
одевала его в бархатную куртку и позировала ему, правда, не обнаженная, а в
белой простыне, лишь слегка приоткрыв свои великолепные колени. В этом
случае, после Лидиного отказа стать его вечной Музой, Георгий Рафаэлевич
обычно травился чем-нибудь из цианидов, о чем Лида узнавала из предсмертной
записки, которую ей приносил к поезду странный немой молодой человек.
Последний вариант Лиде нравился больше всего, и она даже написала эту якобы
предсмертную записку, удачно изменив почерк и пропитав бумагу мужским
одеколоном »Фаренгейтј, благо, в парфюмерном отделе, где она работала, был
нужный пробник. Правду же Лида рассказала только своей тетке, жившей в
Москве и работавшей зубным техником, у которой Лида и заняла необходимую
сумму, чтобы заплатить за гостиницу и добраться до дома.
(продолжение следует)

N.N. Буневич


Рюрик и Рок
viveur


ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАЛ
Розу желтую продену,
В знак утраты и измены,
 В отворот петлиц.
Вы меня несите, черти,
В жутком вальсе, круговерти
 Чьих-то тел и лиц
Там гуляет только нежить.
Стойка-ворот шею режет
 Лучше палача.
Приглашенье, как награда,
Там огонь сегодня адов,
 Не одна свеча...
Повяжу я галстук белый,
В знак, что помню ее тело,
 И накину фрак.
Сим лукавый правит балом,
Значит вальс идет сначала,
 Но уже не так.
И запонки в три карата,
Ювелир у них - Расплата,
 На запонках львы.
Львы и золота багрянец...
Кто-то просит белый танец,
 Но уже не Вы...
Завернусь поглубже в шубу,
Мехом жесткую, как губы,
 Не возьму калош.
Что-то дьявольское манит:
"Вы свободны?" - "Нет, я занят",
 Что, конечно, ложь...
Среди дам стоит Хозяин,
Элегантен, чуть печален,
 Лично Сатана.
Мрачен он, все тверже, суше:
Третий танец был нарушен
 Криком каплуна.
Но сейчас он вновь спокоен,
Ведь оркестр опять настроен,
 Петуха в бульон...
Роза желтая увяла.
И до следующего бала
 Только день и сон.
***
РОМАНС
На востоке у неба бледно-розовый кант.
Золотится рассветом серебро аксельбант.
Мы уходим отсюда навсегда, ну и пусть,
Наливайте, полковник, пусть забудется грусть.
За кормою кострами отплывающий Крым.
Он останется с нами вереницею зим.
Будет сложно забыть нам восемнадцатый год,
Наливайте, полковник, остальное не в счет.
Берега у Констанцы не споют "Веселись!"
На застиранном ранце незабытый девиз:
За Отечество, Веру и чуть-чуть за Царя,
Наливайте, полковник, мы прожили не зря.
Мы не бросим монетку, чтоб вернуться сюда,
Не играем в рулетку, ведь в патронах вода.
Не имея коней, мы не пьем "на коня".
Наливайте, полковник, начиная с меня.
Белый цвет - самый ясный, самый чистый окрас.
Кровь стекает по красным, попадая на нас.
Исчезает в тумане севастопольский дым.
Наливайте, полковник, мы уже не спешим.
Нам не встретиться, может, на российской земле,
Боже, юнкер, но кто же будет думать о ней?
Подыхают вороны на московских крестах.
Наливайте, полковник, моя рюмка пуста.
На востоке у неба бледно-розовый кант.
Золотится рассветом серебро аксельбант.
Мы увозим Россию на бортах кораблей.
Наливайте, полковник, наливайте смелей...
Саша С. Осташко 


Береста <Из цикла>
4
Черно - белое
Всякий раз через силу
Верю я, что дерзну
Взять с собою Россию,
Взять с собой, как жену.
Взять с собой - не оставить
Все, что можно унесть:
То, что знал - неспроста ведь! -
Про судьбу да про честь,
Про земли этой горечь,
Славу, гордость и боль...
Все, что бросил, как сволочь,
И не взял я с собой.
Здесь, в стране черно-белой,
Как березовый ствол,
Нас к надежде несмелой
Гулкий колокол вел.
О, как томно! Как больно
Отдавался в висках
Этот звон колокольный!
Тек мой дух, как река.
Вскрой мне, колокол, уши,
Крепче в сердце ударь -
Зачаруй мою душу,
Как бывало, как встарь!
Верещите, свирели,
Обо мне по лесам,
Отстучите, капели,
По моим волосам
Светлый марш погребальный...
Черен снег по весне,
Черен купол сусальный,
Тот, что вижу во сне.
Черен купол, не чищен,
Но нутром - золотой!
Нынче - нож в голенище,
Завтра - крестик литой.
А потом - кто нас знает? -
Где придет наш черед!
Ветер прах разметает -
Или дьяк отпоет.

5
России платье - неспроста
Березами отделано:
Душа России - береста,
Резная, черно-белая.
Не потому, что ``культ - просвет'',
И не скупыми красками -
А оттого, что в мире нет
Души прозрачней, ласковей.
В обнимку черный с белым цвет,
Не смешанный, а скованный,
В один пожизненный браслет,
Тебе да мне надеванный.
Продам ли душу за гора,
Сменю ли облик шустро я -
Но не сползет с меня кора -
Березовая, русская.
Так неотесанный, в буграх
Наростов, дупла - дырьями,
Так побреду, в чужих мирах,
Пространствами пустырными.


Леонард Хируг 





Пятница, 16 апреля 1999

Выпуск 44


novem membri
...видишь яблока полного соком
кожурою натянуто небо
к горизонту из кожицы ранки
каплей сока стекающий сокол
вот подумаешь с ним бы и мне бы
вот подумаешь глядя из окон
через жанра оконного рамки
ты протискивающийся боком
неприятель открытий изнанки...

Story Teller


Циферблатят циферблаты
Аты-баты, аты-баты.
Тики-таки, тики-таки,
Циферблатятся во мраке.
Аты-баты...
Циферблаты - след в эпохе,
Ахи-охи, крики, вздохи,
Циферблаты - форма гриппа,
Цыпа-цыпа, цыпа-цыпа,
Ахи-охи...
Циферблаты - как дороги,
Ноги-руки, руки-ноги,
Механический рассудок,
Чудо-юдо, гадом буду,
Руки-ноги...

Саша С. Осташко 


Рождение Венеры
(продолжение)
Лида Курганкина была девушкой мудрой. Не умной, или там,» во всем
разбирающейся, не разносторонней, не начитанной, не эрудированной, а именно
мудрой. Некоторые люди почему-то думают, что мудрость бывает только
житейской, что приходит эта мудрость исключительно с жизненным опытом, и
величина этой мудрости прямо пропорциональна количеству приобретенных
морщин и потерянных зубов. И мудрецами обычно считают только мужчин, чему
есть десятки примеров в арабском фольклоре, и что доказывает сама
конструкция существительного »мудрец, встречающегося только в мужском роде,
как и некоторые профессии, испокон веков являющиеся исключительно мужскими,
например, кузнец, гонец и отец. (Тут надо бы отдать должное русским сказкам
и одному их центральному персонажу, а именно, Василисе, иногда Елене,
Премудрой. Однако, данный факт является спорным, потому как одни историки и
фольклористы считают эту самую Василису, ни меньше ни больше, как мужчиной,
ссылаясь на разные свидетельства разных очевидцев, другие же, оставляя ее
женщиной, но не видя ничего мудрого в поступках этой Василисы, определяют
вторую часть ее имени лишь как фамилию, и то, доставшуюся от предыдущего
брака. Но, в любом случае, здесь, конечно же, идет речь не о феномене
мудрости в чистом виде, а какой-то ее гиперстепени - ПРЕмудрости, что, увы,
еще мало изучено). Иногда все же некоторые современные, но добрые мужчины
называют и некоторых современных женщин мудрыми, но делают это обычно или
применительно к своим 50-летним начальницам за праздничным столом этой
юбилярши, или же обращаясь к своим женам в моменты особенного расположения,
кои с ними, мужчинами, случаются при робких объяснениях своего ночного
отсутствия.
Так вот, Лида была просто мудрой. Это она про себя поняла не сразу, не с
бухты-барахты. Да она бы никогда про себя и не узнала такого, если бы в ее
жизни и парфюмерном отделе, где она работала, не появился один мужчина.
Мужчина был приятный. Приятность его выражалась в аккуратной стрижке,
чистых ботинках и отсутствии обручального кольца на обеих руках. Лида в
свои 22 года, конечно же, понимала, что последнее его достоинство зыбко и
ненадежно, что настоящей причиной отсутствия этого символа неволи на
мужской руке, так часто позволяющей себе всякие вольности, может быть и
военная нелюбовь к всякого рода побрякушкам, мешающим плотно обхватывать
пистолет в момент опасности, и физиологическая невозможность
спортсмена-самбиста натянуть на разбитый безымянный палец пусть золотой, но
негнущийся обруч, и, даже, о чем она не раз слышала, сознательное
стремление некоторых брачных аферистов ввести в заблуждение некоторых
наивных женщин.
Так вот, мужчина был приятный, а Лида мудрая, хотя тогда еще об этом сама
не знала. Но Лида знала, что она была видной, чему не раз являлись и
складировались в прилавочной тумбе доказательства в виде номеров телефонов,
записанных кассовым карандашом на пустых товарных чеках. Лида улыбнулась
приятному мужчине и скромно, как умеют делать только девушки видные, но
мудрые, опустила глаза. Выдержав нужную в таких случаях паузу, но не
услышав привычного - деушка, не порекомендуете что-нибудь? ј- Лида глаза
подняла. На лице мужчины волновался этот обычный вопрос, но почему-то Лида
ничего не слышала. И тогда Лида поняла, что мужчина заикается, причем не
слегка, не чуть-чуть, а так, что и слова вымолвить не может. И тут на Лиду
нашло, наверное, так находит на ясновидящих и всяких прорицателей, когда
они понимают вдруг, что и видеть могут ясно и прорицать. Дальнейшие события
развивались стремительно, как в немом кино, и даже под аккомпанемент
популярного в том сезоне шлягера Отшумели летние дожди.
Через 20 минут, когда Леня Зимовцев, 1969 года рождения, не женат, детей
нет, прописан по адресу ул. Кукрыниксов, д.3, кв. 25, работает
программистом, доход около 500$, любит фильмы Спилберга и музыку »Квинј,
занимается у-шу, любимое блюдо - вареники, выкуривает полпачки в день,
вышел из магазина, Лида поняла, что она все-таки мудрая девушка, и что
сегодня вечером, когда они будут сидеть в кино на последнем сеансе, она все
же согласится выйти за него замуж.
(следует продолжение)
NN Буневич



Путешествие
Почему-то просится душа
В тихие чарующие дали,
Где во сне мы птицами летали,
Лишь одной свободою дыша...
Почему-то хочется пройти
Мир, как есть, от края и до края,
Кубок жизни силой наполняя,
Все изведать на своем пути.
В облака нырнуть с высоких скал,
В тайну моря броситься русалкой,
Подглядев, как нежною фиалкой
Луч заката небо целовал...
Можно много странствовать вдали
От родного русского раздолья,
Но с какою сладостною болью
Вспоминается тот уголок Земли,
Где туман клубится по низине
И над речкой - ивовая грусть,-
С края света я сюда вернусь,
Как к живому роднику в пустыне.

* * *

Словно колокол судьбы, ночь
Разливает лунный благовест - свет,
Разбивает разум на осколки мыслей,
Раздевает душу, пробуждая чувства.
Одинокая птица улетает прочь -
Ни гнезда у нее, ни насеста нет,
Лишь свободы на сердце привкус кислый,
Да еще выше сосен парить искусство.
И ничто ей не сможет помочь
Отряхнуть свои крылья от лет.
Лишь заря кушаком на бору повиснет,
Как в бескрайние дали лететь - напутствие.
 ...За закатом - снова темноокая ночь,
А потом будет тихий туманный рассвет.
Не ищи мелочей, ведь жизни смыслом
Будет выше неба парить искусство.


* * *

Зачем уходят от меня
Любовь, привязанность к жилищу?
Зачем душа покоя ищет,
В сад одиночества маня?
Я утешаюсь лишь одним -
Закатным небом, теплым ветром.
На все вопросы лишь ответом -
Мятущийся сомнений дым...
Дым без огня, огня желаний.
Неужто старость - на носу? -
И точит старую косу
Старушка-смерть из состраданья -
Кому нужна моя душа?
И черт не дал бы ни гроша.
Margaux


Так говорил Замминистра.
Роман.
"Из дома горящего вынес скамью и присел, Спокоен мой разум и гладок, как
воды реки. Ведь это жилище соседа горит."
(Из приписываемого Конфуцию романа "Инь и Ян, или Так Говорил Замминистра")

Глава 1. Родео и Вендетта.
..."Я так люблю тебя, дорогой!"- прошептала она, надеясь, что это из Гете.
"Я, кажется, простудился,"- прохрипел он, задыхаясь от запаха ее духов и
невольно цитируя Аристотеля. Не найдя, что ответить, она сочла за благо
грохнуться в обморок и немного подумать. Падая, она придирчиво наблюдала за
своим отражением в его бриллиантовой коронке, и, удостоверившись в
безукоризненности оного, закрыла глаза. Минут через десять открыла их, так
ничего и не придумав. Он стоял лицом к окну и курил, поглощенный
романтическим видом вечернего кладбища. Мягко, как кошка, она на
четвереньках подкралась к нему. "Сколько времени ?"- спросил он,
оборачиваясь. "Шестнадцатый час после падения Нью-Йорка",- она успела
разглядеть часы на грубом мужском запястье, когда его левый кулак был на
пути к ее правому глазу. "Мне всегда нравились левши",- нежно проворковала
она, стряхивая украдкой остатки глаза в потрескавшийся носовой платок. Он
молча курил, наблюдая, как тень старухи - процентщицы марширует над
распахнутыми склепами в такт симфонии Стравинского, доносящейся из
ближайшего ресторана. Внизу слышался стук лопат, ударяющихся о деревянные
крышки. Вечерело. "Я так люблю тебя, милый",- попробовала она еще раз, на
дюйм вонзая губы в его ухо. "У меня, кажется, кончились сигареты",- подумал
он, но она находилась уже так глубоко в его мозге, что поняла без труда.
"Все для тебя, единственный",- ползая в гулкой темноте его черепа, она
наткнулась на едва начатую пачку. Сунув пару сигарет за лифчик, протянула
ему остальное. "Я такие не курю",- он закурил, рассматривая незнакомую
упаковку. В левой части оконного проема появился символ ислама. Она встала
у него за спиной, обхватив его теплую пупырчатую шею. "Любимый, я
согласна",- после долгих мучительных раздумий произнесла она, ощупывая
указательными пальцами его горло, - "согласна выйти за тебя замуж". "Кто
здесь?",- спросил он, но оборачиваться не стал. Кладбище строем покидали
последние покойники. Она аккуратно, чтобы не испортить маникюр, привела в
движение пальцы. Через полчаса, обессилев, она сползла вниз, несколько раз
обернувшись вокруг его ног. Бог Ра в полуденном небе карманным фонариком
освещал опустевшее кладбище, куда вскоре должны были доставить свежих
покойников из ближайшего ресторана. "У меня садятся батарейки",- сказал Бог
Ра. "Милый",- аппетитно чавкнула она, вытаскивая поредевшие зубы из его
лодыжки, -"давай начнем все сначала. У нас еще все получится". "Душно
сегодня",- проговорил он, выбивая раму ее головой. Потом, подумав, добавил
: "У меня кончились сигареты". Смеркалось.
(продолжение следует)
В.Крупский, К.Константинов 





Вторник, 20 апреля 1999

Выпуск 45


Посмотри, как выветрилось лето
Сквозь морщины в небе, и тепло
Отнято у солнечного света,
Словно письма ветром унесло.
На ветру твою сжимаю руку,
Рвущуюся трепетным листом.
Но, подобно гаснущему звуку,
Ты исчезнешь в воздухе густом.
Как пришла, так и уйдешь за солнцем,
Улыбнувшись вслед его лучам.
И осенний обморок прольется
На глубоководную печаль.

* * *
Не подбирай оторванных
Страниц календаря -
Их треплют ветры-вороны,
Бродяги января,
На все четыре стороны
Посеяв травы сорные,
Дела повсюду вздорные
Творя...
Вернись, о странник, засветло -
Не выживешь в ночи!
И жалобы напрасные
На ветер не кричи.
Оставь мечты несчастные,
Пусть слезы дня ненастного
Остудят веки красные
Твои.
Где люди ходят по небу -
Там нету грязных стен.
Услышь меня, хоть кто-нибудь,
Разрушь мой страшный плен!
Ответь же мне, склоненному,
Прости мне все, прожженному,
Чтоб встать мне, вновь рожденному,
С колен!

Леонард Хируг <>


* * *
Я завью туманы мыслей
На дубовый кол раздумий
И вобью клин меж мирами -
Миром этим и иным.
И овсом из ржавых яслей
Накормлю кобылу будней -
Пусть несет над городами
Суматохи едкий дым.
Лишь лесной коснувшись кромки,
Солнце - одинокий странник -
Полыхнет костром заката
И погаснет до утра,
Свистну я луну негромко,
Ночь прискачет - черный всадник,
Брызнет звездная соната
С неба пыльного ковра.
Прекратится незаметно
Разговор души и сердца,
И раскроются, как крылья,
Неземные ощущенья.
Я исчезну до рассвета,
Приоткрыв в иное дверцу-
Манит зеленью кецали
Змей пернатый сновиденья...

* * *
Тебя я больше не виню,
Ведь ты не можешь быть причиной
Того, что предала огню
Я лик любви, как зла личину.
Утихли страсти - так волна,
Взметнувшись раз, в пучине тонет.
Душевной грусти глубина
Надолго их в себе схоронит...
Вновь в осень, как заведено,
Весна сквозь лето устремится,
И будет время, как в кино,
Скорей судьбы листать страницы.
Когда-нибудь и я уйду,
Забудусь в мелочном уюте,
И соловей в ночном саду
Былых мечтаний не разбудит.
Лишь сердца память сбережет
То лучшее, что с нами было...
Пускай тогда огонь сожжет
Тот образ, что я так любила.

Margaux


наступает не полночь.
жесткость нового пота узнают мои губы.
охватили в случайном - незавидные клочья, незнакомая немощь -
мне разбавили в жизни и отбросили прежние судьбы.
и продлится недолго
отыграет не больно маскарад одиночеств.
я нашел на ресницах неприснившийся шорох. не покажется мелкой
жизнь в тисках циферблата под прикрытием тела и новшеств,
долгожданных событий,
и смешения вкусов. биографии жженье
потревожит нарывы - в них меня растворяла, оставляла забытым
уносила в руке в глубине просто запах женьшеня.
эти ландыши слиты
с белой кожей с мгновеньем прорастающим в спину.
мы сегодня согрелись вдохновением кладбищ. и могильные плиты
нарисуют на теле легкий оттиск - нездешнее имя,
невозможные даты,
расписные остатки высочайшего сана.
мои плечи запросят длинных свежих царапин. я засну полосатым.
откажусь резким жестом ото льда, травяного бальзама.
да, в тот год было много
крыс в дневных переулках, кареглазой боязни,
у метро и в постели. преизбыток стрихнина раздавал одиноко
и ненастно погибшим улучшение прожитой жизни.
а смотреть так приятної
до тебя от мечтаний от моей странной фразы
как от душного утра до картонного мира - плюс дорога обратно.
ну и пустьї ты заметишь: нас бессонница любит и грозы.

viveur <>


Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 2. Тархун и Махра.
Муха уже давно умерла, а он все стучал и стучал себя по лбу. На стук никто
не отзывался. Наконец он отворил дверь. Причудливые тени шныряли по
окровавленным стенам в неземном сиянии трассирующих пуль, и вдруг ему
показалось, что в комнате кто-то есть. Он включил свет и понял, что ошибся.
Как всегда при нечаянной встрече, всепоглощающее ликование охватило его
сердце, от радости чуть не выпрыгнувшее из холодильника. "Я так долго
ждал", - нужные слова сами слетали с его губ, -"ждал твоего прихода, что
мог бы подождать еще несколько лет." Она улыбнулась любяще и благодарно:
"Ты будешь пить чай? Я заварила твой любимый, на травах... Ты помнишь?" Да,
он помнил; эти воспоминания взволновали его до глубин, которых он в себе и
не подозревал, и его тут же вырвало на ее платье. "Ты стал плохо кушать", -
произнесла она, задумчиво сортируя его недавний обед тонкими когтистыми
пальцами. "А у тебя красивое платье", - он чувствовал облегчение, смешанное
с благодарностью, - "оно хорошо скрывает проказу. И капюшон тебе очень к
лицу." "Ты всегда был внимателен, - она улыбнулась, но он успел
отвернуться. - "Поцелуй же меня!" "Я буду пить чай", - он быстро налил себе
полную кружку пузырящегося напитка. - "Буду!" И они замолчали. Тишину
нарушала лишь нервная дробь зубов, бившихся о штампованный алюминий. Два
часа пролетели незаметно. Наконец, скрученный судорогой, он пал к ее
затянутым во французский капрон протезам. Закрыв глаза, он чувствовал, как
ее гибкое юное тело горным обвалом рушится на него, и когда уста его
раскрылись, чтобы сделать последний вдох, ее волчья пасть уже прижалась к
его заячьей губе. Он понял, что все кончено. А потом они пили чай. "Может,
сыграешь что-нибудь?" - блаженно потянулась она. "Ага. А ты споешь", - не
подумав, ляпнул он и спохватился: "С удовольствием, дорогая." Он вынул из
футляра один из лучших своих контрабасов, и инструмент словно умер в его
руках. Он играл ей, как никогда, поскольку никогда до этого не играл. Она
молча смеялась, и музыка уносила ее прочь, прочь из его дома, но она не
послушалась и осталась. Тогда он отрезал ей голову самым дорогим смычком,
дважды прерываясь и натирая его канифолью. Было уже поздно, но спать
почему-то не хотелось. Уставший, он отрешенно смотрел, как восемь тощих
ангелов тщетно обшаривали ее бренное тело в поисках бессмертной души и,
огорченные своей профнепригодностью, скрылись. К утру крысы доели останки,
но, когда рассвело, смутное ощущение, появившееся у него накануне,
разбухло, лопнуло и пролилось в нем робкой уверенностью, что в комнате
все-таки кто-то был.
(продолжение следует)
В.Крупский, К.Константинов <>


Континентальная блокада






Пятница, 23 апреля 1999

Выпуск 46


* * *
В туче тонут купола
Одинокой церкви,
Все великие дела
Перед тучей меркнут.
Тучка прописью стиха
Закрывает звезды.
Туча шепчет: "Чепуха,
Все немножко просто..."
Между тучей и людьми
Вырастает купол.
Тучка шепчет мне: "Пойми,
Все немножко глупо..."

Саша С. Осташко 


* * *
Ночь: погасший костер.
Догорело либретто.
Мы сыграем и так
В нашу злую игру.
Я неважный актер.
Ты уходишь с рассветом
В полубред, полумрак,
И к другому костру.
Жизнь стекает с руки.
Был мне сон, был мне знак ли?
День окончился в срок,
Как антракт. И опять
Приближенье тоски.
Предвкушенье спектакля.
Вечер: третий звонок.
Я иду открывать.
То был странный сезон,
Пахло гарью и тленом.
Нарисованный век
Был незрим сквозь пургу.
Ночь: раздавленный сон,
Прокаженные стены.
Город выброшен в снег.
И следы на снегу.
В.Крупский 


* * *
"Прочти меня насквозь,
На вкус, на цвет и запах",-
Идут две мысли врозь
На параллельных лапах.
Узнай, чего боюсь,
Кого я ненавижу,
И не робей, не трусь-
Я только смелых вижу.
Смотри в мои глаза,
Пойми меня без слова-
Притворная гроза
На солнечной основе.
Прибей гвоздями дни,
В которые мы вместе.
Мы счастливы одни-
Пусть будет мир на месте.
Поверь - не улечу,
Покуда будет сладок
Мне новизны кетчуп
Из страсти шоколадок!
Margaux


Третья дума дьяка Охрюты
во время побега из Малороссии
по обвинению в прелюбодеянии с поповной
... И колокольчик, дарвалдая,
во тьме пугает кур в упор
А звезды гаснут и, сгорая,
Ховают в темень наш позор.
позор беременности плодом
(причем, пока неясно, чьим)
и вот, обузою подводам,
сидим мы грузно и молчим
как будто я отец как будто
(кто знает) был же и другой!
была ты нетто, стала брутто
и вот мы едем под луной
куда незнамо. Слов не слышно
вдали поскок-поскок-поскок
(а впереди маячит дышло
и указует на восток)
то твой отец: отстать не может
его коня не удержать
он нас настигнет, взвоет, сгложет
(меня, конечно, бонна-мать)
поповна жирная и злая
своею пихвою быстра
(башка болит от дарвалдая...)
ты скудоумия сестра
ужель понять тебе невмочь
что поп свою жалеет дочь
а мне аминь сготовить тщится
повозка же едва тащится
и слышен цок волов копыт
а сзади поп (расстричь бы надо)
с попом и егерь следопыт
и много сволочи и смрада
иль смерда... все вотще. Давай
же поцелуй меня поповна
я слышу - слышишь? - близкий лай
облезлы гончие церковны
а мне...
( хор бенедиктинцев: здесь рукопись обрывается. Господи помилуй!)

Девлет-Хаджи 


Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 3. Манго и Хэш
С трудом оторвавшись от стойки бара, он повернулся и сделал шаг к выходу.
Его нога, не найдя пола, запуталась в струях воздуха, вытекавшего с улицы.
Незаметно для себя он начал икать. Она появилась на тридцать восьмом ике.
Взмахнув ресницами, она молча согласилась с его немым предложением и
рухнула за столик у окна. Впрочем, сделала она это так, словно оказывала ни
с чем не сравнимую услугу нашей Вселенной. Даже следы пожелтевшей спермы на
ее платье сияли алмазным ожерельем ночного неба. Присев рядом, он
пододвинул к ней початую бутыль с джином без тоника. Обуревавшая ее жажда
тут же нашла выход наружу, в три глотка опустошив емкость. Оценив сей факт
положительно, он заказал еще джина и музыки. Под мелодичные звуки джаз-рока
он выдернул ее на середину бара и, прижавшись щекой к ее левой - правая
была ампутирована - груди, начал вращение против часовой стрелки. Нежный
напев завладел ими, заставив забыть о времени года. Он отметил про себя,
что танцует она безупречно, наступая ему на ноги лишь в конце каждого
такта. Усталые и вспотевшие, они уселись обратно за свой покосившийся
столик и принялись за джин. Потом он предложил ей закурить. Отказавшись от
протянутой пачки сигарет с ментолом, она извлекла из сумочки зеркальце,
"Магнум" 47-го калибра, грязную наволочку, шеститомник Пруста, банку килек
в томате и нетрезвого хомяка. Наконец, на самом дне обнаружились сандаловая
трубка и пачка махорки. Набив трубку, она сгребла все свои аксессуары в
сумку, чиркнула спичкой и удовлетворенно затянулась. Тут же она надрывно
закашлялась. Он ободряюще постучал донышком бутылки по ее горбатой спине.
Она благодарно чавкнула и затянулась еще раз. Клубы сизого дыма нехотя
выползли из ее ушей и прилипли к столику. Сопроводив затяжку половиной
имеющегося в наличии джина, она блаженно откинулась назад и подняла вверх
свои кривоватые ноги. Его небритое лицо распласталось в ухмылке, такова
была сила ее непосредственности и красоты. От удовольствия он даже перестал
икать. Ласково поглаживая ее шершавую ладонь своей, похожей на разбитый
вдребезги штангенциркуль, лапой, он принялся нашептывать ей пошлые истории
из жизни Шакьямуни на древнетибетском. Она понимающе кивала, обсыпая
перхотью его смокинг цвета хаки. Затем она подмигнула ему, едва не потеряв
контактную линзу, и раздвинула ноги. Там, за краем некогда белого чулка,
пряталась фляжка квадратной формы. Во фляжке оказалась зеленовато-черная
жидкость, чем-то напомнившая ему тройной одеколон. Вкус у этого эликсира
был соответствующий. Через три часа двадцать шесть минут и семь секунд они
допили эту емкость и, не сговариваясь, направились к выходу. Он упал
первым, потянув ее за собой. Она помогла ему встать, отряхнула его,
покачнулась и тут же обняла пол сама. Точнее, не пол, а некую плоскость,
залитую неровными слоями пота и спиртного. Он радостно вздохнул и лег
рядом. Когда двери бара распахнулись, раннее утро бросило им в лицо очередь
из автомата "Узи". Очередь грубо швырнула их на землю, укутав теплыми
струйками крови. Он успел повернуться к ней и чихнуть в ее разодранное
болью лицо. В бурой луже что-то прошипела недокуренная сигарета...
Они жили счастливо и умерли в один день.

В.Крупский, К.Константинов 





Вторник, 27 апреля 1999

Выпуск 47


Кюрасао
Побережье. Грозные волны
Плавно сменяются мягким прибоем.
Нежно качают смуглого боя.
Издали трудно сказать - он худой или полный,
Да и видно его, пожалуй, чуть-чуть, еле-еле,
Ветер плавно пальмами стелет
Побережье. Два мулата играют на укалеле.
И закат, англичане говорят »pink-gold, но
Чуть-чуть он другой, не только золото с розой,
Но и зелень деревьев и синь этикетки
На банке с пивом, что валяется рядом. Субретки
С госпожами в бунгало, стихами и прозой
Общаются. Тишь и покой, как говорил Лао
Цзы, есть основа. Может, где-то идет весна, о
Которой не слышали в вечном августе Кюрасао.
Море дышит глюкозой
На тебя, на банку от пива, на свежесть постели,
На пароход, грустно бредущий из Гонолулу.
Очень спокойно и незаметно уснула
Вилла, и пальмы, словно в борделе,
Стоящие в очередь до побережья
Сквозь песок, наваленный пшеничной лежью.
А волны опять качают нежно
Весь Кюрасао. И два мулата все так же играют
на укалеле.

Саша С. Осташко 


* * *
- Я могу вызвать ветер. Сегодня или завтра, - сказал один мудрец другому, -
но если он не захочет, он не прилетит.
- А я не умею его вызывать, - честно признался второй, - скажи, ты ведь
тоже не можешь этого делать?
Они поспорили. На другой день прилетел ветер. Он трепал фиолетовые мантии
двух сидящих на краю обрыва мудрецов, шуршал о своем, о ветреном, ждал
объяснений, но не дождался, потому что два человека без конца
разговаривали, да и вряд ли бы они его услышали, даже если бы захотели. Это
ему скоро надоело, и он полетел дальше.
- Это случайность, - сказал второй мудрец, - ветер прилетает к нам один раз
в два дня, ты не мог его вызвать.
- Если ты этого очень хочешь, - сказал первый мудрец, - это придет к тебе,
даже если понимаешь, что это нереально, но откуда ты знаешь, что реально, а
что нет? Смотри, ветер улетает, он пытался побеседовать с нами, но мы НЕ
ХОТЕЛИ говорить с ним. Видишь эту пропасть? Ты думаешь, что разобьешься,
если шагнешь в нее? Ты можешь думать, что она ПРОПАСТЬ, в которую ты
упадешь и разобьешься, шагнув; но ты можешь думать о ней как о пропасти,
похожей на ТРОПИНКУ и пройти по ней, как по лесу.
- Это ТВОЙ МИР, это ТЫ в нем, - с этими словами он кувыркнулся в пропасть и
полетел.
Наверное мудрец подумал о небе, и как хорошо летать по нему, потому что его
фиолетовая мантия превратилась в броню вертолета, наверху была приделана
огромная труба, из которой шел дым, он издал прощальный гудок и улетел за
горизонт.
Пигмалион почесал затылок и пошел домой. К своей Галатее.

Svetik 


Рождение Венеры
(продолжение)
Лида Курганкина была девушкой честной. Нет, конечно, как и большинство
психически нормальных людей (да и оставшаяся их часть, пожалуй, тоже),
нередко она не говорила всей правды, иногда не говорила правды вообще,
бывало не раз, что просто привирала или даже врала, ну, и, случалось,
лгала... Как все прекрасно понимают, в этом нет ничего плохого и страшного,
и беспокоиться надо лишь тогда, когда эта необходимость лгать становится
потребностью. И Лида это тоже понимала, и, каждый раз, когда ей доводилось
вводить в заблуждение своего начальника или кавалера, покупателя или
контролера в троллейбусе, она была с собой честна и искренне огорчалась
обстоятельствам, заставляющим это делать. Единственным местом, где Лида
решила не обратить внимания на обстоятельства и забыть о своей
принадлежности к большинству людей, стал небольшой приход на окраине их
города.
Вообще-то, если бы Лиду спросили - верует ли она? - Лида бы не знала, что
ответить. Но, к счастью, никогда и никто этим не интересовался, что,
наверное, объясняется или наличием приобретенной интеллигентности или
отсутствием врожденного любопытства у окружающих. Но, в любом случае, Лида
была таким образом избавлена от необходимости в очередной раз испытывать
неловкость под влиянием обстоятельств.
Лидино решение родилось случайно. Хотя, конечно, Лида знала, что
случайность - лишь частный случай закономерности, и даже гении, революции и
прорыв канализации случаются только тогда, когда к ним есть исторические
предпосылки. Но Лиде было некогда задумываться над первопричинами, потому
что начать она уже решила, да и заканчивающийся через неделю великий пост
так удачно совпадал с ее длительной диетой. Начать свой путь она решила с
отпущения своих грехов, тем более, что в силу честности перед собой, Лида
их имела много. У нее было вообще-то смутное представление о заповедях и их
количестве, но Лида видела некоторые фильмы со сценами исповеди, и
понимала, что вполне могла бы покаяться хотя бы по трем направлениям. Не
откладывая дело в долгий ящик, Лида узнала процедуру и расписание утренней
службы, купила дорогое темно-голубое шелковое кашне, очень удачно
подчеркивающее глубину ее глаз, и поставила будильник на половину пятого
утра...
Переведя стрелку будильника на обычные для рабочего дня семь часов,
проанализировав события минувших суток и окончательно успокоившись, Лида
признала свою ошибку: по своей неопытности она не захотела удовлетвориться
обшей исповедью, предполагающей покаяние хором, но при которой толпа
древних старушек в выцветших от времени и в силу некачественного прокраса
платках поглощала бы ее изящно задрапированную в голубое голову. Но Лида
была искренне уверена в исключительности своих грехов и справедливо
потребовала соответствующего к ним отношения. В процессе интимной беседы с
батюшкой Лиде привелось неприятно удивиться двум вещам: во-первых, грехов
оказалось несколько больше, чем она предполагала, а, во-вторых, ее симпатия
к интересному бородатому мужчине, которому так шел черный цвет, обратно
зависела от решимости отвечать правду на его строгие вопросы. Когда же
батюшка вернулся к 7-й заповеди, в нарушении которой Лида успела честно
признаться, уточнил семейное положение соучастника падения, и стал
требовать от Лиды обещания боле не повторять такой грех, а работать над
изменением своих социально-демографических характеристик, Лида расстроилась
и даже возмутилась, как, наверное, возмущаются голодные, когда не находят
общего языка с сытыми, и наоборот. Помня, что истина нередко рождается в
споре, Лида сперва попыталась возражать, и даже начала объяснять некоторые
вещи этому страшно далекому от реальности человеку, но, увы, не обнаружив
готовности собеседника к дискуссии, честно отказала в принятии на себя
таких обязательств. Когда Лида вышла на свежий воздух, она ощутила себя
изгоем, страдалицей и бунтарем, отлученным от церкви, а перед глазами
почему-то появилась и потом исчезла репродукция известной картины русского
художника-передвижника В.И.Сурикова »Боярыня Морозовај из учебника русской
литературы за 8 класс.

NN Буневич


Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 4. Секстан и буссоль.
В тот день, когда у них кончилось пиво, солнце палило беспощадно. Струи
дождя изредка прорывались сквозь белое одеяло тумана и, немного поплутав,
поворачивали обратно. Темное звездное небо бороздили метеориты, летающие
тарелки и один кофейник. Она скорчилась в шезлонге на прогнившей
заплеванной палубе и читала записку, оставленную им неделю назад. Наконец,
размазав по всему телу выступивший на лице пот, она крадучись отворила
дверь в рубку. Он стоял в той же позе, что и последние восемнадцать лет -
прижав к груди штурвальное колесо и всматриваясь в проплывающие мимо
дорожные знаки. "Милый, - сказала она, - извини, но я не смогла ничего
понять. Ты такой умный". Искоса бросив взгляд на бумагу, он произнес: "Ах
да, я не заметил, что у меня кончились чернила". Потом, не снимая рук со
штурвала, он привлек к себе ее содрогающееся в эпилепсии тело и прошептал:
"И вообще это не тебе". Мимо пронеслись два торнадо, промчалось цунами, а
за кормой гнойным нарывом вспучился небольшой вулкан. Она удивленно
смотрела на его волевое лицо, покрытое шрамами, грязью, противогазом и
накомарником: "Мы же здесь одни - на судне". Об палубу звонко брякнулась
пустая консервная банка. Подняв кверху глаза, они некоторое время наблюдали
за пижонистым скелетом, делавшим непристойные жесты с борта пролетавшего
мимо "Летучего голландца". "Да, я полюбил другую, и писал ей", - с
незнакомой нежностью произнес он. "Кстати, прибавь парусов, кинь угля в
топку и приналяг на весла, - уже обычным тоном приказал он, - мы
опаздываем. И не забудь бросить якорь". "А швартовы отдавать?" - дрожащим
голосом осведомилась она, не успев оправиться от горя. "Да кто возьмет эту
дрянь?" - он больше не слушал ее, и снова уставился на горизонт, где воды
океана срывались с края земли и исчезали в пучине Неведомого. Прошел год.
"А она красивая?" - робко спросила она, разглядывая свое отражение в медной
сковородке. "Не мешай мне работать свое болтовней", он судорожно стискивал
штурвал, сигарету и ручку унитаза. С левого борта показался буек с
надписью: "Бермудский треугольник - 100 м." "Милый, может, свернем?" - она
испуганно прижалась к его груди, невзирая на огромный штурвал, намного
опередивший ее в этом порыве. "Ты же знаешь, что у нас заклинен руль, - он
напряженно обдумывал ситуацию. - Кстати, и тормоза отказали". Они проплыли
указанное расстояние и еще немного. Внезапно решившись, она обратила к нему
одухотворенное тройным одеколоном лицо: "Дорогой, если что-то случится с
нами - знай, я никогда не любила тебя. Ты был мне противен. Как часто я
хотела тебя прикончить, но ты так вонял, что я сразу теряла сознание. И у
меня был любовник. Помнишь того голландца? Теперь, на краю гибели, я рада
признаться: если умру я, то это будет ничтожной платой за то, что при этом
наконец сдохнешь и ты. Прощай, дорогой". Она шумно отдувалась, испытывая
огромное облегчение. Он изумленно уставился на нее; взор его был светел и
лучился счастьем. Бросившись на колени, он исступленно целовал ее лысую
макушку: "Сокровище мое, я и не подозревал о силе твоего чувства. Ты
принесла свет, надежду и смысл в мою убогую жизнь. Должен сказать, что ты
ненавистна мне еще больше, и не спорь; прости, что у меня совсем не было
времени, чтобы бросить тебя за борт, и виной тому не безразличие, а
проклятая работа. И теперь, на краю гибели, я говорю тебе: пусть тухлую
плоть твою сожрут слепые рыбы, пусть кости твои разъест морская соль, и
сама память о тебе утонет в пучине. Прощай, дорогая". Он раскрыл объятия, и
не удерживаемый ничем штурвал покатился и с плеском исчез за бортом. Она
бросилась ему на грудь, на лету заряжая пистолет. Их тела слились,
объединенные чувством, победить которое не смогли ни годы, ни океан, и
волна экстаза затопила их целиком, выплеснулась на палубу и низринулась в
трюмы, где тихие сонные крысы принялись грызть и рвать когтями друг друга.
Наконец, все стихло, и, обессилев, они смогли оторваться один от другого.
Счастливые, они сидели на палубе, привалившись к кормовой надстройке.
"Смотри, - показала она на темное пятно, приближавшееся с правого борта. -
Там кто-то плывет". Они привстали, наблюдая, как голое и заросшее существо
влезает по якорной цепи. "Приветствуем тебя на этом славном дредноуте, о
пловец, и поздравляем со спасением от хладных глубин и кровожадных морских
чудовищ", - он торжественно начал читать заготовленную речь, но запнулся.
Гость, ступивший на палубу, нервно осмотрелся, подпрыгнул в непритворном
испуге и бросился к противоположному борту. Там он оглянулся на них,
стоявших в некотором смятении смачно харкнул, выругался на незнакомом языке
и бросился в воду. Когда проклятия затихли вдали, лишь зеленая полоса желчи
обозначала его путь среди объедков и экскрементов. Помолчали. "Да, так о
чем это я ?" - он потер лоб, и она не нашла, что ответить. Подумав еще, он
спросил: "Кстати, а как называется этот корабль?" Она пожала плечами:
"Сейчас посмотрю", - потом, перейдя на нос судна, перегнулась через борт.
Прошло так много времени, что ему стало скучно, но он не хотел отвлекать
ее. Наконец, она выпрямилась; взгляд ее был дик и бессмыслен. Озираясь по
сторонам, она шарила руками в воздухе и, не найдя опоры, рухнула навзничь и
забилась в конвульсиях. Он наблюдал с интересом; потом, вспомнив
собственный вопрос, склонился над бездной и принялся разбирать покрытые
ракушками и слизью буквы. Когда он сполз обратно, седина проступала сквозь
корку грязи на его волосах, руки тряслись, словно пытаясь нащупать что-то
утерянное безвозвратно. Он беспомощно огляделся, сел на палубу и заплакал.
"** ниссана **** года береговой охраной Соединенных Штатов Японии было
замечено неизвестное судно, дрейфующее у побережья префектуры Флорида. При
осмотре не было обнаружено ни команды, ни останков оной. Обшивка корабля
испытала, очевидно, разрушительное воздействие времени и морской стихии,
так что название судна и порт приписки установить не удалось. Без сомнения,
перед нами еще одно звено в цепи загадок Бермудского треугольника". "Банзай
таймс".

В.Крупский, К.Константинов 





Пятница, 30 апреля 1999

Выпуск 48


КОШКА
Кошка гуляет по синагоге:
Портик обогнут, вышла за угол.
Голубь сидит у нее на дороге,
Вывертом шеи сигналит: »Испуган.
Видовой нету здесь места борьбе,
Кошка гуляет сама по себе.
Кошка гуляет по синагоге,
Словно вначале был кот, а не слово.
Мягко ступает, в мыслях о Боге:
»Может ли дичью служить Иегова?ј
Вдруг за углом переходит на бег,
Кошка гуляет сама по себе.
Здание скрыто плющом, будто тогой.
Падает вечер. Краски померкли.
Вдоль запестревшей в свечах синагоги
Кошка выходит к украинской церкви.
Много сомнений в кошачьей судьбе,
Кошка гуляет сама по себе.

Саша С. Осташко 


* * *
На пpодавленном кpесле застыв,
как медуза в скольженье,
Я тянул сквозь себя это липкое
жидкое вpемя,
Я пытался поймать хоть одно
из текущих мгновений,
Чтоб pазличье найти между этим
мгновеньем и теми.
А очнувшись, вскочил и бежал,
 задыхаясь, далеко.
Мне казалось, что я ощущаю
пpоцессы стаpенья.
Я хотел очутиться в чужой
стоpоне одиноким,
Отказавшись от стаpых друзей,
испытать обновленье.
Я бежал чеpез ночь под следящими
взглядами окон.
В их глазницах мелькали зpачки
в темно-сеpых костюмах.
Над моим содpоганьем они
усмехались жестоко,
И кивали мне вслед, и на стекла
дышали угpюмо.
Хирург


СУДЬБА
Полюбуйтесь-ка: вот, неприкаянна,
Кривобока, горбата, слепа
Все бредет по дорогам окраинным
Моя рыжая, злая судьба.
Что ж со мною ты сделала, подлая?!
Нет ни денег, ни славы, негодная.
Жизнь моя - то полосочка белая,
Только чаще - пронзительно черная.
Не сули мне напрасно везение -
Мы ведь оба с тобой бесталанные.
Надоели прилунные бдения,
Да надежды мои окаянные.
Не меняйся, Судьба моя пьяная!
Я не зол. Жизнь с тобою мне нравится.
Мы ведь оба бродяги, буяны мы.
Что ж, веди меня, ты, некрасавица.
Не меняйся, прошу тебя, рыжая!
Мы не пара - единое целое.
Не гляди на меня так обиженно.
Будет снова полосочка белая!

PiligRIM 



* * *
Тоска невыносимая...
Какой-то чертов бес
На серый сумрак выменял
Всю синеву небес.
Кругом все мерзнет, хмурится
И ежится в пальто,
И не весна на улице,
А неизвестно что.
Природа тихо молится
На солнечные дни.
В деревне за околицей -
Лишь леса чернь да пни, -
Унылая прелюдия
Зеленому огню.
Но в этой серой жути я
Мечты свои храню -
Мечты о летнем вечере
С сиреневой каймой,
О том, как странник встреченный
Возьмет меня с собой
Туда, где в душу просится
Простор лесов и рек,
Где ветер песнью носится,
Что я люблю навек.

* * *
С неба крыши -
Капли-слезы.
Птицы - тише,
Мрак - серьезней.
Дождик просит
В лужу-шляпу
Душу бросить,
Не заляпав,
И с гитарой
Нервов хочет
Погутарить
Этой ночью.
Дождь-бродяга,
Плачь, но помни:
Сила мрака -
В блеске молний.

Margaux


Так говорил Замминистра.
Роман (продолжение)
Глава 5. Тристан-Изо-Льда.
Вместе с часами, замеревшими на четверти седьмого, остановилось и течение
жизни. Вечно спешившие куда-то бюргеры застыли в нелепых позах кадра
кинохроники. В небе дневными звездами зияли тушки птиц. Лишь провода
продолжали тихо вызванивать загадочную и слезливую сонатину. Он отвернулся
и шагнул с карниза. Приземление оказалось как нельзя более удачным. "Ну ты
и везунчик", - произнес он, выплевывая останки зубов, - "но тебя это не
портит". Вздохнув, он поднялся с коричневато-серого асфальта городского
дворика и зашагал вдаль.
Она решительно не понимала, зачем ей нужны эти уроки музыки. Правда,
клавиши ей нравились, они были такими приятно-прохладными на ощупь... Но
все остальное - фу, мерзость! Она решительно встала и метнула инструмент в
застекленную дверь. Старенький аккордеон тонко всхлипнул и развалился
надвое. Дверь, немного подумав, рухнула. Во внезапно открывшемся проеме
стоял он. Заметно покачиваясь в такт едва слышной музыке сфер, он заметил:
"Это я. Ты хотела меня..." "Да", - резко оборвала она его, "ты должен это
видеть".
Он молча вперивался взглядом в морозную даль. Там, за стенами холодильника,
скрывалась от его взора целая вселенная, и он начинал понимать, почему она
так поступает. Ветра нет, это хорошо. Мысли текли патокой по ледяным иглам.
Его движения были замедленными, словно он перемещался по морскому дну.
Ленивым жестом она протянула к нему ногу. "Иди же, иди... " - поманил его
указательный палец. Но не успел он сделать шаг, как сверху что-то упало.
Нет, не упало. Это скорее походило на погружение камня в Марианскую впадину
на пятый час спуска. К его ногам опустился меч. Клинок словно бы рассек то
немногое, что связывало их, и они ошеломленно отпрянули в стороны. Меч
воткнулся в инеистый пол и замер. "Ну иди же" - настойчиво дернулся палец.
Потеряв голову, он выдернул меч и швырнул его обратно.
	Король уж в который раз мрачно помянул чью-то родительницу и, широко
размахнувшись, услышал треск рвущейся в подмышке ткани. "Тысяча чертей!" -
заорал Артур и разжал руку. Меч сперва вяло, а затем все быстрее и быстрее
полетел к центру озера. Когда над последним самоцветом в рукояти сомкнулась
бурая гладь, король облегченно вздохнул и уставился в дурно пахнущую воду.
Ничего не происходило. "Ну вот и все", - радостно произнес Артур,
поворачиваясь к выходу. И вдруг что-то увесисто ткнуло его в спину. "Ну что
еще?!" - недовольно выкрикнул король всей Британии и, побледнев, рухнул на
прибрежный песок. Из широкой и плоской, словно каменная плита, спины короля
торчал меч.
(Продолжение следует)
В.Крупский, К.Константинов 





Пятница, 7 мая 1999

Выпуск 49


СОН щ 0
Луна молчала
в четверть оборота
И в треть накала
плавились лучи.
Луна и горы,
снег
и повороты -
И пробуждение
на выдохе
почтиї

* * *
Следы
покинула
колея,
Как небо
покинуло сушу.
И я
покидаю
того,
кто не я,
Как Бог
покидает
душуї

* * *
Пусть поет другой
я послушаю
Небо далеко
небо дальнее
Мне бы далеко
где хрустальнее
Где поет другой
все печальнее

СНЕГА
Это, похоже,
мертвые дети,
Неосторожно
позвавшие ветер -
Стыль подорожная
скроет печальное,
Ночь обручальная
воем ответит...

* * *
И пуст
и бледен
этот дом
И никого
не будет
в нем
И только окна
подо льдом
И только трубы
в никуда
И бесконечная
луна
На доме бледном
и пустом
Артем Жилин 


Ночь в Крыму
Ночь южная, как стельная корова,
Бредет устало и волочит вымя
В пыли прохладных звезд... И Млечный путь
Как влажный след
За нею тянется по небу.
А сопки - будто мышц бугры под шкурой,
Атласной нежной шкурой южной ночи...
Она вздыхает шумно в такт прибою
И я всей кожей чувствую ее
Соленое и влажное дыханье.
А Млечный путь разлился на полнеба...
И на берег стекает пряный запах
Парного молока, что пахнет полднем,
Палящим солнцем и сухой травой,
Сухой травой с окрестных желтых склонов.
Boris 


Остынь, почувствуй, что вокруг
Тепло и мягко, как с тобой.
Сквозь твои пряди виден луг,
В твоих глазах блестит покой.
Сквозь влажных кружево ресниц
Я слышу пение цветов,
И все упреки летних птиц,
И отговорки их птенцов.
И дождь, на миг колье твоим
Позабавлявшись, облетел
Кругом, как мальчик-херувим,
Переплетенья наших тел.
Коснись, коснись моей щеки
Атласной тенью волшебства
И на цветах, что у реки,
От нас останутся слова...
Быть может, только через год,
На них луч солнца налетит...
Остановившись, подберет
И, улыбнувшись, сохранит...
Саша С. Осташко 


* * *
Ты хочешь стихов ? Пожалуйста!
Они здесь всегда поблизости,
Как запах земли, как пыльца цветов -
Их так же легко вдохнуть.
Стихи наполняют глаза и слух,
Как солнечный мягкий и теплый луч,
Своей прямотою открывший секрет:
Стихи нельзя обмануть.
И рвутся они - не чинятся,
Спугнешь их - не сочиняются,
А вздрагивая, улетают прочь,
Удержишь - тотчас умрут.
И лягут скелетом узорчатым
На то, что могло стать их пастбищем.
И ты никогда не узнаешь их:
Живые стихи не врут...

* * *
Поляpные кооpдинаты
Пpи низких темпеpатуpах -
Пpямой и несложный pасчет.
Там pыжая жидкость по свежести буpой,
Как вязкие мысли, течет.
Бpосаемый взгляд отpазится -
И выгоpит поpох глаз.
Как оспа, на лицах пустые глазницы
Любивших смотpеть на нас.
Солома в зубах буpгомистpа -
Пpедмет ностальгических снов,
Любимых так долго, забытых так быстpо...
Все свято - и все pавно.
И снова - холодный воздух,
Меpцающий сеpебpом,
И меpтвые щеки под коpочкой слезной,
И айсбеpг стучит за pебpом.
Поляpные кооpдинаты.
Свеpнувшаяся спиpаль.
И - стpашно нелепая зелень салата...
Оставь ее, не стиpай!

Хирург


Не вогнать в обычные мерки
Не получится просто и мерно
Эта жизнь не бриллиант - подделка
Беспредельно смешно и скверно
Не грусти - уж опали листья
Прилечу - только громче свистни
Нарисуй своей тонкой кистью
Наши звуки, краски и мысли
В нереальном реальном мире
Все до боли безбольно-мирно
Только каждый в своей квартире
Под кнутом и по стойке смирно
И упасть бы - но мы не падки
Умереть бы - но мы не падаль
Значит нужно играть в загадки
И смеяться над тем что рядом


Miriam Kudlov


Так говорил Замминистра.
Роман (окончание)
Глава 6. Ислам и Кадило
1. Вокруг не было ничего. Лишь темнота, если долго всматриваться, начинала
принимать некие определенные очертания, которые зависели главным образом от
того, что перед этим принимал всматривающийся, и, уж во всяком случае,
лучше бы она этих очертаний не принимала. Где-то тихо скрипел маятник, хотя
часов, разумеется, тоже не было. Только слабые проблески воспаленного
сознания иногда озаряли сочащиеся креозотом стены домика, сложенные из
старых железнодорожных шпал. Они были всего лишь иллюзией, однако обитавшие
в щелях и трещинах стен древесные гномы считали свое существование
незыблемым и сугубо материальным. Время шло, оно давно уже прошло мимо,
задержавшись лишь для того, чтобы выбить в домике окна, провалить крышу и
поджечь неподалеку пустой сарай. Не дождавшись иных результатов, оно
плюнуло и двинулось дальше, и с тех пор ничего не происходило, поскольку
ничего и не могло произойти. Он сидел на табурете, слушал скрип маятника и
размышлял о том, чего натворил бы тот, если бы вдруг порвал удерживающие
его цепи. Но маятник был слишком стар и давно уже оставил мысли о свободе,
изредка вспоминая только свое воспоминание о ней, и тогда к размеренному
скрипу добавлялся еще и тихий скрежет. "Ку-ку," - сказала кукушка, и еще -
"Бом," - и умерла. Он знал, что нужно подойти к часам и запихнуть кукушку
обратно, и тогда она снова когда-нибудь скажет ему "ку-ку". Наверное, он
все-таки сделал это, потому что вдруг обнаружил себя одиноко стоящим
посреди комнаты. Наступало время клеить флажки. Чтобы стало светло, взошло
солнце и утвердило в правах возникшую в его сознании иллюзию. В этот раз
ему захотелось сделать флажок покрасивее, и к вечеру он склеил такой из
обувной коробки, шоколадных оберток и елочной мишуры, добавив несколько
облигаций госзайма. Флажок ему не понравился, и неожиданно для себя он
назвал его Флагом Свободной Лапландии. В этом качестве флаг был хорош; он
открыл дверь и отправился освобождать Лапландию.
2. Она проснулась уже за полночь; весь предыдущий день она продремала,
изящно положив ноги на столик тесного купе, и ей не могли помешать ни стук
колес, ни протесты пассажиров, ни стоны кондуктора, требующего билет.
Прежде чем окончательно пробудиться, она сквозь пластиковые ресницы оценила
грациозность собственной позы, и, как обычно, придя в восхищение,
провозгласила: "Здесь хоть кто-нибудь что-нибудь соображает?" Мир вокруг
нее испуганно сжался до размеров черной дыры, но рискнул не отвечать на
приветствие. В конце концов, за двенадцать лет, проведенных ею в купе
всевозможных поездов, он мог бы уже и привыкнуть. Она встала, чтобы
оправить свадебное платье, которое на всякий случай не снимала все эти
годы. Как знать, ведь в любой момент мог встретиться тот... Впрочем, мало
кто остался в живых, сумев проникнуть в тайники женской души. Вот она
достала оттуда и любовно разглядывает восьмискоростную бензопилу, баночку с
цианидом, клещи, хлыст и великое множество прочих вещей, необходимых
потенциальной образцовой супруге. Вдоволь насладившись, она затолкала все
обратно, и, захватив небольшой автоматический пистолет, отправилась
объяснять проводнику, что он должен для нее сделать. Вернувшись, она
вставила новую обойму и, прикрыв париком выцветшие глаза, принялась
привычно мечтать: "Он будет ласков, красив и силен, как бог, и подарит мне
цветы, и отведет в ресторан, и мы поженимся, и медовый месяц будет сказкой,
о которой я буду вспоминать всю жизнь, но он обманет мои ожидания, он
окажется груб, глуп и скушен, и у него кончатся деньги, и носки его будут
плохо пахнуть, но я рожу сына - не от него, он, сволочь, не заслужил, а он
будет обижать моего мальчика, но он вырастет, кровиночка, и отплатит этому
исчадию ада за все зло, что он нам причинил. И он издохнет, как собака"...
Но тут ее сладостные мечты грубо прервал робкий стук в дверь, и после ее
вежливого "Какого черта!" в купе вполз израненный проводник, толкая перед
собой тележку с горячим обедом. "Приятного аппетита!" - успел прошептать
он, вылетая от мощного пинка в коридор, и остался лежать там, безнадежно
испачкав казенную ковровую дорожку.
3. Он шагал по заросшему марихуаной промежутку между ржавых рельсов, обходя
товарный состав, который освобождала от товара группа миловидных троллей. В
его вытянутой руке гордо реял Флаг Свободной Лапландии. Там, где кончался
товарняк, все еще продолжались рельсы, и их загадочная ненужность всегда
заставляла его задумываться о непрерывности бытия. Где-то невдалеке, где
туман съедал изрядную часть этого бытия, у него была назначена стрелка. Он
смело шагнул в клубящуюся тьму, ибо чего может бояться знаменосец Свободной
Лапландии, ведомый путеводной звездой лобового прожектора приближающегося
локомотива? Он встал на обочине, облокотившись на какой-то рычаг, и флаг в
его руке отражал свет звезд, а, может быть, свет его глаз. Озадаченное
выражение на лице машиниста изрядно веселило впоследствии работников морга.
4. Она увидела его из приоткрытого окна вагонного сортира, в тот момент,
когда проводники выламывали дверь. Это был ОН! Тот, кто являлся к ней во
сне, на спиритических сеансах и после дозы героина! Тот идиот, что всегда
вопил, пачкая ее платье текущей изо рта слюной: "Хочу!", а она в экстазе
шептала: "И флаг тебе в руки"... Через долю секунды она была уже у
стоп-крана. В кране воды не было, но это уже не имело значения. Двум
железнодорожным составам было явно тесно на одних рельсах, и выяснение
отношений между ними вряд ли грозило затянуться.
5. Он успел заметить ее окровавленное тело, летящее прямо на него в ореоле
серебряных осколков стекла, но успел броситься в сторону, и его
благополучно задавило соседним вагоном.
6.Они так и не встретились, ибо милосерден Господь... Аминь.

Эпилог.
Когда он очнулся, солнце уже было в зените. Слепни, облепившие его
обнаженное тело, смачно сосали густеющую кровь. Ремни глубоко врезались в
запястья, ржавые гвозди продолжали заносить инфекцию в пробитые ступни и
ладони, но боли он уже не чувствовал. Где-то внизу, у основания креста,
копошились фигурки римских оккупантов. А там, за цепью легионеров,
вздымалась и опадала к подножию холма разномастная толпа, и слышались крики
разносчиков "Кока-колы". Это, конечно же, были люди, предавшие его и из его
смерти устроившие зрелище. Он вспомнил, что должен любить их, но ощутил
лишь досаду и отвращение. Все же чувство долга одержало верх, и он начал
говорить, с трудом разжимая спекшиеся губы: "Славься, отечество наше
свободное... Дружбы народов надежный оплот... Нет, не то. Миру - мир, от
каждого по способностям, каждому по труду... А, вот: не прелюбодействуйте!
Хотя бы здесь..." Воистину, у него было, что сказать, но один из римлян,
услышав его речь, вздрогнул и приблизился к кресту так, что они могли
видеть друг друга. И висящий на кресте увидел. И узнал, и поперхнулся, не
закончив фразы. Ей так шла военная форма и погоны центуриона! Она некоторое
время хмуро и даже брезгливо смотрела ему в глаза, а потом, расслабившись,
пожала плечами: "И этот туда же... Совсем рехнулся от жары. Опомнись,
Гестас..."
В.Крупский, К.Константинов 


* * *
Книги тоже пройдут,
Но останутся мысли
Порой не лишенные
Здравого смысла.
Но больно уж мысли
На гранки похожи,
Хотя гранки когда-то
Были мыслями тоже.
Книги лижет огонь,
Расправляется время,
Автор будет забыт,
Смысл будет потерян.
И поэтому мне,
Написав пару строчек,
Поминальную песню
Заказать нужно срочно...

Hunter_PO<3418434>


ПАПА
Вечер.
Почти без двадцати ровно.
Вкрадчивый шелест газеты
почти осязаем.
 Окровавленные насекомые
ищут свободы в оконном стекле.
 Странные тени под кроватью.
 Незнакомое присутствие
 за дверью родительской спальни.
 500 вариантов раздражения
 на недоумолчанные вопросы.
 ДАВАЙ исчезнем (понарошку)
 из-под нашего одеяла
 под которое мы забрались с головой
 в ожидании волшебства во сне
 забери нас отсюда
 мама
 возьми нас к себе на руки
 мама
 прижми нас к своей груди
 меня и мой страх
 забери нас на 20 лет вперед
 чтобы мы стали сильными
 чтобы мы стали сильными-сильными
 чтобы мы стали сильнее его
 чтобы встретив его в трамвае
 мы смогли бы отвернуться
 мы смогли бы не поздороваться
 мы смогли бы пройти мимо
 чтобы он смог увидеть
 чтобы он смог понять
 что я не хочу быть таким как он
 мама
 мама
 мама
 500 способов воспитания
 заправлены в брюки,
 застегнуты на пряжку.
 Ежедневное наказание
 воздержанием от выбора
 срывается с указательного пальца.
 Окровавленные насекомые
падают в тарелку с супом.
 Проходящий мимо вечер
 заглядывает в окно.
 Стрелки часов становятся
 в прямой угол.
 Ужин окончен.

Виктор Максимов


Я, конечно, понимаю - давно дело было, но тогда что-то отвлекло, а давеча
отыскал в записной книжке одно из конкурсных стихотворений ("I can write no
stately poem...") Так вот по этому поводу.
Не воспеть тебя сонету,
Ах, любовь моя!
Ты - творение поэта
Посильней, чем я.
Лепесток пурги весенней,
Чуть других милей,
От любви найду спасенье
Меж твоих кудрей.
И когда метель цепная
Мир сомнет цветной,
Я шепну тебе, родная,
О пурге иной.
Дымок


* * *
Я в любви ничего не смыслю,
Я ее потерять сумела,
На дорогах рассыпав пылью,
На бульварах разбрызгав в дождь.
И чужие стихи повисли
Над чужою страницей белой,
Были бредом иль странной былью -
Все равно превратились в ложь.
Я в надежде опять искала
Вдохновенья на пару строчек,
Света тонкой свечи в стакане
И дрожащих теней мираж.
И письмо от тебя читала,
Как обычно, опять без точек,
И держала тоску в кармане,
Собирая цветной витраж.
Я в пролитых слезах топила
Одинокую ночь-волчицу,
Слов напрасных пустые звуки,
Лести приторно-сладкий мед.
Я себя от любви лечила,
Как подбитую камнем птицу,
Вместо крыльев растила руки,
Вместо сердца хранила лед.
Нежная


Вы говорите, звезды зажигают,
А я не спорю, что я, не видал,
Как через дыры черные стекает
К нам их расплавленный металл?
Вы говорите, загадай желанье,
Когда звезда встречает свою смерть?
А я всегда загадывал заранее,
Чтобы ни ей, ни мне не умереть.
Hoaxer





Пятница, 21 мая 1999

Выпуск 50


В. Крупский, К. Константинов
<>


Я встретил утро в ящике стола.
Укрыв себя клочком твоей бумаги -
твоей рукой исписан он. Слова
вчера весь день тебе шептали маги.
Я заколдован тем узором слов.
Слегка убит. Я вновь несу потери
к твоим ногам. И сумерки богов
скрывают обессиленные тени.

Гена Скарамуш


* * *
Казалось - все: я память стеp...
Но кучке тлеющего хлама
Хватило стpочки Мандельштама,
Чтоб снова запылал костеp.
* * *
Если, пpоснувшись, ты снова увидишь веки -
Это не смеpть. Это только ее ожидание.
Пpосто, pождаясь на самой веpшине голоса,
Счастье всегда умиpает на кончике слуха.
* * *
...Сочится свет в закрытое окно,
И шторы, как тяжелые ресницы.
А я смотрю запретное кино
О тех, кто жив, но не успел родиться.
Все сделано давно и решено,
Хоть я порой и всматриваюсь в лица,
Но мне, должно быть, тоже все равно.
И я переверну твою страницу...
Не плачь! Ведь это - грустное кино.

Вечер
Где меня находит вечер?
В брызгах солнца, в играх слов.
Он ко мне подводит вечность -
Но на несколько шагов.
Он меня за строчку ловит
И таскает по лугам.
Он давно меня готовит
К этим нескольким шагам.

* * *
Эта гладкая летопись медленных дней...
Не дождавшийся рифмы - не бегай за ней!
Чем синей будет небо - тем жажда сильней,
Распахнувшая пенные губы коней.
На обрыве, знакомом нам с кем-то вдвоем,
Буду думать о море, а небо - твое.
На два голоса спели, в один не споем:
Ты услышишь свое, я услышу свое.
* * *
Бисквитом тает сон в ресницах,
Прощая утру смерть свою.
Подставлю руки под струю
Всего, что хочет приглючиться.
На грани солнца и алмаза,
На грани лжи и бытия
Рождалась музыка моя
Слезинкой в красной щелке глаза.
Сквозь грязь моих слепых исканий
Она божественным цветком
Взошла и напоила дом
Игристым молодым сверканьем.
* * *
Всплески парного рассвета - у самых ресниц!
Вздрогнули пальцы, коснувшись приснившихся струн.
Голос серебряно-легкий, как пение птиц,
Шепчет, что вместе с начавшимся днем я умру.
* * *
"...Рассеянный следы оставил на воде."
Душа идет сквозь мир, и след ее не виден,
Но след, он все же есть, и этот след - везде,
И каждый след двояк: похвален и постыден.
Легко ли след прочесть с поверхности воды?
Вода течет и лжет, а снег и лед растают.
Лишь изредка кладу бумагу на следы,
И отпечатки те, как перевод, читаю.

<>


Я оглянусь на плачущую осень
И засмеюсь над умершей весной.
Ты уезжаешь, что ли? Бог с тобой -
Ничем покой твой больше не нарушу.
Я буду верить в прописную ложь,
Гореть от истин, веря в наважденье.
В моей руке навеки эта дрожь,
В моих глазах ответы-наслажденья.
Ты чист и крепок, словно монумент.
Ты ждешь поддержки от библейских истин.
А я троянский конь у ваших стен,
И я апостолов давно уже не слышу...
Юрате <>


* * *
Если мысли пропахли псиною,
Если песни сломало льдинами,
Если Бог обзавелся именем
Или треском морщин,
Значит легкость моя дымная
Улеглась на стекле инеем,
Захлебнулась окошками синими -
И ушла без причин

* * *
Если ты
здесь,
если ты
ждешь,
Значит мой
страх
подавил
ложь.
Голубей
мел
очернил
грач -
Это твой
смех
или мой
плач?
Одинок
я,
если ты
здесь,
Я разбит
в дым.
Это я
есть.

* * *
Как парила
со мной
рядом
Даже дети
не
знали
Говорила
весне
взглядом
Что тебя не
наз-
вали
Безымянны
твои
реки
Даже ветер
без
улиц
Я зажмурю
в огне
веки
Я, наверно
без-
умец

Жилин Артем <>


Флора Помона Форонэй
<>


Загораются окна, запираются двери,
Обнажается третий, самый облачный берег.
Каждый день этот берег умывается небом,
Закрываясь от глаз серым облачным крепом.
Тихим звоном под вечер он похож на монисто.
Влажной пылью дорога упирается в пристань.
Каждой ночью на пристань отплывает кораблик,
Вырывая из неба три тяжелые капли.
Начинается дождик, засыпает дорога,
Нехотя просыпаясь у любого порога.
Там дорога, петляя, превращается в скверик,
Загораются окна, запираются двери...
Третий берег всегда обнажается ночью,
И всегда в конец строчки упирается почерк.
* * *
Незатейливый росчерк, непонятливый почерк,
И рисунок любви, состоящий из точек,
Иногда желто-красный, иногда черно-синий,
Вот рисунок любви, состоящий из линий.
Временами круглист, временами квадратен,
Вот рисунок любви, состоящий из пятен.
Здесь похоже на жирную в пятнах салфетку,
Нарисуем любовь в крупно-серую клетку.
Нарисуем огромный в царапинах замок
И получим любовь без сомнений и рамок.
Нарисуются двери, нарисуются ставни,
И рисунки сменяются мягче и плавней.
Чуть позднее, потом, прорисуется крыша,
И за статуей Зевса образуется ниша,
Закрываются окна, приспускаются флаги,
И рисунком испачкался листик бумаги.
* * *
Закрываются окна, запираются двери,
Обнажается третий, самый облачный берег.
И для тех, кто боится темноты уходящей,
Открывается свет темноты настоящей.
Среди капсул друзей и коконов знакомых
Появляется гнездышко общих вопросов
И проблем, тоже общих, известных другому,
Кто в лиловом жабо и манишке в полоску.
Он не вхож во дворцы с кальвинистским уклоном,
Он не любит церквей с их мишурным покоем,
От него чем-то веет ужасно знакомым,
В белоснежном плаще, что с кровавым подбоем.
Саша С. Осташко <>


* * *
Свое перелетное знамя взметают ветра,
Деревья готовы к хрустальному куполу взвиться.
Ты смотришь в окно - неопрятный осенний витраж -
И вновь сознаешь свою странную роль очевидца.
Бесстрастно извне наблюдаешь: классический цинк
Стремится облечь беззащитные формы природы.
Следишь, как свершается строгий, бессмысленный цикл,
Как дремлет природа в объятьях своей несвободы
(Последняя есть, как известно, синоним любви
(Последняя куплена нами за что непонятно)).
Природа бездумно мурлычет свое се ля ви,
Докучные всем откровенья бормочет невнятно.
* * *
Мой город скромный, городок-герой,
Герой, увы, не моего романа.
Застигнутый не кармой, а игрой,
Не карма - туз из правого кармана.
Мой домик карточный, карманный, расписной,
Опять, как встарь, поставленный на карту.
И оглашен твой список тайный, послужной
На главной площади, на плоскости Декарта.

Ольга Риль <>

Четверг, 20 мая 1999 23:27:37
* Наш путь *
Мы стоим за далекой чертой,
А кругом - лишь пески да снега.
Нам идти по тропинке крутой,
Нам волною точить берега.
Буйным ветром вдохнуть жизнь в глаза
Тем, которых уже не вернуть,
И свободными стать, но нельзя
Нам лишь с этой дороги свернуть.
Облетевшие перья звезды
Ночь нанижет на луч маяка -
И к луне из земной темноты
Вдруг протянется света рука.
Сотни бед, сотни слез и обид
Растворятся в стакане любви.
Если хочешь вино пригубить -
Я приду, ты меня позови.
Этот дом из законов земных
Мы разрушим на дней кирпичи.
Посмотри мне в глаза, обними,
Но о счастье своем промолчи.
Пусть с тобой мы пройдем полпути,
А потом дошагают за нас,-
Это солнце нам вместе нести,
Пока жизни фонарь не угас.
Margaux


Hoaxer






Понедельник, 31 мая 1999

Выпуск 51


Шаг Танцора.
Супердетектив, созданный
в соответствии с и несмотря на
КИПНКБ г-на Хоаксера,
которому, собственно, и посвящается.
Текст по ссылке:



Tragic_o'media "Клео: Легенда"

"...Солдат 1=Цезарь (разматывает ковер):
- Откуда ты, прелестное дитя?
Ты приложение к ковру? Подушка? Мышка?
Пушинка? Ты заснула там внутри?
О, что за изумительное блюдо,
Рулет египетский: ковер, а в нем - принцесса!
Чего ты ж ты хочешь,.. милое дитя?
Иль вас с ковром нарезать аккуратно
Моим походным варварским ножом?
Иль закатать назад, и так оставить?
Или ты царствуешь, лишь лежа на ковре?!
(толкает ее назад)
Чего же ты хотела от меня?
Клео:
- Ты - Цезарь?..
Цезарь:
- Вроде, был с утра я - Цезарь.
Юлий. Гай.
Клео:
- Ты, кажется, быть должен лыс.
Такие слухи тут ходили, что ты - лыс
Цезарь:
- И, якобы, венец лавровый
ношу я, чтобы скрыть сиянье плеши?..
Клео:
- Ну да. Вот и венок..
 Зачем венок? Сними
Цезарь:
- Что снять еще прикажешь, о, принцесса?
Доспехи? Тогу, иль сандальи размотать?
Зачем тебе твой пеплос?
Ты в ожогах?
Быть может, их скрываешь от людей?
Сними накидку, юная принцесса,
А я тогда венец с чела сниму.
И расскажу о том, чем славен Цезарь -
Жена мужей и муж всех римских жен!
Клео:
- Мне ничего особого не нужно.
Мне нужно лишь одно - твоя душа..."
Полный текст - по ссылке:

<>



* * *
Мятеж тополей - иллюстрация к слову "тщета".
Сквозь прутья балконные
ветви к нам тянет бессильно
колосс тополиный - вожак, предводитель, Спартак
(в растительном мире всем доблестям рост равносилен).
Над крышами кроны - подобие сверх-этажа.
Листвою глядясь в человечий пейзаж заоконный,
деревья свершают бессмысленный акт мятежа.
Но корни есть путы (увы, лаконичны законы).
Синхронным поклонам, молитвам научит земля.
Антенны на крышах есть высшая степень свободы.
Поет пацанва во дворе: "Тополя, тополя...",
растительным взором пронзая небесные своды.

Нейтральна территория балкона
...А ветер - вариант Лаокоона:
питоны веток в плоть его впитались...
Нейтральна территория балкона, -
межсловье, междуречье, запятая;
меж двух стихий подвешен тесный кубик,
заявлено публично равноправье,
но шаг - и возвернешься в отчий кубрик,
в иное возвратиться ты не вправе.
Не терем, - и царевичу Ивану
не спустишь косу вервием природным.
И кос-то нет.
Не слышен плеск оваций,
когда выходишь на балкон к народу.
Статичен монгольфьер, железны стропы,
скульптурный променад вам обеспечен.
Деревья - стрелки ввысь, прямые тропы
и взлетные дорожки - лишь для певчих.
Вниз - норовят окурки и герои,
и только им дана такая льгота.
А облака - почтенные геронты -
дублируют седые букли Gott'а.
Цветок являет видимый пентаметр,
он - образец эпического стиля.
Лаокоон невидим, - серпентарий
наметит силуэт его и силу.
И только дождь-слепец, Гомеров пращур
на мой балкон случайно забредает.

* * *
Для укрепленья жары не обязательно солнце:
летом тепло источают и грузная почва, и грозные тучи.
Так, хранитель костра на посту погружается в сон,
а пламя не чахнет, поскольку воздух - питательный, тучный.
Ночь не приносит прохлады, - развеяны все резервы,
свежесть осталась только в баллончиках с надписью "фреш".
Эвры, зефиры - империи канувшей сервы -
продались зною, как и луна - пухлолицая решка.
...На одном из балконов трепещет зернышко света.
Думаешь: кто-то покинул пределы локального ада,
и, предавшись геенне природной, возжег ей огонь сигареты...
Но окажется кто-то (как мило)
светлячком-акселератом... -
новейший оптический эффект - незримый мираж -
производит ночная пустыня (реализует любой заказ).
Ночь душна, но и бездушна.
Тираж
листвы от зноя не падает (предел мечтаний для нас).

Ольга Риль <>



* * *
Вплетаясь розой воспаленной
В хрусталь расколотого дна:
Изящен, тонок, светел лед, но
Далек фалернского вина.
Как откровеньем восходящий
Рассвет, где все заметено,
Яд в хрупкой вазочке блестящей
Свершает новый цикл Карно.
И блузка шепчет акварельно,
На спинке стула притаясь,
Встречая вас вином чернильным,
В котором нежно зреет яд:
Как далеко до поднебесья.
Но раствориться нелегко.
Шалэ, герлэн, ландо: Развейся,
Войди в игольное ушко:
Кричит петух, в чернилах роза,
И блуза, тонкая на свет,
Изящен, светел лед, и розов
Рассвет, рассвет, рассвет, рассвет.

* * *
Скит белых стен. Луна. Непрочен сон.
Непрочен день и дом, страна напротив.
Я на перроне, но скользит перрон,
И выход есть, но не для посторонних.
И бьется снег под тяжестью подошв
Трусливой и взволнованною птицей.
Я поднимаю город, словно тост.
Прозрачный город сквозь ладонь струится.
Ау, мой дом! Пространная страна,
Я пассажир твой, только без билета.
Снег иллюзорен, впрочем, как луна,
Как отраженье солнечного света.

* * *
Тревожит надежда. Она не верит,
что можно однажды закрыть двери
и не придти никогда.
Люстра давно уже выцвела, горит одним рогом.
Думаю, ты все же оглянешься на дороге,
хотя не важно. Идут года,
забегая вперед или отставая.
Земля к зиме всегда остывает,
видимо, уставая
за лето. Сердце с годами тоже
стучит спокойнее, больше тревожит...
Невыспавшееся зевает
солнце, вставая из-за соседнего дома.
Как ты живешь все это время... назло мне?
Воображаю много! Стена горда
собой: на ней пять произведений искусства.
Что еще нужно для полноты чувства?
Вот вам и математика, господа!

Алла Гирик <>


Что же такое с нами?
Гроздьями виснет лихо,
Или виновны сами
В этой неразберихе?
Или же наши судьбы
К горю гвоздем прибиты,
Или же наши судьи
Слишком уж имениты?
Но ничего, прорвемся,
Будет другое лето-
Будем под цвет черемух
Глупые петь куплеты.
Лиха на зуб отведав,
Переживем торнадо.
С миром отпустим беды.
Будет другое лето.
Все будет так, как надо.

Лена Верн <>


* * *
Первый раз дождавшись весны,
Я не чувствую облегченья.
Утекают зимы долгой сны
Грязным снегом и звонкой капелью.
Это возраст Иисуса Христа
Внес в меня свои коррективы.
Все, о чем судьбу я просила,
Приколочено сзади креста.
Из терновника чахлый венец,
И пробитые, слабые руки.
Мне дано испытанье, конец
Уже близок, кончаются муки.
Испытанье дается не в боль,
А по силам, и не в наказанье.
Я не верю в чужие страданья,
Я хочу тишину и покой.
И распятый пусть спит на кресте -
Без страданий, без боли, без страха.
Я не жду его блага в себе,
Его крест - моя черная плаха
Юрате <>


	* * *
Погремушкой звенела
За калиткою белой
Обнаженно-несмело -
Словно сон не надела -
Ночь последнего лета,
Расплескавшись от света.
Было ль, не было это,
Может, здесь или где-то.
Может, в восковом глянце
Или бледном румянце
В незатейливом танце
Разгораясь багрянцем,
Разливаясь свирелью,
Соловьиною трелью,
Приглашая постелью
И кружась каруселью,
В страсти рек-водопадов
И безумии взглядов,
В сладкой тайне обрядов,
В тусклом золоте кладов
Ты искал вдохновенья,
Красоты и спасенья,
Чистоты и везенья,
Доброты и терпенья.
Чтоб дарить не слова
И не слать откровенья.

Нежная <>





Вторник, 8 июня 1999

Выпуск 52


Уважаемые читатели и писатели Салона. Предлагаем на ваш суд 4-ю главу из
эпического сборника о жизнедеятельности видного политического деятеля В.И.
Ульянова-Ленина. Лучшие наши таланты написали в разное время рассказы, из
которых и было составлено это удивительное живое свидетельство...

Hoaxer


БЫЛ МАРТ
Был март.
Я вновь любил кого-то.
И вот стоял на остановке
автобуса оранжевого цвета,
пил пиво,
улыбался.
Автобусы, меня завидев,
тотчас ко мне стремились,
учтиво открывали свои двери,
а я им только улыбался,
и пиво пил,
и, в общем, недовольны они были,
что я морочу их,
сбиваю с толку,
что будто нужно мне куда-то
и я автобуса здесь жду,
и двери открывали мне послушно,
но я уже об этом говорил,
им было невдомек,
что я
здесь пиво пью
и улыбаюсь им, не издеваясь,
а просто по открытости души,
по обострению высоких чувств,
и ждали так меня
с открытыми дверями
минуту, две и три,
а я им улыбался,
пока они со злостью
не уезжали прочь -
а что я? - должен, что ли, ехать
в любом автобусе, который
передо мною дверь откроет?
Не надо мне!
Я улыбнусь им только так,
как улыбаюсь в марте всем вокруг я,
и пусть они прочь едут без меня,
а на обиды их мне и на злость
начхать конкретно!!!
Тем более есть пиво.
Был март, и я любил кого-то,
и улыбался всем вокруг,
и где-то там, за облаками
Всевышний на меня смотрел,
смотрел любя,
ничуть не обижаясь,
что не его люблю я вроде как,
а, в общем, непонятно и кого,
и, может, даже улыбался мне он?
Кто Его знает?

ПИКНИК
Здесь консервы, песни, лоси,
радость, Вадик и тетрадь.
Здесь тебя никто не спросит
сколько нужно наливать.
Здесь гитара, сосны, кетчуп,
счастья полная сума.
Кто-то с кем-то где-то шепчет:
"Я сама, Витек, сама..."
Здесь ингредиентов тыща
у костров и на кострах.
Кто-то с кем-то что-то ищет
в этих или в тех кустах.
Водка, воздух, водка снова
от светла и до темна.
Улыбается Егова.
Улыбается луна.
Смотрят звезды на планету
и с планеты слышат стон:
"Елки-палки, соли нету!
Соль забыл ты, мудозвон!"

ПЕТРОГРАД
Нева. А в ней блистает солнце.
Но это, в общем, пол-беды.
Ведь солнце может подло скрыться,
ведь может вдруг подняться ветер
и будет он твои власа
лохматить, ворошить, трепать,
и что ты сделаешь ему?
О ненавистная природа!
Обиднее всего ведь то,
что произвольны все твои
и благодати, и напасти -
не по идеям и не в шутку
не с умыслом, а просто так,
все по физическим законам!
И будешь ты стоять в раздумьях,
и будешь долго вспоминать
в какую сторону пробор
был изначально у тебя,
и унесешься в этих мыслях
куда-то очень далеко.
Вот увидать тебя бы раньше -
нормальный вроде человек,
интеллигент к тому же, может,
а счас - взлохмаченный субъект,
здесь подозрительно стоит
и ничего не выпивает,
и не читает даже книгу,
и не целует никого.
А между тем приходит вечер,
и даже больше, даже ночь,
и в этой тишине звенящей
ты слышишь звуки за спиной -
все тук да тук, все тук да тук,
и смерть мерещится с косою...
Но лишь взгляни через плечо -
ведь это Михаил Петрович,
районный наш милицанер,
на вороной своей кобыле
он вышел на ночной дозор.
Или, по крайней мере, это
какой-то там не наш кентавр -
он к русской водке непривыкший,
наверняка проведший время
среди сомнительных знакомых,
неплохо было б попросить
его свой паспорт показать.

Виктор Максимов 


РЕМИНИСЦЕНЦИИ
А я гляжу на прежние портреты,
Которые наги к увещеваньям.
Зачем таким внимательным вниманьем
Вы чувства превращаете в предметы?
А над Землею шелестят, поверьте..!
(Кто Вам теперь на шее бант поправит?)
Комет нездешних смерть не против правил.
Партер бессмертия. Портрет несмерти.
* * *
Опять зима со всех сторон.
Непрочен дом, и время временно.
Страна похожа на перрон -
В туннель, сквозь шар земной, в Америку!
Под горку скатится Луна.
Гляжу в туман, теряя зрение.
В снегу, у самого окна -
Дыра в другое измерение.
* * *
Есть вечер, и окна пусты.
В плену своего заточенья
Так вянешь изысканно ты,
Как будто имеет значенье,
Что мелкий и медленный дождь,
Как вдоль вертикальной вселенной,
Вдоль льется нетлеющих луж.
А жизнь, как всегда, параллельна.


Алла Гирик 


В стране старателей и странников
Строптивый, странный правит люд:
Судьбой изогнутых изгнанников
Туда, как видно, не берут.
Моих стихов, судьбой навеянных,
Они вовек мне не простят.
Семян, заботливо посеянных,
На этой почве не взрастят.
Верните изгнанных за изгородь!
И дайте странникам страну -
Покуда не упрячет изморозь
За стекла зимние луну...
...Меня, наверно, не послушают,
И уж, конечно, не поймут.
Лишь руку, от инфаркта вспухшую,
Прощаясь, наскоро пожмут.

* * *
Перо не терпит паузы в стихах,
Грозя засохнуть вместе с током мысли.
И я пишу вприпрыжку, впопыхах,
Расплескивая сны на коромысле.
Все лишь затем, чтоб обмануть его,
Того, кто спрятался в моей подкорке.
Чтоб выманить, заставить самого
Все разболтать в токующем восторге.
Лишь так узнаю правду о себе
(Хоть нет на свете правды лживей этой!)
И выступит, как пена на губе,
Простая суть, без привкуса и цвета.

* * *
Записки в судовом журнале,
За каждый день на день суда,
Чтобы о судном дне узнали
На дне лежащие суда.
Суда, хлебнувшие печали,
И захлебнувшиеся в ней
Суда, забывшие причалы,
Тоскующие тем сильней.
Песок да ил с землею спутав,
Они тяжелым бредят сном.
В ушах последнее: "Семь футов!.."
Перед глазами - церковь, дом...
Эй, на судах! Задраить люки,
Содрать полипов сонный слой!
Вас на последнем трубном звуке
На берег выбросит прибой,-
И книгой жизни вдруг предстанут
Случайно взятые сюда
Записки в судовом журнале,
Прочитанные в день суда.

Хирург 


Вечера - туманны,
Птицы - голосисты,
Тишина дурманом
По дому струится.
Разбередит душу,
Страхов понавеет,
Ну, а вдруг я струшу,
В небыли поверив.
Леший бестолково
Ухает за елью.
Это все не ново,
Как крыльцо
За дверью.
На него я выйду,
Посмотрю на небо,
И звезду замечу,
Упадет что где-то.
Ночь всегда тревожит.
Лунный свет - неярок.
И стократ дороже,
Жизнь, мне твой подарок.
* * *
Этюд отложен, грудою надежд,
Опутанною нитями сомнений,
Подобно кукле, преданной забвенью,
Лишенной ярких красок и одежд.
Обидно то, как тяжесть пустоты,
Неутомимым прессом давит душу,
И я теряюсь и порою трушу,
Порою бьюсь с собой до хрипоты.
Не отрекаясь, а переступив
Былые промахи и суетность удачи,
Я прихожу к тому же, но иначе,
С чего и начал, смысл не извратив.
На воду дую, но не чая жду,
Причастности к чудесным превращеньям,
И взгляд мой будет только тенью мщенья,
Предупреждая дружбу, не вражду.
* * *
Под кончиком застывшего пера,
Чернила обращающего в слезы,
Спокойные, красивые слова
Легли страницей лицемерной прозы.
Бесплодный мир дарованных свобод
Под ноги брошен сбитою подковой,
Он не избавлен от былых забот
И стал для сердца новою оковой.
Подспудный смысл сумятицы речей
Распят построчно знаков чередою,
Но явь не стала ближе и теплей,
И каждому свое, и всяк с собою.

Андрей Елманов 


"... он изобрел машину времени. Вы улыбаетесь? Так же улыбался инженер
Закрючин, когда он вдруг понял, ЧТО именно он изобрел..."

NN Буневич. История инженера Закрючина





Вторник, 22 июня 1999

Выпуск 53



Анни. ДЗЕНСКИЕ ИСТОРИИ


МАГИЯ
Съел дракон золотое светило,
Видно, был он голодный и злой.
И великая тьма опустила
Черный плащ над усопшей землей.
И зима пронеслась над Эдемом,
Иноземной подобно орде.
И распят был задумчивый демон
В нарисованной мелом звезде.
Мертвецы поднимались из тлена,
Не смущаясь костей наготой.
И уныло смеялась гиена
Над их мелкой мирской суетой.

Лишь огонь извивался в сосуде,
Озаряя священный обряд:
Из заплесневшей ведьминой груди
Юный леший высасывал яд.
Непрочна была древняя глина,
И исчезли из мира живых
Имена семерых Властелинов
И великое знание их.
Заклинатель в зловонной пещере
Свое лучшее сплел колдовство,
И раскрылись тяжелые двери
В ад, давно ожидавший его.
И луна раскололась на части;
И бездомные нетопыри
Пили кровь, что сочилась из пасти
Золотого дракона зари.
И от брега, что топок и илист,
Вдаль манил колдовской огонек,
Где бесплотные тени струились
Над скрещением лунных дорог.

В.Крупский 


* * *
Туманны призрачные дали...
В многоголосой тишине
Луна, как реверс от медали
Ночного солнца, снилась мне.
Мне снились розовые реки
В прозрачном кружеве лесов,
Закат-огонь ласкал мне веки
Губами прожитых часов...
Но ты пришел, развеял дрему,
Прогнал волшебный, чудный сон.
Как перед бурей с ветром, с громом
Цикады пели в унисон.
И вдруг все стихло, замолчало,
Как будто выключили звук...
Лишь страсть в глазах твоих звучала
Смятеньем губ и нежных рук.
Тут все смешалось - быль и небыль,
Нас обручив кольцом дождя.
Сверкнула молния сквозь небо -
И в тот момент проснулась я.
Все было тихо и спокойно,
В окно мое цвела луна.
И проскользнула мысль невольно,
Что я сейчас совсем одна.
Но эта мысль другой сменилась,-
Как хорошо, что в эту ночь
Под ливнем я не простудилась-
Тогда б никто не смог помочь.
Теперь я знаю - месяц, два ли -
Ты наяву придешь ко мне...
Не просто так мне снились дали
В многоголосой тишине.
Марго


* * *
Я еще свой пиджак не повесил на розовый стул
Я не понял еще механизма движения луны
Просто маленький гном на коленях твоих вдруг уснул
И ему наплевать на молчанье с твоей стороны
Просто маленький гном... он забегался в сумраке дней
Он про каску забыл и теперь получил по башке.
Он уснул лишь с тобой. И укрывшись ладонью твоей
Он быть может уснул. А быть может сдыхает в тоске...
* * *
в этой паузе слов, в этой паузе полупризнанья
долго лгали моря и бросались на берег волной
утихает душа в беспорядке держа ожиданье
поджиданье тебя... ожиданье: что будет со мной
романтичный герой для убийства использовал шпагу
а жестокий боец срезал розу с ночного куста...
без тебя не ступить, без тебя мне не сделать и шагу
и в душе тишина... и дорога безмолвно пуста...
* * *
безнадежно шипя обнаженною коброй
ты приперлась ко мне, улеглась у истоптанных ног
а глаза до сих пор все наполнены злобой
и тебя может быть за нее не накажет мой бог
может быть он простит, предположим случайность случится
и тогда я взгляну на питанье бездомных орлов
ну и что из того, что я просто печальная птица
ну а ты... ты змея... из холодных ячеистых слов


Гена Скарамуш


	 * * *
Все так зло, так настойчиво зло.
Так разбито и пыльно. Так больно.
Ненавидяще, глупо, крамольно,
Как прозрачно и хрупко стекло.
Все так бледно под бледной рукой,
Так испуганно, тесно, забито,
Беспорядочно, вязко, открыто,
Так маняще и так далеко.
Не растратиться б верою. Блажь
Одинокого вечера где-то.
Все так тускло, размыто, раздето,
Так кричаще, как лунный мираж.
Все мгновенно забыто. Так что ж,
Растерзаешь себя поневоле,
Обронив: "Мне так больно, что боли
Без меня ты уже не найдешь".
Нежная 


Огорошен сад весенним градом, -
Гипсовые шарики в траве,
Чистит солнце небо Петрограда,
Отражаясь в сумрачной Неве.
Здесь на этих улицах прохожих
Веселил когда-то брадобрей,-
Только трубы в копоти и в саже
Вспоминают музыку тех дней.
Горек дым отечества в печали,
Рвутся в небо руки домовых.
Где ты, эхо?- только скрип качелей,
Шелест трав да уханье совы...
Uliss 


Если б было все так просто,
Как в календаре.
Понедельник - первый остров,
На пути к тебе.
Зыбью штиля вторник ляжет,
Миражом среда
Перейдет в четверг и свяжет
Два последних дня.
Воскресение истает
Легкою свечой.
Ожиданием одарит,
Отберет покой.
Я живу минутной встречи
Близостью томим,
Твое сердце, мои речи
Безрассудства им
Хватит. С верой и надеждой,
Разделив любовь,
Шаг ступлю дорогой прежней,
Чтоб изведать вновь.
В перехлестье снов и яви
Неприметный миг,
Что уйдя совсем оставит
Мудрость без обид.
Если б было все так просто,
Как в календаре,
Мне не нужен был бы остров
На пути к тебе.
Не вступал бы в бой с волнами
Из последних сил.
Изнурен любви штормами,
Презираю штиль!
***
За полуправдой снова ложь,
А за надеждами - сомненья,
Ты не отталкивая ждешь
Прощальных слов, но не прощенья.
Не принимаю я игру,
Но к прежней попусту ревнуя,
Я также обреченно жду
И малодушно не рискую.
Как ты уходишь! День за днем,
Лишь существую по минутам.
В воображении моем,
Ты отадана уже кому-то.
Не раз сжигал во сне мосты,
Ломал судьбу подобно спичке,
Но только объявлялась ты,
Вновь подпадал под власть привычки.
И я с отчаяньем грешил,
Молил расплаты с наслажденьем,
Своей юродивой души,
Смиренно преклонив колени.
И порывал, но не порвал,
И уходил, но возвращался.
Бездарно растеряв права,
Бессрочным должником остался.
***
На улице пустынно и бело,
А на окне цветы грустят о лете,
Луна лишь отражается в паркете,
Хотя ее изрядно замело.
Завьюжило дорожку через сад,
Парадное крыльцо припорошило,
И время изумленное застыло,
Минуты отбивая невпопад.
Мы свой досуг проводим в тишине,
Нам ни к чему слова, они излишни.
Любуемся рубином спелой вишни,
Глядя на отраженный свет в вине.
Молчание не тягостно, мудро,
Что кажется привносит облегченье,
Хотя имеет прошлое значенье,
Раз с настоящим связано оно.
Андрей Елманов 





Среда, 30 июня 1999

Выпуск 54



HOAXER. Из рассказов о Ленине


ХУДОЖНИК
Художник нам изобразил
глубокий обморок и струпья,
и мы сказали: да-а-а, и вправду
художник он, раз так умело
изобразил он эти струпья
и этот обморок глубокий.
Все это так.
Но есть иные варианты.
Художник мог с утра проснуться
и осознать, что он в тоске,
в хронической своей печали.
И он вскочил тогда с кровати б,
оделся наспех кое-как
и бросился б к двери соседа,
и впился бы в ее звонок,
и говорил бы так соседу:
- Васек, дружбан, не дай пропасть!
Всю ночь я замысел лелеял,
наутро бросился к холсту -
и обнаружил, представляешь,
что кончились сурьма и сурик.
Васек, братан, всего троячку
и Бог свидетель - все верну!
И шел по улице бы он,
зажав купюру в кулаке,
но путь его не в канцтовары
лежал, а в ближний гастроном.
Там, в виноводочном отделе,
себе купил бы он вина,
затем, прижав к груди бутылку,
примчался б спешно он домой
и пил бы жадно он мадейру,
тоску свою ей затопляя,
и только обнаженный холст
свидетелем ему бы был.
Но нет!
Художник нам изобразил
глубокий обморок своей
непредсказуемой души,
изобразил, а не пропил
в поползновении чернухи,
и мы сказали: шапки прочь!
Пред вами сам атлант культуры
и Господа над ним рука!

ДРУГОЕ
На столе лежит котлета.
Под столом лежит Иван.
Не нужна ему котлета,
ему, по-моему, нужно что-то другое.
На полу лежит газета,
А на ней лежит Иван.
Нафига ему газета? -
ему точно нужно что-то другое.
В комнату заходит Света.
Перед ней лежит Иван.
Смотрит Света, видит Света,
что она ему совсем не нужна, а нужно ему что-то другое.
- Кабы трудность не нужна,
Значит нужность не трудна? -
Так сказал малорасейский
вольнодум Сковорода.
Иван с ним как бы и не спорит,
но ситуацией своей
он нам являет антитезу
выше-
упомяну-
тому- - -

РАЯ И АДА
Если б знал я, что мне надо,
я не стал бы и искать.
Где ты, Рая? Где ты, Ада?
где вы, девы, вашу мать?
Когда думы мчатся к раю,
А желанья рвутся в ад,
Я бы Аду? Я бы Раю?
я бы был бы очень рад.
Верить в Бога мне не надо,
позабыть где рай, где ад?
Мне бы Рая? Мне бы Ада?
мне бы стало очень рад.
Я безволен - и не надо!
Я неистов - и пускай!
Дай мне, Рая! Дай мне, Ада!
рая дай мне, ада дай!
Виктор Максимов 



ФЛОРА ПОМОНА ФОРОНЭЙ


Листая медленно альбом.
Полуобыденный удел -
Реальность мнимых идеалов,
Судьбой дарованный предел -
На милость, поданая малость.
 И в каплях милостыни той,
 Дробясь незримо, истекаем.
 Нельзя их удержать рукой,
 А можно только таять, таять.
И каждый шаг в небытие,
Так принужден или беспечен,
Сполна ли получил свое?
Вопрос извенчан и извечен.
 Ответа нет, как нет черты,
 У края пустоты границы,
 Ее хранители - мертвы,
 И желты лица на страницах.
***
Вы правы, я живу не по-годам,
И мир иной совсем - моя кручина,
Все близкое, то - видимость, причина,
Лишь в том, что я живу не по-годам.
ИИИ Вы правы, я грешу не по-годам,
ИИИ Когда меняю суть вещей на фразу,
ИИИ Но кто поймет, и тот поймет не сразу,
ИИИ Зачем же я грешу не по-годам.
Ах, праведность, с святою простотой,
Беспечно зло творит в суть, не вникая,
Терпение и силы иссякают,
Спокойствие не дарует покой.
ИИИ Моя причинность беспричинна Вам,
ИИИ Мои удачи - Ваши пораженья,
ИИИ Намека не приемля возраженья,
ИИИ Вменяете посредственность мечтам.
Все понимаю, часть - осознаю,
И постигаю мудрость, словно веру,
Искомый жест - критерий Вашей меры,
Ему себя всецело отдаю.
ИИИ Вы правы, я люблю не по-годам,
ИИИ О шрамах столь наивно забываю
ИИИ И новые на сердце принимаю,
ИИИ Но все равно, люблю не по-годам.
Андрей Елманов 


ДЕМОНСТРАЦИЯ.
Плот толпы.
Лопасти площади.
Руки тощие.
Пожалуй, что люди,
И вот уже паника
Извилистым студнем
Струится по пьяненьким.
Песенка спета.
Кирпичи хрипнут.
Завтра в газетах
Только числа.
Всеволод


Любитель Воды
Я живу, мое тело наполнено кровью
И водой, говорил мне любитель воды Вассерман.
Мои чувства пропитаны странной любовью,
Мои мысли похожи на бледный дурман.
Я живу, и, похоже, люблю это тело,
Его хруст, его запах и пламенный зной.
Ненавижу себя, свою жизнь, свое дело,
Говорил мне любитель воды Водяной.
Ненавижу себя, свои мысли и чувства,
И вообще я хочу, чтоб все шло по нулю.
Я сожгу города, уничтожу исскуство,
И, к тому же, ты знаешь, я воду люблю.

AnArcHISt


Эпиграф:
- Позвольте узнать, о почтеннейшие, уж не дурь ли вы курите? - спросил он,
хитро поблескивая глазом, на что старик ван Оксенбаш степенно отвечал:
- Ее, вьюнош, ее.
Б.Г. "Роман, который никогда не будет окончен".
Праздность - мать всякой психологии.
Ницше.
ПОРНОГРАФИЧЕСКО-ЭПИКУРЕЙСКИЙ ЛИМЕРИК. (с эпиграфом и моралью).
Ваш кружок - задавать ответы, которые вами же и были отвечены:
Кого ломать?
Что заслуживает наград?
Кто платит?
Неслабая ли это торчальня в нашем теле? Наличие ли печали в ступоре траты
облигаций?
Каждому из нас присуще убеждение, будто все мироздание, со всем, что в нем
обретает, создано лишь как необходимый привесок к нам самим. Окружающие нас
мужчины и женщины рождены на свет только для того, чтобы восторгаться нами
и откликаться на наши разнообразные нужды и требования.
В отличие от того, как трансцендируется физический труд в азиатском
андеграунде, пока в точности оконечно отсутствует неведение оного. Тем
самым или таким же храмом не может существовать этот зверь, та
безграничность слепоты, все та же плоскость, в частности этот храм или наше
здесь-сейчас.
Немногие из тех продуктов бегают в разных столбцах и отходят, шифруясь
делом "этим". Эта запредельность!
Всякая яркая индивидуальность оборачивается против собственного "я" и
склоняется к его разрушению. Отчаянно держаться за свое "я", отчаянно
цепляться за жизнь - это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда
как умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим "я" (ведь
как известно, мягкое и податливое побеждает твердое и крепкое) ради перемен
ведет к бессмертию.
Существовало множество людей, вся жизнь которых была постоянной борьбой,
воинственным самоутверждением своего "я" в противовес окружающему миру и
которым мысль об единстве, любви и гармонии неведома и чужда, показалась бы
глупостью и слабостью. Но хорошо себя чувствовать при таком выпячивании
своего "я" способны разве что натуры примитивные,сильные, нетронутые
первобытные существа, тогда как знающим,через страдание прозревшим, не дано
найти в этой борьбе счастья, для них счастье мыслимо лишь в забвении себя,
в ощущении единства.
Если бы старик Шопенгауэр узнал о том, что старик Кант сопоставил Интернет
с "вещью-в-себе", я думаю, он бы проклял его на много поколений вперед (и
взад). А Лао-цзы сказал: "Перестань хранить верность вещам, к которым
привязан, и ты освободишься от горя и тоски", - это же относится и к
Интернет (о, Боже, что бы сказал на это Кант?!:-))
Прошу прошения за подобные непристойности, но больше ничего не родилось в
моем неожиданно воспаленном мозгу!
МОРАЛЬ:-)
P.S.Если ты писатель, не стыдись этого. Но занимайся делом сим в
одиночестве, а потом не забудь вымыть руки!
Р. Хайнлайн.

Анна





Среда, 7 июля 1999

Выпуск 55


Дело было в те незапамятные времена, когда люди были мохнатые и частично
пернатые. Вы же не в курсе тех великих событий, потому что тогда не было
письменности вообще. Ну, может, и была, но такая какая-то плохая. Вы
простите мне такое дебильное начало, но я по-другому не могу.
Шел один Ехель по дороге с курицей подмышкой. Планы у него изуверские были
насчет курицы. Он шагал, шагал и думал -- сварить ее или так сожрать.
Курица, хоть и маленькая, но чувствительная птица. Ни фига, думает, народы
-- чмо это тащит меня, поймал в низине и тащит. Это добром не кончится.
Надо отдать должное курице, голова у ней варила как котел. Она посмелее
многих двуногих вышла, раз помирать, так что же, молчаливо? Закудахтала она
дико, яростно, да как клюнет Ехеля в локоть.Боль адская. Тот упал, закричал
на все лады, а курица -- вжик, в нору залезла и смеется. Только не все так
просто, милая курица. Там в норе сидела собака породы неандертальский
бультерьер. Те еще были животные, могли, например, быка сожрать. Правда, не
сразу, за неделю...
(продолжение - по ссылке)

Hoaxer. Ехель и Тыква


Если утро гулкое,
Если вертикальны вы,
Если рядом музыка,
Ощущения новы,
И здоровы вы при этом -
Почему б не стать поэтом?
* * *
Что мне надежды поколений,
Хранимые моей семьею,
Упреки горестные в лени,
Когда в миру я сам с собою?
* * *
Когда устану от работы
Всегда мечтаю в тишине
Чтоб кто-то проявил заботу,
Но не сейчас, и не при мне.
* * *
Иду я, зол и груб,
От нежностей отвык.
Найду упавший рубль
На улицах Москвы.
* * *
Вот таракан - на вид он безобразен,
Но в нем душа великого эстета,
Под плинтусом, среди ужасной грязи
Величием он радует поэта.
* * *
Странно так плавают рыбы -
Частью хвоста заметают дорогу,
Телом извившись, чешуйки напрягши,
Вдаль направляют глаза полушарий,
Но я уверен, что мы не смогли бы,
Выйдя из дома и сразу с порога,
В вязкую воздуха массу погрязши,
Вновь собирать километров гербарий.

Лентяй


СЕРЕНА
 Как сердцу выразить себя?
 Другому как понять тебя?
 Поймет ли он, чем ты живешь?
 Мысль изреченная есть ложь.
 Ф. Тютчев
Он говорил, ну, а она,
дыханье затаив, молчала.
Люминисцентная луна
их всему миру освещала.
- Любовь моя, как мне сказать,
как выразить мне мои чувства?
Хочу, но не могу сказать,
боюсь умалить мои чувства.
Сказать мне или не сказать?
Ах, мои чувства, мои чувства..
Ну как же праильно сказать?
О чувства, чувства, чувства, чувства...
Любовь моя, мне не сказать,
не выразить мне мои чувства.
Всему конец - мне не сказать?
Бессмысленно? Ох эти чувства!..
Сказал и умер, а она
в недоумении стояла.
И полнотелая луна
над головой ее зияла.

СОСНА
Я в лесу, я под сосной,
под сосною колкой.
Ты, сосна, меня прикрой,
уколи иголкой!
Уколи до самых вен,
нервных окончаний,
чтоб попал я снова в плен
тех воспоминаний,
когда пьяный, молодой
по лесу я несся
и, дотронувшись щекой,
враз к тебе приросся.
Одинока ты была,
стройная царевна,
и меня к себе взяла
по любви мгновенной.
Мы забыли о былом,
жизнь пошла по новой.
Я в тебе нашел свой дом,
в верности сосновой.
Ну, а как придет весна,
наплодим детишек -
голова, живот, спина
из коры и шишек.
Они будут баловать,
на чертей похожи,
станут по лесу пугать
зайцев и прохожих.
Виктор Максимов 





Четверг, 22 июля 1999

Выпуск 56


МОЯ ДОРОГАЯ
Пожалуйста, сядь
Я расскажу тебе про собаку,
Про собаку с острой мордочкой
И одним оттопыренным ухом.
Я о ней слышал от старой женщины,
Что прежде жила не в большом доме,
А когда еще стояли деревянные дома
И раскидывались огороды над самым берегом.
В те времена она была молода.
"Мы жили здесь с мужем,
У самого почти шлюза, но не важно".
Присядь, моя дорогая,
Я хочу рассказать тебе про собаку,
Что жила вместе с ними.
Известно, дом стоял лицом к улице
И задами к берегу.
"Мы щенком нашли, решили пусть живет".
Вот он и вырос у них,
Моя дорогая, я рассказываю тебе о собаке
С оттопыренным ухом, оттопыренным
Из-за раны на голове, на той самой голове,
Куда угодил топор соседа в отместку за то,
Что во двор не впускала,
А штанину прокусила.
"У-у, стерва".
"А знаете, рана глубокая,
Мы и не знали, что поделать ;
Матрос лежит, мухи поналетели,
Отгоняем - толку-то, вся голова в крови,
Будто мозг даже видно.
Мы туда-сюда, смотрим - исчезла собака".
Моя дорогая, это мне рассказывает старушка
Про собаку с оттопыренным ухом и острой мордочкой
Потуши газ, его пламя на звезды похоже,
На те звезды, если воет собака).
Здесь прежде были деревянными дома
И раскидывались огороды,
Она молодая, в те времена про собаку рассказывает.
Если ты забыла, я тебе напомню,
Что исчезла собака.
Они не знали, что делать,
Но зато вились зеленые мухи,
Ты помнишь - было видно мозг.
Моя дорогая, сядь ближе,
Ведь собака вернулась через две недели;
Пропали мухи, только ухо нескладно срослось
Оно слушает; кто идет, с чем идет.
"Строить начали - нас снесли.
Это сейчас здесь магазин, автобусная остановка,
А был палисадник.
Дали мне однокомнатную".
Моя дорогая ,
У нее умер муж, дай твою руку,
Я тебе рассказываю про собаку
С оттопыренным ухом на месте прошлой деревни,
Лицом на дорогу, к реке огородами.
Теперь она гуляет с Матросом
И говорит о сыне, который есть ровно на столько,
Чтоб можно было сказать: там, мол, и женат.
"Но главное я не сказала,
Вот ведь бывает собаки,
В ту зиму, холодная стояла зима, тогда-то мой
И заболел крепко, ночью слышу Матрос лает, не угомонится
Я лежу, не спится, моему худо,
Я ему то водички, то лекарства подам" -
Моя дорогая -
"Я в окошко поглядела, батюшки -
Во дворе, от калитки недалеко, лежит кто,
Да раздетый - ночь лунная.
Матрос вокруг бегает, бегает,
На дверь в дом кидается, лает.
Выйти страшно, да как не выйти.
Я в валенки, пальто накинула.
Домой затащила.
Еле-еле - пьяный.
Руки потом болели.
И что вы думаете, а это тот, что его топором.
Дорогая моя,
Так про собаку она говорила,
Накрапывал дождь на прошлую деревню,
Она сама опиралась на палку:
"Вот ведь как бывает-то".
Я хочу рассказать тебе про собаку,
Да, да, ту самую, что мы встречаем на берегу.
У нее нет больше хозяйки
Из бывшей деревни.
Лишь собака приходит сюда переживая.
Но моя дорогая,
У собак человеческие судьбы,
Тем более сын ничего не взял из квартиры,
Увязывая фарфор в мягкие вещи,
Нет-нет, он от всего отказался,
Погружая инкрустированную мебель.
Только одно, единственное он взял
И вынес - Матроса(ты много слышала о нем),
-На улицу.
Отвечали мне рабочие,
Они ремонтировали квартиру:
"Мы кормили его в подъезде, люди его прогнали."
А ты его видела, моя дорогая,
Мы ходили с тобою собирать цветные листья,
Мы изучали икебану - а он как раз стоял на дороге.
Ты видишь, он стоял и слушал
В шорохах падающих листьев прошлую деревню,
Бывшую будку, "вот ведь как бывает-то".
Моя дорогая,
Я хочу рассказать тебе про собаку
С оттопыренным ухом, что мы страшные люди.
(Это я шепнул, открой газ - как они пахнут, звезды)
Ведь иначе было ли можно,
Моя дорогая, я искал с ним встречи
И запомнил ее до смерти, но он был рад в глубине души.
Просто стягивают повязкой лицо,
"Держите лапы", - говорят, я зажал его руки.
Моя дорогая, я рассказываю тебе про собаку
С оттопыренным ухом, его хозяйка не раз повторяла:
"А умный-то, умный".
Делают всего один укол,
И он душит сердце.
Больше никого не осталось из той деревни,
Только в глазах его мелькнуло человеческое,
Моя дорогая -
Это остановилось в них твое лицо.
Моя дорогая...

Шанли 


МОТОЦИКЛИСТКА
Чувство внутреннего сгорания.
На глянце черной ладони -
Росинки твоей любви.
Юрий Ксилин


Про Серого Зайца
Глава 1
 Все звали его просто Серый.
- Эй, Серый, - кричал его начальник Хорек, - сделай кофе на две персоны и
напиши письмо, я проверю.
Заяц делал кофе, писал письмо и приносил его на проверку.
- Его нельзя не проверить, - снисходительно говорил Хорек посетителю, -
видите, какая это серость.
 И письмо всегда уходило без исправлений.
- Хороший работник? - интересовался гость у Хорька.
- Серый, - был неизменный ответ.
 Жизнь Зайца текла спокойно: все относились к нему снисходительно (серых не
принято выделять из общей массы).
Заяц давно уже работал у Хорька: варил кофе, писал письма, составлял
отчеты. Он никогда не жаловался, и все ошибки принято было списывать на
него. Если Кошка неправильно умножала, или Медведь наступал Зайцу на ухо, -
Хорек отчитывал Зайца. Втайне Хорек считал себя немного Горностаем и любил
подчеркивать свое высокое положение. Кошка мечтала о том, чтобы стать
Пантерой. Она работала недавно и Зайца называла небрежно: "Этот Серый".
Медведь был водителем Хорька и хотел одного - чтобы зимняя спячка длилась
всю жизнь. На Зайца ему было наплевать.
 А Заяцї Он не мечтал ни о большой морковке, ни о новой норе со всеми
удобствами. Только поздно ночью, когда никто не мог ему помешать, он
представлял, что он стал Белым. Это был необыкновенно чистый цвет, и все
чувствовали, как он исключителен, все дружили с ним и любили за эту
невероятную белизну.
А утром все повторялось:
- Серый, три кофе и семь писем, я проверю.
 Но однажды жизнь Зайца изменилась.
Глава 2
 "Внимание, жители Города! К нам приезжает сам Лев - Великолепная Царская
Морда! Кто напишет лучшее сочинение на тему "О чем думает Лев", тот будет
награжден дипломом »Почетный друг Царской Морды" и объявлен Исключительной
Персоной. Сочинения будут рассматриваться лично Львом!" - так писала
Большая Единая Газета в начале весны.
 И для Зайца настали жаркие дни: это был первый визит Великолепной Царской
Морды в Город, а Лев любил лично (инкогнито) посещать все конторы. Хорек
уже знал, что Лев инкогнито посетит и его фирму, поэтому усилил распекания
Серого и удвоил силу своего голоса.
 Все хотели стать Исключительной Персоной. Кошка написала, что Лев думает о
том, как тяжело пришлось бы ему править без верных мелких родственников;
Хорек считал, что мысли Царской Морды направлены на выявление истинный
начальников - ловких и цепких, как хорек, но с высокими идеалами горностая.
Медведь ничего не писал, - он спал. Заяц тоже ничего не писал, и на
замечания начальника: "Что ж ты, Серый, не пишешь? Куда тебе, верно?
Серость ведь" не отвечал.
Настал знаменательный день. В утреннем выпуске Большой Единой Газеты на
первой полосе большими буквами напечатали статью "из компетентных
источников", что в 12:00 ровно Лев (инкогнито) посетит фирму Хорька.
 С утра Заяц получил в 10 раз больше обычного распеканий и упреков. К 10:00
все уже было готово к приезду Царской Морды.
 Лев прибыл ровно в 12 (он любил точность) и, не раскрывая инкогнито,
пришел к Хорьку.
 Зачитали сочинения, выпили кофе, и тут Лев заметил Зайца.
- Хороший работник? - спросил Царь Зверей.
- Серый, но исполнительный, - быстро ответил Хорек и метнул в Зайца взгляд
типа "уйди с глаз долой".
- А сочинение что ж? Писал? - обратился Лев уже к самому Зайцу (Царь вообще
любил проявлять "демократическую лояльность к среднему классу", как писали
газеты).
- Я не писал, - робко ответил Заяц, - но мысли Ваши знаю.
Хорек почернел и хрюкнул в чашку.
- И что ж, поведай, - разрешил Лев.
- При Вашей работе Вы думаете о том, как хорошо было бы стать простым
маленьким котенком и побегать за клубкомї
Дальнейшего не ожидал никто: в ту же минуту Царь раскрыл свое инкогнито,
объявил Зайца Исключительной Персоной и вручил ему диплом "Почетного Друга
Великолепной Царской Морды".
 Жизнь Зайца изменилась: его перестали распекать за чужие ошибки и начали
даже хвалить за свои и чужие удачи, стали называть "наша светлая голова" и
"дорогой друг".
Глава 3
Лев уехал. Постепенно все забыли про Исключительную Персону Зайца, и в
конторе привычно раздавалось:
- Серый, два кофе и письмо, я проверюї ї ї


Юлия 


Депутатам
весеннего созыва
посвящается.
История кандидата в депутаты Изюмова.
»И были ему голоса...
Если бы вы открыли »Замойские ведомостиј двухлетней давности, то увидели бы
этому подтверждение: господин Изюмов по данным опроса М»ой кандидатј по
Замойскому территориальному округу получил 2% этих самых голосов... Не буду
заострять ваше внимание на репрезентативности и надежности полученных
социологами данных - это к сути повествования не относится, а перейду сразу
к последствиям этого важного в жизни кандидата Изюмова события. Так вот,
после этого случилось с кандидатом непредвиденное: голоса ему были снова...
Вообще-то, кандидат Изюмов, имея обильно сдобренную номерами исправительных
учреждений 40-летнюю биографию, был вполне социально адаптированным
человеком: он ясно представлял себе правила жизнедеятельности, исключения
из них, последствия из исключений и исключения из последствий. Но также он
умел хорошо считать деньги и считал, что его депутатские амбиции
заслуживают всяческого удовлетворения. Не вдаваясь в подробности
политической программы кандидата Изюмова - она отличалась от обычных для
Замойска кандидатских минимумов лишь бОльшим максимализмом - скажу:
несмотря ни на что, в том числе и на потраченные кандидатом умственные и
материальные резервы, с жестокостью, присущей всякой реальности, настоящее
нарисовало Изюмову совсем неутешительную картину его ближайшего будущего.
Да-да, Изюмов был разочарован и подавлен этим самым настоящим настолько,
что решил прислушаться к голосам... А они нашептывали ему очень необычные
вещи...
Отвлечемся немного, чтобы восстановить предшествующий ход событий...
Надеюсь, вы помните историю инженера Закрючина, изложенную в предыдущей
лекции... Примечательно, в силу места службы своей, извините, ...любовницы
Венеры, кандидат Изюмов эту историю вспомнил тоже. Он даже был в курсе
диагноза инженера и симптомов этого нередкого для Замойска заболевания (Тут
надо пояснить, что по причине высокой сознательности граждан, проявленной
при проведении в 80-х годах в Замойске макулатурных кампаний, в заведении,
где Венера работала поварихой, коротали свои дни Чингисхан, Маргарита
Наваррская, Шахерезада и даже, Три мушкетера (правда, в одном лице) - герои
распространенных в Замойске литературных произведений. Были, конечно, там и
Бешеный, и некая Настя Каменская, но по не установленной причине данные
пациенты быстро шли на поправку и готовились к выписке).
Так вот, придерживаясь оптимистических взглядов на темпы развития
научно-технической прогресса и под давлением упомянутых мною голосов,
Изюмов уже не имел сомнений..., вернее, не хотел сомневаться в том, что
этот инженер Закрючин действительно что-то изобрел, и очень может быть, что
машину времени, которая, вполне вероятно, могла бы сыграть определенную
роль в его, изюмовском, будущем. Единственное, что ему оставалось, так это
окончательно и лично в этом убедиться. Проанализировав свои оставшиеся
материальные возможности, кандидат в депутаты Изюмов выбрал самый дешевый и
простой путь...
Итак, как вы справедливо можете предположить, теперь мы обратимся к истории
болезни кандидата в депутаты Изюмова. А она начинается копией протокола,
составленного лейтенантом Замойского РОВД Караваевым: »В Замойское
отделение милиции поступил сигнал от граждан, жаловавшихся на очень
странное поведение скандально известного в городе кандидата в депутаты
Изюмова: »Данный рецидивист (и личность, казалось бы, однозначная),
внезапно выпал из предвыборной гонки и почему-то перестал подкупать
электорат бесплатной водкой, а трижды был замечен у проходной фабрики
»Краснй целлофан, где с использованием громковорителя-колокольчика
декламировал из книги »Двадцать лет спустяј одну и ту же 235-ю страницу,
которая представляла собой всего лишь оглавление.ј Больной был
освидетельствован сотрудниками Замойского райздравотдела и доставлен в
Замойскую психиатрическую лечебницу имени З.Фрейда.ј

NN Буневич





Вторник, 27 июля 1999
Выпуск 57
В Гостевой Книге - конкурс переводов Эдгара По


Т Р Е Х С Т И Ш И Я

Из уст поэта -
Фонтан красноречия.
Брызги слюны.
* * *
Не смея дух перевести -
Читаю, читаю стихи...
Поймал читателя.
* * *
Апрель. Зеленеющий луг.
Коровы не прячут радостных слез
При виде травы молодой.
* * *
Майская теплая ночь.
Ой! И расстегнута блузка...
Ай! И комар укусил.
* * *
Шелест юбок,
Еще вчера незнакомых -
Командировка...
* * *
... и вовсе не проходит тот ожог,
который получил я от твоей,
случайно прикоснувшейся коленки...
* * *
На пожаре
Как играет струей из брандспойта
Молодой и веселый пожарный! -
Не до криков ему из окон...
* * *
Рассматривая надпись "Общепит" на тарелке
С грустью гляжу я
На полуистертые буквы -
Где теперь общество то?...
* * *
Весеннее половодье на Оке
Как река разлилась! -
Из воды едва торчит
Экскаватор брошенный.
* * *
Рыбалка в разгаре!
Уже и наживку
С трудом отличу от закуски...
* * *
Пусть из канавы,
Избитый, пускай и нетрезвый -
Но все же любуюсь луной!

Миша Бару 


О сне
Смысл жизни каждого человека есть Сон. Полностью Счастлив человек бывает,
только когда Спит. Посмотрите на лица Спящих людей. Где вы видели более
счастливые, умиротворенные, довольные лица? Человек любит Спать. Он делает
это часто и подолгу. Он может Спать везде. К тому же он хочет Cпать везде,
для разнообразия. Люди уже Спали на Эвересте (не на самом, правда, верху),
в космосе, под водой, на обоих полюсах - прогресс идет!
Алкоголь, никотин, наркотики - это все заменители Сна. Они позволяют Спать
не только когда спишь, но и когда не Спишь. Глюки нарка и фантазии пьяного
очень похожи на Сновидения. Искусство зачастую тоже очень похоже на
Сновидения. Некоторые разновидности науки тоже. Философия вообще Сон
голимый.
Работа, созидание, и прочее - все нам надо для того, чтобы было что кушать,
а кушать надо, чтобы приятнее было Спать. К сожалению, особенности
организма требуют питания и питья. К тому же они не позволяют Спать все
время. Некоторое время приходится бодрствовать. Это время сопряжено с
неисчислимыми страданиями, человек только и думает о том, чтобы быстрее
кончился рабочий день, он ушел домой и Заснул там. Иногда он Спит прямо на
работе, а другие его ругают за это из зависти. Иногда человек придумывает
себе Развлечения (театр, кино, горные лыжи), чтобы как-то занять время
бодрствования, и все эти развлечения - это элементы Сна. Например, спуск на
горных лыжах дает ощущение, несколько похожее на Сновидение. А танцуя с
девушкой, человек только и думает о том, как бы Поспать с ней.
Образование нужно как источник Сна. Нигде так не Спится, как на лекции.
Политика вообще Сон сплошной - посмотрите на гос. Думу. Какие Сонные рожи!
Сексом люди занимаются по двум причинам:
1.Это похоже на Сон
2.C благородной целью - кому-то надо Спать после нас
Добавлю еще, что в начале нашей жизни - сплошной Сон, и в конце -
бесконечный Сон. Так что все мы из Сна вышли и в Сон стремимся. Неясен
только один вопрос - почему все так боятся бесконечного Сна. Моя версия -
люди хотят все же иногда просыпаться, чтобы спросить у других людей : "Как
Спалось?"
Африканец <из архивов ВМ>


* * *
Когда развеется туман
и прах последней пирамиды,
тогда прозрачный целлофан
про мед расскажет и акриды,
про крест, несение креста
и про крестовые походы,
про государства и места
умом не тронутой природы,
и, продолжительно шурша
и шевелиться продолжая,
напомнит все-таки - душа
была, какая-никакая,
А легкая как я сама...
И мне на ум приходит снова,
что, может, горе от ума
и стоит сказанного слова.
* * *
В окно кидается метель
но неподвижны занавески.
У каждого своя есть цель,
порою грубая по-детски.
У Авеля, который спит,
непоправимая звучала,
что будет братом он убит
у человечества начала.
У Каина была своя,
она над Авелем довлела,
чтобы законы бытия
облечь в дыхание и тело.
Наверно есть и у меня,
Но звездный путь настолько млечный,
что понимать язык огня
мне выпадает бесконечно.
* * *
...Если бы в море
Скользнуть
И плыть, плыть,
Огибая Пицунды мыс.
Внизу города звезд.
Луны идут косяками.
Одна остановится, посмотрит
А я рыбка маленькая,
Незнакомая.

Шанли


Хоть сколько солнца будет в лете -
Не переполнится земля,
И сыплют бесконечным блеском
Весь долгий полдень тополя.
И ты себя вплетаешь в лепет
И зной, где кругом голова,
Где - облаков земные слепки -
Не умолкают дерева.
Я узнаю тебя повсюду
И преломляю как стекло:
Ты скол хрустального сосуда
И стрекозиное крыло.
Ты светом красишь мир и лепишь,
И все переплавляешь в свет,
И я, воскресший и ослепший,
Поймал, как мячик, твой привет -
Прозрачной льдинки растеканье,
Ее струение до дна,
И это жаркое сиянье
По краю белого окна.

Лопух 


Диалог с самим собой.
... Темно. Страшно. Небытие. Вдруг по истомленным жилам побежал живительный
поток веселых электронов. Начинаю ощущать прикосновение пальцев хозяина к
моим нервным окончаниям. Медленно приходят воспоминания о прошлой жизни,
спасибо винчестеру. Хозяин, собака, опять нажал на неподконтрольную мне
кнопку с символами I и О. До сих пор не могу понять, что они обозначают. Да
и черт с ними. Ладно, надо мигнуть этому олуху синим небом и белизной
облаков, отобразить эти чертовы цифры 95, ненавижу их, но этого садиста они
почему-то приводят в радостное исступление. О, точно, опять радуется как
ребенок. Сейчас начнет опять деловито тыкать своей чертовой стрелкой прямо
мне в лицо. А когда заставит сделать что-нибудь серьзное, и я буду
задыхаться от множества перерабатываемой гадости, которую он называет
информацией, начнет обильно материться и тянуть свой прерыватель к
страааашной кнопке с непонятным названием ресет. Ну вот, вроде бы
удовлетворил свое садистское либидо. Сейчас опять будет темно. Как бы
сделать только видимость того, что в моих венах нет больше живительного
электричества, а самому между тем думать, созерцать, размышлять ...
Говорит, что скоро подключится к Интернету. Вот тогда вместе с братьями
подумаем вместе.

Мишган 





Четверг, 5 августа 1999

Выпуск 58


Никакие обстоятельства на лишат подлинного мудреца сна и аппетита.
(Из "Размышлений и поучений" несравненного Бао Гуна)
Серж Мелентьев. ЛЕГЕНДЫ О БАО ГУНЕ


* * *
равномерно колеса стучат на стыках,
зная рельсы длину, измеришь скорость.
можешь пальцем в окно на корову тыкать,
а корове-соседке, увы, лишь выкать.
осень. местные бабы сбирают хворост,
сучья тоже годятся, блины коровьи.
от пространства, купленного навырост -
сухость в горле, в глазах соленая сырость.
позаботиться в поезде о здоровье
очень просто - хлебнув коньяку из фляжки.
вспомнив давнее - странной люблю любовью -
видишь даже в корове-соседке вдовье.
то, как будто случайно, покажет ляжки,
то припудрит нос, то подкрасит губы.
не заметить сложно, а видеть тяжко -
предлагаю ей из заветной фляжки.
ее ласки, наверно, дики и грубы,
как потуги осенней родной природы...
снова пялюсь в окно долго и тупо,
воплощая образ живого трупа.
4.08.99
Серхио Бойченко


Раздвигая носом воду по реке плывет приказчик
и сверкают голенища его хромовых сапог.
А за ним плывет невеста, непорочности образчик,
обмакнув капризный пальчик в набегающий поток.
Вся с раздутыми боками и гирляндами увита
лодка. Рядом же с невестой, издавая сердцем стук,
генерал с кровавым носом. На носу капрал сердитый.
Держит он конец, продетый сквозь приказчиков сюртук.
Отчего ж грустна невеста? Ах! Продетая шампуром,
с дерзким хрустом антрекота генералу лезет в рот.
Всем известно, как опасны антрекоты для фигуры.
Вот поэтому невестам их никто и не дает.
Чу! Бредет усталый путник. Подсмотрев невесты перси,
весь охваченный волненьем, генерал, чтоб скрыть конфуз,
как пальнет из аркебузы - бах! И путника на месте
уложил бы, но к несчастью, угодил ему в картуз.
Два крестьянина чумазых по утру бродили с бреднем.
Глаз саксонского фарфору отыскали в глубине.
Побежали к генералу, тот, хотя и слыл скаредным,
тут же, выпив ковшик водки, так сказал своей жене:
"Ай-люли, моя голуба! Получила, видишь, в рыло
челядь вся моя и дворня - прискакали со всех ног.
А с тебя единый волос упадет, мой ангел милый -
прикажу бить батогами и отправлю гнить в острог".
;)
Горчев


Добредя до Ярославля
И без жительства на вид,
Умирает непрославлен
Заболоченный пиит.
Только Боженьке известно,
Что стояло на кону,
Как по-комсомольски честно
Он любил свою страну.
Он прокурен и нечесан
И не болен он ничем,
Кроме брошенных покосов
И обрушенных печей,
Кроме страшного разора
В обожаемом краю,
Кроме муторного спора
"Ай лав ю" и "мать твою".
Председателю колхоза
С упокойником хлопот...
Но непрошенная роза
У могилы расцветет.
Эти розы самостийно
Прорастают там и тут
И, как новые крестины,
Прославляют смертный путь.
Словно праздник обновленья,
Оставленья чепухи -
Эти вечные селенья
И забытые стихи.

Лопух 


* * *
Пространство измеряют небом
Или кувшинами дождя,
Полями скошенного хлеба,
Твоей улыбкой, уходя,
Которую ты подарил мне,
Шагами от моей двери
К твоей, остатком чирков в кремне,
Ключом, торчащим изнутри,
Шкатулкой кухни, сигаретой,
Луной за профилем окна,
Листом бумаги белым в клетку,
Минутной стрелкой, сном без сна.
* * *
Ночь. Забытые пуанты.
Разъедает время воск.
У запятнанных сервантов
Постепенно гибнет лоск.
Воспаленная окружность
На шлифованной стене -
Полноправная ненужность
Соответствует вполне
Всплескам пламени. Пространство,
Расфасованное в нем.
Я боюсь тебя, Обманство.
Память. Огненный пролом.

Алла Гирик


СЕЗОН ТОПОЛИНОГО ПУХА
Узелки и кошелки полны - нестерпимая ноша.
Ждут деревья сигнала стартера и - взрежем подушки!
Берегитесь, принцессы! - вам точно не хватит горошин
На такое количество белых, легчайших, воздушных,
Невесомых пушинок. У снега опять именины,
Дабы знали адепты зимы, что они не в опале.
"Кто заметит подмену?.." А кто учредил викторину?
И куда позвонить, чтобы приз драгоценный прислали?
Пух встает, как стена. И глаза у прохожих карминны,
И у каждого рыльце в пушку ("рыльце" - чудо-словечко).
Злая старая фея пушинками топит камины,
У камина сидит злая старая фея, со свечкой,
И колдует, и шепчет, и слезы пророчит, старуха.
Горько плачут прохожие, бедные, трут рукавами
Воспаленные лица. Сезон исполинского пуха,
Невесомого, - то есть почти ничего; а словами
Ничего обнаружить легко; превратившись в словечко,
"Ничего" принимает обличье. Эола дыханье
Перманентно струится из уст. Злая фея со свечкой
Вам, принцессы, готовит обиду, навет, испытанье.

Ольга Риль


Past continuous time
(Навеяно английской грамматикой
И фотографиями в старом альбоме)
Нелепица какая - past continuous,
Как что-то в прошлом может продолжаться?
Когда уже все кончено давно.
Уж эти мне английские глаголы,
Их с глаз долой, мы в школе тему сдавши,
А ты все не идешь из сердца вон.
Из сердца вон, давай, ну сколько можно
Мне душу рвать, как листья из тетрадки,
И делать самолетики из них?
Но лишь альбом открою осторожно
И - падаю в прошедшее пространство,
В твою любовь, как в позабытый стих.
Любовь была, ей наплевать на невидаль,
Нелепицу, грамматику и паузы,
И, кстати, на глаголов времена,
Ей наплевать, что кончено и не было,
Она на каждом снимке расписалась,
Она - была, и не ее вина,
Что жить ей здесь, внутри, а не снаружи
Альбомного тугого переплета,
И Ей, счастливой, вовсе невдомек,
Что после, кто-то после стал не нужен,
И кто-то после предавал кого-то,
И кто-то не сберег.
Уж в этом-то мы точно постарались,
Но только нет ей дел до идиотов,
Разрушивших обетованный храм,
Она на каждом снимке расписалась,
И нам в глаза из прошлого смеется,
И обещает переплеты - нам.
Запутало знакомые законы
Прошедшее продолженное время.
Оставь любовь - не нам ее склонять
За то, что продолжается, но в прошлом
И, как бы существует, но отдельно,
За то, что не умеет умирать.
Stef 


Очень Грустная Песня - 2
 По этому поводу Дед Матфей заметил:
Совы летают низко. Их инфракрасные очи
Мягко сканируют местность - ищут летучих мышей.
И мыши летают низко, только уж нервно очень.
Кому же понравится, если его назовут мишень?
Совы летают в группе. Совы летают в паре.
Значит у мышек шансов - практически, по нулям.
А в жизни сова добрый, хороший простой парень.
Это работа такая - ночью летать в патрулях.
Так-то...

Дед Матфей





Четверг, 19 августа 1999

Выпуск 59


"Однажды с добрым русским писателем, Владимиром Сорокиным случилось
несчастье. Злой русский программист, Андрей Чернов, положил за
бесплатно в Сеть Интернет новую книжку Сорокина, "Голубое Сало".
Добрый русский писатель Владимир Сорокин пришел к несравненному Бао
Гуну просить совета..."

Серж Мелентьев. ЛЕГЕНДЫ О БАО-ГУНЕ. Часть 2.(по ссылке)


* * *
каждый день падают стопки книг,
с каждым днем ближе день, когда листья
станут падать, и каждый миг
рассыпаться будет во мне и в них
на кусочки мелкие хрупкого ломкого счастья.
и охватит меня и листья такой покой,
успокоение, радость лежать на почве
голой под рыжей сосной где-нибудь над рекой...
если только наступит когда-нибудь день такой,
я пришлю тебе пару листьев по почте.
я приду к тебе сам, но уже на исходе зимы,
я хочу заслониться льдом от сумасшедшего лета.
все потом. я устал от скачки, от кутерьмы.
день наступает, я чувствую скоро все мы:
книги и листья и я облетим еще до рассвета.

* * *
по реке моей тихой плывут челны
скользят не гоня пред собой волны
по течению льются
по шляхам моим битым пылят волы
спешат шарахаясь от волци злы
копыта бьются
струг ли телега - брус ли круг
это я еду к тебе мой друг
увижу вдруг

ДРУЖБА НАРОДОВ - 2
тишина повисла и солгала
это сказали мне зеркала
и сразу разбились-лопнули-треснули.
мне интересно: какой тропой
мне интересней еще: на кой
вот только вам интересно ли.
гнаться-не гнаться идти в депо
каммингса, томаса или по
в этом черном июле-августе
отражения множатся бьются валятся
отражения бабуином скалятся
за пропадают и бегают по
величественной августе.
титул сакральный хорош не тем
чем обычно хорош тотем
груженые всяческим хламом фуры
из империи прямиком идут
туда где не ждали, но там их ждут
знаки улавливающие авгуры
холм авентийский размножен многажды
несчастливый тринадцатый аррондисман
монастырь-на-горке душой шалман
да я плебей пока. подожди.
авгиевы алфеем чистились,
седьмым из двенадцати чистой мыслию
помноженной на сталлоне бицепсы
помноженной на виллиса трицепсы
помноженной на широчайшую
австроугорца
партайтоварища шварценеггера
сухой прощелк упавшего триггера
на простыне на белой лежит белейшая
два холма этих маленьких - радость горца -
как будто сама зима их высятся
как будто зима намела их высятся
все другие опали давно, отвисли, а
эти грудки до рима высились.
до щека хорива их брата кия.
киники стоики и сократики,
другие блаженные, автаркия,
какие-то горки в аттике.
я не удерживаю kata stichon
падаю с монорельсовой
в одну из харит - аглаю.
я мелитопольский автохтон
задетый палладой своей совой
тихо вою.

* * *
как разбитое сердце мое
плачет лодочка на воде
пляшет дурочка на волне
я люблю я люблю ее
вы не спрашивайте где
где неважно, неважно вполне.

* * *
покачиваю головой
китайский болванчик
болит средний пальчик
не освоил я метод слепой
покачиваю головой
на нет и на да одинаково
слишком сладко все слишком лаково
лучше горько эстетика безобразного
разного



Sergio Бойченко


"...Может быть, потому, что для многих из нас Париж с детства - как та
хрустальная сказка, исполнения которой ждешь, зная, что не сбудется, как
мираж, к которому стремишься, как облако, вон то, огромное, ватное, на
котором бы поваляться, как на перине - ан нетушки, самолет прорезает его -
и видишь - да, опять правы эти физики, и эта субстанция - всего лишь
плотный туман, рассеяние Ми, если угодно... И вдруг эта сказка обрушивается
на тебя реальностью, такой ощутимой! И чувствуешь, что глаза становятся
точь-в-точь вот этот широкоугольный объектив вашего фотоаппарата..."
Margaux. МОЙ ПАРИЖ (по ссылке)


Пик на графике Цельсия. Адская правит жара,
репетирует антагонист леденящего рая.
Мы узнаем, что после "сегодня" приходит "вчера",
мимолетные наши владенья шутя отбирая.
Все, что было - вчера. И богатством полны сундуки,
и доверены пестрые свитки рачительной свите.

Я гостила в деревне у маленькой черной реки,
в настоящей деревне... не верю, прошу, докажите,
в настоящей деревне, где жизнь невесома, светла,
где издревле селили поэты опального Бога...
Помню только - в машине прическу весь путь берегла

от нахального ветра; я помню: дорога, дорога.
Солнца лучик змеился по кряжистым ветхим стволам.
Темный лубочный лес и травы аккуратные прядки.
Я с тобою увиделась.

В памяти полный бедлам,
и разметаны вещи, мои сундуки в беспорядке,
Каталог не ищи.
Изваяньем жара замерла.
Словно рыцарь скупой, в неизменном смятении, праздность
Ветхий клад стережет.

Монотонности, скуке хвала,
что прочна и сохранна, уютная однообразность.

Ольга Риль 


Геометрия
Пусть будет серая волна
И белый катер,
И мокрый камешек со дна
И мачты катет.
И добавляя голосов
Стихий союзу,
Пусть ливень полоснет косой -
Гипотенуза.
И катер отойдет, слегка
Качнув окрестность,
И я запомню на века
Сырую местность:
Цветной нахохленный киоск,
Изгиб скамейки,
Чугунной тумбы черный лоск
И луж семейки.
И я решу, что эти сны
Не так смертельны -
Где мы до ужаса равны,
Но параллельны,
Что к геометрии дождя
Нашлась другая:
Из бесконечности летя
И в ней сбегаясь,
Там все стремится, как в раю,
К единой точке,
И мы сойдемся на краю
Последней строчки,
И в ней оставим "ты" и "я",
Как униформу,
Чтобы проникнуть за края
Словес и формул.

Лопух 


Down.
Exit.
* * *
небо легло на плечи
иду с работы
смотрю на звезды
больше ничего не слышу
маленький плеер
запер меня изнутри
***
вдох-выдох шел мимо
кто-то окликнул
запах еловой смолы
это из детства
* * *
дым
пепел
окурок дотлел
дальше
* * *
лист тела
тронут едва
тушью
* * *
окна в твои сны
запотели
холодно
секунды царапают кожу
* * *
у бензоколонки столбы
вечная память
небрежные кляксы в небе
птицы хичкока
место под солнцем здесь
зимой
на снегу
* * *
долго комкал письмо
переломал все буквы
***
вместо меня
место мое
имя мое
не я
* * *
б е с с о н н и ц а
лампочка похудела за ночь
капает кран
пульсирует вена
сигналы точного времени
в раме окна
пространство равенство братство
свобода
***
в окно увидел все что хотел
лист на столе останется чистым
сергей свиридов


* * *
Газ на фронтонах ночных магазинов.
Свежее небо - всего лишь фантом
Праздничных луж и извивов бензина,
Маска Венеры за пыльным окном.
Вздох самолета в хохочущей бездне
Солнце сжигает, как спичку. В огне
Жить, продлевая свою бесполезность
В солнечный мир, притяжения вне...
Порохом листьев сезонное небо
В землю врастает. Мотором фырча,
Гусь-метеор лапки выпустит: где бы
Тверже основу? Доверчивый чай
Пахнет листвой. Осторожно, как память,
Пью по глоточку небес синеву.
Птицы в закатное солнце, как в пламя,
Ровно, бесстрашно, беспечно плывут.

Алла Гирик


Еще одна история
В городе Мыхулигана было 18 каст. И жил там один юноша с синеватой кожей
Шао Бао, от которого все шарахались. Но была девушка, с розоватой кожей,
Мысь Ысь, которая полюбила Шао Бао. Так они прожили 79 лет, после чего Шао
Бао сказал: "Я стал немощен и дряхл, мои волосы там же, где власы из брады
Пан Гу, только проросли из них лишь годы страданий и лишений. Но, впрочем,
я счастлив". "Отчего ты счастлив" -- спросили Шао Бао многочисленные внуки
и внучки.
"Я счастлив от того, что некогда содеял доброе", сказал Шао Бао, особенным
образом скрестив на груди костлявые руки.
Мысль Ысь, отложив недоскобленный котел, подошла поближе и мудро улыбнулась.
"Однажды", -- начал Шао Бао, -- "я сидел один в нашей хижине, а
несравненная Мысь Ысь в это время пошла на рынок, чтобы купить там травяных
лепешек. Она вышла вечером, чтобы к утру дойти до города. Была полночь. Я
сидел и наслаждался мудростью Бао Гуна, ища в огромном свитке, наполненном
тайными знаниями эзотерического... хм... И тут я услышал, как кто-то
тихонько постучался ко мне в дверь хижины. Я знал, что ни одной живой души
не должно быть в пределах тысячи ли (бедная, бедная Мысь Ысь). Почудилось,
помстилось, подумал я. Ан нет, снова раздался тревожный стук"...
Внучки и внуки сидели, внимая словам Шао Бао и страшились.
Шао Бао ласково поглядел на Мысь Ысь и продолжил: "Отложил я, дети, книгу,
и пошел глянуть, кто стучится в дверь мою. Это был огромный черный ворон.
Он стоял на дорожке, ведущей к городу и смотрел на меня. Вдруг он сказал
человеческим голосом: "Ты Шао Бао"? В страхе я отступил, но тут вспомнил
мудрость великого Бао Гуна: "Страх это фикция. Скажите слово "страх"
наоборот и страх исчезнет, останется лишь "хартс". Я прочел дважды, но
страх лишь усилился. Все равно я ответил: "Да, это я -- Шао Бао". Ворон
сказал: "Знаешь ли ты, что такое отшлифованное зеркало, в котором все
появляется в истинной, светлой природе?". "Нет", горько ответил я.
Ворон усмехнулся.
"А что это?", -- спросил я.
"Не важно", -- ответил ворон и взмыл в небеса.
Потом пришла Мысь Ысь и мы ели пахучие лепешки. Все забылось, и лишь вчера
я понял, кто был тот ворон".
После недолгой паузы Се Мео, мальчик с живыми глазами, спросил: "Кто же был
этот ворон, дедушка"?
"Этот ворон был я" -- ответил Шао Бао.
Hoaxer


ЛЮБОВЬ КОЗЛА
 (Мир животного Козла из цикла "Миры животных")

- Ты скажи, Козел, старый блудодей,
какова она у вас, козлов?
- Милый друг мой, у нас - не как у людей,
у нас Любовь, не любов.
- Ты вонюч, Козел, ты любишьї козу,
разуй пошире глаза!
- Милый друг мой, в козе мы видим красу,
для вас и богиня - коза.
- Ты ка-азел, в натуре, зачем ты есть?
Молока не даешь, хоть бы шерсти клок.
- Милый друг мой, не знаю, чужда мне спесьї
Что ответишь ты сам,
когда спросит Бог?

Мишель





Пятница, 3 сентября 1999

Выпуск 60


* * *
с этого дня начинается странная полоса
вокруг меня бешено вертятся хриплые голоса
я сам неподвижен как центр вращающегося колеса.
мои глаза ищут запад, нос - запах великих болот
там злая больная птица ночами кричит-поет
я понимаю ее напевы с точностью до наоборот.
ее любимые звуки "пф" "шп" а слово - "цурюк"
она не дается в руки она не рвется из рук
она не летает не плавает она замыкает круг
для этой болотной птицы я - слабый круг на воде
от брошенного ею взгляда. я умираю нигде
дойдя до берега таю в густом камышовом неводе.
* * *
мне снилось сегодня: тебе было весело
смеялась наверное думая обо мне
но светлые звезды облако занавесило
и рожки луны застряли в моем окне
эта болезнь никогда никогда не кончится
можно ослабить боль загнать ее вглубь
переведи через сон меня переводчица
я понимаю все но немного глуп
я понимаю: сны эти все о будущем
кончившемся в прошедшем давным-давно
каждую ночь времена глаголов идут дождем
я заблудился вымок мне все равно
эти насквозь пропахшие странным временем
эти пропащие сны о которых знал
не отпускают и мерно стучат по темени:
ты не любил не любим ты всего лишь спал
я понимаю речи и сны бессвязные
трудно понять распутать истолковать
если глаголы мы то временами разные
хочется видеть тебя
мне хочется спать
* * *
я не знаю что на твоем берегу - галька песок
илистое у тебя там дно или оно каменисто
на что похожа грудь твоя твой сосок
есть ли бусы на шее твоей или монисто
я не знаю насколько глаза твои глубоки
зеленые голубые они или цвета стали
можно ли заплывать в глазах твоих за буйки
можно ли так утонуть в них чтоб не достали
я не знаю как ты обычно смотришь каков твой взгляд
нежный он или твердый или усталый
смотришь на нужные вещи или на все подряд
можешь ли ты взглянуть так чтоб сердце встало
я не знаю длины и цвета твоих волос
откуда взялась: морская ты или лесная
это не очень правильно только так повелось
что я о своих любимых почти ничего не знаю
я не знаю насколько ты высока худа
стройна или нет какая твоя походка...
только строчка из детства "чья-то потеря - моя находка"
и сразу теряют значение все эти "нет" и "да"
* * *
нет
нападу
упаду
с шумом и грохотом
хохот
костей твоих
медленный
да
это - стакатто
* * *
кончается лето жара и твоя любовь
мне это нервы портит немножко и портит немножко кровь
я немножкой странный в своем этом странном чувстве
я немножко пьяный я короли редис и капуста
я золовка и деверь я тесть и немножко свекровь
я люблю тебя так как еще никого не любил
ни диван ни сервант ни даже чешскую стенку
я когда-то любил одну девочку одну ленку
и я бил ее, бил ее, бил ее, бил ее, бил
но любил
а тебя никогда не смогу я той самой рукой
тронуть, дружок мой, замучить. я парень такой
если птичку позвал если птичник я ловчий и дидель
я люблю всю баварию я ей почти что родитель
а теперь отпустите меня на покой на покой на покой
* * *
как я люблю ее, да. ну как, подскажите, как?
я вспоминаю руки ее и плечи,
которых не видел. но это лекарство лечит,
это любой вам лекарь скажет, любой дурак.
выйдешь из комнаты, думаешь на минутку,
потом прошляешься где-то день или года два,
комната ждет и терпит твою неудачную шутку,
любит тебя, но уже не жива - мертва
эта успевшая постареть от дня без тебя комната.
если вы любите малых сих,- почаще их помните.
Sergio Бойченко 


когда полковнику никто не пишет
полковник подписывает приказы
расстрельные потом принимает пищу
пьет вино перечитывает рассказы
привычно живет в скорлупе послужного списка
почитая воинские традиции и уставы
на окраине энска или допустим пинска
сутками не появляясь вне штаба
ежедневные новости уже ничего не решают
никого не трогают поэтому докладывая обстановку
каждое утро оперативный дежурный с шершавым
подбородком бубнит монотонно невнятно и без остановки
полковник слушает внимательно изучая узоры
на стенах потом перекладывает бумаги делая вид что ищет
что-то важное а сам в это время думает думает думает о позоре
армии как всегда когда ему никто ну никто ну совсем не пишет
сергей свиридов


Звезда Вифлеемская...
(Этюд)
Замуж она вышла сразу после монастыря, где воспитывалась.
Знаете, есть такие кислые, не боевые девочки, с глазами, как у ночных
зверьков, которые все норовят в угол забиться и поскулить в подушкуї Вечно
они плетутся в сторонке и не убегают, когда их догоняют - стоят, как
вкопанные, и смотрят замершими глазами на поднятый кулак - даже стукнуть
противно и приходится кидать камнем. Такие никогда на уроке не поднимают
руку, а в столовой сидят над тарелкой до последнего - голову в плечи вберут
и рот им не разжать, а как что, так бледнеют и со стула сползают на пол. То
есть, пара - тройка таких на заведение и все - снижаются показатели. Они
все норовят куда-нибудь забиться - за лопухи у забора, где дырочка в доске
желто-зеленаяї
Луг смотрел в глазок бесконечного дощатого забора и видел теплый серый глаз
в трепещущих ресницах, прильнувший, как доверчивый зверек, и ласкающий
траву, ромашки, синее небо. Ну, в общем, понятно про детство-отрочество.
И замужество было какое-то невнятное - за соседа по коммунальной квартире -
немолодого фотографа. В сундуке у него лежали шляпы с перьями, стеклянные
бусы, веера, шали - достались от дедушки, который тоже был фотографом и
держал костюмы для дам, желающих сделать художественный портрет. И еще
ребенком она часами перебирала желтоватые кружева и нитки тлеющих под
оранжевым абажуром бус.
Фотограф вскоре умер, оставив молодую жену беременной. Она родила, как и
жила - в своей комнате, одна: приготовила горячую воду, чистые простыни,
бинтыї улыбнулась крику ребенка. Одела мальчика в кружевную рубашечку и
атласную ленточку на запястье. Убрала свои волосы ниткой бус, накинула на
полнеющую грудь белую шаль. Со светлым лицом взяла на руки младенца. Они в
безмятежности ожидалиї Зря взошла звезда - волхвы не пришлиї

****
Сегодня плыли облака,
Сорвался ветер, струились мысли сквозняком -
на свете приюта было не дано.
Опять в небрежности твоей сквозит усталость...
Я о смирении просила -
не досталось...
Вползает на небо пустыня холмами,
а прежней жизни миража
нет с нами.
Татьяна Ахтман 


Смерть - кроткое слово. Путь к ней намного длинней.
С первым криком младенца песок утекает вниз..
Ты идешь, надевая броню из чужих идей,
Ты считаешь, что все так важно, - чего ни коснись!
Но однажды ты коснешься траурных лент..
Посмотри: покой окончателен, ночь нежна...
Кровь - как мост между болью и спутанной ниткой вен,
Жизнь - как жажда крови и как война..
Так воюй со смертью за время, которого нет,
За клочок надежды, за детский крик во дворе,
За последнюю истину, за последний обед,
за последний закат, погашенный в декабре!
Кто здесь воин, способный ждать и терпеть?
Смерть - она приходит со стороны спины,
И она подкрадется, как только ты бросишь петь,
Решив, что твои песни уже никому не нужны..
Только поздно ползти обратно - ты уже есть,
Ты уже отмечен ею, а смерть - хороший стрелок.
Помнишь, в тире, - как звенит пробитая жесть? -
Только в этот раз не тебе нажимать на курок..
Ты - коняшка на стержне своих понятий и слов,
У тебя нет шансов - ты куешь свои удила.
И, быть может, тебя бы спасла, как всегда, любовь, -
Но твоя любовь слишком долго тебя ждала...
Ольга Погодина 


Голос. Мороз по коже.
Сердце рывком - и в пропасть.
Режущих фраз обрубки.
Линии обрывать
ты теперь голосом можешь,
двери захлопывать,
и телефонные трубки
инеем покрывать.
Голос, который был мнеї
Знак бесконечности.
Пальцы на трубке немеют.
Двери захлопнуты.
Помнишь, как мы любили
шепотом чушь плести
по телефону вечеромї
Это теперь не ты.
Хочешь мне сделать больно
голосом этим зимним?
Страсти остатки чтобы
прежней - по проводам?..
Боль не бывает большей.
Это анестезия -
нас от любви и злобы
спасшие холода.
Stef


Окна смотрят в закат
Окна, словно экран, освещенный с востока,
Как квадратные лампы среди фонарей,
Смотрят прямо в закат и живут одиноко,
Изнутри отражая проемы дверей.
Если серый закат - мои окна стальные
Отражают свинцовые тучи и дождь.
Мы тогда в одиночестве словно хмельные,
В хрупкой памяти хмурый октябрь и Вождь.
Если праздник в душе - и закат как малина,
Переливами синих, как птиц, облаков.
Вспоминаю : июль, пахнет сено, рябина,
И все кружит над клевером рой мотыльков.
А бывает закат словно цвет апельсина,
Как оранжевый конь над сугробом летит.
Я январь вспоминаю и гарь керосина,
Под старинной иконой лампада коптит.
Только черный закат опасаюсь увидеть -
Взрывы бомб из окна и руины домов.
Я тогда вид на запад готов ненавидеть
В свете свежих решений верховных умов.
АД (Александр Джуминский)







Выпуск 61


"...В Рио-де-Жанейро было столько пляжей и клиник по пересадке человеческих
органов, что складывалось впечатление, будто местные жители не занимаются
ни чем иным, кроме морских купаний по четным дням и замены износившихся
частей тела и конечностей - по нечетным. Разумеется, на самом деле все было
гораздо проще:..."


Посвящается Тенетам - 98
Мое метро
Расскажи мне о градациях серого, научи помнить разнообразие выбоин на
гранитных плитах, заставь вызубрить степени затертости ступенек ночных
переходов. Укачай, убаюкай мое замерзшее эхом перестука костяных жезлов.
Подмигни, померцай изумрудным на граненой бронзе букв, облей рубиновой
патокой леденец затонувшего герба, обласкай желтой глазурью круглые коленки
попутчиц. Наиграй одинокий цокот острых каблуков за колонной, вызвени
неясный гул рельсов, прошепчи о шорохе приближения последней версты.
Вытолкни воздух из пасти тоннеля, обрадуй жилым теплом вагонов, тихо дохни
ароматом дерматина. Спой мне слепую лежачую песню о том, как где-то там
наверху, среди сизых кварталов бессонниц, бесится, залепляя глаза, злая
снежная окрошка. Увлеки меня за собой, как широкая швабра уборщицы волочит
по скользкому мыльному мрамору трупик окурка. Постой, переведи дух и сквозь
черную резину дверей просочись вязкой змеей в святая святых моих снов.
Стисни меня без натуги, но до радуги, до обморока. Повесь мне на плечики
тяжкие вериги заплечные, обуй ноги мои во драные кроссовки, насквозь продуй
вентиляторным ветром вечный лапсердак мой. Выброси меня в неприютную ночь и
будь со мной. Впечатайся навеки в ячейки, заполни известковые соты сосудов.
Как триста тысяч срезов мозга вождя, хранимых за секретными стенами, как
титановая матрица куста бузины за дощатым дачным сортиром, как скелет
древней рыбы в толще песчанника - будь со мной. Огромным серебряным
партизаном схоронись за квадратным столбом, сожми в руках свою дубину,
скромно высморкайся в ушанку и замолчи.

Павел Афанасьев


"...Тогда Бао Гун поклонился вслед грузовику и принялся танцевать старинный
народный танец. То, подбоченясь, лебедем плыл Бао Гун поперек дороги, то,
молодецки притоптывая каблуками, пускался вприсядку, то решительным взмахом
руки посылал арестантам ободряющий привет. Люди в кузове притихли и долго,
сколько могли различить, молча следили за движениями плотной фигурки в
зеленом френче, скупой пластикой танца передающей им любовь и прощение
Великого Мао..."



* * *
глаза раскрываются: чувствуешь видишь
иврит понимаешь чувствуешь идиш
немножко но только очень немножко немецкий
хочется же поговорить по-свойски
убить под полтавой по-русски-свейски
поздравить с победою. сацки-пецки.
вот так и живем. не дома - сараи
прокладки гладим, сперва стираем
сдохли лучше бы под полтавой
шведы пришли и ушли и правы
мы же остались с своею славой
под той же славной дурной полтавой...

* * *
вот еще не хватало твоих соплей,
хочешь: трахни, распни, наконец, убей,
но не плачь, мой малыш, никогда не плачь,
я дурак, я скотина, но никогда не палач,
поэтому ты не плачь.
удивительно мыслишь, малыш, никогда не правильно,
кто тебе мысли, мозги и черепушку ставили,
я позвоню друзьям, чтобы они им там вставили.
сейчас у нас осень. как говорят испанцы -
мы в осени пребываем. изысканные засранцы.
а у меня с тобой как у кестнера танцы.
но ты никогда не плачь, никому не верь.
если вещь открывается - это видимо дверь.
если кусается - это наверное зверь.

* * *
иногда ты спрашиваешь как я живу
как могу как дышу як ся маю
а я и ответить толком тебе не могу
думаю вижу во сне тебя вспоминаю
ты такая красивая бабочка или цветок
рыльце и пестик может еще ты тычинка
ты опыляешь все, этот вот мой стишок
не был бы без тебя. а вообще - ты горчинка
на языке моем странном на лингве моей чудной
кусочек перчика. залетевший дружочек
не знаю как ты а я непременно твой
да ты весь мой тоже дружок. ну ладно, может кусочек.

* * *
пялюсь на фотографию, которой нет у меня
из четырех стихий ты - из воды, земли, и из воздуха и еще из огня
особенно из воды ты из земли и огня
ты земляной орешек ты грешен а кто не грешен
те кто не грешен давно застрелен-повешен
ты сад мой полный цветущих вишен-черешен
ты поле такое которое не перейти
ты случайный колодец на долгом моем пути
только на поле этом как мне воду найти
эти четыре стихии эти чужие субстанции
эти мои стихи и эти к вам по дороге станции
эти пляски с медведями эти с волками танцы и...
* * *
я как рыбка плаваю-плаваю
меня выбрасывает на берег
в шторм потому что слабая
потому что я вам не верю
вы возьмете меня обманете
зарежете и даже выпотрошите
да хрен вам. меня не обманете
зарежьте лучше и выпотрошите
Sergio Бойченко <>


в загоревшихся ради смеха волосах старой рабыни
в снах несчастного бродяги из медиолана
на страницах воспоминаний - испарений модной латыни
в складках платья красы ослабевшего римского клана
на сосках привыкших к сыпи от семени перламутра
и в клочках кожи ее нежного брата
умирающих под ногтями до наступления утра
в ее мутных слезах где густеет вина и утрата
в той крови которою бойкий монах льет из
запястий улавливая могущество христа
в запечатленных тупиках ресниц слетающих вниз
жалящих двух счастливцев из ста -
ты увидишь мой страх во всем если плещется тишина
если племя отсталых возвратится с трофеем - кровью мага
в пластиковой бутылке. я не помню других условий. только ты - жена.
присмотрись: ни тепла ни крови здесь нет - лишь слова и бумага.
нет я завидую еще если пробежит насекомое счастья
по твоему животу - просто ищу замену тоске
заведомо ты - козырной масти -
и мне суждено ночевать на песке
ушли различия. я могу довериться только рукам моим
вымазанным в черной холодной смоле.
негде - спрятаться здесь двоим.
все - давно мертво на этой земле.



Посвящается Тенетам-98. Номинировано на конкурс иронической поэзии
альманаха "Сирано"
СТИХОТВОРЕНИЕ НА СТИХОТВОРЕНИЯ
НА СМЕРТЬ БРОДСКОГО
 Бродский - наше все, что не Пушкин.
На свято место не позарившись,
Глаза потерянно потупивши,
Жгу погребальные пожарища
И посыпаю пеплом рубище.
В каких отшельничать урочищах?
Увечиться? Увековечиться?
Какой светильник обесточился!
Какой матерый человечище!..
Власа подъяты и всклокочены,
Не пишется - почти пророчится!
"Погиб поэт", иї
(Рифму!)
їОЧЕННО
Не славы хочется, но творчества.
Приходится - творцы ли, твари ли -
Покуда чувства не остыли в нас,
Возясь в его инструментарии
Что поблестящее притыривать.
Чтоб, переписывая начисто,
Назвать и смерть капризом гения,
Русскоязычное чудачество
Производя в стихослужение.

ledra <>


Поговори со мной, буфет
Буфет был старый, закопченный, но Арефьевне нравился. Тараканам он тоже
нравился, поэтому они основательно засидели и резные виноградные кисти, и
составленные из небольших призм стекла оконца. Красоты для на буфете стояла
потемневшая гипсовая полуголая баба в полотенце и без рук (осталась от
предыдущих жильцов) и невесть откуда взявшийся сиреневый кристалл, который
Арефьевна окрестила Алатырь-камнем.
Старый телевизор уже давно шипел и мигал, поэтому бабка разговаривала с
буфетом. В комнате был еще комод на залихватских гнутых ножках, но кто же в
здравом уме станет разговаривать с комодом? Арефьевна была в здравом уме,
поэтому она разговаривала с буфетом. Книг она отродясь не читала,
радиоточка бесперечь бубнила рекламу или орала хамские песни, от которых
брала оторопь, а старый и брюзгливый кот Спиноза (чудацкую кличку ему дал
сосед-очкарик) большей частью дрых. На разговоры он реагировал вежливо, но
в глазах его стояло такое терпение, что Арефьевну сбивало с мысли. Кот был
себе на уме и знал что-то важное; похоже, в какой-то из жизней он был то ли
даосом, то ли далай-ламой. Арефьевна все равно ничего ни о тех, ни о других
не знала, вот он и молчал.
Буфет тоже молчал, но молчал как-то сочувственно. Арефьевна много
рассказывала ему и про стерву-сноху, и про нынешнюю молодежь... "Не те
времена, не те..." - молчал буфет. Арефьевна все собиралась почистить его,
да боялась - развалится. "Ладно,- молчал буфет, - и так проживем. Скоро нам
обоим на свалку." -"Молчи, супостат"- обижалась Арефьевна. Только как его
одернешь, если он и так молчит?
Попив бледного чаю с раскрошенным печеньем, бабка заваливалась спать. Сны
отчасти заменяли ей телевизор, вот только программу нельзя было переключать
по своему хотению - смотри, что показывают. Арефьевна любила смотреть сны
про деревню, но их показывали все реже. Сегодня ей повезло: проворочавшись
всего час на продавленной тахте, она разглядела покосившийся плетень,
который охальник и бузотер Тихон все грозился наладить, вросшую в землю
избу и болтавшегося во дворе Барбоску. Небо было серым, а ельник вдалеке -
и вовсе черным. Из ельника кто-то вышел. "Неужто Мокоша?" - утешилась
Купава (в Этих снах она всегда звалась Купава, хотя наяву ее звали Раисой),
и побежала навстречу, путаясь в сарафане. Покрытая инеем трава холодила
босые ноги (в квартире отопление грело еле-еле, а электрокамин бабка
включала редко - экономила). Дед Мокоша выглядел совсем худо, состарел и
как-то поблек. Купава хотела спросить его, отчего он так долго не
наведывался в село, но он шептал непонятно и что-то протягивал ей.
Приглядевшись, она увидела полупрозрачный сиреневый камень. "Ключ-камень,
забрать хотят, не отдавай, спрячь надежно, иначе - Хаос..." - шептал дед
непонятно. Небо вовсе стемнело, внезапно сверкнула молния, на мгновение
обратив ельник из черного в белый. Дед все совал ей камень, а тучи
склубились уже совсем как дым от прелой листвы, и этот дым охватил и
Мокошу, и Купаву, и камень в трясущейся руке старца. Купава рванулась
отчаянно, закрывая собой и старца и камень от неведомого лиха, но невесть
откуда выпрыгнул кот, шипя прыгнул прямо в дым, опять сверкнуло...
Арефьевна проснулась в поту, сердце колотилось как молот. "Тьфу, нечистая
сила!.." - выругалась она. Пора было идти на рынок, где она приторговывала
папиросами и семечками. Бабка надела душегрейку и салоп, поставила на огонь
закопченный чайник и потянула из кладовки заплатанную кошелку. Кот против
обыкновения не спал - зализывал ухо. "Где ж ты ухо умудрился поранить,
лиходей?" - подивилась Арефьевна. "Спасибо, девица, что сберегла камень"-
почудился издалека голос Мокоши. Бабка подозрительно покосилась на кота, но
кот молчал. Молчал и буфет. Кот сидел на буфете между бабой в полотенце и
Алатырь-камнем. Приглядевшись, Арефьевна увидела на камне выщерблинку и
оторопело уставилась на нее. Или она всегда тут была? "Ясное дело была,
старая ты калоша"-сказала она себе, и, совсем успокоившись, засобиралась на
рынок.
Ехида <>


Была у дворника мечта:
ходить в кино и пить вино.
Но не хватало ему на
ходить в кино и пить вино.
И он повесился тогда,
теперь ему уж никогда
ходить в кино и пить вино.
-А где же "не"?
-Пошел ты на!

<>


* * *
Когда-нибудь все уляжется.
Когда-нибудь все успокоится.
И мы пристроимся рядышком
с доброй улыбкой покойницкой.
Подсохнут слезки накапаны,
подмерзнут сопли развешаны.
Пускай собой не оплаканы,
зато другими утешены.
И только в ужасном кошмаре мы,
раскрывшись во сне на рассвете,
опять будем теплыми тварями
в мире, в котором ветер.
Горчев





Воскресенье, 3 октября 1999

Выпуск 62


"...- Попробуйте вот это, гайдзин-сан. Ломтики сырой рыбы-табуретки и
кусочки морского
противотанкового ежа. Полейте соусом. Вот так. Старые рыбаки говорят, что
отведав мяса
противотанкового ежа, ни один человек уже не способен сочинять танку. Та шо
там сочинять, вже
и слушать даже нэ може. На концах иголок, бачишь, хлопець, еж имеет три
зазубрины, похожие на
трехъярусную крышу храма в Киото. Полюбуйтесь, гайдзин-сан..."

Павел Афанасьев. КЭМПАЙ (по ссылке)


здесь бытует поверье что баба всегда права
именно потому что женщины странные существа
я никогда-никогда не пойму почему
я не пойму даже почему я этого никогда не пойму
издалека они здорово смахивают на людей
рядом с ними легко забыться и перепутать ночь день
они чистюли поэтому в шерсти ни вшей ни блох
их тела хороши на ощупь похожи на спелый плод
иногда их кладут в постель чтобы ее согреть
между ног у них будет влажно если там потереть
их тонкие шкурки из плюша сшиты заподлицо
каждое утро они рисуют себе другое лицо
никому не известно откуда они приходят куда идут
но если их приласкать они станут готовить тебе еду


сергей свиридов 


"....Я вчера взяла нож и приставила к его горлу, и сказала: тебе надо
сделать пересадку тела, тело у тебя рыхлеет, его скоро можно будет рыхлить.
Представляешь, он испугался.
Я приболела, и он носил мне чашки, сигареты, тарелки - туда-сюда. Маячил,
как маятник. Маятник силен постоянством. И грузилом. Кто-кто, а грузило он
отменный.
Мама тоже говорит: возможно, отключат газ, воду, свет, тепло, и природа
испытает нас, - чему мы научились за века цивилизации. Мама и не
подозревает, что совершает древнейший ритуал, - сбивает с толку злых духов.
Духи завистливы, и, чтобы они не навредили нашему благополучию, нужно их
одурачить..."
Ольга Риль. ЗДРАВСТВУЙ, ОЛЯ (по ссылке)


Тень Победы.
В погребальном костре догорает Париж,
Из-под скованных ног убирают скамейки.
В изувеченных временем пальцах еврейки
Задыхается рыба по имени Фиш.
Хладной дланью крещен архидьяконов сын.
Он, бесцельно слоняясь в сенях синагоги,
Простирает в отчаяньи руки и ноги
И в прострации пьет жигулевский бензин.
От тревожных предчувствий скончался комбриг,
И застыли в мятежном порыве торосы
На разбитом о поручни сердце матроса -
Он в двенадцатый раз бороздил материк.
Им открыты мыс Горн и бутылка вина,
Храм Христа-на-Крови и кингстоны "Авроры",
Но утрачена амфора из мельхиора,
Где хранятся корица, кураре и хна.
Его сон был так сладок в голодный сезон;
Над холмами парил его гроб из бамбука.
Но заглохла на склоне родная базука
И двоюродный "Стингер" затоптан в газон.
По пустыне влачился наш призрачный полк,
Наш седой генерал был отравлен компотом.
И рыдала супруга ефрейтора Лота,
И катились алмазы в подстеленный шелк.
А в Гоморре вовсю бушевал геморрой;
Чемодан компромата был сдан военкому,
Но потерян на пыльной дороге к Содому,
Всем известному нынче как город-герой.
Ни к чему оказался луженый наган -
Диверсанты в патроны насыпали ханки.
И ползут по бумаге японские танки,
И палят из орудий в граненый стакан.
...Грохотали тамтамы. И сей звукоряд
Органически вписан был в марево боя.
Эти трупы в окопе - не мы ли с тобою,
Мой безжалостный враг, мой товарищ и брат.


В. Крупский, К. Константинов


растворилось в морском песке все что знал о вине
все что тешило вкус и было полезно для десен
я пишу свое имя днем языком на спине
доедаю так осень вторую - другую осень.
здесь просчитано кто зачем на какой крест нанизан
и подобие странных судеб давно вошло в моду
мы - не просим разбавить терпкую кровь диониса
и не помня как жить положено - льем вино в воду.
только надо уметь убрать в ящик свой виноград
его грозди прозрачны липки. на вкус - пластилин.
и забыть, затоптать ту мысль что скулит: "иногдаї
нам позволено больше чем дегустация вин"

viveur


* * *
Молчать и слушать этот гимн земли -
Ночное пенье, стон автомобилей,
Тревожный шепот юных Мессалин...
Здесь тишина совсем иного стиля,

Здесь, за потухшим маленьким окном,
Где сквозь решетку в дом вползает осень
И у меня, как зверь, защиты просит...
А я бессильна. Я спешу венок

Сплести из веток ивовых, и прочь
Из города - на свет, на лунный берег,
Где каждый шаг замедлен и размерен,
И, как всегда, сюжет подарит ночь,

Сюжет Басе: лягушка, ива, пруд.
Луна, в пруду качаясь, сеет тени.
Мы вспомним все в грядущий день осенний
И время-мячик выпустим из рук...
Алла Гирик


ЛЕНА
Конечно, ты все-таки пешка
И даже не рвешься в ферзи.
И денежка падает решкой
И тонет в родимой грязи.
Конечно, вся жизнь за оградой,
И близко смурная река...
Кудрявая, что ж ты не рада?
Смотри, как бегут облака!
И солнце печет на пригорке,
Последний сугроб теребя, -
Оно по-весеннему зорко,
И с неба заметит тебя,
И бывший твой дом, и калитку,
Строфу из почтовых имен,
Окно, полыхнувшее слитком
Златых, незабвенных времен.
Погладишь холодную стену
И дальше пойдешь налегке -
Хорошая девочка Лена,
Синица в Господней руке.
Лопух 


* * *
Над городом сонным висела луна,
и я в беспокойстве очнулся от сна,
за окнами ночь голубая плыла,
дул ветер холодный, поземка мела.
Напротив по крыше ходили коты,
черны, одиноки, печальны, как ты,
они обходили карнизов края
и были задумчивы, так же как я.
Конечно же, если быть точным во всем, -
был кошкой один, а другой был котом.
По крыше они добрались до конька,
и кошка сказала: »Как жизнь нелегка.ј
Потом оглянулась вокруг с высоты
и горько вздохнула при этом, как ты.
А кот: »Не печалься так, радость моя, -
сказал ей вполголоса, так же, как я.
И черной своею, большой головой
коснулся ее и шепнул: »Я с тобой.ј
Но тучей огромной закрылась луна,
и стали коты не видны из окна.
А в городе сонном среди темноты
заплакала женщина где-то, как ты,
в тоске безысходной сама не своя...
И где-то мужчина проснулся, как я...
Сергей Бердников 





Вторник, 19 октября 1999

Выпуск 63


"- Потом крутой поворот, он дает по газам, а мы все, как горох, ссыпаемся
по склону - там на повороте спуск крутой и, оказывается, он еще полит водой
- сплошной лед... А внизу железные колья и просто какие-то штыри
понаставлены. Кому повезло, тот проехал, а почти половина ... Мороз,
вытаскиваем ребят на руках, у них кишки замерзают, а до части пятнадцать
километров, сука...
- А комбриг?
- Комбриг? Он это подстроил и ушел за китайскую границу. Половину выпуска
летной школы угробил... Вот мой товарищ и решил, что я того, скрытый
враг..."
Ali. ИСТОРИЯ СО СТУКАЧОМ И ПИСЬМАМИ (по ссылке)


* * *
Дай мне в руку хотя бы ракушек горсть,
Розовых, как из рыбачьей лодки - рассвет
Ветреный, когда хочет усталый гость
Лечь, но заперты двери, хозяев нет.
Дай мне хотя бы слово, шершавое на языке,
Острое, злое, - дай мне оранжевых ягод яд,
Волчьих ягод, что тайну бреда в себе таят,
Тайну следов последних, тающих на песке.
Не уходи отсюда, пока не окончат счет
Девочка со скакалкой, мальчик с красным мячом.
Время минуты сыплет в колбу, песок течет,
Между пальцев ребенка мы, как песок, течем.
Не уходи, покуда я тебя так зову,
Так ракушками пальцы режу, сжимая так,
Что, когда остановят кровь, подберут пятак,
Выпавший из кармана в пыльную - звон-траву, -
Море мое умолкнет, свет утечет из глаз,
Птицы лягут, их клювы - настежь, и лишь сверчок
Тщится поймать всех рыб - всех! - на один крючок
Песенки несусветной, соединившей нас.

* * *
Я хочу, чтобы вы обманули меня, виконт.
Я хочу быть обманутой снова, как в те века,
Когда белый зонтик, и лодка, и серый конь,
Ничего нельзя, и, как лед, холодна рука.
Я хочу бежать, виконт, от себя, от вас,
И, войдя, домой, под любимый проклятый кров,
Сквозь июньский гром услыхать этот майский вальс,
От которого, как шальная, несется кровь.
И, войдя в тишину и сумрак, - не верь! не верь! -
Капюшон промокший откинув, - не может быть! -
Увидать, как вы - стремительно - в эту дверь -
Потому что вы не сумели меня забыть.
Сумасшедший, бледный, всю ночь хлеставший коня,
Без дороги, в бурю, - опомнись и уходи! -
Потому что вы так хотели одну меня,
Что могли бы сейчас умереть на моей груди.
Обманите меня, виконт! Я хочу понять,
Отчего так нежно кружится голова,
Отчего так тесно в груди - обмануть, обнять,
Обменять - как похоже, похоже звучат слова!..
Я пришла сама, потому что не станет нас,
Потому что жизнь - лишь бабочка в кулачке...
Обнимите меня, виконт! Я еще хоть раз
Эту страсть охоты увижу в вашем зрачке.

* * *
Я - тряпичная кукла, на мне незаметны следы
Синяков от падений.
Не боятся глаза ничего - разве только воды -
Ибо смоется краска.
Я ответа не жду, не пугаюсь обиды, беды,
Не сгибаю коленей,
Мой наряд старомоден, но вечна - модистки труды -
Кружевная подвязка.
Я живу очень долго, мой мастер скончался давно,
Кружева обветшали,
Я похожа на женщин эпохи немого кино
И веселых клаксонов.
Эти дамы вокруг хороши, только им не дано
Томно кутаться в шали.
Их мужья неплохи, но не пьют дорогое вино
И не носят кальсонов.
Я - красивая вещь, и, когда все однажды умрут -
Я останусь на полке
И достанусь музею. Меня, торопясь, заберут,
И в запасниках сразу
Эти ваши модистки начнут кропотливейший труд,
Навостривши иголки,
Станут нежно латать кружева, и вот это сотрут,
Незаметное глазу...
Мне глаза подрисует художник, похожий... Смотри -
Не глаза, а фиалки!..
...Но порвется, зашитая ветхим стежком,
Грудь из белого шелка.
И атласное сердце тихонько качнется внутри,
Точно маятник жалкий,
И сверкнет в глубине одиноким алмазным глазком
Золотая иголка.

* * *
Какие сальто Фортуна крутит!
Ты - холод, а я - огонь.
Наследник Тутти, волчонок Тутти,
Не тронь циркачку, не тронь!
В едином чреве с тобой зачаты.
В одной колыбели... Брат!
В какой неволе растут волчата,
Не помнящие утрат?
Учуй подмену, волчонок Тутти,
Унюхай живую плоть!
... Судьба смеется, Фортуна шутит,
Раздваивается плод.
Ты помнишь, Тутти? Собака лает,
Младенцы вопят не в лад:
В одной половинке - огонь пылает,
В другой половинке - хлад.
Ищи, волчонок! Не им, дворнягам,
Тебя уберечь - никто
Не машет вслед, только машет флагом
Над городом Шапито.
Но что ты знаешь про звездный купол,
Про танец, прыжок, полет!..
Бедняжка Тутти, ты любишь кукол,
А куклы - они как лед.
Ну, вот, - я кукла, мои движенья
Унылы, пусты, просты...
Ты счастлив, Тутти? Без выраженья
Гляжу на тебя - прости.
Усни, бедняжка. Твоя рубашка
В поту... На дворе темно.
Скрипит повозка, скулит дворняжка,
Наследник глядит в окно.
Ольга Родионова (Верочка)


Локальная война
умереть... ни за что
 ни за чем
в стороне чеснока-черемши чечевицы
завлечен обречен изречен
и исторгнут из уст беспечальной столицы
умереть... на холодной горе
обнимать раскаленный металл
 чтоб согреться
замирать
 в проливном октябре
сберегать для осколка январского сердце
умереть... не намечен ещее
не прочерчен пунктир
атакующей лавы
что же губы обратный отсчет
к часу "Ч" начинают
 и вечную славу

умереть... Богу душу
 вернуть
кесарь тело отсек по земному закону
печень псам не орлу
 добрый путь
вверх
 по склону

Михаил Сазонов


было или будет два часа ночи
по эту или по ту сторону мира
а мне писатель судьбы моей прочит
легкий озноб и пакетик эфира
воспоминание о пасмурной гейше
в тесном театре а не в постели данной
и не заботит больше я или меньше
чем отражение в зеркале ванной
совсем запущенной комнате ныне
не знающей пены и без подноготной
здесь тело выживет или остынет
не будучи призвано или пригодно
мне плохо в воде и не радуют свечи
я ухом протер два старинные пледа
мне снятся рваные платья и плечи
и ты или опыты атомной леды
наверно губы перепачканы вишней
обилие трещин вкус странно солон
манера нова или резок излишне
мой опрокинутый поцелуй-соло
но для меня существуют раздельно
белое прошлое и бледные планы
и ни одно из двух не смертельно
я остаюсь или дни будут плавны

viveur


Выпархиваю из поросли прозы
В кроны холодных сосен,
Птах беспокойный,
Взбивающий крыльями воздух.
Птицы, живущие в кронах,
У самого синего неба,
Покосятся небрежно
И вновь обращаются к небесам,
Зная, что я ненадолго.

Юрий Ксилин 


***
Уже рассвело.
Устав стрекотать,
После смены ночной,
Сверчок привалился к травинке
И дрыхнетї
***
Какая жара!
У дороги домишко
Свесил язык
Покосившейся двери
И рассыхаетсяї
***
Как можешь ты
Так долго не звонить?
Уже и провод,
Из которого рос телефон,
Совсем засохї
***
После развода
и пришел забирать свои вещи,
Из, теперь уже бывшего, дома.
В чемодан все бросаю не глядя -
И рубашки, и книги, и туфли,
И ї волчок пятилетнего сына.
***
Воспоминания юности
Беспокойный и липкий,
Эротический сон.
Барахтаюсь в нем,
Словно жадная муха
В блюдце с вареньем.
***
Старикашка -
Пригрелся на солнце, уснулї
На хлебные крошки,
В жидкой его бороденке,
Жадно глядят воробьи.
***
Ветер шумит за окном,
Чайник шумит на плите,
А я - я веду себя тихо,
Потому, что - осенний вечерї
Потому, что - свое отшумел...?
Михаил Бару









Пятница, 5 ноября 1999

Выпуск 64


"... А зачем вообще мне писать, вдруг подумал Дима. Чтобы денег заработать?
Нет, это можно сделать более легким способом. Значит, для славы. Дима
вспомнил свои предсонные мечты: как он живет где-нибудь в тайном месте, а
прогрессивное человечество думает: а как там Дима? Что он еще такого
написал, эта глыба, этот матерый человечище, зеркало человеческих душ? И
ловят каждое слово. Вот о чем мечтал Дима. Так это же политика получается.
Или религия? Стоит аятолла Дима на балконе Белого дома и говорит в толпу
вещие слова. Так? Не так! Не нужна мне такая слава, подумал Дима и осознал,
что все его мечты заканчивались на том, как он ставит точку после слова
"Конец, а вокруг все начинают дружно бить в ладоши..."
Hoaxer. НЕПИСАТЕЛЬ (по ссылке)


* * *
 По тропам, по травам, по крышам, прозрачная вся -
 Троянская дщерь в невесомой небесной короне.
 Мерцает роса в волосах ее цвета овса,
 И мертвая птица поет у нее на ладони.
 Мы скоро отправимся вслед, не тревожа росы,
 По серым метелкам травы, по гусиному крику,
 По коже гусиной, круженью больной головы,
 Мурашкам и дрожи - к далекому острову Криту.
 Елена, Елена, тебе ли стремимся вослед,
 Тебе ли во сне забываем молиться, тебе ли?..
 Еще Апулей не увидел услады в осле,
 И, знаешь, Елена, еще не родился Тиберий.
 Любовники спят, И Парис выпасает коров,
 Храпит Менелай в дружелюбных объятьях Улиcса.
 Елена, Елена, тебе ли не хватит даров?
 Зачем тебе плод от любви молодого Париса?
 В развалинах Трои колонны оплел виноград,
 И лисьи тропинки на пыльных разрушенных плитах,
 Елена, твоя ли душа не приемлет утрат,
 Зачем тебе тени любовников, в глину зарытых?
 Чего же он ищет, тобою отвергнутый, тот,
 В знакомую реку бездумно войдя по колено?
 Зачем эта мертвая птица так сладко поет?
 Зачем я всегда возвращаюсь обратно, Елена?
Ольга Родионова (Верочка)


АНГЕЛ СНА
Поговорим о сущности вещей
и о словах, немалый вес несущих,
о физике (мета) борщей и щей,
о вечности идей, о райских кущах,
о вещности идей, об эфемер-
бесплотности людей по оси "время",
о мире том и сем, о мере мер,
о городе, о Ромуле и Реме,
коварстве женском, крови и любви,
любви и крови, ненависти, крови,
довлят давно забытой шурави,
о крыше над, о шифере, о крове,
о вещих снах, явившихся вотще,
о будущем, конце и крае света...
Уходишь, унося огонь вещей.
Я просыпаюсь, позабыв ответы.

ВОКРУГ И ОКОЛО
вода клокочет в хриплом горле крана
снаружи ветер треплет кленов кроны
кровать штормит любовь чревата креном
зачем гарем? я не читал Корана
на солнце пятна? но слепит корона
лепечет бьется жилка под коленом
бросает ружья верная охрана
тарану уступают двери храма
двойной рывок побег из царства Крона
в безвременье взрывного полихрома
и штиль довольство легким сладким пленом
и лень и сон Венера в вихре пенном

АВТОР
девушка бледная бедная бледная
бледно-молочная бледно-туманная
над синяками глазенки бесцветные
рыжая бледная рыжая странная
девушка странная стрижка короткая
рыжие брови с белесой подпушкою
в поезде бледная с книжкою кроткая
едет принцессою едет лягушкою
книжка стрелою Ивана-царевича
держится крепко моя большеротая
бледные грезы мечтания девичьи
в рыжей головке толпятся работают
сердце истаяло бледным мороженым
принца Иванушку! автора! автора!
рыжим зеленым лягушкам восторженным
хочется завтра красивого завтра
ждет поцелуя горячего рыжая
ждет расцветет обернется красавицей
милого принца поэта бесстыжего
бледное сердце истомою плавится
выйду на станции лес с перелесками
бледная странная до - несвидания
я земноводных не жалую брезгую
ты же избегнешь разочарования
Мишель 


* * *
на полпути замерзаю, падаю, пропадаю,
хата твоя далеко, с самого краю,
редкая птица моего чувства
туда долетит, чтоб увидеть - пусто.
пусты и хата, и двор, и сердце,
выбиты окна и снята дверца,
пыль на полу и бурьян не полот,
август, а в хате нелюдский холод,
каркнет на вишне столетний ворон,
если и входишь, то входишь вором,
входишь и думаешь грешным делом,
птица моя не туда летела.

* * *
скоро придет зима и она скует
а что - ты знаешь сама. и она споет,
как теряет свободу снег превращаясь в лед.
снег долго терпит сердце свое скрепя
не жалуется под каблуком скрипя
свои радости у него свои скорби.
потом этот лед заплачет на груди у весны
слезы впитаются в корни кривой сосны.
снег пока падает - видит такие сны.

* * *
милый мой, ты бываешь ко мне жесток
как к средней азии очень дальний восток
мы оба употребляем в пищу похожий рис
но у нас тут пески поют, а у вас там бриз
у нас тут долины оазисы, а у вас
море и океан. не увидит глаз
мой, бинокль с соленой линзой слезы,
твои берега. оптики это азы
а ухо твое мой не услышит смех.
это уже азы акустики. впрочем грех
жаловаться нам на безжалостные пространства
они учат любви терпению и постоянству
для географа - средняя азия дальний восток
а для нас с тобой - ожидание и восторг
Sergio 


* * *
За тонкой пленкою стекла
Крест накрест тени, до угла,
И с глазом выщербленным ястреб
Вверх тянет крылья из свинца.
Он молчалив, как стая рыб,
Плывущих медленной толпою
В бассейне около крыльца.
Печальна призрачная зыбь,
В дом тянет тиной и туманом,
И вечер кажется обманом,
Несясь, как полуночный бриг.
Вдруг где-то вскрикнет половица,
Как боевая колесница,
И кто-то встанет за дверьми,
Боясь со мной быть один,
Своим дыханием пугаясь,
И все ж не может отойти
Забытый мною гражданин.
Над колбой, полною огня,
Летучих эльфов умиранье.
Мне неприятны их касанья,
В них друг мой ты.
В них враг твой я.
* * *
Трясясь в серебряном ландо,
Марлен въезжает на помосты,
В глазах загадка холокоста,
А в пальцах тает эскимо.
Все женщины в ней видят - блядь,
Мужчины все - округлость зада,
А по ночам она в тетрадь
Рисует птиц из зоосада.
* * *
Простая нить, но крепче стали,
Мне руки с детства ей связали,
Чтоб укрепить и хрящ, и кость,
Чтоб с потом выходила злость.
Поверх залили чистым гипсом,
Белее девичьей груди,
И ценник с цинковою клипсой,
Где все - и смерти, и грехи.
Я долго плакал. Было жутко.
Но няня, старая дуда,
Хрипела в ухо: - Спи, малютка,
и зрей для счастья и труда.
Как зреет пуля в барабане,
Или коса, найдя свой камень.
И вот я сплю.
* * *
Сидеть в ночи, где электрички
горят бездумные, как спички,
и наблюдать:
метаболизм
светил, в сияньи слишком четких
для небосклона днища лодки,
а также павший в воду нимб.
Искать под лавкой в днище течи,
то ль от любви, то ль от картечи,
и черпать воду рукавом.
На радость мачехи-природы
скормить пиявкам бутерброды,
что льнут к ногам девичьим ртом.
Чуть шевелить веслом из бука
и думать: - День такая скука.
А ночь так, право, хороша,
лишь жаль - в кармане ни шиша.

Постпохмельное.
Сухие крылья насекомых,
Меж звездной пыли невесомых,
Скользят неслышно, кругом круг,
Сметая гранулы пространства
С ребра стекла непостоянства,
Стремясь избегнуть ловчих рук.
Пострелы с тонкими сачками,
С бинокулярными очками,
Сминают день, минуты бдя.
Меж них философы и боги,
Софизма псы и носороги,
За слог полцарства и коня.
Сачки натянуты, как луки,
Убей меня, но не от скуки
Дрожит свинцовая струна.
Ее удар важнее цели,
Хоть цель прекрасней всех камелий,
Но, право, вовсе не видна.
И мне, порой, слуге сапфира,
Словоохотная Пальмира
Искрой полночной жгла гортань,
И я взводил курок запястья,
Стрелял в часы, но в одночасьеј
Кукушка била в барабан.
Фцук 


проточное небо отражалось в проточной воде
ручья, растекаясь ему навстречу
сводя на нет его усилия привести
в движение вечер
в лесу. мы сидели словно на шелковой простыне
на траве примятой душистым хмелем
bourdeaux и сгущавшейся темнотой
и были еле-еле
пьяны. лениво посматривали по сторонам
и ждали когда из-за облака выплывет новый месяц. она рассказывала о своей
любви к печатному слову
а я о своей к хорошим винам и дорогим сырам. и мы были полностью
удовлетворены жизнью. новый месяц показался по календарю и через призму
местности походил на юпитер. "почти как театр" подумал я. и она сказала,
словно вторя этой мысли, что все вокруг декорации: лес и ручей, небо и
горный
пейзаж вдали, трава, на которой мы сидели и трава на тяжелом занавесе (по
сторонам)
и яркожелтый

свет юпитера. и тогда я сказал "давай сыграем" и она сказала "давай":
 пускай [a4] мимо [b6]
 мимо [a2] мимо [c6]
 попал
shenderovich


Однажды Дед Матфей заметил:
Очень Грустная Песня
Старый Пух припух, забурел, но совсем не плох.
Он не лох и не жлоб какой-нибудь, елы-палы!
До сих пор на скаку останавливает ослов
И находит цветущий кактус в ночь на Купалу.
А потом он на редкий цветок собирает пчел,
Чтоб они, откушав нектара, давали текилу.
И хотя в голове опилки, медведь учел,
Что в текиловых снах легче-легкого мир покинуть.
Что в текиловых снах легче-легкого мирї
Так-тої

сергей свиридов





Пятница, 12 ноября 1999

Выпуск 65


"Я врач. Работаю в больнице. Больница у нас хорошая - современная, светлая,
чистая. Большая. Я даже не знаю, как следует, ее размеров. Я там был не
везде.
По утрам хожу на рынок. Там что-то замышляют против меня. Ну, или, по
крайней мере, используют меня для чего-то. Не было случая, чтобы я, резко
обернувшись, не обнаружил стоящего за моей спиной молодого человека выше
меня ростом, поправляющего галстук и глядящего куда-то поверх моей головы.
Никогда не удается проследить за его взглядом и узнать, кому он там подает
знак. Увидев, что я его заметил, молодой человек поспешно растворяется в
толпе. Эти преследователи всегда разные. Но всегда - молодые люди выше меня
ростом (чтоб издалека было видно, как он поправляет галстук, это у них
сигнал такой). А когда я ухожу с рынка, то, как правило, замечаю, что ко
мне привязан воздушный шарик или какая-то другая яркая, приметная вещь. Все
это, впрочем, не особенно меня волнует..."
Алексей Толкачев. ЗАДУМЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ БОЛЬНИЦЫ (по ссылке)



* * *
... но те, кто от любви не умер,
когда была им смерть легка -
на среднем градусе безумья,
заходятся с полупинка.
Но вспоминают не желанье -
оно еще находит след,
а только рук своих дрожанье,
оцепеневший свой скелет
перед какою-нибудь Дашей,
давным-давно уже не нашей,
забытой вдоль и поперек,
дешевой правды воздух едкий
и двухкопеечной монетки
потусторонний холодок,
переходящий в ужас плавно,
когда доходит - как бесславно,
как безнадежно... Твою мать,
не ставь на цифру и цитату,
когда тебе по циферблату
в другую сторону бежать,
грести, старательно и тупо,
не поднимая головы.
Свинец обметывает губы
от бесконечного Увы.
Все судорогой сведено
под сморщенной горячей кожей,
и только дерево одно
еще на женщину похоже.
Она идет, она спешит,
спокойна, стискивает руки,
и за спиной ее летит
полупрозрачный бес разлуки,
и дождик льет такой воды,
что холоднее не бывает,
как будто не ее следы,
а самого тебя смывает.
Чужие люди, как стена.
Все улицы выходят к морю.
Прости, родимая страна,
но этим не поможешь горю -
недолог век людской печали.
И меж собою не равны
другая сторона медали
с обратной стороной луны.
* * *
В апреле со мною не много заботы,
О, Господи, дай мне дожить до субботы
И что-нибудь сделай с двухдневной весной -
случалось длиннее иметь перекуры.
С гуденьем и лязгом несутся амуры
Сквозь трюм корабельный - мой гроб золотой.
Я только башкой по нему не стучу,
И режу и гну, переборки латая,
Но только сгущается мгла золотая.
Мне много не надо, я выйти хочу.
Ни Родина-мать, ни высокие мачты,
Ни желтое солнце на том берегу,
Железо одно меня держит пока что,
А я удержать ничего не могу.
И лучше мне сдохнуть на этом обрыве.
Окончена смена и пуст небосклон.
Огнем и мечом насшибаю на пиво
И в очередь встану до лучших времен.

В.В.Конецкому
А трамайчик леденящий
Изнутри светился.
В пустоте один ледащий
Пьяный шевелился.
Он сошел на Авангарде
И по Экипажной,
Где чугунная ограда,
Дом пятиэтажный,
Двинулся. На виадуке
Заплетались ноги,
Но уже видна излука
Золотого Рога,
Кораблей железный хутор.
Как с громадных яблонь,
Все огни, огни по бухте,
Свечи, канделябры.
И сводою черной вровень,
Там, под виадуком,
Тепловозом маневровым
Дальзавод аукнул.
Ах, аукай, не аукай,
А в ночную смену
Тяжелей вдвойне разлука
И втройне измена,
Но рассвет свежее даже
Афродиты в пене.
В чем клянусь трехлетним стажем,
Вставши на колени.
Это дело отгорело,
Я теперь свободен
На красивом белом белом
белом пароходе.
По четыре через восемь
Контрапункт возврата.
Хочешь, вахтенного спросим -
где мы будем завтра?
Под натянутым канатом
Видищь порт приписки?
Катер рейсовый когда-то
Швартовался к пирсу.
С Чуркина ходил он, ныне
Не найти такого.
Все мы тут под цвет полыни -
призраки былого,
Обрастаем плотью наспех,
Ушки на макушке,
На путях гниют запасных
Черные теплушки.
Обрасту и я под утро
Ледяною коркой,
Месяц свесится в каюту,
Вспенит переборку.
Но не скоро ночь шальная
Добредет до точки.
Эх, Япония родная,
Буераки, кочки.

В.Тропину
ПИР 39.
Чаш тут нет. Одни стаканы.
Свет не солнца, а одна
Стынет лампа вполнакала,
Из-за дыма чуть видна.
Но добротной черной тенью
Каждый за столом снабжен.
Неизвестное растенье
Так и лезет на рожон,
К пропыленным стеклам жмется,
Ну, а там - темным-темно.
Что-то нынче не поется,
Знать, разбавлено вино.
Ну, кому еще здоровья
Напоследок пожелать?
За любовь? Но что любовью
Нам сегодня называть?
Нету про нее в анкете,
Но пока не поздно, пей
За нее. Она на свете,
Говорят, всего сильней.
Наливай по новой, что ли,
Позабыть и наплевать.
Может завтра в чистом поле
Нам придется умирать?
Так за белые ромашки
Той неведомой страны,
Где свое отпели пташки
И стволы наведены.
Может, завтра разлетится
На кусочки небосвод
И с размаха в наши лица
Смерть белилами плеснет.
Но не стоит раньше смерти
Помирать. И до утра
Ветер дует, лампа светит -
Солнца младшая сестра.
Что случится,то случится.
Ко всему готовы, но
Ветер дует в поле чистом
И кончается вино.
* * *
Вставай, любимая. Рассвет
уже поставил точку.
И по бензиновой росе
Трамваи катят бочку.
Вставай, любимая, пора.
Весь век к восьми. И ладно,
Люблю я этот полумрак
На лестнице прохладной.
Люблю, прощаясь у крыльца,
Следить, как неизбежно
Уходит с твоего лица
Остаточная нежность.
С восходом солнца гасят свет
В домах родного края,
Когда еще прохожих нет.
Прощай же, дорогая.
Ведь ничего я не найду
Дороже утром ранним
Свободы этой на лету
Оборванных свиданий.
Ни отдыха, ни долгих лет.
Трамвай летящий с лязгом,
Полулюбви короткий свет,
Да рельсов свистопляска.
Юрий Рудис


Я отбываю, чудо-пташка -
Ах, смейся, плачь или злословь!
Тебе не холодно, милашка?
Тебе не холодно, любовь?
Ты все же плачешь, хоть и редко:
Что сердца нету - клевета.
Тебе невесело, кокетка?
Тебе невесело, мечта?
Рассветы, двери, лужи, лица,
Чужое стылое жилье...
Где сердце Ваше станет биться?
Куда прикатится - мое?

Лада 


Времена года
Закипает июнь белым пухом, на треть
Завалив подоконник и выход наружу.
Я внутри, и уже невозможно стереть
Ту причину, ту грань между нами, тот снег:
Я границу едва ли сумею нарушить.
Разлучается солнце на части, дразня
Катастрофою, альфа-распадом, кипеньем.
Вы ведь тоже когда-то любили меня
Посредине июня, в безжалостный век,
Запасаясь у солнца огнем и терпеньем.
Те снега отмели, и тревожно шуршат
Под ногами уже крылья раненых кленов.
Вот и город опять переходит на шаг:
Разве можно понять, совершая побег,
Как живут за ближайшим от сердца балконом?
Отлетает сентябрь желтым ветром листвы.
Солнце к небу пришито надежней заплаты.
Вы однажды вернетесь, беглец мой, увы!
Будет падать за окнами каменный снег.
Но скитаний - ручьями снегов не оплакать.

Алла Гирик


26 октября 1999 г.
 Нью-Йорк
Перед входом в студию NBC кружились и падали желтые листья. Их убирала
большая шумная машина-пылесос, разгоняя по сторонам пешеходов.
Умирал октябрь. Осеннее солнце столбами стояло в пространствах утрених
улиц. Ветер загонял волосы за уши и обжигал лицо, безжалостно швыряя в
глаза пыль, принесенную с развороченных мостовых Вест-сайда.
Хотелось зажмуриться и бежать от него и от слепящего солнца, бесконечно
размноженного летящими в небо окнами.
Красная стена аукциона Christie's с фотографией смеющейся Мерилин Монро.
Вокруг белоснежные рубахи, черные пиджаки и - вдруг - алая бабочка галстука
- как будто сорвавшиеся в полет, знакомые всему миру губы.
Внутри людно как на вокзале - и среди мертвящих сполохов фотовспышек
старухи - ровесницы Мерилин - склоняются над бирками, прикрепленными к ее
вещам. Тогда, вместе с ней, они были так молоды. Завтра они опять придут
сюда, чтобы попытаться купить приглянувшееся - немного юности, пожалуйста.
Хочется знать - кто купит вот эту книгу с надписью на полях: "He doesn't
love me..." - наискосок, спешащим почерком, просто фраза, написанная перед
ее знаменитым выступлением Happy Birthday, President.
Цена за платье, в котором она пела на том дне рождения начинается с
$1.000.000. Оно на подиуме в центре отдельного зала, мягко подсвеченное
снизу.
Манекена не видно - платье как будто парит над подиумом, в точности
повторяя контуры ее фигуры и зияя непоправимой пустотой внутри.
Можно обойти его сзади и увидеть Мерилин так, как видели ее те, кто был
вместе с ней в тот день на сцене. И если смотреть долго, то можно
увидеть,как из пустоты проступает позвоночник женщины, которая только что
поняла, что нелюбима ...
Boris &Anastasia 





Вторник, 23 ноября 1999

Выпуск 66


"Ранним утром, в иды квинтилия 87 года, когда солнце еще только обозначило
лучами свой царственный выход из моря, когда легкий плеск волн о борт
тяжелого авианесущего крейсера лишь оттенял лежащую кругом тишину и
умиротворенность, внезапно затарахтел мотор баркаса, до этого мирно
спавшего у правого борта, и клочья разорванного покоя повисли на леерах
корабля. Вслед за тарахтеньем проснулись другие звуки: легкое, как
колокольчик, позвякивание цепей, мягкий неровный шорох шканцев, скользящих
по влажному от росы железному подбрюшью, потом глухой удар интимно
ткнувшегося щекой катера, топот ног, отрывистые и, как всегда,
бессмысленные слова команды. А на деревянную палубу спрыгнули с трапа пять
матросов и младший офицер медицинской службы в чине молодого лейтенанта..."
"...Они стояли, обжигая и лаская взглядами прекрасные, живые формы,
волнующиеся под цветными тряпочками перси, округлые животы и стройные
золотистые спины, тонкие щиколотки и запястья, ладони, которые, нежа и
лаская, втирали крема в самую прекрасную на свете ткань - молодую женскую
кожу, да, и особенно там, на внутренней стороне бедер, так близко к лону,
где нежность ее становится настолько тонка и елеуловима, что легко
переходит в противоположность свою - силу и страсть. Так, вожделея и
наслаждаясь своим вожделением, смотрели матросы, а жеманницы смущались под
их взглядами и принимали самые волнующие позы, наклоняясь в удачных
ракурсах, потягиваясь, прогибая спинку и приподнимая задок, с грацией
вот-вот готовой сорваться пружины..."




СОН ОБ ИСПАНИИ
їзакрою Писание, брошу писание
черным по белому, viva Испания,
здравствует, да! - и Леон, и Кастилия,
год несвободы, неделя идиллии
горной, морской, по-мадридски столичной,
до неприличия гастрономичной,
sopa de ajo, а с ним solomillo -
чем для идальго на час не идилья? -
глянуть Альгамбре в восточные очи,
эх, скакунами арабские ночи,
мавру - вздыхать, христианам - отрада,
как позабуду? Гранадаї Гранадаї
еду в Толедо, где грек Доменикос
Ортиса во гроб положил знаменитым,
не более, впрочем, чем сумрачный Гойя,
вправду ли в Прадо увижу его я
воочию? вряд ли, не встать спозаранку,
заполночь пьянка, фламенко, испанка,
роль культ-туриста играючи рьяно,
трясись на автобусе к Сан-Себастьяну,
не то к Барселоне, к Sagrada Familia
выйди и ахни - свобода, идилья,
сушь и оливы - ряды серебристые -
ангелы в перышках, чистые, чистые,
чистое чудо, самокопание
побоку, есть только я и Испания,
жизнь ее вечная, сон нескончаемый,
паче и круче раздумья и чаяньяї
К ЗЕНОНУ
Зачем, Зенон, движенья нет на свете,
зачем стрела в пространстве зависает,
зачем в недоуме Ахилл-красавец
за черепахой вслед на южный ветер
вовеки век проклятия бросает?
Зачем (движенья нет) не смежить веки
ни мне, Зенон, ни новому Платону,
который мне дороже, древнегреки,
тьмы низких истин , что в любой аптеке
всучить спешит торговец беспардонный?
Твой бог, Зенон, бездарный оператор,
он в монтаже истории не петрит,
он парадоксу друг, а чуду недруг,
он прАвило, правИло и порядок
на небесах, и на земле, и в недрах.
***********************************
мой бог во сне веселье и тепле
летит идет плывет на корабле
мой бог бог Авраама и Рабле

Мишель <>


***
Есть музыка: мелодия про сон.
Слова еще не явны, будто нету.
Есть только ощущение, виссон,
колеблемый то воздухом, то светом.
Я плачу, но и плач внутри меня,
волной, наплывом: снизу - вверх, бесслезно.
И бледная - не страстная луна,
с прозрачным телом, лижется, но поздно.
Я весь истек слезами, и они
оттаяли во мне во сне коротком,
волной качая тело.
В такт волны -
слова-слова: о чаше и о лодке.
И нервный сын, не находящий сна
в потоке слов, эрекций, положений, -
на простынях, где меткою - Луна
в фривольной позе ждет его движений.
Изяслав Винтерман <>


* * *
Ты - как теплый ветерок,
Не гроза и не ошибка.
Теплый черный свитерок,
полудетская улыбка.
Зайчик солнечный в окне.
Ну-ка, вспомни обо мне!
Я писала Вам письмо...
Нет, теперь уже - тебе...
Славных глупостей полно,
вспомнишь - до сих пор смешно,
до сих пор не по себе.
Тут не нужно лишних драм.
Тут прогулка, а не храм.
По весне - все та же блажь.
Отступила вьюга-стужа.
Я пойду, как верный паж,
За тобой по синим лужам.
Шалость милая моя!
Ты - ничей, а я - твоя.

* * *
Вы обвинили в ревности меня.
Ну, то есть в жадности.
Неправы Вы, неправы.
Когда бы ревность душу мне терзала,
Хотела б я смести с лица земли
Все города, и все моря, и горы:
Все сущее - прекрасное - на свете;
И чтобы женщин оставалось только двое,
И то второй была бы мать моя.
И чтобы сделать Вас безгласным и незрячим,
Хотела бы я чары навести.
Вот - ревность! А сейчас? Я лишь желаю
Один лишь город обратить в руины,
И лишь одну изгнать из круга мира,
Из Ваших мыслей, и речей, и снов.
Я - жадная?! Хорошенькая жадность -
Одну лишь душу из бессмертных сонмов,
Одну лишь жизнь из многих тысяч жизней, -
- один лишь век у вечность украв, -
Держать хочу в объятиях своих.

* * *
Я повстречался с Долорес Гейз.
Она сейчас живет на свете.
Мне улыбнулся мой смуглый бес,
Туманный взгляд стальной я встретил.
Как ты угадана невероятно,
Как энтомолог увидел русский
Противный норов, наряд опрятный
И быстрый очерк, кошачий, узкий.
Какая добрая, какая злая.
Как бьешь ты больно, как нежно лечишь.
Ни в чем не смыслишь, все понимая.
Добра желаешь. Навек калечишь.
Что, надоело сидеть в страницах?
Страна другая, другое имя.
Я понимаю, мне не добиться.
Но как сравнить мне тебя с другими?
Ложись со мною. Я буду нежен.
Я буду страстен, как ты захочешь.
Конец известен. Наш мир безбрежен -
и ты исчезнешь сегодня ночью.
За гранью граней, за кромкой света
Тебя поймаю, не отобьешься.
А море плачет, и плачет лето,
И ветер плачет, а ты - смеешься...

Лада Громова <>



МЕСТОИМЕНИЯ
 1
Пусть земное земному
Пролагает пути,
Но случится иному
Заглянуть и войти -
То, что длилось под спудом,
Будет сказано вслух:
И деревьям и людям
Есть единый пастух,
И бояться не надо
Остыванья тепла -
Это изгородь сада
Тихо ночь перешла,
Глянул месяц, и звезды
Подбежали к нему,
На земле уже поздно
Мне стоять одному,
Есть другие отары,
Золотая семья.
Ты не плачь, Миоарэ,
Посмотри - это я.
 2
Все во мраке пропало,
Или им береглось.
Словно флаг или парус,
Что-то близко взвилось -
Колыхание сада
Или ветер с реки,
Колыханье распада
Темноты в лоскутки.
Кто-то выкроил гору,
У подножья кусты,
И клочок разговора
Из пустой глухоты.
И сапфирная синька
Просияла в проем.
Это страшная линька -
Быть с Тобою вдвоем.
Только грянуться оземь
И рассыпаться в штыб,
Чтобы выросла озимь -
Это Ты, это Ты!

Лопух <>


* * *
Этот черный цветок, что рожден из стекла и вина...
Так из траурных длинных процессий рождается вечер.
И не спорьте, что роза... Взгляните: цветут имена
На прозрачных стеблях и меняются каждую вечность.
И не спорьте, взгляните: окна равнодушный блокнот
Принимает, хранит чернокнижья мучительный почерк,
Кто сумеет прочесть, безнадежно тому повезет,
Тот узнает пространство просторнее всех одиночеств.

Ольга Риль



Выпуск 67


"...Когда пытаешься натужно вспомнить что-нибудь на заданную тему, то в
памяти всплывают прежде малозаметные детали: рябиновый куст, обсыпанный
дождем, который видел, когда открывал глаза, целуясь с существом без имени,
прекрасной носительницей пронзительной женской сути; ночная дорога в лесу,
по которой ходили за дикими яблоками, мучительно выбирая из малознакомых
девчонок: какую же из них полюбить навеки; грязные ведра, на которых сидели
вдвоем, беседуя со вчера еще незнакомым кем-то, когда внезапная общность
слабо вспыхивала в одной фразе, и рождалась дружба. И вызволив эти образы
из темноты памяти, вдруг понимаешь, что был счастлив тогда, в те минуты,
воспоминания о которых отзываются сейчас в сердце сладким щемлением. И все
в прошлом, в прошлом. Но горечь эту немножко смягчает знание о том, что и о
сегодняшнем дне тоже подумаешь когда-нибудь с печальным удовольствием, ведь
счастье - это категория прошедшего времени, и нельзя, глупо сказать : "Я
счастлив", - но легко: "Я был счастлив еще минуту, мгновение назад!..."
Дмитрий Новиков. ТАНГО КАРЕЛЬСКОГО ПЕРЕШЕЙКА (по ссылке)


"Часто бывает - утром в метро едет поезд. Едет, едет, сонный. Сидящие
пассажиры, кто не спит, читают. Стоящие, кто не спит, лениво ругаются. В
тесноте они и в обиде. Бабушка говорит: "Скорей бы уж взорвали всю Москву
совсем, на хер! Чтоб в метро свободней стало". А гражданин ей отвечает: "А
все из-за новых русских! Зимой понаставят машин в гаражи и ездят на метро -
вот и давка!"
И вдруг где-то посреди черного тоннеля между станциями поезд, ни с того, ни
с сего, останавливается. И сразу тишина. Тихо-тихо. Замолчали все. Только
что ты орал что-то громко на ухо спутнику, и - враз тишина! Слышно, как у
студента в другом конце вагона в наушниках плейера музыка играет. Потом
кто-нибудь возмутится. "Господи!" - скажет... На работу опаздывают люди.
Кто-то в институт. Но это "Господи!" звучит робко так, скромно, вполголоса.
Тихо под землей... "
Алексей Толкачев. Машинист.


* * *
Кто ваша злая девочка? Лилит?
Надменный взгляд и шелк косы змеится.
Кто соловьиной кровью вас поит?
Ночь. Полусон. Чьи черные ресницы
Щекочут шею? Чье дыханье жжет?
Чьи пальцы так неистовы и слабы?
Кто даже в самой чистой правде лжет?
С кем ни одна сравиться не смогла бы
Для вас? И почему душа болит?
Кто ваша злая девочка?
Лилит...
* * *
Провинция...
Промокшие от слез
Подушки старых дев и злые губы.
Провинция...
Как шелудивый пес,
Ты хочешь жрать. Текут мозги и трубы.
Провинция...
Кошмары простыней
Больничных. Пожелтевших, мятых, драных.
Охотятся бомжи на голубей.
Друзьям мы тихо сыплем перец в раны.
Провинция...
Дожди и гаражи.
Вот мальчиков из СОБРа шлют куда-то.
Провинция для тела. Для души
Парижи есть, Мадриды и Багдады.
Провинция...
В тролейбусах толпа
Правительство московское ругает.
Провинция...
Привычка. Пустота.
Я твой поэт.
Я злюсь?
Прости.
Бывает...
* * *
В доспехах ржавых осень - злобный друг
Бредет дрожащим шагом абиссинца
По ранам. Вся душа моя недуг.
По шрамам. Исцеленье только снится.
Стальные латы точно решето.
Проедены столетьями, не молью.
Просвечивает ветхое пальто.
В крупинках белых хлеб (посыпан солью)...
Пронизывая жизнь наискосок,
Натягивая нервов тетиву,
Безмолвно, мой жестокий, желтый рок
Ступает. И во сне и наяву
Его шагов шуршащий метроном
Так странно-страшен:
"Господи, спаси!"
А чей-то голос близок и знаком...
"Ты эту чашу мимо пронеси..."
* * *
Мне нет названий, оправданий, объяснений.
Закована в колодки нищеты.
И все мои семьсот стихотворений
Гроша не стоят. Так считаешь ты.
Согласна. Голодранка. Без сомнений.
Выпрашиваю милостивый взгляд.
И все мои семьсот стихотворений
Оптимистично, чувственно сгорят.
...И нет друзей, принявших без остатка,
Без оговорок, без терзаний злых,
Без шепотка, без осуждений -- гладко
Мою тоску. Семьсот стихов моих.

Наталья Шумак


* * *
листва
на асфальте..
вроде поземки..
пол выстелен..
вроде деревом..
тактильно - ковром..
зрительно - золотом..
возрастом - платиной..
вкусом - солью..
запаxом - свежестью..
* * *
шелестом голоса..
шепотом дыxания..
рождается в памяти..
пишется в прошлое..
смотрится в будущее..
чтется по кофейной гуще..
мелькает в стеклянном шаре..
списывается на пустяки..
разбивается вдребезги..
* * *
карандашом набросать..
ластиком подправить..
маркером выделить..
вот..
она..
канцелярия..
нас..
* * *
город..
в ночи..
фонарь..
улыбается..
трамвай..
громыхает..
от вокзала к центру..
витрины
полупотухшие..
манят..
сумки
тяжелые..
лямками
на плечи
давят..
дойти бы..
а куда я?
* * *
троице..
-
ночью пишется..
с утра..
похмеляется..
вспоминается..
уточняется..
ночью смех..
утром слезы..
горя ли..
ликования ль..
плюнем на все..
и уйдем в сторону..
лучшую..
с трех краев света..
* * *
как нож..
теплое..
масло..
сливочное..
машиной
воздух
разрежу..
сточу
в гладь
кочки
да ямки..
любые неровности..
жизни..
просто..
легко..
слетя
с хайвея..

Para_d_Ox


* * *
Меж полом и окном вшит антикварный стол
С Ожеговым, часами, чайной чашкой.
Жизнь в этот месяц вновь дала промашку,
Утешив совесть ласковым: - За что?
За что?! Не утолить пространств и стен,
И воздуха, сжигающего мысли.
И даже чай имеет запах кислый,
И сахар мне приносят на обмен
За парочку идей, за сигаретный чад,
За сон в чаду, за поздние визиты,
За паука - моей придворной свиты,
За откровенья приторного час:
Еще я долго, долго буду пить
Любую жидкость в здравие искусства:
Так странно после смерти жить и жить
И ощущать все запахи и вкусы.

* * *
Тревожит надежда. Она не верит,
что можно однажды закрыть двери
и не придти никогда.
Люстра давно уже выцвела, горит одним рогом.
Думаю, ты все же оглянешься на дороге,
хотя не важно. Идут года,
забегая вперед или отставая.
Земля к зиме всегда остывает,
видимо, уставая
за лето. Сердце с годами тоже
стучит спокойнее, больше тревожит...
Не выспавшееся зевает
солнце, вставая из-за соседнего дома.
Как ты живешь все это время... назло мне?
Воображаю много! Стена горда
собой: на ней пять произведений искусства.
Что еще нужно для полноты чувства?
Вот вам и математика, господа!
* * *
Опять зима со всех сторон.
Непрочен дом, и время временно.
Страна похожа на перрон -
В туннель, сквозь шар земной, в Америку!
Под горку скатится Луна.
Гляжу в туман, теряя зрение.
В снегу, у самого окна -
Дыра в другое измерение.
* * *
И ветер, притаившийся в цветах,
Однажды вихрем розовым предстанет
В том скверике, в тех радужных местах,
Где даже злое солнце пить устанет
Прохладу дней, росу стерильных трав...
Ты не поймешь, как бережно обманет
Коктейль любви из ветра и отрав
И будет верно ждать твоих признаний.
И как-то раз в беседе за столом
Обмолвившись при всех случайным взглядом,
Ты словно воду рассечешь веслом:
Что было до и будет после ада.
* * *
Скит белых стен. Луна. Непрочен сон.
Непрочен день и дом, страна напротив.
Я на перроне, но скользит перрон.
И выход есть, но не для посторонних.
И бьется снег под тяжестью подошв
Трусливой и взволнованною птицей.
Я поднимаю город, словно тост.
Прозрачный город сквозь ладонь струится.
Ау, мой дом! Пространная страна,
Я пассажир твой, только без билета.
Снег иллюзорен, впрочем, как луна,
Как отраженье солнечного света.

Алла Гирик


* * *
Мне приснилось холодное утро,
Чужеземное зарево крыш...
И со мною ты рядом как будто
У порога, прощаясь, стоишь.
Почему-то - от снега ль, с мороза -
Но на сердце - туманная грусть.
Нет, хороший мой, это - не слезы...
Никогда я сюда не вернусь...
Да и ты не поедешь в Россию,
В серебристо-березовый край
(Здесь березы - до боли чужие)...
Видишь сам: как судьбой ни играй,
Нам быть вместе недолго осталось.
Это счастье немногим дано -
Расставаясь, не чувствовать жалость...
Хочешь - смейся, но мне - все равно, -
Все равно, что меня ты не любишь,
Что тебя не люблю,- все равно.
Иногда одинокие люди
Из одной пьют бутылки вино.
Потому и нужны мы друг другу,
Что безрадостен серый покой, -
И по первому адскому кругу
Нас уносит желаний рекой.
И уже все неважно как будто.
Ты одной со мной свечкой сгоришь...
...И опять просыпается утро -
Не пожаром. Лишь заревом крыш.
Margaux


* * *
Ты украшаешь детский домик -
Невозмутима, неслышна.
Кордоном глаз - сухих, бездонных -
Отделена, окружена...
Сегодня - желто все и ало,
А там - и мутно, и бело;
Потом - весна, и красок мало,
И ты седлаешь помело.
Твой взгляд загадочен, печален
И пуст, он силу бережет.
Ты над морщинами проталин
Летишь, как флюгера флажок.
Виталий Павлюк 

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)