Мы заплатим все, не считая долгом.
Даже в картах мы поменяем масти,
Нам отлично жить, мы не рвемся к власти.
Мы сломаем меч, опуская в ножны,
Много раз живем, этот раз - безбожно.
Отольем свечу, не жалея воска,
На подсвечник - мир, а фитиль - из мозга.
Мы зажжем ее, возжелавши света,
Мы и так живем, на свече согреты.
Мы рожали детей: сыновей и дочек,
Удаляли аппендикс путем примочек,
Мы платили за всех: от Земли до Неба,
Мы платили за все... Помогите хлебом...
Саша С. Осташко
Самоубийца
"Желания сбываются ПОТОМ, страдания происходят СЕЙЧАС" - я решил сорвать
этот лозунг, притороченный к коре моего головного мозга.
Я изменил своей кровати с женским телом. Я изменил своим мечтам,
окончательно поверив в реальность. Я изменил своим мечтам в кровати,
отдавшись женской реальности. Почти все было готово к началу. Но чего-то
недоставало...
Я подумал: если я не жду никаких перемен, мне нужно изолироваться. Я
забаррикадировал свои уши наушниками, я заблокировал свои глаза
противосолнечными очками, я задраил свой рот сигаретой. Все входы были
перекрыты. Впереди был только один выход - распахнутое окно, врата для
жаждущих свободы. Я был готов.
Но я подумал: а ведь я даже толком и не знаю то, что я хочу убить. И я
побежал на крышу познать свой мир. Но когда я был уже там, моему взору
открылись только крыши близлежащих домов. На каждой из них стоял такой же,
как я, самоубийца. Я хотел им что-то крикнуть, но мне мешала сигарета, да
они бы и не услышали меня, потому что их слух надежно защищали такие же,
как у меня, наушники.
Мир показался мне таким убогим, что мне стало неинтересно его убивать, и я
начал спускаться с крыши обратно. Но на пол-пути меня осенило, что именно
из-за этого убожества нужно всему положить конец, и начал опять подниматься
на крышу. Но на полпути мне пришла в голову мысль, что...
Так я провел весь день на лестнице, меняя направление своих мыслей и шагов,
пока я вконец не запыхался и не опустился на ступеньку передохнуть. Очки
натерли мне переносицу, и я, поколебавшись, снял их.
И тогда я увидел Свет.
В немом изумлении я стащил наушники.
И тогда я услышал Звук.
...И тогда я выплюнул сигарету и закричал...
2.
Когда ты упадешь с шестнадцатого этажа вниз на серый асфальт, и твоя голова
треснет, как яичная скорлупа, ты не увидишь, что будет ПОСЛЕ.
Ты не увидишь, как возле твоего трупа соберется молчаливая толпа, и
напряженные лица будут стараться выражать только грусть и сострадание. Ты
не увидишь, как к тебе осторожно подойдет бродячая паршивая собака и
попытается лизнуть вытекающую из тебя жижу языком, но тут же будет
отброшена прочь чьим-то раздраженным ботинком. Ты не увидишь, как маленькая
девочка будет непонимающе хныкать, тянуть за руку свою маму и лепетать:
"Маамаа, я хочу пииисааать!", и смущенная мать торопливо прикроет ей рот
ладонью. Ты не увидишь, как кто-то в толпе попытается сказать что-то
осуждающее о молодом самоубийце, но никто не поддержит его, и слова так и
останутся одиноко висеть в воздухе, не разделенные ничьим вниманием. Ты не
увидишь, как из пасмурного неба польет дождь, и его вода смешается с твоей
кровью, и алые потоки побегут по тротуару к водостоку. Потом тишину
разрежет вой скорой помощи и люди в белом возьмут тебя на руки, бережно
поддерживая твой раскроеный череп, и толпа начнет с облегчением расходиться
- их функция тут уже выполнена.
Но ты не увидишь всего этого. Ты не увидишь и того, что случится спустя
минуту, спустя час или год.
Ты не захочешь этого увидеть.
Ты не сможешь даже захотеть сделать это.
Но если ты даже найдешь в себе силы оторвать загипнотизированный взгляд от
асфальта внизу, заставить себя повернуться, покинуть крышу, спуститься на
лифте вниз и навсегда уйти прочь от этого рокового дома, ты все равно
ничего не увидишь.
Ты не увидишь, проходя мимо табачного киоска, остановлю ли я на тебе свои
глаза и пойду следом за тобой или же так и останусь стоять в очереди за
сигаретами. Ты не увидишь, трясясь в гудящем вагоне метро, вытащу ли я свой
блокнот и украду момент из твоей жизни своими незамысловатыми словами или
же так и буду сидеть, уткнувшись в утренний номер газеты. И когда ты
подойдешь к своему дому, и уже будешь готов раствориться в недрах своего
подъезда, и случайный звук заставит тебя обернуться, ты не узнаешь, кто там
таится в темноте неосвещенного переулка - я, с усмешкой сощурив глаза, или
же твоя смерть, но так же сощурив глаза и в такой же усмешке...
Спокойной ночи!
3.
Вечер. Звезды соревнуются с фонарями в свете. Луна смотрит на все это и
остается равнодушной. Я тоже смотрю на все это и остаюсь равнодушным. Я
соревнуюсь с Луной в равнодушии.
Апатия. Предметы теряют всякое значение и распадаются на атомы, которые
начинают кружиться перед моими глазами разноцветными точками. Довольно
неприятное зрелище, но я пытаюсь оставаться равнодушным. Апатия пульсирует
внутри и вырывается наружу непереваренным вином.
Почему-то вспоминается Фрейд. Я принюхиваюсь к карусели атомов перед моим
лицом и чувствую, что они переполнены сексом. Все в мире стремится к
соединению, даже в разрыве, даже в распаде. Соединение - единственный
фактор вселенского движения, это просто формула жизни, вокруг этого все и
вертится. А как религия сексуальна! Один я остаюсь равнодушным ко всякому
движению, сидя тут на скамейке. Я - вне пола. Я - стазис в этой круговерти.
Я - ноль. Я - центр мироздания. Хе-хе...
Атомы замедляют свой бег, и я выуживаю из их неразберихи какой-то образ.
Кто-то волосатый на четвереньках пощипывает травку. И слева тоже. И справа.
Неужели я просидел так долго, что даже не заметил, как мир вернулся к
началу своего пути? Как это прекрасно! Я приподымаюсь со скамейки и тоже
падаю на четвереньки. Как хорошо, как легко! Мы опять в саду Эдема и где-то
там, за облаками, за нами наблюдает добрый седобородый Бог. Мееее...
Мееее... Я ползу по асфальту среди окурков и пробок от Кока-Колы...
...И разверзлись тут хляби небесные и Бог сказал мне металлическим голосом:
"Гражданин! Зоопарк закрывается, пройдите к выходу!" И чьи-то сильные руки
схватили меня и потащили, потащили, потащили...
Виктор Максимов
А нальем-ка, друзья, а поплачем-ка!
Что за время на нашем дворе-то? Который там год?
А свихнулись года, а свернулись года да калачиком,
Спрятав хвост, свой лысеющий хвост
Да под теплый живот.
А нальем-ка, друзья, по второй еще!
Кем мы были на свете? Подвалы набив суетой,
Мы хранили среди, мы лелеяли ларчик с сокровищем.
А открыли ларец - да ларец оказался пустой.
А по третьей, друзья, да отмерим-ка!
Эта третья - за тех, кто в пути, что почти что итог.
За окном во дворе вечереет Европа-Америка,
Солнце падает навзничь, лицом обратясь на восток.
А нальем-ка, друзья, по одной еще.
Сколько их не хватило, друзья, на кухонный наш век?
Да на дымное то, полунищее наше становище,
Что годами хранило тепло прилетевших на свет!
А споем-ка, друзья, наши ладушки.
А померим-ка жизнь, как велось, протяженностью струн!
Допоем - да и кончится молодость. Дальше - расклад уж как.
Ну, еще посошок. Да еще посошок. Поутру.
Павел
Бокал отставить и уйти,
чуть счастья пригубя,
чтобы потом, в конце пути,
вновь полюбить тебя.
Чтобы любить тебя, как лес,
как ветер в проводах,
как отражение небес
в прозрачной корке льда,
как влагу утренней травы
в алеющем луче,
как увядание листвы -
ни для чего,
ни с чем.
Алексей Ермолин
Вращение.
Сегодня ночью умерли цветы,
Пропитанные медным купоросом,
И мир замолк. И плавились кресты,
И глохли гонги. Двигались колеса
По пищеводам видевших Исход,
Сплетая нить событий. Слышишь лепет
Воротничков, упрятанных в комод,
И труб водопроводных влажный трепет,
И чайника кипящего мятеж,
И сковородки ароматный шепот?
Тебя увозит траурный кортеж
Под оглушительный мустангов топот
В Аркадию, где зреет ананас,
В Лимонию... Ах нет, ведь план утерян;
У Авалона затонул баркас
И пал под Ланселотом тощий мерин.
Он нынче одинок в пустой нирване,
Он держит путь к созвездью Волопаса
И оживет под кистью Пиросмани
В обличьи недоразвитого Спаса.
А я смеюсь. Я лишь интерпретатор
Болезненных видений замполита.
Я Бог. Я червь. Я грязь. Я экскаватор.
Я терминатор. Я Хрущев Никита...
В. Крупский, К. Константинов
Однажды на свет появился маленький рояльчик. Вроде бы ничего особенного,
если бы не одно "но": он был зеленого цвета. Рояльчик рос, учился красиво
петь, как это и должны делать все уважающие себя рояли, и однажды вырос.
Все вокруг очень пренебрежительно относились к нему. Мол, как это, такой
солидный инструмент, и такого дурацкого цвета. Все ругались, а Рояль не
обращал на это никакого внимания. Он старел. Уже все, кто злились, умерли,
вместо них пришли другие. Рояль состарился, его гордый зеленый цвет
потемнел и пожух. Однажды он неправильно взял ноту "ля" и расстроился...
Потом он не играл, он отдыхал.
И было утро, и был день, и вечер наступил тоже... И однажды из зеленых
досок, сваленных в каком-то сарае, появился росток. Росток был таким же,
как все остальные растения, но кое-чем отличался: он был красного цвета и
умел громко шелестеть ноту "ля".
Саша С. Осташко
Вторник, 23 марта 1999
Выпуск 37
Вечером смутное море за берегом,
Не отвергая процесс уплотнения,
Кажется маленьким, миленьким сквериком,
Более-менее, более-менее.
Вечером в небе закат просыпается
И засыпает опять с намерением
Как-нибудь снова проснуться, исправиться,
Более-менее, более-менее.
Вечером облако любит испарину
От повелительного наклонения,
Так некто Женечка Танечку Ларину
Некогда баловал, более-менее.
Вечером облако хочет нарядное
Платьишко - серой луны поклонение,
Так получается строго фасадное
Более-менее общее мнение.
Вечером к звездам приходят Уныния,
Горести, Радости, Клятвы, Забвения.
Так из гостей образуется линия,
Только лишь линия, только лишь менее.
Вечером разные люди по улицам
Бродят за личной, банальною долею.
Кто-то различный различному молится,
Только лишь молится, только лишь более.
Что-то лишь более, как откровение,
Что-то лишь менее - это История.
Но в ежедневность вторгается "менее"
И из-за этого хочется более.
***
МУХА
По столу шагает муха,
По земле идет весна.
Он, конечно же, старуха,
А быть может и она.
Он одета в теплый свитер,
Как турецкий, но теплей.
Он жужжит, как Болен Дитер,
Но быстрей и веселей.
Он идет, иская дружбы,
А за ним идет жена.
А быть может это муж был,
Если, правда, он - она.
Муха радостно топочет,
Уводя с собой детей.
Одного он только хочет:
Дружбы мухов и людей.
Саша С. Осташко
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ
1. Боги
Стеклянная дверь была незаперта. Ганимед стоял, прижавшись спиной к косяку
двери, потом сполз на пол и вытянул ноги. Он долго и внимательно
рассматривал свои туфли, потом снял их, снял носки и пошевелил пальцами
ног. Он закурил, глубоко затянулся, потом положил тлевшую сигарету на пол.
Тяжело гудела неоновая лампа. Ганимед шевелил пальцами ног, хмель проходил,
только во рту оставался неприятный привкус. Он услышал, как по лестнице
поднимаются шаги, они потоптались на площадке, потом подошли к двери. В
комнату вошла Калисто. Что-то напевая себе под нос, она подошла к большому
железному ящику, взобралась на него и скинула туфельки.
- Она уже спит?
Калисто посмотрела на него, отвернулась и стала разглядывать голые стены.
- Не надо было так напиваться, Гани. И зачем ты начал этот разговор? Ты же
знаешь...
- Я не хотел. Так получилось.
- А сначала было так хорошо, правда? Весело. Особенно тот усатый. Куда он
потом подевался?
- Как ты думаешь, она завтра вспомнит?
- Бедненький.
- Не надо.
- Бедненький.
Она соскочила с большого железного ящика, подошла к нему, села рядом на
корточки и погладила по голове.
- Не надо, я прошу тебя.
