Бросаю письма неотправленные.
Водою жизни, быта хлебом
Во мне, будто в тюрьме, измученные,
На выдохе - в шальное небо -
Летите, мысли неозвученные.
Между крестами золочеными,
Над куполами жестяными,
Взлелеянные и точеные,
Они летят - и Бог бы с ними.
Сколь им лететь - неважно, милая:
Сегодня, через год - когда-то,
В пути налившись новой силою,
Они достигнут адресата.
И я сгребаю листья горкой,
Под снегом на зиму оставленные,
И причастившись дымом горьким,
Сжигаю письма неотправленные.
***
Июль.
Небрежно брошены подушки,
излом бровей, запястий,
речь живая...
"Вы пишете стихи? Как Пушкин?
Боже!...
Прочтете что-нибудь?"
"Быть может, позже..."
"Ах, да, je comprenez...
А я вот - вышиваю...
Ах, душно как! Уж что ль бы, дождик!.."
Дождик.
***
Ты далеко. Но в шорохе листвы,
В паденьи капель, в запахе случайном
Вдруг что-то сдавит сердце, и - увы -
Опять уйдет, не открывая тайны.
И вновь, и вновь неведомая грусть
Вдруг захлестнет - и сразу же отпустит.
Смешно, но - слезы выступят. И пусть.
Мне сладко и спокойно в этой грусти.
По мокрым крышам - барабанный бой,
Немолчный шум - по водосточным трубам,
Я оглянусь, услышав голос твой,
И в пустоту уронят "здравствуй" губы.
Ты далеко. Вчерашние мечты
Во мне звучат наивнее и тише.
И, Боже мой, вообще - причем здесь ты?
Ведь это просто дождь стучит по крыше.
Алексей Ермолин
С.
Я, тридцати неполных лет,
Такой-то, некий,
Задира, умница, атлет -
В девятом веке,
Изведав древнюю вражду,
Однажды встретил
Копье тяжелое между
Шестым и третьим.
Я йорик - думалось: навек.
Ах, руки эти -
Меня на солнышко, наверх,
На свежий ветер.
И волос кисти из глазниц
Мне мусор вымел.
Я свет увидел. Я возник.
Мне дали имя.
Теперь я старше. Я живу
(Тьфу-тьфу - не сглазить).
И я летаю наяву
(В туристском классе).
Копье мне больше не грозит,
Я понимаю.
И от меня вином разит
Второго мая.
Мой дом не стал меня держать:
Я счел полезным
То, что сожрет меня, как ржа
Сжует железо.
Но, дом мой, я еще вернусь
К тебе под взоры.
И я улягусь - я клянусь -
В свои подзолы.
Я стану йориком. Года
Спрядут столетья,
И я - о, Боже мой, когда?
Ах, руки эти...
Павел
Я нарисую строчек тени
Мелками из мечты и чувств
И дивный свет твоих видений,
Твою безоблачную грусть.
По жизни параллель рисуя,
Беззвучно прикоснусь к холсту,
И нить судьбы слегка тяну я
К тебе сквозь мир и пустоту...
Шамайка
Понедельник, 8 марта 1999
Выпуск 33
В день начала листопада
город тих и скорбно-светел.
Листья падают - так надо! -
но пришел нежданный ветер.
Крикнул ветер: "Нигилист я!"
Налетел, вскружил, ворвался
в умирающие листья
в полусумасшедшем вальсе.
Он играл в каминных трубах
и гремел листом на крыше,
и взлетали в звуках грубых
листья выше, выше, выше...
Выше серого асфальта,
выше всех пятиэтажек,
выше флейты, выше альта,
выше первой скрипки даже.
И кружились, танцевали,
будто не в конце - в начале,
и заметили едва ли,
что в окно мне постучали.
"Жизнь все выше, интересней!
Полетели, побежали!"
Я не сочинял им песню -
я стоял и провожал их.
...Ночью дождь о ком-то плакал
и стучал мне в подоконник.
Простыней, как белым флагом,
хлопал ветер на балконе.
Матерился утром дворник,
скреб метлой ожесточенно,
не признав танцоров гордых
в грязной куче желто-черной.
Алексей Ермолин
Я куплю себе фарфора чашку
Тонкую, с прозрачными краями.
И еще куплю я пачку чая,
Буду думать - будто я в Китае.
Девушку с раскосыми глазами,
С мокрыми одеждами - представлю,
"Хватит плакать, выпей чашку чая."
На огонь привычно чайник ставлю.
И она споет чужую песню,
Подыграв себе на тонкой флейте -
Про любимого, про абрикос в цветеньи.
Предложу, пожалуй, ей варенья.
У него из яшмы руки, плечи.
И глаза испуганной газели.
Поэтично, необычно это,
Наши-то - давно уж надоели.
Но исчезла девушка из кухни
С чудными, раскосыми глазами.
То ли мне приснилось, то ли чудо.
Недопитый чай уж остывает.
Юрате
У старой полыни - особенный запах:
В нем - лето, не это, которому рад,
А то, что дожди проводили, оплакав,
И не возвратили... И не возвратят.
Узрев на пути неживые соцветья
На ломких стеблях с благовонной трухой,
Пройди стороной - не задень, не заметь их,
Беги аромата полыни сухой...
К цветущим полянам, к зовущим рассветам!
Но - прочь от стеблей, чей пахучий излом
Отравит веселие нового лета
Пронзительной скорбью о лете былом.
Не странно ли это - мечтать и поныне -
В средине пути - о начале дорог?
Я трогаю веточку горькой полыни
Премудрым советам своим поперек.
Ruban
Не теряйте голову,
раз обмануты,
Даже если больно вам -
вон из памяти!
Велика ли честь -
Быть в немилости?
Сор из сердца весь -
вынуть, вымести,
Чтоб смеясь, вы подняли
гордо голову,
И вокруг не поняли,
как же больно вам,
Ну хотя бы мысленно
станьте сильными,-
Не мечите бисера
перед свиньями.
Stef
За кромкой горизонта луч
За коркой гор и зонтом туч
Рисует в темной вышине
На небе, будто на стене
Зверей и птиц
Лишенных лиц
Какие лица у зверей?
Вот ломкий угольный жираф
Вот бегемота плотный шкаф
Вот антилопа на бегу
И леопард на берегу
Орел, распластанный вверху,
Цыпленок в собственном пуху.
Локи
тебе покажутся слегка приятными миростихи
о необычности одежд и золота жестоких скифов
о преломлении любви в чудовище вины стихий
и терпком бешенстве неозачатия бессмертных мифов.
тебя влечет полураздетый сон полузабытый бог
из слов небрежно пролитых душой в алхимии обмана.
всегда привычно жжение от рук - непотаенный вздох
умрет в безумии - вновь заслоится колдовство шамана.
задушен вечер. стройный рок сквозь выпитое осквернен.
утомлены тела опять рискующие выжить вместе.
так гулко стынут слезы на вискахї наверно опьянен.
не плачь.
давай уснем не обсуждая предрешенной мести.
viveur
Пятница, 12 марта 1999
Выпуск 34
Прогулка по Арбату в 1987 году.
На самом дне Арбата, в глубине,
Кипят ключи, ворчат водовороты.
Плывет поток, влекомый поворотом,
Открытой дверью, вывеской в окне.
И жизнь идет по дну и щурит глаз
На трудовую праздность пестрых пиршеств.
Сбавляет ход, случайно зацепившись
За новую подробность, звук, соблазн.
И эти блестки, бусинки, узлы,
Что в беспорядке память вяжет, нижет,
Прошедшее исчерпывают. Нить же
Невидима. Она лишь - след иглы.
И в этом жизнь похожа на стихи
Гораздо боле, нежели на прозу,
Что, может быть, относится к вопросу
О смысле моей жизни. Пустяки
Всего лишь свойство лености ума
И небольшой изъян воображенья.
Основу штрих-пунктирного движенья
Широкий шаг не в силах понимать.
Вот рубль порхнул комариком у рта
Лежащей шляпы, схожею с лягушкой,
И цаплями над фетровой кормушкой
Летают звуки флейты и гитар.
Неровность дна. Ее закон - best sale.
Неужто в бытии и вправду корни?
Здесь, в строгом соответствии с законом,
Чередованье Дворжака с Бизе,
Безе с селедкой, скрипки с шашлыком...
Здесь карандаш доказывает в деле,
Что сто очков портрет дает модели,
Осуществляя этот же закон.
Но, слава Богу, прав я не вполне:
Есть царь другой. И этот царь - свобода.
В ладу с деньгой. Такая здесь природа,
На самом дне Арбата, в глубине.
Знамена ее царствия везде,
Они плывут из каменного жерла.
- Свободу Николаеву! Он жертва!
Поскольку гений! Граждане, вот здесь!
Расписывайтесь! - Николаев сам,
Уже с полгода сев на воду с хлебом,
Встает за мной, и ставит подпись следом.
Он тоже за свободу. Чудеса -
Двуцарствия и разум, и душа,
Его законнорожденные дети,
Чье краткое присутствие на свете -
По счастию! - сбивается на шарж.
Он моден (даже пусть разрешено),
Поскольку в нем угадана прекрасно
Идея об акцентности пространства,
Что мы уже заметили давно
О времени. Все так. Но в этом зрим
Оттенок мимолетности. Оттенок
Язычества. От слабости коленок
Цари не лечат. Даром ли цари?
Но там, где начинается судьба,
Там, где ничто не в силах повториться, -
Свобода там сестра, а не царица.
Но там уже кончается Арбат.
* * *
Начало фразы. Пляс от прописной.
Слова к словам. Развитие сюжета.
За первым же тире трепещет жертва
Посылки фразы. Выход запасной
За запятой. За скобкой. За углом.
Нет точки - и пока еще не поздно.
Борьба с причиной. Синтаксиса козни.
Уловки пунктуации. Уклон
Растет. И ошалевшая строка,
Измученная знакопрепинаньем,
Захочет точки в качестве признанья
Глухого тупика и тчк.
Но что-то недосказано. Креста
Не донесло к вершине предложенье.
И вызывает это положенье
У точки - рост поджатого хвоста.
И буква следом, севшая на хвост,
Не вышла ростом, выглядит устало.
Свобода, из обмана вырастая,
Насквозь червива фатумом. Насквозь.
И запятая, пробуя ключи,
Таит соблазны сложноподчиненья.
Мысль силы бережет и, коченея,
Скользит по руслу следствий от причин.
Но - худо-бедно - снова взят разгон.
И тут - вот тут-то! - обрывает строчку
Бесхвостая, заслуженная точка.
Без права на кассацию. Закон.
Безмолвная, как дурень на посту.
Безжалостная. Круглая, как череп.
В последней строчке - трубке Торичелли -
Перед собой оставив пустоту.
Последний слог не слышит отклик свой,
Расплющен лоб, как следствие разгона,
Что выражает действие закона,
Незнанье какового не осво...
Павел
ФРАГМЕНТЫ...
Frame 9.
Изнасиловав слух
вновь прощаньем, как грубою речью, мы
расписанье разлук
сконструируем, скудное встречами,
где и время -- вино,
терпко каплями необходимости --
будет поделено
без поправок на признак делимости.
Я, как прежде, не прочь:
я цепляю слов тридцать сговорчивых,
провожу с ними ночь,
и в свое удовольствие порчу их,
как мальчишка шальной,
я сбиваю их целыми гроздями,
только все до одной
остаются нетронуты простыни
канцелярского льна --
ни строфы. Да в свои ли сел сани я?
Может, память больна,
или просто изъян расписания?
Пуст экран, ни строки,
Слов растрачен любовью рутинною.
Pause.
ИИИPlease press any key...
Message:
ИИИpress any key to continue...
Story Teller
Король червей
К утру мы вышли на тропу войны,
Попрятались со страха грызуны,
И черви, копошась в останках плоти,
Не знают ничего о Ланселоте.
Он пал, пронзенный посохом Гермеса,
Когда горела ставка райсобеса, -
Бог-Император сочинского пляжа,
Распятый на фасаде Эрмитажа.
И в пасти грязной Данди-Крокодила
Я потерял и псалтырь, и кадило, -
Иван-Дурак, уснувший на полатях.
Как мало нынче Понтия в Пилате.
Как много ныче калия в циане.
Абориген на королеве Анне
Читал стихи, и атомные бомбы
Взрывались без особого апломба.
В забытом всеми Караван-Сарае
Я распознал хорал в собачьем лае;
Я, вскормленный песками Самарканда,
В бою с врагами потерявший гланды.
В ужасных муках холодильник бьется.
Заплачет клоун, бэнши засмеется,
Когда король Артур пойдет nach Moskau,
А я - игрок на тонких струнах мозга-
Налью бокал игристого напитка
И отварю к заутрене калитку.
Пусть покорит Цзонгче и Миларепу
Навязчивая музыка тустепа.
И пятый рейх кружится в карусели.
Увы! Мы и не пили, и не ели,
Не сосны, не секвойи, не бамбуки,
Мы и не ноги даже, и не руки.
А кто ж мы? Я не знаю это даже,
Но я спрошу у девы в бельэтаже,
Пока лежу, сражен Экскалибуром:
Моргана ты, или другая дура
Вонзила в грудь мне это заклинанье
Осенней иль весенне-зимней ранью.
Я в будущем рожденьи стану дуче,
Подайте мне парадные онучи.
Что, вы сбежали с цирком переносным?
Я схороню вас под станицей Тосно,
Оставшись просто клапаном органа -
Быть может, ты была права, Моргана.
В.Крупский, К.Константинов
Как меч из камня вынутый Артуром,
Как семьдесят три тонны конфитюра,
Как прима, поглощенная приматом,
Я обожал на завтрак мирный атом.
Но дни здесь коротки, и близок вечер,
И пахнет миндалем от русской печи,
И в бане уж не слышен стук "Максима",
И я уснул... едино, неделимо.
К.Константинов
