Зачем вы пили эту гадость?
К чему искать вам было радость
В дрянном монмартрском кабаке?
Вам улыбается Мари,
Хозяйка древнего собора.
Мне кажется, что этот город -
Не более, чем le loup gris.
Уныло скалится нам вслед
Взвод гарпий с крыши Нотр-Дама.
Зеленым знаменем ислама
Я вас укрою, мой корнет.
К.Константинов
Он просто играл. Играл, не имея понятия о стилях, направлениях и школах, о
том, Что нужно играть. Ему никогда не виделись качающиеся в такт ритму
головы, заполненные стадионы, кричащие толпы, Он просто играл. Даже не
потому, что его игра нравилась ему самому. Просто не было препятствий тому,
чтобы играть. Никто ведь не возражал против того, чтобы он немного поиграл
здесь. Хотя никто и не просил это делать.
Он просто играл в полутьме, достаточно, впрочем, чтобы видеть сидящих за
столиками и даже стены за из спинами. Стены не всегда были за спинами.
Многие сидели лицом к этим стенам, то есть не к стенам, а к тем, с кем они
пришли, или к облакам дыма от своих сигарет, или мимо лиц тех, кто случайно
оказался по пути взгляда. Только самые пьяные, которым нужна была точка
приложения внимания, и самые беспомощные, способные за 4 секунды изобрести
себе смысл жизни и забыть о нем в следующие 4 секунды, смотрели прямо на
него. Остальные смотрели по сторонам, в стены, в окна, в лица, вперед в
свою жизнь, назад в свое прошлое, в общем - кто как привык.
А он играл и пел. Твердо зная, что не умеет толком ни того, ни другого. Как
и любое ремесло, это тоже требовало навыка, требовало знания школы. А школы
не было - были кем-то показанные основы, и основы, им же и изобретенные, и
несколько подслушанных у кого-то созвучий. Были слова, не несущие смысла.
Может быть кто-нибудь, покопавшись, мог бы найти в них некий смысл, мог бы
поставить в соответствие каждое слово какому-нибудь факту или их сочетанию
в своей жизни или в какой-нибудь другой жизни, о которой слышал. Может
быть, возможно. Он просто пел и играл.
Кто-то его слушал, подперев голову рукой и отстукивая такт подошвой,
пальцами или мыслью. Кто-то смотрел за окно (а там дождь смывал остатки
снега). Кто-то смотрел в Пространство, ничего, кроме Пространства, и не
видя. На бутылке зря указывают процент, разумнее было бы указать степень
ощущения пространства. Примерно так :
- 1 стопка - то, что вы обычно видите,
- 2 стопки - чуть-чуть раздвинуть стены,
- 4 стопки - почувствовать Пространство боковым зрением,
...
- ? стопок - глядеть в Пространство, измерять его взглядом, быть его частью.
Одним словом, никто его не слышал, как не слышат дождь или уличный шум. Они
поднимали головы, пытаясь понять, что изменилось, если он замолкал. Кто
понимал, кто нет, но смирялись все очень быстро.
Но пока он пел. Без намека на знание о том, как следует петь, да и без
претензии объяснить, как на самом деле следует. Без попытки сформулировать
даже самому себе, хорошо это или плохо, лучше или хуже тех, кого он слышал.
Зачем ? Он пел не для них, и даже не для себя. Он просто пел. Без
стандартов, без стремлений, без оценки, без мечты в сияющее Совершенство
где-то в конце.
Кто-то подпирал голову ладонью, поскольку так было удобнее. Кто-то плакал,
выпив столько, что не мог не плакать. Кто-то танцевал с кем-то, поскольку
почему бы, собственно, не потанцевать ? Кто-то танцевал сам с собой,
поскольку если вдуматься - на кой черт нужен кто-то еще ?
Никто и никогда не считал, кто кому и сколько раз признался в любви, пока
он поет. Перед кем и сколько раз раздвинулась беспросветная мгла и явила
путь - куда ? - ну хоть бы не сразу в следующую стену. Кто решил, что в
общем-то он собой доволен. Кто решил, что все здесь как-то не так и больше
он в этот бар не пойдет. Кто просто упал со стула, устав от того, что
голова всегда сверху. Он просто пел.
Никто не просил приглушить музыку, когда он начинал петь. Ее как-то
приглушали сами собой, без напоминания.
Бесхитростная мелодия и слова без особого смысла. Они просто лились, как
вода льется мимо и не сливается, как положено, в надлежащую трубу, а течет
свободно по полу, затекая в щели, портя обувь, коробя паркет, оставляя
пятна... незаметно для владельца.
Он пел, а Вселенная рядом играла свою песню на своих струнах. Было между
ними что-то общее ? Нет, не было. Но никому из них не было до этого дела.
Ему часто бросали деньги, и к концу их набиралась небольшая кучка. Он
отдавал их Бармену, прося обычно "угостить чем-нибудь их всех". Но бармен
был мудр - он знал, что "их всех" не бывает. И просто на следующий снижал
чуть-чуть цены на Пространство - в конце концов, они делали общее дело.
M86
Story Teller
Как в запарке,
Ломая сроки,
Мчится маркий,
Пятная строки
Магистралей,
На снег и дождь
Не взирая,
Гремящий Dodge,
Помятобокий,
В салоне жарко:
Разбившись в парки,
Там молодежь.
Галдеж --
-- No smoking.
Балдеж --
-- No parking.
Как в зоопарке,
Ломая строки,
Мчится маркер,
Красный и строгий
Маг астральный,
Он в снег и в дождь
Выделяет,
Где суть,где ложь,
Памятно бойкий,
Он чертит жарко,
Красив как Parker,
Остер как нож,
Даешь!!! --
-- No smoking.
Даешь!!! --
-- No parking.
Т.Т.
Татьяна Троицкая
Шесть лет.
Очень трудно возвратиться в детство, но иногда это удается, на несколько
секунд поднимаются из глубины воспоминания, пряным дымом и яркой вспышкой,
словно солнце, на миг убежавшее от конвоя облаков, протыкает искрящимся
пылинками пальцем сумрак чердака, где ты живешь в своем
пространственно-временном континууме.
Эти секунды очень долгие. Словно день ребенка в деревне, наполненный чуть
слышными кудахтаньем кур и голосами взрослых, ползающих по огородным
грядкам. В июльском зное висит вибрирующая тишина, нарушаемая близко
пролетающими мухами, ты глядишь в напластованное инверсионными следами
синее небо, как в собственное будущее. Пес лежит, шевеля валиками бровей и
мокрый язык танцует в миллиметрах от пыльной земли, а твои солдаты из
спичек и сучков штурмуют песчаную крепость, храбро погибая в обвалах.
Жизнь в ритме сердца, сердце за минуту во сто крат чаще бьется, чем у
неповоротливых больших людей. Иногда застываешь, когда никто не видит и
стоишь в странном оцепенении, ни о чем не думая, зная только, что можешь
так простоять целую вечность - час.
Иногда удается побыть собою чистым несколько секунд, впасть в детство,
когда не было ни добра, ни зла, ни бога, ни дьявола, а только любовь
родителей и истинная вера в их слова.
Poor Child
Снег оседает мучительно медленно,
Тяжко порхающий снег.
Свет фонарей, ослепительно-мертвенный,
Злой хирургический свет.
Мрак расползается черною лужею,
Несуществующий мрак.
Страх расставания с жизнью ненужною,
Медленно тающий страх...
Spiritus
Посвящается человеку по фамилии.
Мне никогда не мешал мой мизинец. В строю пухлых пальчиков с короткими,
неказистыми, но ухоженными ногтями он стоял последним: им заканчивалась на
правой руке эта ласковая декада. Я коллекционировала пальцы. И теперь,
когда предыдущие девять были поименованы и сосчитаны, - теперь очередь
дошла до мизинца.
Что будет с филателистом, когда все марки, какие только есть на свете,
наконец, упокоятся в толстых альбомах своего владельца? А как будет
чувствовать себя меломан, приготовивший деньги на ту кассету, которой
недостает в его собрании записей - "The American Prayer"? Он знает Молитву
наизусть, он повторял ее сотни раз вслед за Ним - и вот этот грибник "по
осколки давно упавшей звезды", кажется, вполне доволен. И куда податься
Калибану, который видит умирающую в затхлом подвале Миранду?..
Безымянный палец извел меня своими робкими, неверными движениями, я устала
от его неповоротливости: он все время норовил изранить рабочую плоскость
ногтя. Этот печальный и непригодный палец. Безымянник и Бездельник.
Солдат-дезертир. Я и так перевела на него слишком много ацетона.
За этим атавизмом человеческой руки следовал мизинец: как полноправный член
декада-нской партии, он требовал внимания. Но здесь мне надоело
коллекционировать пальцы. Он был моей непомещенной под стекло маркой,
которой бредил филателист; он был моей звучащей в чужом окне "Американской
молитвой"; он был моей агонизирующей на калибановском диване Мирандой.
Этого мизинца не было в моей коллекции. Он был на моей собственной руке.
Вита
Я негодяй. Ты не простишь меня.
Но, впрочем, это ничего не значит.
Ведь знаешь ты. И также знаю я -
Ты Скарлетт, а я Батлер. Не иначе.
Ты думаешь, я сдамся. Как глупа!
Подлец по бабам никогда не плачет.
Ты просто мне как шлюха дорога.
Как шлюха, Скарлетт. И никак иначе.
И месть эдесь совершенно ни при чем.
Я усмехаюсь. И совсем не мрачен.
И только в понимании твоем
Ты Скарлет, а я Батлер. Не иначе.
Гена
Четверг, 11 февраля 1999
Выпуск 28
Интересно, почему зимой яблоки настолько вкуснее? Железа в них меньше, что
ли?...
Очечки на носу поправил, втянул живот, расправил плечи и затянул песню о
вселенской печали. Таким он мне и запомнился: несчастным, близоруким и
высокопарным. Эх, Дима, Дима..ї Три года прошло, а песня все та жеї. Все
так же тепла ищешь, но других согреть не интересуешься. Только и осталось
от тебя в коробке, что зубная щетка (почему?.. уже не вспомнить), да
открытка со стихом:
- Невыносима легкость бытия, -
Так пела женщина на валуне зеленом,
Сияя ликом одухотворенным...
Я ей внимал, дыханье затая.
Какой Колпаковский стишокї, с тоской, торжественно и об непонятном. Это
даже не Лоханкин, а какая-то смесь Лоханкина с Изнуренковым: "Обратите
внимание на мой ямб! Не правда ли, он пятистопен до чрезвычайности! Ах, ах,
высокий класс!" Чуть было второй раз на ту же лабуду не клюнула.. Спасибо,
Сережка вовремя вернулся, а не то опять бы околпаковиласьї. Сержик мой,
блестящезубый!.. веселый пройдоха и пылкий воздыхатель,.. мечта каждой
гимназисткиї. Весь будто выпорхнувший из Алискиного дневника времен нашей
школьной дружбыї. У этого хоть хватает такта, наплевав женщине в душу, не
заглядывать ей в глаза с грустью и всепрощающим пониманием. С облегчением
возвращаю в коробку зубную щетку и открытку, секунду колеблюсь, разглядывая
брошку.. Ну уж нет, дудки! А ла гер, ком а ла гер; своими трофеями будем
гордиться; надену сегодня же, когда с Сережей Новый Год пойду встречатьї.
Прощайте, Дмитрий Викторович! Пусть антресоли будут Вам пухомї.. Скоро
придет Сергей, пора одеваться, вот только яблоко догрызуї. Что год грядущий
нам готовит?ї
Наташа
Из воспоминаний Сергея Агатова:
"Вот так новость - сплошные сестры!.. Оказывается, не только Таня - моя
сводная сестра. Еще и Светлана Чекрыжина - тоже какая-то моя сестра. Дважды
сводная. Есть ли такой термин?..
Нет, ну кто бы мог подумать? Эх, дядя Ваня, дядя Ваня, я ведь его хорошо
знал, даже после развода его с Танькиной мамой, мамой Любой, он часто
заглядывал. Когда я повзрослел достаточно, чтобы пить водку, он наливал мне
стакан, и, крепкий старик, как мне тогда казалось - выпивал свою одним
глотком, даже не морщась. Я, конечно, не пил...
Я часто находил его почетные грамоты - "Герою Соц. Труда... слесарю... И.
М. Семенову...", "За перевыполнение плана... бригадиру... И.М.
Семенову...", "За выдающиеся успехи... начальнику участка... И.М.
Семенову", они валялись в самых неожиданных местах, порой - заложенные в
какую-нибудь книжку, порой в ворохе старых, пожелтевших газет, перевязанных
бечевкой, и неизвестно почему не сданных в макулатуру, одну я нашел даже
внутри ламповой радиолы, кажется, она называлась "Юность", и сколько себя
помню - никогда не работала, от старости. Так, предмет интерьера на тонких
черных ножках. Я, лет 12, полез тогда внутрь в надежде оживить ее, но,
конечно, ничего не добился...
Эх, Дядя Ваня, подумать только, что я узнал это только сейчас... Пятнадцать
лет, как сказала Танька, пятнадцать лет, он регулярно, по понедельникам и
пятницам, с шести до одиннадцати, повязывал на рукав красную повязку с
надписью "ДНД" и уходил "бороться с хулиганским элементом", как он всегда
