всякой надобности поигрывая своими соблазнительными формами. Колен,
привалившись к стене, издали наблюдал за этой сценкой, улыбаясь своей
лукавой улыбкой. Фальвина снова уселась на пень, держа курицу на коленях.
Она еще не начала ее ощипыватьвсему свое время. Пока она только готовилась
к работе.
- У твоей Амаранты в общем-то одни недостатки, - сказала Кати,
вильнув бедром. - Дергается, в навозе катается, кур убивает.
- Для тебя, Кати, это, может, вопрос второстепенный, но Амаранта к
тому же отличная лошадь.
- Еще бы, ты в ней души не чаешь, - дерзко заявила Кати, - а она в
тебе! - Тут Кати рассмеялась. - И все равно, надо понизу обнести ее стойло
решеткой. Восемь мужиков в доме, и хоть бы один за это взялся. - Она
захохотала, искоса поглядывая на Эрве.
Покинув эту группу, я быстро зашагал к складу в донжоне, взял моток
проволоки, клещи и на грифельной доске отметил для Тома все, что я взял. И
пока я машинально это проделывал, я снова и снова обдумывал предложение
Кати насчет использования кавалерии и драгоценное замечание Мейсонье
насчет бойниц. И внезапно я осознал смысл того, чем мы все в этот момент
заняты в Мальвиле: спешно, очень спешно - потому что только быстрота может
помочь нам выжить, - мы обучаемся военному искусству. Охраняющей пас
государственной машины больше нет - это бесспорная очевидность. Залог
порядка теперь - наши ружья. И не только наши ружья, но и наша военная
хитрость. Мы, у которых в предпасхальные дни была лишь одна вполне
миролюбивая забота - одержать победу на выборах в Мальжаке, теперь
постепенно усваиваем беспощадные законы первобытных воинственных племен.
Выйдя со склада, я встретил Мейсонье - он нес мой плакат. Я взял
фанеру у него из рук. Отлично. Я бы даже сказал, художественно. Мейсонье
наклеил листок таким образом, что вокруг него выступали, как рамка, края
фанеры. Вернувшись с ним во внешний двор, я перечел свое воззвание. И у
меня на секунду вдруг заныло под ложечкой. Неважно. Пройдет.
Как только мы поравнялись с маленькой группой у Родилки, Кати
спросила меня, что это за дощечка, я вытянул руку, чтобы все могли
прочитать. Подошел и Колен.
- Как? Разве вы аббат? - спросил пораженный Эрве.
Все заулыбались, услышав, что он сразу обратился ко мне на "вы".
- Меня избрали аббатом Мальвиля, но можешь по-прежнему говорить мне
"ты".
- Ладно, - сказал Эрве, вновь обретая свой апломб. - А все же ты
правильно поступил, что прописал это на бумажке, в банде есть ребята, на
которых это подействует. И правильно, что объявил Вильмена вне закона. А
то эта сволочь все свои гнусности объявляет законными - потому-де, что он
в армии был в высоком чине.
Оба замечания Эрве порадовали меня. Они подтвердили мои собственные
догадки: в наступившем царстве анархии существует не только право
сильного. Вопреки здравому смыслу чин, титул, звание продолжают
производить впечатление. Во всеобщем хаосе люди цепляются за обломки
исчезнувшего порядка. Их завораживает малейшая видимость законности. Так
что, сорвав с Вильмена, хотя бы на бумаге, офицерские погоны, я нанес ему
чувствительный удар.
- Кати, открыть опускную дверцу и выпустить нас пятерых придется
тебе. Держись поблизости от въездной башни, пока мы не вернемся. А ты,
Фальвина, предупреди Пейсу, что мы уходим. Он в подвале с Морисом.
- Сию минуту? - спросила Фальвина, не вставая. Курица, до которой она
так и не дотронулась, все еще лежала у нее на коленях.
- Да, сию минуту! - сухо подтвердил я. - И пошевеливайся!
Кати засмеялась и, вызывающе повернув свой юный торс и подчеркнув тем
прелесть тоненькой талии, поглядела вслед бабке, которая поплелась прочь,
трясясь, как желе.
Когда мы вышли на дорогу, я ускорил шаг, чтобы оказаться впереди всех
вдвоем с Мейсонье, и вполголоса отдал ему распоряжения. Он должен был
вырыть окоп для одного человека на холме, соседнем с тем, где находились
"Семь Буков" и откуда был хорошо виден палисад.
Мейсонье кивнул в знак согласия. Я дал ему в помощь Эрве и Жаке, а
сам с Коленом направился к лесу. Я шел по тропинке впереди Колена, дав ему
совет ступать по моим следам: если до пути натткнемся на ветки, которые я
связал, мы обойдем их стороной, чтобы ничего не повредить.
Связанные ветки оказались нетронутыми. Стало быть, противник не
обнаружил лесной тропинки, ведущей в Ла-Рок. Я на это и надеялся, я уже
объяснил выше почему. И все-таки мне было приятно, что я оказался прав.
Оставалось выполнить вторую часть задачи. Когда мы в последний раз
ехали верхом в Ла-Рок, я обратил внимание, что в одном месте дорога между
двумя холмами резко сужается и с обеих сторон торчат друг против друга два
обгорелых ствола. Вот между этими стволами я и решил натянуть проволоку,
прикрепив к ней мое воззвание, адресованное отряду Вильмена. На беду,
пешим ходом до этого места даже по лесной тропинке было довольно долго.
Позади меня тяжело пыхтел и отдувался Колен, и я вдруг с раскаянием
вспомнил, что он почти не спал прошлой ночью, так как дежурил в землянке.
Я обернулся к нему:
- Выдохся?
- Есть немного.
- Потерпишь еще полчасика? Только прикреплю фанеру, и мы отдохнем.
- Валяй, валяй, - ответил Колен, нахмурив брови и выдвинув вперед
челюсть.
Ему уже перевалило за сорок, но, когда он начинал гримасничать, как
вот сейчас, он казался мне совершенным мальчишкой. Но разумеется, я
поостерегся даже и намекнуть ему на это. Он весьма дорожил своей
мужественностью - ничуть не меньше, чем Пейсу своей, хотя проявлял это,
возможно, и не столь бурно.
Жара стояла страшная. Пот тек с меня ручьями. Я расстегнул воротник
рубахи, засучил рукава. Время от времени я оборачивался и придерживал
ветки, чтобы они не стегнули Колена по лицу. Он побледнел, глаза у него
запали, губы были сжаты. Когда мы добрались до места, я с облегчением
вздохнул.
От лесной тропинки к дороге спуск шел сначала полого, но последние
двадцать метров круто обрывался. Впрочем, вниз на худой конец можно было
коекак съехать. Но я уже предвидел, что взбираться обратно будет тяжело.
Откос на противоположной стороне поднимался так же отвесно, и от этого в
самой дороге было что-то зловещее. Ее как бы намертво зажало меж двумя
кручами.
Я скатился гораздо быстрее, чем мне того хотелось, и довольно крепко
хлопнулся о землю. Продев проволоку в оба отверстия фанеры, я прикрепил ее
сначала к одному стволу, а потом, протянув через дорогу, - к другому. Я
старался не мешкать. Невидимый мне Колен с ружьем на изготовку притаился
на опушке в кустах на самом краю откоса, прикрывая меня от возможного
нападения со стороны Ла-Рока. Надежное прикрытие, если нападающий всего
один. А если их явится целая банда? Тогда мне придется туго, потому что
позади меня совершенно голое место-до ближайшего поворота ни канавы, ни
кустика, а для того, чтобы добраться до зарослей, надо карабкаться по
любому из двух склонов-двадцать метров отчаянной крутизны на виду у
противника.
Ружье висело у меня за спиной, а значит, я не сразу смогу им
воспользоваться, зато обе руки у меня были свободны, но я с трудом
взбирался вверх, соскальзывал, срывался, вновь и вновь пытался преодолеть
крутизну-и все это с черепашьей скоростью.
Очутившись наконец наверху, я не нашел Колена - так ловко укрылся он
в кустарнике. Он-то, безусловно, меня видел, но не решался окликнуть,
чтобы не поднять шума. И вдруг я услышал уханье совы. Я замер, пораженный.
Ведь со Дня происшествия ни один звук не нарушал мертвой тишины: ни
жужжанье насекомых, ни щебет птиц. Сова ухнула еще раз, гдето совсем
рядом. Я пошел на звук и споткнулся о ноги Колена.
- Эй-эй, поосторожней, я здесь, - сказал он тихо.
- Сову слыхал?
- Да это же я, - беззвучно рассмеялся Колен. - Это я тебя окликал.
И коротким победоносным щелчком поставил курок на предохранитель.
- Ты? Вот здорово! А я был уверен, что это сова.
- Ты что, забыл, как мы подражали животным и птицам во времена
Братства? У меня получалось лучше всех.
Он и по сей день гордился этим. Он, Колен, был на редкость ловким во
всем, что не требовало физической силы: в стрельбе из лука, в метании
пращи, в игре в шары, в разных забавных штучках и фокусах. Никто не умел
так мастерски жонглировать тремя шарами, вырезать дудочку из тростника,
соорудить картонную гильотину для мух, открыть куском проволоки замок или,
взобравшись на школьную кафедру, для смеха с нее скатиться.
Я улыбнулся ему.
- Дается десять минут на отдых. Можешь вздремнуть.
- Знаешь, Эмманюэль, о чем я думал, пока тебя прикрывал? Ведь о
лучшем месте для засады, чем этот отрезок дороги, просто и мечтать нельзя.
Засесть вчетвером, по двое с каждой стороны, и можно целую банду перебить.
- Спи, спи, стратегией будешь заниматься после!
И чтобы он скорее уснул, я отошел подальше, но, опасаясь вновь его
потерять, на сей раз я сделал на стволах зарубки. Отойдя на несколько
шагов, я оглянулся на Колена. Едва он растянулся на земле, примяв два-три
низкорослых папоротника, как тотчас затих, обхватив рукой ружье, точно
любимую женщину.
Я поглядел на часы и стал расхаживать взадвперед. Я был в коротких
сапогах и ступал совершенно бесшумно. Наш склон был обращен к северу и
после прошедших дождей сплошь покрылся мхом. Меня вновь поразило
тропическое буйство подлеска. Но буйство однообразное. Видно, папоротники
с их редкой жизнестойкостью глушат своих соседей. Тишина, отсутствие жизни
нагоняли на меня тоску. Как бы порадовался я малейшей паутинке, крохотной
ниточке, переброшенной с ветки на ветку. Но боюсь, не видать нам больше
насекомых, разве что они переберутся сюда из других, менее пострадавших от
взрыва мест. А птицы? Даже если они где-то и сохранились, как смогут они
прожить, раз нет насекомых? Лес восстановится меньше чем за четверть века,
но природа навсегда останется увечной.
В этой удушливой тишине, в сыром подлеске, где ни один листок не
дрогнет от дуновения ветра, я почувствовал себя почему-то ужасно одиноким,
и мне стало не по себе. Не от страха перед битвой. Я ли не знал, что
такое, когда трясутся поджилки, сосет под ложечкой или сердце уходит в
пятки. Нет, то, что я испытывал теперь, было куда хуже. Меня охватила ни
на что не похожая тоска. Колен заснул, и вот без него, без моих товарищей,
вдали от Мальвиля я чувствовал, что я ничто. Жалкая, пустая оболочка.
Было так невыносимо трудно выдержать эту пустоту, что я разбудил
Колена. Вот ведь каков эгоизм. Разбудил его на добрых пять минут раньте,
чем собирался. Он открыл глаза, потянулся и прежде всего хорошенько меня
облаял. Не важно, едва он заговорил со мной, я вновь стал человеком. Все
вдруг снова оказалось при мне - и дружеские чувства, и мои обязанности, и
та роль, которую мне поручили товарищи, и тот характер, какой они мне
приписывают. Я вновь обрел свое "я" и порадовался тому, что оно
существует.
- Черт бы тебя подрал, не мог дать мне поспать, - шептал Колен. - А я
такой сон видел!
Ему не терпелось рассказать мне свой сон, но я махнул рукой - молчи,
мол. Мы были слишком близко от дороги. Потом мы углубились в лес, а когда
выбрались наконец на тропинку, он уже позабыл про сон, однако не забыл
того, что подспудно занимало его мысли. Любопытное дело - опасность
никогда не вытесняет до конца наших повседневных забот.
Колен посмотрел на меня - брови домиком, а сам едва приметно
улыбается:
- Скажи-ка, Кати часом не бегает малость за тобой?
