дежурства, а потом Мейсонье по окончании своего, и все это время я строил
нелепые планы - например, протянуть проволоку на кольцах от землянки до
крепостного вала. Как видно, я все-таки вздремнул и даже видел сны, потому
что нелепица продолжалась. Сначала я вдруг сообразил, что проще всего
прибегнуть к радиопередатчику, но тут же с огорчением вспомнил, что у меня
его нет, да никогда и не было.
Наконец я, видно, все-таки заснул, потому что вздрогнул, когда Кати,
склонившись ко мне, потрясла меня за плечи и, шепнув, что настала моя
очередь, легонько укусила меня за ухо.
Кати оставила открытой одну из бойниц в крепостной стене, и кто-то,
должно быть Мейсонье, притащил сюда скамеечку. Это оказалось очень кстати,
потому что бойницы расположены слишком низко и стоя наблюдать неудобно. Я
несколько раз подряд глубоко вздохнул, воздух был упоительно свеж, и после
беспокойной ночи меня вдруг охватило удивительное ощущение молодости и
силы, Я был уверен, что Вильмен нападет на нас. Мы убили его Бебеля - он
захочет нам отплатить. Но я не был уверен, что он пойдет на приступ, не
попытавшись еще раз прощупать наши позиции. Узнав от Эрве о существовании
палисада, он наверняка встревожился и ломает себе голову над тем, что за
ним скрывается. Если я правильно раскусил этого вояку, честь велит ему
отомстить за Бебеля, но профессиональное чутье подсказывает - не нападать
вслепую.
Ночной мрак рассеивался медленно, я с трудом различал в сорока метрах
палисад, тем более что старое дерево, пошедшее на его изготовление, почти
сливалось с окружающим. Глаза быстро уставали от бесплодных усилий, я то и
дело проводил левой рукой по векам и досадливо жмурился.
Так как меня клонило в сон, я встал и прошелся по валу, бормоча
вполголоса басни Лафонтена, которые помнил наизусть. Зевнул. Снова сел.
Небо со стороны "Семи Буков" осветила вспышка. Я удивился: погода стояла
негрозовая, и только через две-три секунды сообразил, что Пейсу и Колен
подают мне из землянки сигнал факелом. И в то же мгновение два раза
прозвонил колокольчик у палисада.
Я выпрямился, сердце колотилось о ребра, в висках стучало, ладони
вспотели. Идти к воротам или нет? Может, это хитрость? Уловка Вильмена?
Может, он выстрелит из базуки в ту самую минуту, когда я открою смотровое
окошко?
Мейсонье с ружьем в руках вырос в дверях въездной башни. Он посмотрел
на меня, я прочел в его взгляде, что он ждет от меня немедленных действий.
и это вернуло мне хладнокровие.
- Наши проснулись? - тихо спросил я.
- Да.
- Созови всех. Звать никого не пришлось. Я заметил, что все в сборе -
и явились на звон колокольчика с оружием в руках. Меня порадовало их
молчаливое спокойствие и быстрота, с какой они явились. Я шепотом
приказал:
- Мьетта и Кати - к амбразурам въездной башни, Мейсонье, Тома и
Жаке-к бойницам на валу. Стрелять по приказу Мейсонье. Жаке, откроешь
ворота въездной башни и запрешь их за мной.
- Ты пойдешь один? - спросил Мейсонье.
- Да, - отрезал я.
Он промолчал. Я помог Жаке бесшумно отпереть ворота. Мейсонье тронул
меня за плечо. В полумраке он протянул мне какой-то предмет, я взял его -
это оказался ключ от висячего замка опускной дверцы. Он посмотрел на меня.
Если бы он осмелился, он предложил бы пойти вместо меня.
- Осторожней, Жаке.
Несмотря на обильную смазку, петли ворот каждый раз начинали
скрипеть, как только створка отклонялась больше чем на сорок пять
градусов. Поэтому я еле приоткрыл ее и, втянув живот, протиснулся в щель.
Хотя ночь была прохладная, по моему лицу струился пот. Я перешел
мостик, прошел между стеной и рвом, потом остановился и разулся. В одних
носках я неторопливо преодолел расстояние до палисада и, чем ближе я к
нему подходил, тем бесшумнее старался дышать. В последнюю минуту, вместо
того чтобы открыть смотровое окошко, я затаив дыхание выглянул в запасной
глазок, оборудованный Коленом. За оградой стоял Эрве и другой парень,
поменьше ростом. И больше никого. Я открыл смотровое окошко.
- Эрве!
- Я!
- Кто с тобой?
- Морис.
- Прекрасно! Слушайте меня. Я открою дверцу. Сначала вы передадите
мне ваши винтовки. Потом войдет Эрве - один. Повторяю: один. Морис
подождет.
- Ладно, - ответил Эрве.
Я снял с дверцы замок, приподнял ее и закрепил. В отверстие медленно
вползли винтовки. Я коротко приказал:
- Втолкните винтовки подальше. Стволом вперед. Еще глубже.
Они повиновались, я опустил деревянный щиток. Потом открыл затворы
обеих винтовок. Ни в стволах, ни в магазинных коробках патронов не
оказалось. Я прислонил обе винтовки к ограде, а сам взял в руки
"спрингфилд", висевший у меня за плечом.
После этого я впустил Эрве, запер дверцу, проводил Эрве до ворот
въездной башни и, только когда за ним закрылись ворота, вернулся за его
спутником.
До этого утра я как-то не отдавал себе ясного отчета, как можно
использовать нашу зону ПКО. А по сути дела, ей полагалось выполнять роль
шлюза. Благодаря ей мы могли впускать посетителей по одному,
предварительно их обезоружив. Вернувшись с Морисом во въездную башню, я
взял листок бумаги, на котором с вечера записал порядок смены караула, и
на оборотной стороне карандашом, еще даже не допросив Эрве, стал
расписывать очередные смены.
Пока я писал, появились Мену, Фальвина и Эвелина. Первая тотчас стала
разжигать огонь и сухо приказала второй, которая была не прочь
позамешкаться, идти доить коров. Эвелина же прижалась всем телом к моему
левому боку и, так как я не стал протестовать, взяла мою левую руку,
обвила ею свою талию и крепко стиснула мой большой палец. Так она и
стояла, смиренно, не шевелясь, глядя, как я пишу, и, видимо, опасаясь, что
я прогоню ее, если она вздумает злоупотреблять своим выигрышным
положением. Когда, подыскивая нужное слово, я поднимал глаза от бумаги, я
всякий раз замечал, что пришельцы с интересом разглядывают Мьетту и Кати.
Причем, покосившись на Кати, я убедился, что интерес этот взаимный. Вид у
Кати был весьма воинственный, она стояла, эффектно опершись левой рукой на
ствол своего ружья и большим пальцем правой руки поддев патронташ. Она
даже повиливала бедрами, бесстыдно уставившись на Эрве.
В сборе были еще не все, Пейсу и Колен дежурили в землянке у "Семи
Буков", а Жаке на валу. Я отметил, что Тома не глядит на Кати, да и сел он
на другом конце стола. Мейсонье, стоя у меня за спиной, через мое плечо
читал, что я пишу. Этим он давал понять присутствующим, что, мол, не зря
назначен моим заместителем.
Едва я покончил с писаниной, Мену тут же погасила масляную лампу, и я
приступил к допросу Эрве.
Он сообщил весьма интересные сведения. Вчера вечером на
рекогносцировку Мальвиля Бебель явился не один. С ним был еще ветеран. Оба
выехали из Ла-Рока на велосипедах. Но Бебель спрятал свой велосипед метрах
в двухстах от Мальвиля, а своему спутнику приказал ни при каких
обстоятельствах не вмешиваться. Тот спрятался, услышал выстрел, увидел,
как упал Бебель, и спешно вернулся в Ла-Рок. Вильмен тотчас объявил, что
мальвильцы-де убили двух его "парней" и он "расквитается" с Мальвилем. Но
сперва, чтобы "обеспечить себе тыл", а может, желая стереть память о
неудаче, он выслал ночью отряд в Курсежак: шестерых солдат под
командованием братьев Фейрак. На беду, в то самое утро ветеран, которого
вместе с Морисом послали на разведку в Курсежак, украл там двух кур. Парни
из Курсежака сторожили ферму: завидев отряд, они открыли огонь и убили
Даниэля Фейрака. Разъяренный Жан Фейрак приказал взять ферму приступом и
вырезал всех.
- Что значит "всех"?
- Двух мужчин, старика со старухой, женщину и грудного младенца.
Молчание. Мы переглянулись.
- И что же сказал Вильмен, узнав про этот подвиг? - спросил я после
паузы.
- "Правильно сделали. Так и надо. Убьют у тебя солдата - вырезай всю
деревню".
Снова воцарилось молчание. Я сделал знак Эрве продолжать. Он
откашлялся, прочищая горло.
- Вильмен хотел сразу после Курсежака напасть на Мальвиль. Но
ветераны были против. И Жан Фейрак тоже - Мальвиль голыми руками не
возьмешь, сначала надо разведать обстановку.
- Это Жан Фейрак сказал?
- Он. Мне даже стало тошно от омерзения. "Вырезать деревню" -
извольте, ведь тут никакого риска. А Мальвиль - нет, Мальвиль дело другое,
тут эти молодчики призадумались. И вот доказательство: когда Вильмен
вызвал добровольцев, чтобы идти в разведку, среди ветеранов охотников не
нашлось. Оттогото Эрве и Морис легко добились, чтобы послали их двоих.
- А что сказал Вильмен?
- "Если эти болваны вернутся живыми, станут ветеранами. А если их
подстрелят - что ж, пойдем на приступ".
- А как ветераны?
- Не слишком обрадовались.
- И все же, если Вильмен даст приказ атаковать, пойдут они в атаку?
- Да, пойдут. Пока еще его боятся.
- Что значит "пока еще"?
- Ну в общем, стали бояться меньше со вчерашнего вечера.
- После смерти Бебеля?
- Бебеля и Даниэля Фейрака. Лагерь головорезов ослабел. Так по
крайней мере я считаю.
И, сдается мне, он прав.
- Если Вильмена убьют, - допытывался я, - кто может его заменить?
- Жан Фейрак.
- А если убьют Фейрака?
- Тогда некому.
- И банда распадется?
- Пожалуй, да.
Утренний завтрак был подан. От чашек, расставленных на полированном
ореховом столе, шел пар. Какая мирная картина! А в нескольких километрах
от нас во дворе фермы лежали шесть трупов, один из них совсем крошечный.
Нас пробирает ледяной ужас, мы потрясены. Какую же все-таки зловещую
власть имеет над человеком жестокость, если она вызывает у нас такие
чувства. С лихвой хватило бы одного презрения. Ведь эта бойня поражает не
только своим садизмом, но еще больше бессмысленностью. Люди остервенело
ведут борьбу против человеческой жизни, уничтожают себе подобных.
Я пододвинул к себе свою чашку. Мне не хотелось думать о Курсежаке.
Надо было думать о предстоящей битве. Мы ели в молчании, и молчание это
нарушала лишь неумолкающая болтовня Фальвины, вернувшейся после дойки.
Правда, Фальвина не слышала рассказа о бойне и не могла попасть в лад
нашему настроению. Но в это утро она была еще надоедливее, чем всегда. В
хорошие минуты Мену сравнивала Фальвинино пустомельство с жерновами, с
водопадом, с пилой, а в дурные - с поносом. После того, что мы узнали,
наши мысли были заняты одним - знакомой нам всем маленькой фермой, и мы
ели свой завтрак в полном молчании. Неиссякаемая, ни к кому в частности не
обращенная трескотня Фальвины усугублялась этим общим молчанием, и
казалось, она никогда не затихнет, тем более что никто ей не отвечал. Это
был посторонний для нашего спаянного круга шум, он шел как бы извне: не то
струйки воды, стекающие с крыши на мостовую, не то бетономешалка, вроде
той, что когда-то работала в Мальжаке, не то ленточная пила. И хотя этот
речевой поток состоял из слов, неважно каких, французских или на местном
диалекте, в нем, по сути, не было ничего человеческого: уж какое тут
общение, совсем наоборот, он никому не был нужен, все были к нему глухи,
и, всеми отвергнутый, он извергался впустую. Под конец, измученный, как
видно, минувшей ночью и весь уже мыслями в будущей, я не выдержал и
сказал, рискуя дать дополнительное оружие в руки Мену:
- Да уймись же наконец, Фальвина! Ты мне мешаешь думать.
Ну конечно. Сразу же в слезы! Не один поток, так другой. Добро бы еще
