- Бегает.
- И за Пейсу тоже?
- А ты заметил?
- И за Эрве?
- Не исключено. Молчание.
- Гм, послушай, а как же Тома?
- Тома понимает, что в Мальвиле всего две женщины на шестерых мужчин.
- И что же?
- Он, очевидно, считает, что поступил не слишком разумно, женившись
на Кати.
Молчание.
- Как по-твоему, почему осталось так мало женщин? - снова заговорил
Колен.
- В бродячих бандах понятно почему. Главари банд считают их обузой,
или же они просто не выдерживают. Когда есть почти нечего, пища достается
тем, кто сильнее.
- Ну а среди таких, как мы?
- Ты хочешь сказать среди оседлых?
- Да.
- Думаю, тут дело в другом. До Происшествия восемьдесят процентов
девушек уезжали из деревни в город.
- А ты думаешь, города все уничтожены?
- Не знаю. Но до сих пор в бандах, с которыми мы имели дело, горожан
не было.
Молчание.
- Дело дрянь, - угрюмо бросил Колен. - Для всех было бы лучше, чтобы
у каждого была своя собственная жена...
Гм, если рассудить, мысль довольно-таки безжалостная по отношению к
Мьетте. Бедная Мьетта! Вот и еще одному опостылело твое служение.
Я переменил тему.
- Колен, нынче после полудня ты должен отоспаться всласть.
Как я и предвидел, он заартачился.
- Почему это именно я? - заявил он, расправив плечи.
В самом деле, почему именно он? Ведь не из-за его же роста.
- Я собираюсь доверить тебе важную роль в обороне Мальвиля, -
внушительно заявил я.
- А-а, вот как! - сказал он, просветлев.
- Я хочу, чтобы ты нес вахту в индивидуальном окопе, который сейчас
роет Мейсонье.
- А кто будет в землянке?
- Эрве и Морис.
- А я в окопе?
- Да, а это значит, что тебе всю ночь не придется сомкнуть глаз.
Они-то смогут спать по очереди, а ты нет.
- Бессонная ночь меня не пугает, - небрежно заявил Колен. И спросил:
- А какое у меня будет оружие?
- Винтовка образца 36-го года.
- Ага! - удовлетворенно сказал он и, подняв голову, посмотрел мне в
лицо. - А у них?
- У Эрве с Морисом?
- Да.
- Их собственные винтовки. Молчание.
- А зачем всем троим винтовки образца 36-го?
- Затем, чтобы, когда вы начнете палить в вильменовских бандитов, они
не могли отличить по звуку, кто стреляет - вы или они сами.
Он остановился и посмотрел на меня, растянув рот в лукавой ухмылке.
- По звуку - это точно, зато на ощупь разберут. Здорово у тебя
котелок варит, никому бы другому не додуматься.
- А ты ведь тоже кое-что надумал.
- Я?
- Объясню потом. Я еще не все сказал. Этой ночью я отдам тебе свой
бинокль.
- Ага! - отозвался Колен.
- Думаю, Вильмен пойдет на приступ с рассветом, - добавил я. -
Рассчитываю, что ты увидишь его первым и просигналишь мне.
- Электрическим фонариком?
- Ни в коем случае. Только выдашь себя.
- Тогда как же?
- Будешь ухать по-совиному.
Теперь и он посмотрел на меня и просиял улыбкой. Была в ней такая
простодушная гордость, что, хотя я и предвидел его реакцию, мне стало чуть
больно за него. С какой радостью я поделился бы с ним лишними сантиметрами
моего роста, только бы он перестал цепляться за любой повод, чтобы взять
реванш за то, что вышел недомерком.
- Ты сказал, что я тоже кое-что надумал, - начал он немного погодя.
- Кое-что надумал ты, а кое-что Кати.
- Кати? - удивился Колен.
- Видишь, тебе это даже представить трудно. Ты ее воспринимаешь
несколько односторонне.
Мы обменялись коротким "мужским" смешком, и я продолжал:
- Если Вильмен отступит, мы погонимся за ним на лошадях, но не по
дороге, а вот по этой самой тропинке. Мы поспеем гораздо раньше, чем он,
на то место, где висит наше воззвание. А там устроим засаду.
- Засаду придумал я, - с затаенной гордостью сказал Колен. - А Кати?
- Кати вспомнила о лошадях. А я о тропинке.
Пусть купается в лучах собственной славы. Добрых пять минут мы
прошагали в молчании, потом Колен сказал чуть дрогнувшим голосом:
- Думаешь, мы свернем шею этому треклятому Вильмену?
- Надеюсь. Теперь я боюсь только одного, - добавил я, - вдруг он не
решится на нас напасть.
Глава XVII
Этой ночью, как и предыдущей, я взял на себя предрассветную вахту. С
той только разницей, что Эвелине разрешено было лечь рядом со мной на
тюфяке, брошенном на полу в кухне въездной башни, и бодрствовать во время
моего последнего бдения.
На нее было возложено два поручения: едва я стисну ей плечо, сразу же
разбудить тех, кто спит в башне, а самой после этого бежать в Родилку,
чтобы оседлать Амаранту и двух белых кобылиц-на случай, если придется
преследовать врага. Малабара я решил не брать. Боялся, что, завидев
кобылиц, он выдаст нас своим ржаньем.
Все роли были четко распределены. Мену - у подъемного моста. Фальвина
- в подвале ренессансного замка: ее присутствие успокоит, мол, коров и
бычка, которых мы там привязали. Ничего лучшего я не придумал, чтобы
избавиться от ее кудахтанья.
Я пронумеровал бойницы, с первой по седьмую, ведя счет с южной
стороны. По сигналу Эвелины каждый должен побыстрее, стараясь не поднимать
при этом шума, встать у своей амбразуры: Жаке у первой, Пейсу у второй,
Тома у третьей, я у четвертой, Мейсонье у пятой, Мьетта и Кати у шестой и
седьмой. Две последние бойницы находились во въездной башне. Скрытые
хитроумным коленчатым выступом, наши воительницы могли оттуда стрелять, не
опасаясь ответных выстрелов неприятеля. Тут мы все были единодушны: мы не
можем рисковать нашими женщинами, от них зависит самое будущее
мальвильской общины.
Эрве и Морис заняли места снаружи, в землянке. Колен - в
индивидуальном окопчике. Именно он выстрелом должен был подать сигнал
открыть стрельбу, как только убедится, что пора, но не раньше, чем Вильмен
и его банда подойдут на достаточно близкое расстояние.
- Я прихвачу с собой лук, - объявил Колен накануне вечером.
- Зачем тебе лук? У тебя же есть ружье!
- Ну и что ж, - стоял на своем Колен. - Считай, что я надумал еще
одну хитрую штуку. Понимаешь, надо хорошенько нагнать на них страху. Ни
шума, ни дыма, и на тебе - стрела прямо в сердце. Представляешь, как они
перетрусят? И вот тут-то, не раньше, я и стану палить из ружья.
Он был так доволен своей выдумкой, что я уступил. Вечером мы видели с
крепостной стены, как он шел с ружьем на плече и огромным луком на
перевязи. Мейсонье пожал плечами, Тома был возмущен.
- Все ты ему спускаешь, - упрекнул он меня.
Спал я мало, но, как и предыдущей ночью, когда наступил час моей
предрассветной вахты, я устроился на принесенной Мейсонье скамеечке у
четвертой бойницы и ощутил прилив бодрости. Ствол моего "спрингфилда"
покоился на вековых камнях выступа, приклад прижат к бедру. Ну разве не
странно, что я, человек XX века, сижу здесь, где столько раз несли караул
одетые в кольчуги английские или гугенотские стрелки? Не будь рядом со
мной Эвелины и товарищей, которые спали во въездной башне, я не стал бы
цепляться за жизнь, полную таких превратностей. Вечная борьба с бродячими
бандами, отупляющее гарнизонное существование, всегда начеку - сколько еще
лет обречены мы на такую участь?
Эвелина сидела рядом со мной на своей любимой низенькой табуретке.
Спиной она опиралась о мою левую ногу, голову положила мне на колени. Была
она легкая как перышко. Эвелина не спала. Время от времени я поглаживал
левой рукой ее шею и щеку. И тотчас ее ладонь касалась моей руки. Условие
было твердое - никаких разговоров.
Я знал, что мои отношения с Эвелиной коробят моих товарищей, хоть они
и одобряют то, как терпеливо я ухаживаю за ней во время приступов,
занимаюсь ее образованием, гимнастикой. Собственно говоря, сделай я ее
своей женой, они наверняка осудили бы меня. Но так было бы им понятнее. По
правде сказать, я и сам перестал себя понимать. Мои отношения с Эвелиной
оставались платоническими, хотя и была в них доля чувственности. Я не
испытывал соблазна овладеть ею, но ее юное тело восхищало меня. Как и ее
прозрачные глаза и длинные волосы. Если в один прекрасный день Эвелина
превратится в красивую девушку, вполне возможно, я при моем характере не
устою. Но по-моему, я много потеряю. Я бы сто раз предпочел, чтобы она
осталась такой, как сейчас, и наши отношения не изменились бы.
Днем, когда я отдыхал, Эвелина, "прибирая" в ящике моего письменного
стола, обнаружила маленький тонкий и острый кинжальчик, который дядя
подарил мне для разрезания бумаги. Когда я проснулся, она попросила меня
отдать кинжальчик ей.
- На что он тебе?
- Сам знаешь.
Я и в самом деле знал. Но не хотел, чтобы она произнесла это вслух. И
кивнул в знак согласия.
Она тотчас продела веревочку в кольцо на ножнах и привязала их к
поясу. Вечером все мальвильцы подшучивали над Эвелиной, расхваливая ее
маленький кинжал. Даже я спросил ее, не собирается ли она "предать этому
кинжалу" Вильмена. Я притворялся, что, как и другие, поверил, будто все
это детская игра. Но я-то хорошо понимал, что кроется за этой игрой.
Ночь выдалась прохладная, непроглядная тьма только-только сменилась
серыми предрассветными сумерками. Я мало что видел в бойницу. Но я
старался "брать на слух". Это выражение Мейсонье, надо полагать, принес из
армии. С тех пор как не стало птиц, рассвет странно безмолвен. Даже
Кар-Кар нас бойкотирует. Я жду. Этот воинственный идиот, безусловно,
нападет на нас. Раз он объявил своим парням, что возьмет Мальвиль,
отступать от своих слов ему уже поздно. Кроме того, он слепо верит в свое
техническое превосходство, а состоит оно в базуке старого образца.
Люди такого склада омерзительны еще и тем, что ход их мыслей ясен как
дважды два. Базука у меня - стало быть, порядки устанавливать мне. А по
понятиям Вильмена, устанавливать порядки - значит истребить нас. Мы убили
двух его парней. Стало быть, он обязан "расквитаться с Мальвилем".
Но с Мальвилем он не расквитается - не выйдет. Целый день на меня
волнами накатывал страх, теперь с этим покончено. План действий ясен. И
если не считать некоторой - назовем ее остаточной - доли нервозности, я
совершенно спокоен. С минуты на минуту я жду крика совы - Колена.
Я его ждал, но, когда он послышался, я от неожиданности на миг
оцепенел. Пришлось Эвелине дотронуться до меня рукой, только тогда я
вспомнил, что должен стиснуть ей плечо. Так я и сделал, что было довольно
нелепо, коль скоро она уже ждала моего знака.
Эвелина убежала, прихватив свой табурет, чтобы никто о него не
споткнулся, а я встал на колени перед скамеечкой, на которой сидел, оперся
на нее левым локтем и приложился щекой к прикладу. Я услышал какой-то шум
за моей спиной, а потом и увидел краем глаза - с каждой минутой
становилось все светлее, - как товарищи заняли каждый свой пост. Все это
произошло на редкость тихо и быстро.
А потом время потянулось бесконечно долго. Вильмен не решался открыть
огонь по палисаду, и странное дело - я испытывал живейшую досаду, что он
не торопится сыграть роль, которую я отвел ему в своем сценарии. Мне
казалось, что я молчу, но Мейсонье потом уверял, что я то и дело бормотал
вполголоса: "Да чего он тянет, болван, черт его дери, чего он тянет?"
Наконец раздался залп, которого мы все ждали. В каком-то смысле он
нас разочаровал: он оказался куда менее сильным, чем мы предполагали.
Наверное, разочаровал он и самого Вильмена, потому что выстрел из базуки
не только не снес напрочь палисада, но даже не сорвал с петель ворота. Он
