Разница лишь в том, что в нынешней игре ставкой была наша жизнь. Но ни
мне, ни ему не хотелось произносить столь патетические слова. Наоборот, мы
оба старались вести себя как можно более буднично. После двухчасовой
ходьбы мы присели отдохнуть на травку на пригорке, откуда открывалась
дорога на Ла-Рок. С дороги никто бы нас не увидел, даже если бы мы были
верхами, так кудрявился здесь кустарник. "Видишь всех, а тебя никто", -
мог бы сказать Мейсонье.
- Думаю, выкрутимся, - произнес он вслух.
Если не считать того, что он усиленно моргает и его узкое лицо от
напряжения вытянулось еще больше, он спокоен, насколько это возможно в
нашем положении. Так как я молча кивнул, он продолжал:
- Все пытаюсь представить себе, как развернутся события. Вильмен
явится к Мальвилю со своей базукой. С первого выстрела разрушит палисад,
ворвется внутрь и увидит мешки с песком. Он решит, что за ними ворота, и
станет по ним стрелять. Выстрелит разок, другой - и все без толку. А
снарядов у него всего штук десять. Ясно, что он не станет расстреливать
все. Стало быть, даст приказ отступать.
Я покачал головой.
- Этого-то я и боюсь. Если он отступит, нам легче не будет. Наоборот.
Вильмен бывалый вояка, он свое дело знает. Как только он поймет, что
приступом нас не возьмешь, он изменит тактику и начнет устраивать засады.
- Засады можем устроить и мы, - возразил Мейсонье. - Здешние места мы
знаем получше его.
- Он их скоро узнает. Даже эту тропу быстро обнаружит. Нет, Мейсонье,
если война примет такой оборот, мы наверняка ее проиграем. Банда Вильмена
превосходит нас численностью, она лучше вооружена. От наших самострелов
дальше чем на сорок метров проку нет, а его винтовки убивают наповал с
четырехсот.
- И даже еще дальше, - уточнил Мейсонье.
Я молчал.
- Что же ты думаешь делать? - спросил он.
- Пока ничего. Раскидываю мозгами.
Когда мы снова выбрались на ларокезскую дорогу, солнце уже садилось,
освещая ее косыми золотистыми лучами.
- Тома!
- Здесь, - отозвался Тома, подняв руку и этим движением выдав свое
укрытие на откосе, возвышающемся над дорогой.
Предзакатное небо было безоблачно, но отнюдь не безоблачно было у
меня на душе, когда, махнув на прощание Мейсонье, зашагавшему к Мальвилю,
я подошел к Тома.
Тома отлично замаскировался, держа на прицеле сто метров дороги и
положив ружье на два плоских камня, которые он засыпал землей. Я
растянулся рядом с ним.
- Гнусная штука война, - сказал Тома. - Я издали вас увидел и даже на
мушку взял. Мог запросто уложить обоих.
Спасибо. Будь я суеверным, я, наверное, решил бы: не слишком-то
благоприятное начало для предстоящего разговора.
- Тома, мне надо с тобой поговорить.
- Что ж, говори, - сказал он, догадываясь о моем смущении.
Я рассказал ему все. Вернее, нет, не все. Мне хотелось выгородить
Кати. Поэтому мое объяснение звучало так: Кати пришла ко мне в комнату,
когда я только-только проснулся, наверное, хотела со мной поговорить. Ну и
вот. Я не устоял.
Повернув ко мне свое красивое, с правильными чертами лицо. Тома
внимательно на меня поглядел.
- Не устоял?
Я кивнул.
- Вот видишь, - заявил он самым спокойным тоном. - Не так уж она
плоха, ты ее всегда недооценивал.
И он туда же! Я был поражен его реакцией. И молчал, уставившись в
землю.
- Ты как будто разочарован, - сказал Тома, вглядываясь в меня.
- Разочарован - не то слово. Я удивлен. Немного, но удивлен.
- Просто моя точка зрения изменилась, - пояснил Тома. - Хотя я и не
поставил тебя об этом в известность. Помнишь наш спор на собрании, когда
ты привез Мьетту? Единобрачие или многомужество? Я выступил против тебя в
защиту моногамии. Ты тогда остался в меньшинстве и даже, по-моему, был
оскорблен. - Он чуть-чуть улыбнулся и продолжал: - Так вот, мои взгляды
изменились, я считаю, что ты прав. Никто не имеет права единолично владеть
женщиной, когда на шестерых мужчин их всего две.
Я с удивлением разглядывал его строгий профиль. Я-то думал, что он
по-прежнему убежден в своем праве на единоличное супружество. И вдруг
услышал из его уст мои же доводы.
- К тому же Кати не моя собственность, - добавил он. - Она человек. И
поступает, как хочет. Она не обещала мне хранить верность до гроба, и я не
желаю знать, чем она занималась сегодня днем - И закончил решительно: - Не
будем больше об этом говорить.
Если бы не эти последние слова, я вполне мог бы вообразить, что он
отнесся к происшедшему с полнейшим безразличием. Но это не так. Губы его
чуть заметно подергиваются. Я знаю, что это значит: он предвидел, что Кати
будет ему изменять, и заранее приготовился к этому, заковав себя в броню
разумных доводов. Доводов, почерпнутых у меня. Узнаю моего славного Тома!
Он суров, но он вовсе не бесчувственный чурбан. Вытянувшись рядом с ним и,
как он, неотрывно глядя на дорогу, за которой нам полагалось следить, я
испытываю вдруг прилив глубокого дружеского чувства к нему. Нет, я ни о
чем не жалею. Но мне кажется, нельзя мерить одной меркой то, что я пережил
нынче днем, и волнение, которое обуревает меня в эту минуту.
Так как молчание слишком затянулось, я приподнялся на локте.
- Хочешь, я сменю тебя? Можешь идти.
- Нет, - ответил Тома, - ты, в Мальвиле нужнее. Погляди, как
получилась стена - такая ли, как ты задумал.
- Ладно, - согласился я. - Но и ты не задерживайся здесь, когда
стемнеет. Это бесполезно. На ночь у нас есть землянка.
- Чья сегодня очередь дежурить?
- Пейсу и Колена.
- Хорошо, - сказал Тома. - К ночи вернусь.
Лишь одно выдает нашу скованность - мы оба говорим преувеличенно
будничными голосами, как-то даже слишком по-деловому.
- Ну привет, - на прощанье сказал я, и даже непринужденность, с какой
я бросил эти слова, показалась мне наигранной. Да и само слово "привет" -
в обычное время я обошелся бы без него. Мы не слишком-то соблюдаем между
собой такую вежливость.
Я ускорил шаги, позвонил в колокольчик у палисада, и Пейсу открыл мне
опускную дверцу.
- Дело сделано, - сказал он, как только я прополз в отверстие и
поднялся на ноги. - Ну, что скажешь? Какова стена? Погляди, даже если
стать сбоку, все равно с какой стороны - у кладбища или у крутизны, -
торца ни за что не увидишь. Здорово мы стену замаскировали, а? Ни одного
камня не видать - только мешки. Придется Вильмену поплясать.
Он слегка запыхался, и, хотя к вечеру похолодало, по голому его торсу
все еще струился пот, а мускулистые руки были чуть согнуты в локтях, точно
Пейсу никак не удавалось их выпрямить. Я заметил, что ладони у него
побагровели и, несмотря на застарелые мозоли, ободраны в кровь.
- Нет, подумай только, - продолжал он, - управились за день. Никогда
бы не поверил. Правда, глыбы были уже обтесаны и работали мы вшестером,
вернее, впятером, да еще четыре бабы.
Весь Мальвиль, кроме двух наших старух и Тома, собрался вокруг стены
полюбоваться ею в лучах заката, Кати, стоя на верхней перекладине
приставной лестницы, выравнивала верхний ряд мешков с песком. Мы видели ее
со спины.
- Ладная бабенка, - вполголоса сказал Пейсу.
- Сестра сложена лучше.
- А все ж таки счастливчик этот Тома, - продолжал Пейсу. - И совсем
не гордячка. С каждым словечком перекинется. Ластится. Непременно тебя
поцелует. Иной раз совестно даже.
Я заметил в сумерках, как он покраснел.
- Я вот насчет чего, Эмманюэль, - продолжал он. - Завтра нам драться,
не ровен час еще убьют, хорошо бы нынче вечером исповедаться. Это я про
себя с Коленом говорю.
Он вертел и вертел в своих громадных ручищах висячий замок от
опускной дверцы - он забыл водворить его на место.
- Ну что ж, я подумаю.
Но не успел. Прогремел выстрел. Я замер.
- Открывай, - приказал я Пейсу. - Я бегу туда. Это Тома.
- А если не он?
- Открывай живее!
Он вновь поднял деревянный щиток. Проползая под ним, я отрывисто
приказал:
- Ни с места!
И побежал с ружьем наперевес. Долгими же были эти сто метров. На
втором повороте я замедлил бег, пригнулся и по рву продвигался уже
согнувшись. Посреди дороги я увидел Тома, он стоял неподвижно с ружьем в
руках, ко мне спиной. У его ног лежала какая-то фигура в светлой одежде.
- Тома!
Он обернулся, но так как почти совсем стемнело, я не мог рассмотреть
его лица. Я подошел ближе.
Распростертая фигура оказалась женщиной. Я увидел юбку, белую блузку,
длинные светлые волосы. В груди женщины зияла рана.
- Это Бебель, - сказал Тома.
Глава XVI
- Ты уверен? Я разглядел в полутьме, как Тома пожал плечами.
- Я сразу узнал его по описанию Эрве. И по походке тоже. Он думал,
что кругом никого нет, и даже не старался семенить по-женски.
Тома замолчал и проглотил слюну.
- И что же?
- Я дал ему пройти, потом встал, прижался вот к этому стволу и
окликнул: "Бебель", - совсем негромко окликнул. Но он обернулся, будто его
собака за ногу тяпнула, узелок к животу прижал и запустил туда правую
руку. Я приказал: "Руки за голову, Бебель". А он как метнет в меня нож.
- Ты увернулся?
- Сам не знаю. Может, увернулся, а может, Бебеля дерево отвлекло. По
привычке. Наверняка он учился метать нож в дерево. В общем, нож вошел в
ствол, а еще несколько сантиметров - и сидел бы он у меня в груди. Тут я и
выстрелил. Вот нож - значит, мне это не привиделось.
Я прикинул нож на вес и носком ноги задрал юбку Бебеля до самых
трусов. Потом наклонился и при тусклом свете сумерек стал разглядывать его
лицо. Смазливый, тонкие, правильные черты в рамке длинных светлых волос.
По лицу вполне можно ошибиться. Ну что ж, Бебель, теперь наконец все твои
проблемы решены. Их за тебя решила смерть. Мы так и похороним тебя в
женской одежде.
- Как видно, Вильмен хотел сыграть с нами ту же штуку, что с
Ла-Роком, - сказал Тома.
Я покачал головой.
- Его нет поблизости. Не то он уже оказался бы здесь.
Но все же лучше было не мешкать. Придется Бебелю подождать с
похоронами. Мы с Тома побежали к Мальвилю. Жаке я оставил сторожить вал.
Все собрались в кухне въездной башни и сгрудились вокруг стола в
ярком свете масляной лампы, которую Фальвина принесла из маленького замка.
Мы молча переглядывались. Наши ружья были прислонены к стене позади нас, а
широкие карманы наших джинсов и рабочих комбинезонов оттопыривались от
патронов. Патронташей у нас было всего два - мы отдали их Мьетте и Кати.
Ужин был самый немудрящий: хлеб, масло, ветчина и на выбор молоко или
вино.
Тома снова повторил свой рассказ, выслушали его с огромным вниманием,
а Кати - просто с восторгом, что меня задело. Недоставало еще, чтобы я
ревновал! Я изо всех сил старался подавить в себе ревнивое чувство -
оказывается, это не так-то легко.
Тома кончил; все единодушно решили, что Вильмена и его банды и в
самом деле нет поблизости. Иначе, услышав выстрел и зная, что у Бебеля нет
ружья, они напали бы на Тома. Бебелю не было поручено зарезать часового и
открыть ворота своим, как в Ла-Роке, он должен был просто разведать
обстановку. Как те двое, что явились утром.
Разговоры умолкли, сменившись долгим, тревожным молчанием.
Когда ужин подошел к концу, я сказал:
- Если возражений нет, я, когда уберут со стола, начну причащать.
Все согласились. Промолчали только Тома и Мейсонье. Пока женщины
убирали со стола, Пейсу увел меня во двор.
- Послушай, - сказал он тихо, - я хотел бы сначала исповедаться.
