Один даже вынул из кармана нож и стал ковырять старый, затвердевший, как
камень, дуб. Бинокль в эту минуту был у Мейсонье, он протянул его мне,
тихо и презрительно бросив:
- Нет, ты только погляди на этого кретина.
Но пока я наводил бинокль, пришелец уже отказался от своей затеи. Он
подошел к товарищу. Сблизив головы, они, как видно, стали совещаться. Мне
показалось, что они никак не договорятся. Судя по жестам высокого, который
несколько раз указал в сторону дороги, я решил, что он предлагает уйти, а
маленький намерен действовать дальше. Дальше-но как? Вот это-то и было
неясно. Ведь не собирались же они вдвоем взять приступом Мальвиль.
Так или иначе, они, как видно, пришли к соглашению, потому что оба,
один за другим, перебросили ружья на плечо. (Меня снова поразил вид их
оружия.) Потом высокий подошел вплотную к палисаду и, сцепив руки под
животом, подставил спину маленькому. Вот в эту самую минуту я и вспомнил
слова Мейсонье, что у них нет никакой поклажи. Да ведь это же яснее
ясного! Эти люди не одиночки. Они вовсе не собирались ни брать Мальвиль
приступом, ни даже пробраться в него. Просто их целая банда, и, прежде чем
напасть на нас, они выслали разведку, как накануне мы в Ла-Рок.
Я отложил бинокль и торопливо шепнул Мейсонье:
- Уложу того, что поменьше, а высокого постараюсь взять в плен.
- Это не по инструкции, - возразил Мейсонье.
- Я меняю инструкцию, - тотчас решительно отрезал я.
Я взглянул на него, и, хотя сейчас было не до смеха, я еле удержался,
чтобы не расхохотаться. На лице нашего честного Мейсонье отразилась
мучительнейшая борьба между уважением к инструкции и повиновением
начальству. Я добавил прежним тоном:
- Ты стрелять не будешь. Это приказ.
И вскинул ружье. В оптический прицел "спрингфилда" я отчетливо
различал розовое лицо непрошеного гостя: стоя на плечах своего товарища и
уцепившись за край палисада, он вытягивал шею, стараясь заглянуть в щель.
На таком расстоянии, да еще при оптическом прицеле, промахнуться трудно. И
тут мне пришло в голову: этому парнишке, молодому, здоровому, осталось
жить какую-нибудь секунду или две. Не потому, что он хотел перелезть через
ограду-такого намерения у него не было, - но потому, что в его черепной
коробке отпечатались сведения, полезные для нападающих. И вот этот-то
череп пуля из "спрингфилда" сейчас разнесет, как ореховую скорлупку.
Парень медленно и внимательно изучал территорию, не подозревая, что
все это уже бесполезно, что зря он пытается что-то запомнить, а я тем
временем прицелился ему в ухо и выстрелил. Мне показалось, что его
подкинуло вверх, потом он сделал отчаянный прыжок вниз и рухнул на землю.
Его товарищ на миг застыл, потом повернулся кругом и помчался вниз по
Мальвильской дороге. Я крикнул:
- Стой!
Он продолжал бежать. Я гаркнул во всю силу своих легких:
- Эй ты, верзила, стой!
И снова вскинул ружье. Но как раз в ту минуту, когда я прицелился ему
прямо в спину, он, к моему величайшему изумлению, остановился.
- Сцепи руки на затылке, - крикнул я, - и подойди к ограде.
Он медленно подошел. Ружье по-прежнему болталось у него на ремне. Я
не спускал с ружья глаз, готовый выстрелить при первом движении чужака.
Но ничего не произошло. Я заметил, что парень остановился в некотором
отдалении от ограды, и понял, что ему не так уж весело глядеть на
размозженный череп товарища. В эту минуту громко зазвонил колокол въездной
башни. Я дождался, пока он умолкнет, потом крикнул:
- Стань лицом к скале и не шевелись.
Он повиновался. Я передал "спрингфилд" Мейсонье, взял у него карабин
и быстро сказал:
- Держи его на прицеле, пока я к нему не подойду, а потом шагай к
нам.
- Ты думаешь, их целая банда? - спросил Мейсонье, облизывая
пересохшие губы.
- Уверен.
В эту минуту кто-то, кажется Пейсу, крикнул со стены въездной башни:
- Конт! Мейсонье! Вы живы?
- Живы.
Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы спуститься с холма "Семи
Буков" и подняться на противоположный склон. За все это время пришелец не
пошевельнулся. Он стоял лицом к скале, сцепив руки на затылке. Я заметил,
что ноги у него слегка дрожат. Снова голос Пейсу из-за ограды:
- Открывать?
- Рано еще. Я жду Мейсонье.
Я осмотрел незнакомца. Метр восемьдесят росту, густые черные волосы,
судя по линии шеи - молодой. Сложением похож на Жаке, только потоньше.
Крепкий, но стройный. Одет, как в наших краях одеваются по будням молодые
фермеры: джинсы, сапоги с короткими голенищами, рубашка из шерстяной
шотландки. Но на парне этот наряд выглядел щегольски, Да и во всем его
облике было что-то щеголеватое. Даже в унизительной позе - я все еще велел
ему держать руки на затылке - он умудрялся сохранять достоинство.
- Отбери у него оружие, - сказал я подошедшему Мейсонье.
Потом ткнул стволом своего ружья в спину пленника. И он сразу, не
дожидаясь приказа, поднял руки, чтобы Мейсонье было легче снять через
голову ремень его ружья.
- Боевая винтовка, - сказал Мейсонье с почтением. - Образца 36-го
года.
Я вынул из кармана носовой платок, сложил его и обратился к пленнику:
- Сейчас я завяжу тебе глаза. Опусти руки.
Он повиновался.
- Теперь можешь повернуться.
Он обернулся, и я наконец увидел его лицо, правда, с повязкой на
глазах. Щеки выбриты, маленькая бородка клинышком аккуратно подстрижена.
Весь он какой-то опрятный, степенный. Но, конечно, надо бы увидеть его
глаза.
- Мейсонье, - приказал я, - возьми оружие убитого, а также патроны, у
него должен быть запас.
Мейсонье что-то проворчал. До сих пор он старался не глядеть на
убитого, на его размозженный череп. Я тоже.
- Пейсу, можешь открывать.
Послышался скрип верхней задвижки, потом нижней, потом обеих
поперечных. Затем щелкнул висячий замок.
- Тоже винтовка образца 36-го года, - сказал, поднимаясь с колен,
Мейсонье.
Вышел Пейсу, поглядел на убитого, и его загорелое лицо побледнело. Он
взял обе винтовки у Мейсонье.
- Это вы его из "спрингфилда" так отделали? - спросил Пейсу.
Мейсонье промолчал.
- Ты, что ли, стрелял? - спросил Пейсу, так как Мейсонье держал в
руках мой "спрингфилд".
Тот отрицательно мотнул головой.
- Не он, а я, - раздраженно буркнул я.
Положив ладонь на спину парню, я подтолкнул его вперед. Пейсу запер
за нами ворота. Взяв пленника за руку, я раза два повернул его кругом, а
потом уже ввел в зону, где не было западней. Повторил этот маневр я раза
три-четыре, пока мы не подошли к въездной башне. Пейсу и Мейсонье молча
следовали за нами. Мейсонье не хотелось разговаривать после того, как ему
пришлось обшарить карманы убитого, Пейсу - потому что я его оборвал.
На стене въездной башни два деревянных щита, закрывавшие амбразуры
между старыми зубцами, были приоткрыты, я почувствовал, что оттуда за нами
следят. Подняв голову, я приложил палец к губам.
Колен открыл ворота въездной башни. Дождавшись, чтобы он их запер
снова, я выпустил руку пленника, отвел Мейсонье в сторону и шепнул ему:
- Отведи пленного в маленький замок, но не прямо, а немного попетляв,
только смотри не увлекайся. Я иду следом.
Когда Мейсонье с пленником отошли на некоторое расстояние, я сделал
знак Колену и Пейсу молча следовать за ними.
Обе старухи, Мьетта, Кати, Эвелина, Тома и Жаке спустились по
каменной лестнице с крепостной стены. Я знаком приказал им молчать. Когда
же они подошли ко мне, я шепнул:
- Тома с Мьеттой и Кати оставайтесь на валу. Эвелина тоже. Жаке,
отдай свое ружье Мьетте. Ты пойдешь с нами. Мену и Фальвина тоже.
- А почему не я? - спросила Кати.
- Спрашивать будешь потом, - сухо сказал ей Тома.
Эвелина кусала губы, но молчала, не сводя с меня глаз.
- Да это же несправедливо, - яростно зашептала Кати. - Все увидят
пленного! А мы нет!
- Вот именно, - подтвердил я. - Я не хочу, чтобы пленный увидел вас.
Тебя и Мьетту.
- Значит, ты хочешь его отпустить? - живо спросила Кати.
- Если смогу, да.
- Еще того чище! - возмутилась Кати. - Отпустят, а мы его так и не
увидим!
- Погляди лучше на меня! - сердито посоветовал я. - Тебе этого мало?
Тебе надо еще кокетничать и с этим парнем? А он, между прочим, наш враг.
- А с чего ты взял, что я собираюсь с ним кокетничать? - Кати чуть не
заплакала от злости. - Хватит уже тыкать мне этим в нос!
Мьетта, которая с явным неодобрением следила за нашим спором, вдруг
неожиданно обвила плечи Кати левой рукой и зажала ей ладонью рот. Кати
отбивалась, как дикая кошка. Но Мьетта властно прижимала к себе сестру,
уже укрощенную и умолкшую.
Я заметил, что Эвелина смотрит на меня. Смотрит с видом скромницы,
заслужившей похвалу. Она, мол, не то, что другие, она послушная... И
притом не ропщет. Я мельком улыбнулся маленькой лицемерке.
- Пошли, Жаке.
Жаке совсем растерялся. Я приказал ему отдать оружие Мьетте, а обе
руки Мьетты были заняты.
- Отдай ружье Тома, - бросил я через плечо уже на ходу.
Кто-то нагонял меня бегом. Это оказался Жаке.
- Всегда она такая была, - сказал он вполголоса, поравнявшись со
мной. - Уже в двенадцать лет. Ей лишь бы завлекать. Так и с отцом
началось, в "Прудах", но урок ей впрок не пошел. - И добавил: - Нет, не
стоит она Мьетты. Мизинца ее не стоит.
Я промолчал. Мне не хотелось высказывать вслух свое мнение, ведь мои
слова всегда могут дойти до чужих ушей. Я тоже был здорово раздосадован.
Тома все понял, а вот Кати - нет. Пока еще нет. Своевольничает
по-прежнему.
Пленник с завязанными глазами сидел в большой зале, там, где прежде
было место Момо, а теперь Жаке, - на дальнем конце стола спиной к очагу.
Уже рассвело, но солнце еще не вставало. Ближайшее к пленнику окно было
открыто. В него струился теплый воздух. Все вновь сулило погожий день.
Я знаком предложил товарищам сесть. Все заняли свои обычные места,
поставив ружья между колен. Старухи остались стоять, Фальвина - о чудо! -
молчала. В этот час мы обычно сходились к первому завтраку. Завтрак был
готов. Молоко вскипело, чашки на столе, хлеб и сбитое дома масло тоже. Я
почувствовал вдруг, как у меня засосало под ложечкой.
- Колен, сними с него повязку.
Теперь мы увидели глаза пленника. Он заморгал, ослепленный светом.
Потом посмотрел на меня, на моих товарищей, обвел взглядом чашки, хлеб,
масло. Пожалуй, мне нравятся его глаза. И его поведение тоже. Держится он
с достоинством. Побледнел, но присутствия духа не теряет. Губы пересохли,
но лицо спокойное.
- Хочешь пить? - спросил я как можно более равнодушно.
- Да.
- Чего тебе налить - вина или молока?
- Молока.
- А есть хочешь?
Он смешался. Я повторил:
- Хочешь есть?
- Хочу.
Говорит он негромко. Вину предпочел молоко. Стало быть, не
крестьянин, хотя, по-моему, должен быть откуда-нибудь из наших мест.
Я сделал знак Мену. Она налила ему в чашку молока и отрезала ломоть
хлеба, куда толще, чем тот, что она швырнула старику Пужесу. Как я уже
говорил, у Мену определенно слабость к красивым парням. А пленник парень
хоть куда: черноглазый, темноволосый, бородка клинышком, тоже темная,
выгодно оттеняет матовую кожу лица. Худощавый, но видно, что силач. А наша
Мену ценит в мужчине еще и работника.
Намазав ломоть хлеба маслом, Мену протянула его пленнику. Увидев
перед собой бутерброд, он повернулся вполоборота, улыбнулся Мену, как
матери, и дрогнувшим от волнения голосом поблагодарил. Мое отношение к
