Газеля и назначить его кюре Курсежака и аббатом Мальвиля.
Несмотря на все мое желание быть тебе приятным, я
нарушил бы свой долг, если бы признал за тобой право
исполнять обязанности пастыря, кои ты посчитал нужным
возложить на себя в Мальвиле.
Аббат Газель в ближайшее воскресенье отслужит мессу в
Мальвиле. Надеюсь, ты окажешь ему достойный прием.
Прими, дражайший Эмманюэль, уверения в моих истинно
христианских чувствах.
Фюльбер Ле Но, епископ Ларокезский.
P.S. Так как Арман нездоров и не встает с постели, я
попросил мсье Газеля доставить тебе это письмо и подождать
ответа".
Прочитав это удивительное послание, я снова открыл окошко. Дело в
том, что, взяв у Газеля письмо, я не преминул окно затворить, мне не
хотелось, чтобы он видел, какие мы тут накопали ямы. Милейший Газель
по-прежнему стоял у ограды, на его клоунском гермафродитском лице застыло
напряженное и беспокойное выражение.
- Газель, - сказал я, - сразу дать тебе ответ я не могу. Надо созвать
общее собрание мальвильцев. Завтра Колен доставит Фюльберу мой ответ.
- В таком случае я сам приеду завтра утром за ответом, - отозвался
Газель своим тонким голосом.
- Что ты! Зачем тебе два дня подряд таскаться по тридцать километров
на осле. Ответ привезет Колен.
Настало молчание. Газель заморгал и проговорил не без некоторого
смущения:
- Извини, но мы больше не пускаем в Ла-Рок посторонних.
- Каких таких посторонних? - недоверчиво переспросил я. - Это кто -
мы, что ли?
- Не только, - ответил Газель, потупив взор.
- Ах вот как! Стало быть, в наших краях есть еще и другие люди!
- В общем, так решил приходский совет, - выдавил из себя Газель.
- Ловко же придумал ваш приходский совет! - негодующе воскликнул я. -
А приходскому совету не пришло в голову, что Мальвиль может принять такое
же решение в отношении жителей Ла-Рока?
Газель, не поднимая глаз, молчал с видом мученика. Фюльбер, наверное,
сказал бы, что ему "довелось пережить прискорбнейшие мгновения".
- Тебе, однако, должно быть известно, - продолжал я, - что Фюльбер
намерен прислать тебя сюда в воскресенье служить мессу.
- Да, я знаю, - отозвался Газель.
- Стало быть, ты имеешь право явиться в Мальвиль, а я не имею права
посетить Ла-Рок!
- В общем-то, это мера временная, - сказал Газель.
- Вон оно что - временная! Чем же она вызвана?
- Не знаю, - промямлил Газель, и я сразу почувствовал, что он
прекрасно знает.
- Ну что ж, в таком случае до завтра, - ледяным тоном заявил я.
Газель простился со мной и, повернувшись ко мне спиной, стал
взбираться на своего осла. Я окликнул его:
- Газель!
Он возвратился.
- Чем болен Арман?
У меня вдруг мелькнула мысль, что в Ла-Роке свирепствует какая-то
эпидемия и ларокезцы сидят в карантине, чтобы болезнь не распространилась.
Но я тут же сообразил, что мысль это просто дурацкая, неужели Фюльбер
способен испытывать альтруистические чувства?
Но на Газеля мой вопрос произвел совершенно ошеломляющее впечатление.
Он покраснел, губы у него затряслись, а глаза забегали, пытаясь уклониться
от моего взгляда.
- Не знаю, - пробормотал он.
- Как это не знаешь?
- За Арманом ухаживает сам монсеньер.
Прошла целая секунда, пока я сообразил, что под монсеньером он
подразумевает Фюльбера. Так или иначе, ясно было одно: если "монсеньер"
ухаживает за Арманом, значит, болезнь его не заразная. Я отпустил Газеля,
а вечером после ужина созвал общее собрание, надо было обсудить полученное
письмо.
Я заявил, что лично меня больше всего возмущает нелепость притязаний
Фюльбера. На мой взгляд, каждая фраза его письма свидетельствовала о мании
величия, не говоря уже об истерии. Вне всякого сомнения, он заставил
избрать себя епископом, чтобы взять надо мной верх, посвятить Газеля в сан
и потом устранить меня, как соперника на духовном поприще. В этой жажде
власти было даже что-то детское. Вместо того чтобы укрепить Ла-Рок против
грабителей, что было отнюдь не пустячным делом, он повел борьбу против
меня, хотя именно я предупредил его об опасности. И повел эту борьбу
именно тогда, когда никак не мог вести ее с позиций силы, ибо в мирской
своей власти опирался только на одного Армана, а Арман, жертва загадочной
болезни, был прикован к постели.
Я был склонен посмеяться над всей этой историей, но мои товарищи
отнеслись к делу всерьез. Они кипели от негодования. Мальвилю нанесено
оскорбление. Оскорбили чуть ли не его знамя (которое, кстати сказать,
существовало лишь теоретически). Фюльбер осмелился посягнуть на аббата
Мальвиля и на избравшее его общее собрание.
- С какой стати этому дерьму вздумалось лезть к нам! - возмущался
малыш Колен, который обычно избегал крепких выражений.
Мейсонье заявил, что этому олуху надо просто накостылять по шее. А
Пейсу посулил, что, если у Газеля хватит духу в воскресенье явиться к нам,
он "вгонит ему его кропило сам знаешь куда". В общем, можно было подумать,
что вернулись времена Братства, когда католики Мейсонье, стоявшие у
подножия мальвильских укреплений, и гугеноты Эмманюэля, засевшие на
крепостных стенах, с неистощимой изобретательностью оскорбляли друг друга,
прежде чем вступить в рукопашную.
- Вгоню до самых потрохов, - приговаривал Пейсу, стуча кулаком по
столу, - до самых потрохов вгоню кропило Газелю.
Несколько удивленный взрывом мальвильского патриотизма, я дал моим
товарищам прочесть ответ, который составил днем, и попросил их высказать о
нем свое мнение.
"Фюльберу Ле Но, кюре Ла-Рока.
Дорогой Фюльбер! Согласно самым древним документам о
Мальвиле, которыми мы располагаем и которые датированы XV
веком, в ту эпоху в Ла-Роке и в самом деле был епископ.
поставленный в 1452 году в городской церкви сеньором
Мальвиля бароном де Ла-Рок.
Однако из этих же самых документов явствует, что аббат
Мальвиля никоим образом не зависел от епископа Ла-Рока и
избирался сеньором Мальвиля из числа членов его семьи
мужеска пола, проживавших вместе с ним в его замке. Чаще
всего это был либо сын, либо младший брат. Отступил от
этого правила лишь один Сижисмон, барон де Ла-Рок,
который, не имея ни сыновей, ни братьев, назначил самого
себя аббатом Мальвиля в 1476 году. С этого времени и до
наших дней сеньоры Мальвиля юридически оставались аббата-
ми Мальвиля, даже если иногда передавали капеллану
исполнение своей должности.
Нет никаких сомнений, что Эмманюэль Конт в качестве
нынешнего владельца замка Мальвиль унаследовал все
прерогативы, сопряженные с владением замком. Так решило
собрание верующих, единогласно утвердившее за ним его
титул и право отправлять требы.
С другой стороны, Мальвиль не может признать законными
права епископа, о назначении которого не
предстательствовал перед его Святейшеством Папой и
которого сам Мальвиль не поставил в сан в городе,
принадлежащем к его владениям.
Мальвиль намерен хранить в неприкосновенности
историческое право на свой феод - Ла-Рок, хотя,
чистосердечно желая мира и добрососедских отношений, не
собирается в настоящий момент воспользоваться этим правом.
Тем не менее мы считаем, что всякое лицо, проживающее в
Ла-Роке и почитающее себя ущемленным в правах властью
де-факто, установленной в городе, в любой момент может
апеллировать к нам для восстановления своих прав. Мы
считаем также, что город Ла-Рок должен быть открыт для нас
круглосуточно, и, если посланцу Мальвиля будет прегражден
вход хоть в одни городские ворота, тем самым ему будет
нанесено тяжкое оскорбление.
Прошу тебя, дорогой Фюлбер, принять уверения в моих
наилучших чувствах.
Эмманюэль Конт, аббат Мальвиля".
Я считаю необходимым подчеркнуть, что сам я смотрел на это письмо как
на чистый розыгрыш - надо было осадить Фюльбера с его манией величия и
сразиться с ним оружием пародии и гротеска. Стоит ли говорить, что я ни на
минуту не воображал себя наследником мальвильских сеньоров. И столь же
мало принимал всерьез вассальную зависимость Ла-Рока. Однако я с
невозмутимым видом огласил письмо, надеясь, что его комическая сторона не
ускользнет от оих товарищей.
Но я ошибся*. Она полностью от них ускользнула, их восхитил тон моего
письма ("В самую точку", - заявил Колен),
________________________
* Возможно, я и в самом деле "глух к юмору", как утверждает Эмманюэль, но
я вовсе не уверен, что Эмманюэль смотрел на это письмо только как на
"розыгрыш". (Примечание Тома.)
________________________
а его содержание привело в восторг. Они попросили показать им документы,
на которые я ссылался, - и мне пришлось отправиться в залу, где под
стеклом хранились эти достопамятные реликвии и их перевод на современный
французский язык, заказанный покойным дядей.
Что тут началось! Десять раз читал я и перечитывал все те абзацы, где
указывалось, что Ла-Рок - наше сеньориальное владение, а также те, где
описывалось историческое решение барона Сижисмона объявить себя аббатом
Мальвиля.
- Гляди ты! - сказал Пейсу. - А я-то думал, что мы не имели права
избрать тебя по закону. Зря ты нам раньше не показал эти бумаги.
Древность наших прав кружила им голову.
- Пятьсот лет, - твердил Колен. - Нет, ты подумай только! Пятьсот лет
назад тебе дано право быть аббатом Мальвиля!
- Ну, это ты уж слишком, - возразил Мейсонье, который не мог
покривить душой, даже когда ему этого хотелось. - С тех пор была все-таки
Французская революция.
- А сколько она продолжалась? - стоял на своем Колен. - Разве можно
даже сравнивать!
Особенно их пленило то, что "поставить в сан" епископа Ла-Рока мог
только владетельный сеньор Мальвиля. По просьбе Пейсу я, как умел,
объяснил, что означает выражение "поставить в сан".
- Так о чем тут еще толковать, Эмманюэль, - заявил Пейсу. - Ты
Фюльбера в сан не ставил, а стало быть, он такой же епископ, как моя
задница. - (Бурное одобрение присутствующих.)
После этого мои товарищи совсем закусили удила и требовали снарядить
экспедицию против Ла-Рока, дабы отомстить за нанесенное нам оскорбление и
восстановить над городом наши сюзеренные права.
Я молча наблюдал за разгулом националистических страстей, которые сам
же и развязал. Теперь уже поздно было, я это чувствовал, объяснять моим
товарищам, что письмо мое - просто пародия. Слишком они вошли в раж. Они
обиделись бы на меня. Но все же я пытался урезонить самых рьяных, в чем и
преуспел с помощью Мейсонье, Тома, а потом и Колена, и мы приняли
торжественное решение, что никогда не покинем "своих друзей из Ла-Рока"
(формулировка Колена). И что в случае, если их будут притеснять, ущемлять
их права, Мальвиль заступится за них, что, впрочем, было уже сказано в
моем письме.
На другой день вновь явился Газель. Я молча вручил ему послание, и он
отбыл. А через два дня было закончено строительство ПКО и пшеница достигла
уже восковой спелости, можно было начинать уборку.
Дело шло медленно, потому что мы орудовали серпом, потом вручную
вязали снопы, потом перевозили их в Мальвиль и, оборудовав во внешнем
