- Начинай ты, Колен, - сказал я.
- Я чего ж, - заговорил Колен охрипшим голосом, ни на кого не глядя.
- Жалко Момо, но и других убитых тоже жалко.
- Теперь ты, Мейсонье.
- Я считаю, что мы были плохо организованы, - сказал Мейсонье, - и
было много нарушений дисциплины.
Он высказал все это, тоже ни на кого не глядя.
- Ты, Пейсу.
Пейсу приподнял могучие плечи и положил на стол свои огромные ручищи.
- Что ж, - сказал он. - Бедняга Момо вроде бы сам виноват. И все ж
таки Колен верно говорит...
Он умолк.
- Ты, Жаке.
- Я согласен с Коленом.
- Ты, Тома.
Я нарочно назвал его последним, чтобы подчеркнуть свою холодность, но
он сам, как бы заранее предвидя ее, не сел рядом со мной на место Эвелины,
хотя оно было свободно. Тома выпрямился. Он не оборачивался ко мне, он
глядел прямо перед собой, и я видел только его застывший профиль. Он сидел
очень прямо, даже как-то неестественно прямо, но сунул руки в карманы, что
было ему вообще несвойственно. Я тут же подумал, что он прячет руки не
ради того, чтобы придать себе развязный вид, а потому, наверное, что они у
него слегка дрожат.
Тома заговорил, голос плохо ему повиновался.
- Поскольку Мейсонье упомянул о нарушениях дисциплины, я хочу
сказать, что ставлю себе в вину два нарушения. Во-первых, когда началась
стрельба, Эмманюэль сказал мне, чтобы я не одевался, а, взяв ружье, бежал
в чем есть вниз. А я задержался, чтобы одеться, и спустился к въездной
башне слишком поздно, и потому не помог Мену удержать Момо.
Он судорожно глотнул.
- Во-вторых, Эмманюэль приказал мне вместе с Кати нести караул на
валу, а я своевольно решил бежать на подмогу к Рюне. Я сознаю, что
совершил серьезную ошибку, бросив Мальвиль без всякой охраны. Если бы
банда, с которой нам пришлось столкнуться, была организованна, она могла
бы разделиться надвое-одна группа, напавшая на наши посевы, отвлекла бы
нас к Рюне, а вторая тем временем завладела бы замком.
Знай я Тома не так хорошо, как я его знал, я бы подумал, что он
ловчит. Ведь, сам себя обвинив, он выбил оружие из наших рук. Как
выступить с обвинительной речью против того, кто сам себя обвиняет? Но я
знал - в действительности устами Тома говорила суровая требовательность к
себе самому. Единственная его хитрость, если только уместно употребить
здесь это слово, состояла в том, что он постарался выгородить жену. Это
было трогательно, но и довольно опасно. Потому что у меня были некоторые
соображения насчет того, какую роль в его неподчинении приказу сыграла
Кати, и об этом-то я и собирался поговорить.
- Я очень ценю твою откровенность, Тома, - сказал я все так же без
нажима. - Но мне сдается, что ты слишком выгораживаешь Кати. Ответь мне:
это она потребовала, чтобы вы сначала оделись?
Я поглядел на него. Я знал, лгать он не станет.
- Да, - ответил Тома, и голос его дрогнул. - Но поскольку я с ней
согласился, стало быть, за наше опоздание ответственность несу я.
Нелегко далось ему это признание. Тома был как на дыбе. И все-таки я
от него не отстану.
- А когда вы оказались на валу, это Кати предложила сбегать к Рюне
поглядеть, что там делается?
- Да, - ответил Тома, покраснев до корней волос. - Но я виноват, что
согласился. Значит, за эту ошибку отвечаю один я.
- Виноваты вы оба, - оборвал его я. - У Кати те же права и те же
обязанности, что у всех нас.
- Не считая того, - стиснув зубы, проговорил Тома, - что она не имеет
права присутствовать на собрании, где ты ее критикуешь.
- Я просто хотел избавить ее от этого. Но если, по-твоему, мы должны
ее выслушать, позови ее. Мы подождем.
Молчание. Все смотрят на него. Он опустил глаза, руки засунуты
глубоко в карманы. Губы дрожат.
- Не стоит, - наконец выговорил он.
- В таком случае предлагаю обсудить точку зрения Колена - если не
ошибаюсь, ее разделяют Пейсу и Жаке.
- Я еще не кончил, - сказал Тома.
- Ну так говори скорее! - нетерпеливо воскликнул я. - Заладил одно и
то же. Никто тебе рта не зажимает!
- Я готов нести ответственность за последствия своих ошибок, -
продолжал Тома, - и могу уйти с Кати из Мальвиля.
Я пожал плечами и, так как он молчал, спросил:
- Теперь кончил?
- Нет, - глухо отозвался Тома. - Поскольку впредь до особого решения
я пока мальвилец, я имею право высказаться по вопросу, который мы
обсуждаем.
- Высказывайся. Кто же тебе мешает?
Помолчав, он произнес чуть более уверенным тоном:
- Я не разделяю мнения Колена. По-моему, не следует сожалеть о том,
что мы убили грабителей. Наоборот, я считаю, что Эмманюэль совершил
ошибку, не решившись открыть стрельбу раньше. Не мешкай он так долго, Момо
был бы сейчас жив.
В ответ не раздалось ни "ого" ни "вот как", не последовало того, что
называется "волнение в зале", но на всех лицах выразилось неодобрение.
Однако на сей раз я решил: не стану пускаться на хитрости. Не стану
использовать "поддержку масс". Дело идет о слишком серьезных вещах.
- Ты не слишком тактично выразился, Тома, но в твоих словах есть доля
истины, - спокойно произнес я. - Однако я возьму на себя смелость тебя
поправить. Я совершил не одну ошибку, а целых две.
Я посмотрел на товарищей и замолчал. Я мог позволить себе помолчать.
Я до крайности возбудил их внимание.
- Первая ошибка, - вновь заговорил я, - ошибка общего характера. Я
проявил слабость по отношению к Эвелине. Показав пример того, как взрослый
мужчина пляшет под дудку девчонки, я внес в нашу общину дух разболтанности
и способствовал расшатыванию дисциплины. А конкретно это привело к тому,
что, не будь у меня на руках Эвелины, когда я выбежал из замка и бросился
к Рюне, я мог бы помочь Мену удержать Момо, хотя бы пока не подоспел Тома.
И, выдержав паузу, я добавил:
- Я, говорю это не для того, чтобы упиваться самокритикой, Тома. А
для того, чтобы показать тебе, что я одинаково расцениваю и слабость,
проявленную мной по отношению к Эвелине, и твою - по отношению к Кати.
- С той только разницей, что Эвелина тебе не жена, - заметил Тома.
- А по-твоему, это отягчающее обстоятельство? - холодно спросил я.
Он замолк, окончательно сбитый с толку. Думаю, он хотел сказать
другое: то, что он муж Кати, смягчает, мол, его вину. Но разъяснять это
при всех означало бы прямо признаться в своей слабости. У него сохранилось
традиционное представление-в его случае более чем превратное - о роли
мужчины в браке как главы семьи.
- Вторая ошибка: как сказал Тома, я слишком поздно решил открыть
стрельбу по грабителям.
Мейсонье воздел обе руки к небу.
- Будем же справедливы! - заявил он решительно. - Если тут была
ошибка, не ты один в ней виноват. Ни у кого из нас не поднималась рука
выстрелить в этих горемык. Такие худющие! Такие голодные!
- Скажи, Тома, ты тоже испытал такое чувство? - спросил я.
- Да, - ответил он без колебаний.
Люблю в нем эту прямоту: он не солжет, даже если правда ему во вред.
- Тогда приходится сделать вывод, что в этой ошибке виноваты мы все,
- сказал я.
- Да, но ты больше других, - возразил Тома, - потому что командуешь
ты.
Я всплеснул руками и с горячностью воскликнул:
- Вот оно! В этом-то вся загвоздка! Разве я командую? Хорош командир,
если из группы, которая якобы ему подчиняется, двое взрослых в разгар
битвы нарушают приказы!
Нависло молчание. Я не спешил его прервать. Пусть еще потянется. И
пусть Тома еще чуточку потомится.
- А по-моему, - сказал Колен, - здесь нет полной ясности. Собираем мы
у нас в Мальвиле собрания, сообща принимаем на них решения. Ладно. На
собраниях Эмманюэль играет первую скрипку. Но никто ни разу еще не сказал,
что, если настанет чрезвычайное положение и рассуждать будет некогда,
Эмманюэль должен взять на себя команду. А по-моему, так прямо и надо
сказать. Чтобы все знали: если уж возникла опасность - приказу Эмманюэля
повиноваться беспрекословно.
Мейсонье поднял руку.
- Наконец-то, - сказал он удовлетворенно. - Я о том и толковал, когда
еще в самом начале говорил, что мы плохо организованы. Скажу больше, мы
вели себя как самые последние растяпы. Все бежали кто куда, никто никого
не слушал. Была минута, когда для защиты Мальвиля на валу оставались
только Фальвина с Мьеттой. Хоть Мьетта и умеет стрелять, да у нее ружья-то
не было!
- Ты прав, - покачал своей огромной башкой Пейсу. - Настоящий бардак.
На пашне у Рюна оказался бедняжка Момо, а ему там делать было нечего. И
Мену туда прибежала из-за Момо, а ей тоже незачем было туда соваться. А
тут еще Эвелина, которая хвостом ходит за Эмманюэлем. Да еще...
Он осекся и покраснел до ушей. В пылу красноречия он едва не включил
в свой перечень Тома. Воцарилось молчание. Тома, не вынимая рук из
карманов, сидел, ни на кого не глядя. Колен, поблескивая глазами, улыбался
мне своей улыбочкой.
- А ты тоже сообразил, - вдруг сказал Пейсу, протянув в сторону Тома,
чуть ли не через весь стол, длинную ручищу с громадной пятерней. -
Сообразил, - повторил он громовым голосом. - Уйду из Мальвиля с Кати!
Ничего глупее придумать не мог?
- Совершенно с тобой согласен, - немедленно поддержал я.
- И куда бы ты, интересно знать, пошел, кретин? - спросил Пейсу, и в
тоне, каким было произнесено это ругательство, слышалась безграничная
дружеская нежность.
Колен рассмеялся, как всегда в самую нужную минуту. Смех его
прозвучал удивительно искренно.
- Эх дурья твоя башка, Жаке, - проворчал Пейсу.
И мы все, глядя на Жаке, рассмеялись, как только что смеялись над
Тома. Кто бы мог подумать, что после всей той крови, которая пролилась с
обеих сторон, мы сможем так скоро развеселиться. Впрочем, веселье - не то
слово. Наш смех имел социальный смысл. Он скреплял наше единство. Тома,
наделавший кучу ошибок - наш. Жаке - тоже. После всех испытаний наша
коммуна реорганизовывалась, подтягивалась, укреплялась.
Погребение Момо было назначено на полдень, потом было решено
причаститься. После утреннего собрания я ждал у себя в спальне тех, кто
пожелает исповедаться.
Я выслушал Колена, Жаке и Пейсу. Еще до того, как каждый из этой
троицы открыл рот, я уже знал, что их мучает. Что ж, если им кажется, что
я могу избавить их от этого бремени, тем лучше. "Кому простите грехи, тому
простятся, на ком оставите, на тех останутся". Сохрани меня бог
вообразить, будто я обладаю этой непомерной властью! Ведь я порой
сомневаюсь, под силу ли самому господу богу облегчить человеческую
совесть. Впрочем, хватит! Не хочу никого огорчать такой ересью. Тем более
что в этой области я не уверен решительно ни в чем.
После исповеди Колен сказал мне со своей обычной ухмылкой:
- Пейсу говорит: Фюльбер на исповеди все кишки вытянет, а потом еще
отлает. У тебя подход другой.
- Этого только не хватало! - улыбнулся я в ответ. - Ты исповедуешься,
чтобы на душе стало легче. Чего ради я буду взваливать на тебя лишнее
бремя?
К великому моему удивлению, лицо Колена вдруг сделалось серьезным.
- Я не только для этого исповедуюсь. А еще для того, чтобы стать
лучше.
При этих словах он даже покраснел, фраза эта ему самому показалась
смешной. Я недоверчиво пожал плечами.
- Думаешь, это невозможно?
- Для тебя, пожалуй, и возможно. Но в большинстве случаев нет.
- Почему же?
- Видишь ли, люди очень ловко скрывают от самих себя собственные
недостатки. А отсюда выводисповедь их немного стоит. Возьми, к примеру,
Мену. Заметь, она не ходила ко мне исповедоваться, а то я, конечно,
