- С мясом так быстро не управишься, - возразил Лануай.
- Так или иначе, приступай к делу.
Он поглядел на меня - славный парень, такой силач и такой робкий, -
потом снял с крюка половину телячьей туши, бросил на прилавок и начал
точить нож. В лавке остались только Марсель, Тома да Кати с девочкой,
которую она держала за руку. Жаке, покончив с раздачей хлеба и масла,
отправился подсобить Колену, который на той же улице, чуть пониже, грузил
на повозку металлические изделия из своей лавки. Фальвины с Мьеттой нигде
не было видно - должно быть, заглянули к кому-то из друзей. А Чернушка, о
которой, как это ни странно, при виде хлеба все забыли, привязанная к
кольцу справа от зеленых ворот, уткнулась мордой в сено, Жаке позаботился
о ней и подбросил ей охапку.
Наконец-то я мог не торопясь разглядеть Кати. Ростом она была повыше
Мьетты и не такая пышная-видно, в Ла-Роке уже успела начитаться женских
журналов с их культом худобы. Как и у сестры, у нее были крупноватые нос и
подбородок, красивые темные, только сильно подведенные глаза,
кровавокрасный рот, а волосы хоть не такие роскошные, зато более
ухоженные. На ней были джинсы в обтяжку, пестрая блузка, широкий пояс с
золотой пряжкой, а в ушах, на шее, на запястьях и пальцах позвякивали
побрякушки. С такой внешностью и в этом наряде она, казалось, сошла с
картинки журнала "Для юных девиц", а ее поза, небрежная, свободная,
непринужденная - ладонью она упиралась в стену лавчонки, живот выдвинут
вперед, вся тяжесть тела перенесена на одно бедро, - была заимствована,
если не ошибаюсь, у манекенщиц из каталога "Редут".
Глаза Кати показались мне не такими кроткими, как у Мьетты, но, как
видно, в них была заложена немалая сексуальная сила, судя по тому, что в
течение всего нескольких минут она заарканила, обработала и полонила Тома,
который стоял перед ней, совершенно оцепенев. По-видимому, Кати в
мгновение ока сделала выбор, едва мы сошли с повозки, и взялась за дело
столь быстро и энергично, что, по моему разумению, у облюбованной ею
жертвы не было надежды на спасение.
- Эмманюэль, - проговорил Марсель, - познакомься с моей внучатой
племянницей.
Я пожал внучатой племяннице руку, сказал ей несколько слов, она мне
что-то ответила и одновременно, вне рамок этого ритуала вежливости,
окинула меня быстрым оценивающим взглядом. Меня изучили, оценили и вынесли
обо мне суждение не с точки зрения нравственных и уж тем более
интеллектуальных достоинств, а только в качестве партнера в том
единственном роде занятий, который представлялся ей важным. Насколько я
понял, оценку я получил хорошую. После этого Кати вновь обратила
прицельный огонь своих взоров на Тома. Во всей этой истории меня поразило
одно - как ошеломляюще быстро, проще сказать нахрапом, она приручила Тома.
Правда и то, что нашу жизнь со времени Происшествия трудно считать
нормальной. Доказательство тому-дележ съестного в Ла-Роке. И еще
доказательство: ни один из нас благоразумно не расставался с ружьем, даже
Колен, а уж ему-то висящее на плече ружье, безусловно, мешало грузить
повозку.
- Ну а ты кто? - спросил я у девочки, которую держала за руку Кати.
Предоставленная самой себе в перекрестном огне взглядов, который велся над
ее головой, она уже давно пристально следила за всеми моими движениями. -
Как тебя зовут?
- Эвелина, - ответила она, не сводя с меня серьезного взгляда
запавших и обведенных темными кругами голубых глаз: они съедали больше
половины ее худенького лица, обрамленного длинными светлыми прямыми
волосами, падавшими чуть ли не до пояса. Подхватив девочку под мышки, я
поднял ее, чтобы поцеловать, она в мгновение ока обвилась вокруг моих
бедер, а худенькими ручонками вокруг моей шеи. Радостно отвечая на мои
поцелуи, она уцепилась за меня с такой силой, что я даже удивился.
- Послушай, - сказал мне Марсель, - если у тебя есть свободная
минута, загляни ко мне в мастерскую, пока эти сволочи не нагрянули.
- С удовольствием, - ответил я. - А вы оба (обратился я к Кати и
Тома) помогите Колену грузить повозку. Ну-ка, Эвелина, пусти меня. Слезай,
- продолжал я, пытаясь расцепить маленькие худые пальцы, а Кати тем
временем, схватив за руку Тома, потащила его за собой вниз по улице.
- Нет, нет, - возразила Эвелина, еще крепче прильнув ко мне. - Отнеси
меня на руках к Марселю.
- Ладно, отнесу, а там ты слезешь?
- Слезу.
- Если ты уступишь этой соплячке, ты еще наплачешься, - сказал
Марсель. - Она живет у меня после взрыва, - добавил он. - Кати взяла ее на
свое попечение. И поверь, иной раз с ней приходится ох как трудно - ведь у
нее астма. Порой такие ночи выпадают, что не приведи господь.
Так, значит, это та самая сиротка, о которой Фюльбер сказал, что,
мол, "никто в Ла-Роке не хочет о ней позаботиться". Вот ведь гнусный тип!
Что ни слово, то вранье, даже без всякой пользы для себя.
Марсель повел меня не в мастерскую, а в крохотную столовую, которая
выходила окном во двор, почти такой же маленький. Я тотчас заметил кусты
сирени. Защищенные с четырех сторон стенами, они порыжели, но не сгорели.
- Видел? - сказал Марсель, и в его черных глазах вспыхнула радость. -
Почки набухли! Ну и молодчина моя сирень. Еще оправится. Садись же,
Эмманюэль.
Я последовал его приглашению. Эвелина тотчас устроилась у моих колен,
крепко сжала руками мои большие пальцы и, повернувшись ко мне спиной,
скрестила их у себя на груди. В такой позе она и затихла.
Усевшись, я стал разглядывать полки над комодом орехового дерева, на
которых Марсель держал свою библиотеку. Тут были только дешевые книжки в
мягких обложках и серийные издания. Первые продавались на всех
перекрестках, да и за вторыми тоже не было нужды заходить в книжный
магазин. Помню, впервые Марсель удивил меня, когда мне было лет
двенадцать. Желая показать моему дяде какую-то книгу, он, прежде чем ее
взять, долго мыл руки мылом под краном в кухне. Правда, ладони его от
этого не стали белее. Широкие, точно дубленые ладони, изрытые черными
ложбинками.
- Не обессудь, угостить мне тебя нечем, бедный мой Эмманюэль, -
сказал Марсель, усаживаясь напротив.
И он грустно покачал головой.
- Видал?
- Видал.
- Хочешь не хочешь, а Фюльберу надо отдать справедливость. Поначалу
от него была польза. Заставил нас похоронить убитых. В некотором роде он
даже поднял наш дух. Но мало-помалу с помощью Армана начал завинчивать
гайки.
- А вы не протестовали?
- Когда мы надумали протестовать, было уже поздно. Вся беда в том,
что вовремя не спохватились. Уж очень красно он говорит, Фюльбер. Сначала
сказал: надо, мол, перетащить в замок все бакалейные запасы, чтобы их не
разграбили, ведь хозяева погибли. Что ж, мысль вроде разумная - так мы и
поступили. Потом то же самое посоветовал насчет мясных продуктов. Потом
говорит: не надо держать дома ружья. А то еще перебьем друг друга. Лучше
снести их в замок. Опять вроде неглупо. В самом деле, для чего ружья
держать, когда дичи не стало? А в один прекрасный день, когда мы
спохватились, то уже все оказалось в замке - и корм для скота, и зерно, и
лошади, и свиньи, и колбаса, и крупа, и ружья. Я уж не говорю о корове,
что ты нам привел. Понятно? А теперь замок каждый день распределяет
продукты между жителями. И доля у всех разная-ясно? Да и день на день тоже
не приходится, все зависит от милости хозяина. Вот чем он нас и держит,
Фюльбер. Размером пайка.
- А при чем здесь Арман?
- Арман - это мирская власть. Террор. Фабрелатр - это соглядатай. К
слову сказать, Фабрелатрто в общем болван, ты и сам, должно быть, заметил.
- А Жозефа?
- Жозефа хозяйство ведет. Ей за пятьдесят. Красотой она не блещет. И
все ж таки она при Фюльбере не только, как говорится, для хозяйственных
надобностей. Живет она в замке с Фюльбером, Арманом и Газелем. Газеля он
собирается назначить твоим викарием, только сначала обработает его как
следует.
- А что за мужик этот Газель?
- Да не мужик он вовсе, а баба! - расхохотался Марсель, и меня
порадовал его смех. Я привык видеть Марселя в его мастерской всегда
веселым: черные глаза так и искрятся, бородавка подрагивает, а богатырские
плечи трясутся от смеха; Марсель старается удержаться, потому что во рту у
него полно гвоздей, которые он вынимает по одному и забивает в подметку.
До чего же ловко он их вколачивает; бьет с непостижимой быстротой и точно
по шляпке - ни одного не погнет.
- Газель, - продолжал он, - вдовец, ему лет пятьдесят. Поглядишь на
него часов в десять утра, когда он наводит порядок у себя дома, животики
надорвешь. На голове чалма, чтобы волосы часом не запылились, и он тебе
скребет, и пол натирает, и мебель полирует, а к чему? - ведь живет-то он в
замке! И еще рад-радешенек - у себя в квартире грязи не разводит.
- А во всем прочем?
- Во всем прочем он мужик невредный, но, что ты будешь делать,
верующий. И на Фюльбера чуть не молится. В общем, если он водворится в
Мальвиле, придется вам ухо востро держать.
Я поглядел на Марселя.
- В Мальвиле он не водворится. В воскресенье вечером меня избрали
аббатом Мальвиля.
Выпустив мои большие пальцы, Эвелина обернулась и испуганно
уставилась на меня, но, как видно выражение моего лица ее успокоило,
потому что она опять устроилась в прежней позе. А Марсель разинул рот,
вытаращил глаза и секунду спустя как расхохочется!
- Ну, ты в своего дядюшку пошел! - еле выговорил он, задыхаясь от
смеха. - Жалость какая, что ты не живешь в Ла-Роке. Ты бы избавил нас от
этого подонка. К слову сказать, - добавил он, сразу посерьезнев, - я уже и
сам обдумывал, что предпринять, если дело до крайности дойдет. Но тут мне
рассчитывать не на кого - только на Пимона. А Пимон на духовную особу руки
не поднимет.
Я молча глядел на него. Ох и тяжка должна быть тирания Фюльбера, если
такому человеку, как Марсель, приходят в голову недобрые мысли!
- Кстати, - продолжал он. - В прошлое воскресенье, когда Фюльбер
уезжал из Мальвиля, дал ты ему хлеба?
- И хлеба, и масла.
- Точно, Жозефа так и говорила. Еще спасибо, что у нее длинный язык.
- Да ведь хлеб предназначался для всех вас.
- Я так и понял!
Он развел руками, показав черные дубленые ладони.
- Вот, - сказал он, - вот до чего мы докатились. Вздумается завтра
Фюльберу, чтобы ты подох, ты и подохнешь. Допустим, отказался ты пойти к
мессе или исповедоваться - готово дело. Паек тебе тут же урежут. Нет, он у
тебя его не отнимет. Он его убавит. Помаленечку. А станешь ворчать - на
дом к тебе заглянет Арман. Ко мне-то, положим, не заглянет, - добавил
Марсель, расправив плечи. - Меня он пока еще побаивается. Этот самый
Арман. Вот из-за этой вот штуковины.
Из переднего кармана кожаного фартука Марсель извлек острый как
бритва нож, которым обрезал подметки. Только на мгновенье, и тут же
спрятал его обратно.
- Послушай, Марсель, - сказал я, помолчав. - Мы с тобой старые
знакомые. Дядю ты хорошо знал и он уважал тебя. Хочешь, переезжай с Кати и
Эвелиной в Мальвиль - мы все будем только рады.
Не оборачиваясь, Эвелина крепче стиснула мои пальцы и с неожиданной
силой прижала мои ладони к своей груди.
- Спасибо тебе, - сказал Марсель, и в его черных глазах блеснула
слеза. - Спасибо. Но я не могу, по двум причинам не могу. Во-первых, есть
декрет Фюльбера.
- Декрет?
- Да, представь, этот тип декреты издает, от своего имени, никого не
