явно повеселел.
- Ну, Эмманюэль, и порадуешь же ты моих земляков своим
представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости. Но и
от скуки. Людям нечем заняться. Я-то еще кое-как ковыряюсь со своей
колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как быть? Пимону,
Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам - до октября-то ведь сеять не придется. А
радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя. Вначале и в церковь-то
люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом и послушать, как кто-то
чтото говорит. В первое время Фюльбер был заместо телевизора. На беду,
кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт
по горло. Ты уж мне поверь-мы все тут готовы хоть каждый день по доброй
воле убирать навоз в замке. Уборка навоза стала даже вроде награды! Я так
думаю, что тиранство Фюльбера легче было бы сносить, придумай он нам хоть
какое-нибудь занятие. Уж не знаю какое! Ну хотя бы, к примеру, расчистить
нижний город, сгрести в кучу камни, собрать гвозди. И главное, чтобы всем
миром, сообща. Потому что самая большая беда в том, что нет у нас здесь
никакой общественной жизни. Никакой. Каждый сидит у себя взаперти и ждет,
пока ему кинут кость. Если так и дальше пойдет, мы все скоро уже нелюди
станем.
Я не успел ответить - следом за Эвелиной, которая сразу прижалась к
моим коленям, в комнату вихрем влетела Кати.
- Кати, - сказал я, - времени у нас в обрез. Не будем тратить его на
пустую болтовню. Как ты смотришь на то, чтобы переселиться с Эвелиной в
Мальвиль? Дядя согласен.
Она вспыхнула, на ее лице появилось хищное выражение. Но она тотчас
спохватилась.
- Ох, сама не знаю, - ответила она и потупила глаза с наигранной
скромностью.
- Я вижу, переезд тебе не по душе, Кати. Ну что ж, не хочешь - не
надо. Неволить не стану!
- Да нет, нет, не в том дело, - сказала Кати. - Просто дядю оставлять
жалко.
- Смотри-ка ты, - удивился Марсель.
- Ну, раз ты о нем горюешь, лучше и впрямь оставайся. И не будем об
этом больше говорить.
Тут она смекнула, что я просто над ней подсмеиваюсь, и, заулыбавшись,
заявила с чисто деревенским бесстыдством, которое было мне куда больше по
сердцу, чем ее ломанье:
- Ты что, смеешься! Я до смерти рада уехать с вами!
Я и впрямь рассмеялся, за мной Марсель. Как видно, он тоже успел
заметить краткую беседу и долгие взгляды у порога мясной лавки.
- Значит, едем? - спросил я. - Жалеть не будешь?
- И с дядей расставаться душа не болит? - поддержал меня Марсель.
Она тоже рассмеялась искренне, от всего сердца, тем смехом, который
отзывается во всем теле, волнами расходится по плечам, груди и бедрам. Это
зрелище пришлось мне по вкусу, и я загляделся на Кати. Она тотчас
перехватила мой взгляд, состроила мне глазки и снова рассмеялась, повторив
ту же завлекательную пантомиму.
- Слушай меня, Кати, - продолжал я. - Ты сама понимаешь: если просить
разрешения у Фюльбера, нам его не получить. Вы с Эвелиной удерете тайком.
Думаю, что через несколько минут все жители соберутся на эспланаде
поглядеть на трюки, которые я буду проделывать на лошадях. Ты туда не
пойдешь. Останешься у себя, якобы для того, чтобы ухаживать за Эвелиной -
у нее, мол, начался приступ астмы. Как только все сойдутся к замку,
соберешь чемоданы, свой и Эвелины, погрузишь их на повозку и хорошенько
укроешь пустыми мешками, в которые был завернут хлеб. Потом через южные
ворота вы пойдете пешком по дороге к Мальжаку и на пятом километре у
развилки на Ригуди будете нас ждать.
- Понятно, - сказала Кати.
- Не показывайтесь на дороге, пока не убедитесь, что это мы. А ты,
Эвелина, во всем слушайся Кати.
Эвелина только кивнула и поглядела на меня с безмолвной преданностью.
Воцарилось молчание.
- Спасибо тебе, Эмманюэль, - с волнением проговорила Кати. - Можно
рассказать Тома?
- Нет, нельзя. Времени у тебя нет. Отправляйся с Эвелиной к себе, и
бегом.
Она и в самом деле умчалась, однако все-таки успела обернуться и
проверить, провожаю я ее взглядом или нет.
- Ладно, Марсель, я пошел - не хочу, чтобы Фюльбер видел меня здесь,
у тебя. А то попадешь еще в подозрительные.
Мы расцеловались. Я вышел в прихожую, но тотчас вернулся, вынул из
кармана сверток и положил на стол.
- Сделай мне удовольствие, возьми это. Когда Фюльбер обнаружит, что
Кати сбежала, будет чем пополнить урезанный паек...
На улице меня остановила рослая дородная женщина в синем свитере и
широких брюках. У нее были короткие густые, с проседью волосы, сильно
развитая нижняя челюсть и голубые глаза.
- Мсье Конт, - сказала она низким, хорошо поставленным голосом, -
разрешите представиться: Жудит Медар, преподаватель математики,
холостячка. Подчеркиваю - холостячка, а не старая дева, во избежание
недоразумений.
Начало показалось мне забавным, и, так как говорила она без малейшего
местного акцента, я спросил, уроженка ли она Ла-Рока.
- Я из Нормандии, - ответила она, обхватив мою правую руку повыше
локтя и стиснув ее своей железней пятерней. - Живу в Париже. Вернее, жила
в Париже, пока существовал город Париж. Но у меня в Ла-Роке дом, благодаря
чему я и выжила.
Она снова стиснула мое предплечье. Я сделал осторожную попытку
освободиться от этого викинга в юбке, но она, сама того не замечая - в
этом я мог поклясться, - еще крепче сжала пальцы.
- Благодаря чему я и выжила, - повторила она, - и ознакомилась с
весьма своеобразной формой теократической диктатуры.
Спасибо, нашелся хоть один человек, который не боялся ушей
Фабрелатра. Меж тем он уже наставил два своих лопуха и торчал метрах в
пяти от нас, но викинг в юбке не удостоил его даже взглядом.
- Примите во внимание, что я католичка, - продолжала она сильным,
хорошо поставленным голосом. - Но священнослужителей такого сорта я еще
никогда не видывала. А как вам нравится смирение наших сограждан? Все-то
они терпят. Можно подумать, что их лишили всех признаков мужского пола.
Но зато она, несмотря на принадлежность к слабому полу, как видно,
была наделена мужеством с лихвой. В брюках, уверенная, крепкая, она стояла
передо мной - квадратный подбородок выступал над воротником свитера,
голубые глаза сверкали. И посреди главной улицы Ла-Рока открыто бросала
вызов властям.
- Впрочем, есть одно исключение, - добавила она. - Марсель. Вот это
настоящий мужчина.
Интересно бы узнать, у Марселя она тоже ощупывала мышцы? Стоило бы.
Там есть что пощупать. Хотя Марселю перевалило за шестьдесят, мышцы у него
стальные, и найдется немало женщин, не только холостячек, которые отнюдь
не прочь к нему приласкаться.
- Мсье Конт, - продолжала она голосом трибуна. - Браво, браво! Это я
вам говорю! Браво, что вы организовали немедленную раздачу продуктов. -
Тут она стиснула мою руку. - Ибо для нас это единственная надежда получить
свою долю. И еще раз браво, что вы одернули местного эсэсовца. - Она снова
стиснула мое предплечье. - Я еще спала, а не то примчалась бы вам на
помощь.
Вдруг она наклонилась ко мне. Я говорю наклонилась, потому что у меня
создалось впечатление, что она выше меня по крайней мере сантиметра на
тричетыре, и шепнула мне на ухо:
- Если в один прекрасный день вы затеете чтонибудь против этого
ничтожества, рассчитывайте, мсье Конт, на мою поддержку.
Последние слова она произнесла тихо, но весьма энергично. Потом
выпрямилась и, заметив, что Фабрелатр оказался прямо за ее спиной,
выпустила мою руку, резко обернулась и толкнула его плечом, отчего белесая
жердь чуть не упала.
- Воздуха мне! Воздуха! - воскликнула Жюдит, с силой разводя руками.
- Черт побери! Неужели в Ла-Роке места не хватает?
- Извините, мадам, - слабым голосом отозвался Фабрелатр.
Она даже не взглянула на него. Она протянула мне свою широкую кисть,
я пожал ее и ушел, все еще чувствуя боль в предплечье. Но я был доволен,
что приобрел такую союзницу.
Я прошел по улице до того места, где стояла наша повозка. Грузили ее
быстро, дело уже шло к концу. Кар-Кар, который склевывал крошки чуть ли не
изпод ног Лануая, теперь с профессорским видом разгуливал по широкой спине
Малабара. Увидев меня, он дружелюбно каркнул, взлетел на мое плечо и стал
со мной заигрывать. Тома, раскрасневшийся, взволнованный, все время
беспокойно оглядывался на сапожную мастерскую, а потом отвел меня в
сторону и спросил:
- Что случилось? Почему Кати вдруг нас бросила?
В душе я умилился этим "нас".
- У Эвелины начался приступ астмы, и Кати осталась с ней.
- А это так необходимо?
- Еще бы, конечно, необходимо, - с возмущением ответил я. - Приступ
астмы - мучительнейшая штука! Больного нельзя оставлять одного.
Он смущенно потупил глаза, потом вдруг вскинул их на меня и, должно
быть, набравшись храбрости, глухо спросил:
- Скажи, ты не будешь против, если Кати переедет в Мальвиль к своей
сестре и бабушке?
Я посмотрел на него. "К сестре в бабушке" умилило меня еще больше,
чем "нас".
- Нет буду, - веско сказал я.
- Почему?
- А потому, что Фюльбер категорически запретил всем гражданам Ла-Рока
выезжать из города и, безусловно, воспротивится отъезду Кати. Стало быть,
ее можно только похитить.
- Ну и что из того? - спросил он, и голос его зазвенел.
- То есть как это "что из того"? Из-за какой-то девчонки пойти на
разрыв с Фюльбером?
- Ну, до разрыва еще далеко.
- Не так уж и далеко! Представь себе, Фюльберу приглянулась эта
девица. Он предложил ей перебраться в замок и его обслуживать.
Тома побледнел.
- Тогда тем более!
- Это еще почему?
- Чтобы спасти ее от этого типа.
- Бог знает, что ты такое несешь. Тома. Ты ведь даже не спросил, что
по этому поводу думает сама Кати. Может, ей нравится Фюльбер.
- Уверен, что нет.
- И потом, мы ведь ее совсем не знаем, эту Кати, - продолжал я. - Ты
познакомился с ней всего какой-нибудь час назад.
- Она очень хорошая девушка.
- Ты имеешь в виду ее душевные качества?
- Само собой.
- Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности.
Я сделал ударение на слове "объективность". Но я зря старался. Тома и
в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.
- Значит, ты согласен? - с тревогой спросил он. - Увезем ее, да?
На сей раз я поглядел на него без улыбки.
- Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам.
Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз
заставило его призадуматься, так как он сказал:
- Обещаю.
Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча КарКара, который мне уже
несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В самом ее конце
вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались.
Первым в воротах показался Арман с хмурой и злобной рожей. За ним
незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что это
и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер.
Ну и лицедей же он! Он не просто вышел. Он явил себя. Предоставив
Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя толпу.
На нем был все тот же темно-серый костюм, рубашка, которую я ему
"уступил", серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим и
указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в нем
вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем его волос и еще резче
казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами.
Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. Вытянув вперед шею, он как бы
