отодвигал тело на второй план, подчеркивая, как мало оно для него значит.
Он смотрел на ларокезцев, кроткий, терпеливый, готовый принять терновый
венец.
Увидев, что я поднимаюсь к замку, раздвигая немноголюдную толпу
зрителей, он вышел из состояния благостной неподвижности и устремился ко
мне, приветливо, по-братски простирая вперед обе ладони.
- Добро пожаловать в Ла-Рок, Эмманюэль, - произнес он своим глубоким
бархатным баритоном, взяв мою правую руку своей правой рукой и еще накрыл
ее сверху левой, словно оберегая бесценное сокровище. - Как же я рад тебя
видеть! Само собой разумеется, тут не о чем и говорить, - продолжал он,
неохотно выпуская мои пальцы, - поскольку Колен не живет в Ла-Роке,
ларокезские декреты на него не распространяются. Поэтому он может вывезти
свою лавку.
Все это было сказано очень быстро, как бы вскользь, словно никакого
спора никогда и не возникало.
- Так вот она, корова, - продолжал он восторженно, повернувшись к ней
и воздевая руки, точно намеревался ее благословить. - Ну не чудо ли, что
господь создал животное, которое, питаясь сеном и травой, претворяет их в
молоко? Как ее зовут?
- Чернушка.
- Чернушка - а однако молоко у нее белое, - продолжал он с
приличествующим священнослужителю смешком, на который отозвались только
Фабрелатр и Газель. - Да я вижу здесь и твоих друзей, Эмманюэль.
Здравствуй, Колен. Здравствуй, Тома, Здравствуй, Жаке, - сказал он
ласково, однако к ним не подошел и руки им не подал, подчеркнув, что между
хозяином и его товарищами существует разница, и немалая. Мьетте и Фальвине
он только кивнул. - Я знаю также, Эмманюэль, какие щедрые подарки ты нам
сделал, - произнес он, обращая на меня свой увлажненный благостью взор. -
Хлеб, мясо и масло.
Назвав очередной продукт, он воздевал руки к небу.
- Два каравая и масло мы привезли в подарок. А мясо - нет. Пойди
взгляни, Фюльбер.
Я подвел его к мясной лавке.
- Как видишь, мяса тут довольно много. Половина теленка. Я сказал
Лануаю, чтобы он разделал его сразу. День обещает быть жарким, а
холодильников, увы, не существует. - Масло и хлеб, - повторил я, - это,
как я уже сказал, подарки. А телятина нет. В обмен на телятину Мальвиль
рассчитывает получить сахар и мыло.
Моя речь не понравилась Фюльберу по меньшей мере по трем причинам.
Во-первых, обращаясь к нему в его же вотчине, я звал его просто по имени.
Во-вторых, туша разделана, и, значит, ничего не попишешь. И в-третьих, я
потребовал от него бакалейные товары. Но он и виду не подал, что
недоволен. Он плотоядно восторгался телятиной.
- Впервые после взрыва бомбы мы отведаем свежего мясца, - говорил он
своим благозвучным баритоном, окидывая грустными глазами меня, моих
товарищей и по-прежнему молчавших ларокезцев. - Я счастлив за всех нас.
Сам-то я - ты же знаешь, Эмманюэль, мне самому мало надо. Человек в моем
состоянии, когда он одной ногой уже в могиле, съест кусочек и довольно. Но
пока я жив, я несу ответственность за скудные припасы Ла-Рока, и ты уж не
обессудь, если я вынужден буду скаредничать.
- Подарки - это подарки, - холодно ответил я. - А сделка - это
сделка. Если хочешь, чтобы Мальвиль продолжал торговать с Ла-Роком, вы
должны дать нам в обмен что-нибудь стоящее. Думаю, если за половину
телячьей туши я попрошу десять килограммов сахара и пятнадцать пачек
стирального порошка, это будет в самый раз.
- Посмотрим, Эмманюэль, - кротко ответил Фюльбер. - Не знаю, много ли
сахара у нас осталось. - Тут он бросил испепеляющий взгляд на Газеля,
который открыл было рот. - Но мы сделаем все, что в наших силах, и даже
больше, чтобы тебя удовлетворить полностью или хотя бы частично. Ты сам
видел, что живем мы здесь, как нищие. Нам и не снится такое изобилие, как
в Мальвиле. - Тут он бросил весьма выразительный взгляд на своих прихожан.
- Не обессудь, Эмманюэль, но мы даже не можем пригласить вас к обеду.
- Я все равно собирался уехать, как только получу лошадей, ружья и
бакалейные товары, хотя, впрочем, не сразу. Перед отъездом мне нужно дать
лошадям размяться.
И я рассказал ему о своей затее.
- Отличная мысль, - одобрил Фюльбер, которого весьма прельщала
возможность проявить широту за чужой счет. - В нашем приходе, увы, так
мало развлечений. Мы с радостью посмотрим твой номер, Эмманюэль, в
особенности если это не опасно для тебя. Ну что ж, пойдемте, - сказал он,
широким, великодушным движением обеих рук подзывая к себе свою паству. -
Поскольку ты спешишь, не будем терять времени. Но я что-то не вижу Кати, -
заметил он, когда по его знаку Газель и Арман широко распахнули створки
ворот и ларокезцы двинулись по аллее замка, говорили они все теми же
приглушенными голосами, разве только чуть оживились.
- У Эвелины приступ астмы, и Кати за ней ухаживает, - ответил я
Фюльберу. - Я сам слышал, как она об этом говорила.
И, чтобы отвлечь его внимание, я быстро зашагал по аллее.
Лошадей я решил оставить напоследок и попросил Фюльбера сначала
выдать мне ружья, патроны, сахар и стиральный порошок. Фюльбер вверил меня
попечениям своего викария, предварительно вручив ему связку ключей и
что-то пошептав на ухо. Жаке и Колен шли следом за нами с двумя большими
мешками в руках.
Не помню уж, кто толстяк и кто малыш в знаменитой паре американских
комиков Лаурел и Харди. Во всяком случае, Газель напоминал того, который
поменьше. Та же длинная шея, худое лицо, острый подбородок, глаза на
выкате и явно дурацкий вид. Но у его американского двойника седоватые
волосы были всклокочены, а у Газеля - не только тщательно причесаны, но
еще завиты щипцами, как у моих сестер. Плечи у него были узкие, талия
тонкая, бедра широкие, и одет он был в белоснежный больничный халат,
подпоясанный не на животе, как обычно у мужчин, а гораздо выше. Голос у
Газеля был ни мужской, ни женский, а какой-то нейтральный.
Я шел рядом с Газелем по нескончаемому коридору замка, выложенному
Мраморными плитами.
- Газель, - обратился я к нему, - кажется, Фюльбер хочет рукоположить
тебя в священники.
- Нет, нет, не совсем так, - возразил Газель своим не поддающимся
определению голосом. - Господин кюре намерен предложить мою кандидатуру на
голосование прихожанам Ла-Рока.
- И потом послать тебя в Мальвиль?
- Если вы согласитесь, - сказал Газель со смирением, в котором, как
это ни странно, я не уловил ни малейшего наигрыша.
- Против тебя, Газель, мы ничего не имеем. Но с другой стороны, тебе,
наверное, самому жалко покидать замок и свой маленький домик в городе.
- О, еще бы, - сказал Газель, вновь удивив меня своей искренностью. -
В особенности мой домик.
- Не печалься, - успокоил его я, - тебе не придется его покидать. В
воскресенье вечером верующие единогласно избрали меня аббатом Мальвиля.
Я услышал за своей спиной хихиканье и подумал: наверное, Колен, но не
обернулся. Зато Газель остановился и так и уставился на меня своими
глазами навыкате. Именно из-за того, что глаза у него такие выпуклые, и
еще оттого, что брови вздернуты чуть ли не до середины лба, кажется, будто
на лице Газеля навеки застыла маска удивления. Эта особенность и придает
Газелю глуповатый вид - вид обманчивый, потому что Газель отнюдь не дурак.
Я заметил также припухлость на его длинной шее. Как видно, у него начинает
расти зоб. Меня это удивило, так как в наших краях базедовой болезнью чаще
всего болели старухи. Так или иначе, у бедняги, должно быть, плохо дело с
гормональными функциями.
- Вы уже сообщили об этом господину кюре? - спросил Газель своим
жидким голоском.
- Не успел еще.
- Господин кюре будет очень недоволен, - сказал Газель, вновь зашагав
по коридору.
А это значит, подумал я, что сам он ничего против такого положения
вещей не имеет. Как видно, мысль о том, что ему придется покинуть Ла-Рок и
уже не вылизывать каждое утро свой и без того чистенький домик, приводила
его в ужас. В общем-то, он, видать, не вредный, этот Газель. Добродушный
маньяк. Обожает своего кюре и мечтает очутиться в раю, даже не растрепав
свои аккуратные кудряшки, не замарав свой белоснежный халат и вычищенную
до блеска душу, а там забиться прямехонько под крылышко девы Марии.
Безобидная личность. Впрочем, пожалуй, нет. Не такая уж безобидная, раз
признал власть человека вроде Фюльбера и закрывает глаза на все
несправедливости.
Дверь подвала была закрыта на два оборота ключа, Газель отпер ее.
Здесь хранились сокровища, которые Фюльбер сумел выманить у ларокезцев с
помощью своего красноречия. Подвал был разделен на два отсека. В первом,
где мы очутились, хранилось все, кроме съестного. В другом отсеке, куда
вела дверь, запертая огромным висячим замком, были сложены бакалейные
товары, колбасы и вино. Туда Газель меня не впустил. Я успел заглянуть в
эту кладовую только краешком глаза, когда он входил и выходил оттуда.
В первом отсеке были составлены в козлах ружья, а на полке над ними в
аккуратнейшем порядке разложены боеприпасы.
- Вот, - сказал Газель своим невыразительным голосом. - Выбирай.
Я был потрясен этой щедростью. Но сообразив, что вызвана она
полнейшим невежеством Фюльбера и Газеля в военных делах, я ничем не
выразил своего удивления и взглядом дал понять Колену, чтобы и он
воздержался от комментариев. Я насчитал одиннадцать ружей, и среди этих
одиннадцати - в основном это были деревенские охотничьи двустволки -
заметил сверкающий своим великолепием, точно чистокровный рысак среди
жалких кляч, "спрингфилд": очевидно, Лормио купил его, собираясь принять
участие в какой-нибудь аристократической охоте в джунглях. Дорогое ружье,
из которого в полутораста метрах можно уложить буйвола (при том, конечно,
условии, что два-три метких стрелка будут спрятаны неподалеку, чтобы
прийти на помощь клиенту, когда он промажет). Я, однако, взял его не
сразу. Сначала я проверил, есть ли к нему патроны. Патроны нужного калибра
нашлись, да вдобавок их оказалось много. Два других ружья я выбрал без
труда - карабин 22-го калибра с оптическим прицелом, принадлежавший, как
видно, сыну Лормио, а третьей я взял лучшую из охотничьих двустволок. Для
этих ружей патронов тоже оказалось вдоволь. Мы насыпали патроны в мешок и
смотрят на человека, впервые пришедшего к ним в дом.
веревкой, чтобы в пути ружья не бились друг о друга. Тут Газель взял наш
второй мешок и, попросив нас подождать - такой уж у них порядок, объяснил
он извиняющимся тоном, - один вошел в кладовую и, быстро возвратившись,
протянул мне полный мешок.
Зато позже, когда я пришел в стойла за лошадьми, мне пришлось
повоевать с Арманом. Обеих кобыл - об их достоинствах я расскажу в свой
черед, - как видно, не кормили досыта со дня катастрофы. Они отощали, да к
тому же их никто не чистил, и, так как я отнюдь не собирался гарцевать на
таких грязнулях, мне пришлось довольно долго скрести и обтирать их под
водянистым взглядом Армана. Он не отходил от меня ни на шаг, но и пальцем
не шевельнул, чтобы мне помочь. Он оживился лишь тогда, когда я подошел к
седельному чулану, выбрал два седла и положил их одно на другое на
перегородку.
- На что тебе седла? - нагло спросил он.
- Седлать лошадей, разумеется.
- Ну нет, - сказал он. - Так дело не пойдет! Мне приказано передать
тебе кобыл, а не седла. Или же верни их мне после своего представления.
- Как же, по-твоему, я доберусь до Мальвиля? Без седел? На таких-то
лошадях?
- А мне какое дело? Мог свои привезти.
- В Мальвиле у меня седел ровно столько, сколько лошадей. А для этих
