что ли, еще разок своими вечно ясными лбами, растерев меня между ними
смазочной пленкой, чтобы их пограничники могли поменьше цепляться друг
за друга!.. Ей-богу, мой Боже, это было бы приятней (по крайней мере -
короче), чем вечным жидом вечно, против воли собирать монбланы материа-
лов для многосерийного сборника "Из-под крыс", складывая их на свою же
голову, на свою и без того перегруженную душу.
Вот и сейчас - подумать страшно - придется навалить на себя еще ка-
кую-то книжную глыбу, разумеется, русофобскую, ибо для разжигания нацио-
нальной вражды, повторяю, достаточно рассказывать народам правду друг о
друге. А я больше не хочу, не хочу, нехочунехочунехочу никого ненави-
деть, зашить бы веки, свернуться обратно в эмбриона, зажавши уши
собственными коленями...
Завещанная отцом книга о работе пограничников во время межпланетных
столкновений 1918-1921 гг. оказалась тусклым фотоальбомом, составленным
Евобществом по архивам Евотдела Наркомнаца в 1926 г. Краткий текст под-
купал истинно эпическим, неспешным слогом, утраченным нынешним из-
мельчавшим искусством: "Погромы описываемого периода резко отличаются от
предшествующих погромов царского периода целым рядом характерных штри-
хов. Прежние погромы происходили в мирной обстановке и производились с
таким расчетом, чтобы это не наносило серьезного ущерба торговле и про-
мышленности и не нарушало нормального течения жизни."
"Совершенно иную картину (очевидно, уже нарушающую нормальное течение
жизни. - Л.К.) представляли собой погромы описываемого периода, являвши-
еся непременной частью военно-стратегической программы. При таких усло-
виях уже самый характер, размеры и темп погромов резко отличаются от
предшествующих: здесь мы встречаемся не только с грабежом, но и с массо-
вым истреблением еврейского населения на дому при помощи ручных гранат и
холодного оружия (как, напр., в Елисаветграде, Проскурове, Умани и др.).
В других случаях убивают только глав семейств (напр., в колонии Трудолю-
бовке и др.). Далее, вырезывается поголовно одно только мужское населе-
ние без различия возраста (Тростинец и др.). Наконец, во многих местах
убивают женщин, стариков, детей и больных, т.е. всех тех, кто менее спо-
собен скрыться или убежать.
Что касается методов физической пытки, то следует отметить, во-пер-
вых, наиболее часто применявшееся прижигание огнем наиболее нежных орга-
нов, затем идет примерное повешение, с многократным извлечением из пет-
ли, далее следует медленное удушение веревкой, отрезывание отдельных
членов и органов - носа, ушей, языка, конечностей и половых органов; вы-
калывание глаз, выдергивание волос из бороды, жестокая порка и избиение
нагайками до полусмерти.
Последние три вида пытки особенно широко применялись поляками в Бело-
руссии. Наконец, петлюровцами и бандитами еще практиковалось потопление
в реках и колодцах, сожжение и погребение заживо. К числу пыток можно
отнести также массовые насилия над женщинами, чаще всего над подростками
и совсем малолетними девочками. Выжившие обыкновенно заболевали тяжкими
венерическими болезнями и часто кончали самоубийством. Изнасилование
особенно часто применялось деникинцами и нередко принимало характер мас-
сового бедствия, как, напр., в Екатеринославе, Киеве и др. городах.
По установившейся традиции, при отступлении евреев обвиняли в шпиона-
же, предательстве ("?" - "!"), стрельбе из окон. При наступлении данный
пункт заранее отдавался на поток и разграбление в качестве стимула для
наступательных операций. Что касается погромов, происходивших в мирной
обстановке, то в этих случаях появлялись на сцену экономико-политические
и религиозные аргументы: жиды - спекулянты, они прячут необходимейшие
товары; они враги христовы, они осквернили, якобы, Киевскую лавру; они
отравляют колодцы, нагоняют болезни; они стремятся захватить власть и
господствовать; они все коммунисты и т.д. Выступление приурочивается к
базарному или праздничному дню, когда крестьянство из окружающих дере-
вень съезжается в город или местечко.
Многочисленные факты..." - но довольно слов, взглянем на героев-мсти-
телей. Итак, на целый лист (формат "Огонька") - черепаховая мозаика фо-
тографий, тоже вполне годящихся в альбом "Какую Россию мы потеряли":
бравые бескозырки, усы и усики, папахи, фуражки с гумилевской кокардой,
морские кортики... И фамилии очень природные, простые, располагающие:
Мацыга, Потапенко, Проценко, Дынька - можно вынести то же впечатление,
что из романов Агаты Кристи: на убийство способен каждый (ну, а на де-
зинфекцию - тем более). Мне очень неприятно быть в ссоре с такими милыми
людьми - я очень понимаю Петлюру, ответившего одной еврейской делегации:
"Не ссорьте меня с моей армией".
То же самое, наверно, сказали бы гуманнейшие духовные вожди, осуждаю-
щие за антисемитизм какую-нибудь подзаборную газетенку и почтительно
именующие Достоевского Совестью Русского Народа, предсказавшей "бесов",
которые, благодарение Богу, уже не опасны: "Не ссорьте меня с тем, кто
по-настоящему силен, а тем более - свят". Подслеповатого очкарика Черны-
шевского только ленивый не называет предтечей большевизма, но лишь отпе-
тому еврею придет в голову назвать предтечей - романтиком! - фашизма
(fascio - пучок, единство) пострадавшего от большевиков Федора Михайло-
вича.
Пока одни евреи поддерживают большевиков, на чем же хлопцам и отвести
душу, как не на других евреях, - социал-демократ и прозаик Винниченко
хорошо понимал глубоко народный, неостановимый сверху погромный порыв,
неотъемлемый от всякого пароксизма Единения. Благородный монархист
Шульгин горестно размышлял: "Научатся ли евреи чему-нибудь за эти ужас-
ные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государства, которые они
не создавали? Поймут ли они, что значит, по рецепту "Великого учителя
Карла Маркса", натравливать один класс против другого? Поймут ли они,
что такое социализм, из лона которого вышли большевики?.. Покается ли
еврейство, бия себя в грудь и посыпав главу пеплом, покается ли оно, что
такой-то и такой-то грех совершили сыны Израилевы в большевистском безу-
мии?.. Пред евреями два пути: один путь - покаяния, другой - отрицания,
обвинения всех, кроме себя. И оттого, каким путем они пойдут, зависит их
судьба".
Чему не могу противиться - так это благородному тону.
Они, они, они, они, они, они, они, они, они, они, они, они... Но ведь
я-то не "они", я-то единственный не только у своей мамы, но и в целой
Вселенной - и я должен каяться за дела каких-то Лейб и Зям, творившиеся
до моего рождения...
Зямы висят на мне со всеми примотанными к их костякам гирями, и я
тщетно молочу ногами - бесчувственные костлявые руки влекут меня все
глубже в Единство. Туда, туда, смиренней, ниже... С каждым мигом все хо-
лоднее, все темней, лишь едва фосфоресцируют мои вечные спутники: Каифа,
Троцкий, Рабинович... не вырваться. Гетто оцеплено. Я прогрызаю нору на-
ружу, я перекрасился в русый (русский) цвет, но меня распознают по трус-
ливо бегающим безукоризненно голубым глазам, раскачивают за руки, за но-
ги и - туда, обратно в избранный Богом малый народ. Но я же каюсь, ка-
юсь, болтая смешными ножонками в чулках, верещу я, но суровые запорожцы
только смеются. Не я один должен покаяться - я всегда что-то должен де-
лать вместе с неизвестными мне массами Рабиновичей, которые никак не хо-
тят меня знать, а тем более - слушаться. А великолепный Шульгин требует,
чтобы мы все во всех синагогах и молельнях...
Но ведь все разом не сделают никогда и ничего... И значит, я навеки
прикован к еврейскому Единству, о котором мне ничего не известно, и до
семью семьдесят седьмого колена буду расплачиваться за любую выходку са-
мого злобного, наглого, самоуверенного, истеричного соколодника - и бу-
дет так во веки веков! Фагоциты - пограничные войска Большого народа -
не позволят перебежчикам разрушать Единства, которые не они создавали.
Но эти цитаты из классиков я прорабатываю лишь самой поверхностной
частью души - глубинная суть моя поглощена тревогой, как бы кто не заме-
тил, чем я занят: книжищей, откуда бьет током слово "ев..." - подобную
крамолу нужно издавать в контрабандно-карманном формате, чтоб можно было
просматривать под столом, а тут альбомище на полстола... Евотделу только
дай волю. По проходу меж столами вышагивает знакомая дура, я прикрываю
бумажные просторы своими жалкими - а только что могучими! - ручонками, и
- вдруг, как пограничный прожектор, вспыхивает настольная лампа, выхва-
тив на всеобщий позор евреев, евреев, евреев - евреи удавленные, евреи
зарубленные, евреи фаршированные, и я принимаю вспышку как заслуженную
кару Иеговы, хотя поверхностным эмпирическим рассудком и догадываюсь,
что своими же локтями через книгу я просто-напросто нажал на выключа-
тель.
Ряды евреев, прилично прибранных, в саванах, из-под которых торчат
неуместные сапоги и дамские туфельки, рядами, запрокинув головы, точно
стараясь разглядеть что-то позади, лежат на каком-то сиротском полу. Они
же на соломе, развалились поудобнее, кое-кто подглядывает за нами, мно-
гие разулись. Еврей-одиночка без штанов и без головы, закинута набок
увядшая, как патриотическая газетчица, недообрезанная сарделька, которая
кажется не на месте, оттого что нога отрублена по самый пах. Вторая нога
отрублена по колено - очень ровно, будто отбита, как это бывает у гипсо-
вых статуй в горсадах. Отбитая голень приложена поближе и накрыта листом
бумаги с краткой надписью: "1 30". Прислонен к унылой бревенчатой стене
неизвестный 1 62. У него ослепительная фарфоровая улыбка, согнутую в
локте руку он держит почти горизонтально, как будто она загипсована. Он
стоит на носках, полусогнутые ноги не гнутся дальше - отлично закоченел.
Лишенный кожи, он демонстрирует нам устройство мышц и сухожилий с такой
же готовностью, как заяц из нашего учебника биологии, радушно распахнув-
ший свою шубку навстречу любознательным взорам учащихся. Два черных мох-
натых медведика 1 83 и 1 84 - сгоревшие заживо. Грустный серебряный ста-
рец 1 97. Он походил бы на деда Аврума, если бы отрезанный нос не прида-
вал ему русопятской бойкости гармониста и похабника. А вон еще целая ше-
ренга дедов Аврумов опознает зарезанную родню, обратившую к нам драные
подошвы огромных валенок, бот, башмаков. А деды Аврумы как всегда крях-
тяще-покорны судьбе, но толпящиеся позади них напряженные еврейские фи-
зиономии под платками и картузами стараются заглянуть в объектив, откуда
вот-вот должна вылететь птичка: полированный фотографический ящик с
клизмочкой в руке мага - для них редкое развлечение. Но зачуханность,
оборванность, поношенность - это что-то особенного. Даже мертвые прикры-
ты какой-то рванью, вата так и пышет белыми хвостиками, будто на горнос-
таевой мантии. Однако перебитые женщины - как на подбор интеллигентней-
шего вида, сплошные доцентши, не то переводчицы, - портят их только не-
ряшливые, неподтертые от размазанной крови носы - надменно-орлиные, тем
не менее.
Двое повешенных на трогательной русской березке склонили головы в
глубокой задумчивости. А может быть, деликатно потупились, чтобы не
смотреть на женщину 1 237 с вырезанной грудью, отрубленной рукой и раз-
мозженной головой. Неприятно, что в оскаленном рту не хватает половины
зубов. Евреи и жизнью, и смертью своей стараются отравить существование
порядочных людей. Тут же целый лист с фотографиями нумерованных народных
мстителей, попавших в сионистско-большевистские когти - грустные, озабо-
ченные лица, они не хотели, чтобы так вышло. Атаман Орлик на тюремной
больничной койке - просто святой страдалец-схимник. Такова участь народ-
ного авангарда... "Заставили выпить по целому ведру, - с чего-то броса-
ется мне в глаза (мне ведь лишь бы очернить), - для этого им всовывали
