презрении к берданке (раз русского и казаха спросили: что это за ружье?
Русский посмотрел и говорит спокойно: бердан девятый номер. А казах, не-
дослышав, повторил: свистел, пер...л, наутро помер). Но лишь самые чис-
тосердечные - соль Народа? или отщепенцы? - действительно отказывали се-
бе в последнем, чтобы обрести какое-нибудь захудалое, чуть не прохудив-
шееся ружьишко, с проносившейся до белизны вороненостью, с ложей, истер-
той и расколотой, как старое топорище. Все в проволочках, на шурупчиках,
все дрожит, дребезжит, побрякивает - индивидуалист-европеец (евреец) об-
делался бы такое в руки взять, а мы, соль Эдема, почитали за счастье ба-
бахнуть по воробьям (жидам) из этого сокровища - только голову, бывало,
все же отвернешь в последний миг. А оно как ухнет, как рванется кверху -
только бы не выпустить с перепугу. "Неужто живой?!" - и тут же, через
губу, роняешь что-нибудь про отдачу: сильная, слабая - нам один хрен.
Вспомнишь ли тут, что могут пострадать и жиды!
Рожденный быть вторым, я, конечно, шел до упора, не только принимая
декорацию за настоящий лес, но даже еще и ухитряясь заблудиться в рисо-
ванных соснах. Однако из-за сопливых годов мне так бы и пришлось пробав-
ляться эпизодическими взрывоопасными подарками судьбы, каждый из которых
грозил сделаться последним, - пришлось бы, если бы не Гришка.
Достойный отпрыск своего еврейского папаши, этот проныра натянул се-
бе, правда, уже не год, как папа Яков Абрамович, а только пару лишних
месяцев, чтобы досрочно пролезть в партию - геодезическую, что ли (хотя
сломить сопротивление еврейских папы-мамы было намного трудней: как же,
ребенок без надзора еще начнет укладываться спать в десять ноль одну!).
На деньги партии и была куплена наша двустволка.
Взволнованная мелкосопочником, звенящая - кузнечиками? жарой? - про-
каленная степь, трепещет жаворонок, посвистывают вытянувшиеся у своих
норок сурки - сутуловатые, набранные из запаса часовые - плавится и
струится сиреневый горизонт, а Гришка все тянет и тянет какую-то прово-
локу, как бурлаки бредут бечевой, а в промежутках вколачивает какие-то
колышки. Куда, зачем - я и не интересовался: все в мире лишь средство,
лишь котел для кишения человеческих дружб и вражд.
Главное в Гришкиной службе - он целый день с кувалдой на плече таска-
ется рядом с молодой, свойской в доску девкой. Целый день... В степи...
А вдруг надо отлить?.. А чего - взял и отлил, она вперед пройдет - в
партии на это не смотрят, там такой пере...б стоит - сама смерть ему не
страшна. Один мужик, правда, повесился - из-за бабы страшней смерти (ка-
нон: выбил ей зубы, пошел и повесился) - и ничего, хоть бы хрен: Гришку
с ребятами поселили в его халупешнике. А покойника повезли в Степногорск
на Кладбище, по дороге заложили, потом добавили и давай гонять на своем
газончике по улицам, пока не нарвались на Завьяла: чего везете?! Залез
на колесо, а в кузове - гроб.
И младшая бесстрашная поросль уже готовилась на смену: тамошний, пар-
тийный то есть, казачонок Жорка, лет под дюжину, всем бабам подряд пока-
зывал тесное колечко из большого и указательного пальца, многократно
пронизывая его другим указательным пальцем - международный жест, означа-
ющий сердце, пронзенное стрелой. "Что только из него выйдет?" - каждый
раз озабоченно вопрошал Гришка. Да, Жорка, примерно мой ровесник, недо-
сягаем для меня и поныне...
Гришка умел завладевать - я обживать. Только его еврейское упорство
могло сломить папину еврейскую неприязнь ко всему гордому и сильному - к
убийству и его орудиям - и мамину, старого ворошиловского стрелка, зако-
нопослушную неприязнь ко всему непредписанному. В конце концов с Гришки
была взята клятва, что все оружейные припасы он будет запирать от меня
под замок. Сундучок Гришка сколотил сам. Я просунул в щель записку ядо-
витого содержания, и эти младенцы - еще евреи! - сразу поверили, будто я
умею открывать любые замки.
Сундук счастья был распахнут со всеми своими сокровищами: с коробоч-
ками дробей всех калибров - многослойных толп велипутиков, чьему однооб-
разному круглоголовию уж, конечно, позавидовали бы лысые Детдомцы, нео-
писуемой красы бронзовые капсюли с серебряным донышком - кастрюльки ве-
липутиков (тяпнешь молотком, замирая от предвкушения, - кастрюлька, ба-
бахнув, испустит такой вкусный, мужественный дух, что затомишься от не-
возможности его ни съесть, ни выпить, ни поцеловать), солнечно-латунные
капсюли с французской фамилией "жевело" - пушкинские цилиндрики для ве-
липутских головок (в цилиндрик нужно вставить шило и уронить на пол - аж
зазвенит в ушах), порох "сокол" и еще какой-то - вот уж не думал, что
смогу забыть: один - целая цистерна грифельков из велипутских карандаши-
ков, - другой - цистерна же неброско зеленеющих невесомых пластинок, -
оба бездымные - выстрел от них легкий, как от шампанского, и ружье
вздрагивает без грубой неотесанности, словно ручка нервной дамы, и клуб
дыма вылетает прозрачный, тающий без следа, и зеркальность стволов лишь
затуманивается, будто совесть младенца.
А вот дымный - словно в насмешку, ссыпанный в бутылку именно от шам-
панского - черный, крупный, будто груды перекаленных рассыпающихся
экскрементов в наших гордых скворечниках на вершинах сопок, и ухает при
выстреле какой-то допетровской пушкой, после чего мир надолго погружает-
ся в дымную мглу ("бой в Крыму, все в дыму, ни хера не видно"), разящую
свежеотгоревшим, курящимся углем на задворках захудалой кочегарки. И
ружье дергается так, что того гляди взмоет ввысь вслед за целью, которую
стремилось поразить дымом и громом. И стволы превращаются в два застаре-
лых дымохода. Зато и с ним, с дымным, можно не церемониться - ссыпать в
гильзу из мерки-кружечки (для велипутов все равно целой бочки), в то
время как для деликатесных бездымных сортов требуются аптечные весы с
разновесами, утончающимися чуть не до пороховых же пластинок. Гришка и с
весами орудовал не хуже старого еврея-аптекаря.
Это по-каценеленбогеновски, попервоначалу. А потом уже по-ковальчу-
ковски - из старых валенок вырубать гильзой пыжи, из старых аккумулято-
ров лить и катать дробь и даже пули, отливать которые Гришка, впрочем,
всегда был большой мастер.
Могу и вас научить, не стану жидиться напоследок. Отправляйтесь к ав-
тобазе, найдите самое жирное, политое мазутом место - там наверняка ва-
ляются обломки свинцовых аккумуляторных сотов, залепленных чем-то вроде
иструхшего цемента. Поколотите их о подвернувшийся ржавый коленвал, и
сизая пакость облетит. Правда, обнажившийся свинец и сам такой же сизый,
изъеденный, ломкий, но вы не смущайтесь, кидайте его - да хоть в банку
из-под частника в томате, хороший угольный жар все выжжет до первоздан-
ной невинности - и вдруг увидите, как из-под мерзкой сизоты выкатится
сияющая ртутная слезинка. А вот еще, еще и - это вам не кот наплакал! -
капельки сливаются в выпуклую переливающуюся лужицу, а вся эта сизая па-
кость ("накипь", как прежде писывали в стенгазетах), скукоживаясь,
всплывает наверх - только успевай сбрасывать шумовкой - и, сброшенная в
ничтожество, застывает просвинцованными жевками, - так очаг войны, под-
несенный под донышко омещанившегося, ожидовевшего Народа, выжигает раст-
ленно-индивидуалистический налет, весь этот мусор - конституции, видео-
магнитофоны, доллары, права человека - и, от потрясенного Кремля до стен
недвижного Китая, выплавляет стекающееся воедино чистое зол... или, мо-
жет быть, свинец для отливки пуль? Нет-нет, успокойтесь: золото, золото
сердце народное.
Потом в просеянной до состояния пудры золе проткните - хотите спич-
кой, хотите пальцем (тогда это будут пули) - аккуратные шурфики и влейте
туда выплавленное золото. Получившиеся колбаски нарубите на дольки, буд-
то для велипутских пельменей (не забудьте полюбоваться сияющим срезом,
чистым, как мармелад), и начинайте раскатывать промеж двух сковородок
(будущие пули заранее рокочут с раскатами). Не ленитесь, крутите, крути-
те, да навалите на сковороду хороший булдыган - и, хоть самодельную
дробь вам не довести до совершенства фабричных велипутских головок, все
равно, если бить с десяти шагов, она вынесет из доски звездную дырищу в
детский кулак, а от пули - кособоко обмятого шарика - вдруг вспыхнет ак-
куратнейшее, будто сверленое, отверстие.
Если вы не истый эдемчанин и верите, что ружье нужно для того, чтобы
охотиться, а не просто занимать умы и руки, то, отчетности ради, ра-
зок-другой стаскайтесь и на охоту. На первый раз, сдуру, аж в лес, кило-
метров за восемь, - и сразу же поймете, что звери живут не отчетности
ради, у них есть дела поважней, чем забота о мнении друг друга: будьте
уверены - они вам не попадутся (из человеческого мира россказней никогда
не нужно соваться в звериный мир реалий), тогда пальните разок-другой по
оказавшимся поблизости птахам, легкомысленно понадеявшимся, что их нич-
тожность послужит им защитой - надеюсь, вы не попадете, а в следующий
раз двигайте прямо в кусты, это недалеко, на лыжах пробежаться одно удо-
вольствие, а там, среди их бурой клубящейся наготы, вам и притворяться
не захочется, вы сразу и начнете швырять вверх мерзлые котяхи (конские
яблоки либо коровьи лепехи) и по очереди лупасить по ним, пока не иссяк-
нут патроны. Не хвалясь, скажу - я надрочился бить без промаха, как ав-
томат: тяжеловатая еще для меня двустволка сама собой взлетала к плечу,
и котях разлетался в воздухе на такие мелкие дребезги, словно его три
часа трепала стая озверелых воробьев. Я мазал только, когда, переставая
быть автоматом, пытался увидеть себя со стороны: я - человек с ружьем,
невероятно... жаль, я не знал этого слова: элегантным - стройно суживаю-
щимся (вот на кого стремились походить стиляги!) к своему завершению -
маленькому полированному пенсне (если глядеть в упор в оба дула сразу).
А ложа, где красой блистая, светится под лаком благородное дерево в еще
более благородную каштановую крапинку! А насечка - точь-в-точь как на
предмете совсем уж недосягаемо прекрасном - на пистолете!.. Из ружья ни-
чего не стоило вырезать взглядом и старинный пиратский пистолет.
А потом вдруг распространился слух... Нет, истинно народное знание
никогда не "распространяется" - просто в один прекрасный миг всем что-то
становится известно раз и навсегда, пока однажды не сделается известно
что-то противоположное. "Бедные хорошие - богатые плохие" может в одно
мгновение перекувыркнуться в "Богатые хорошие - бедные плохие".
Так вот, всем вдруг стало известно, что можно сдавать лапы и - ну,
словом, тот же самый комплект, только уже собачий: получишь пятьдесят рэ
плюс шкура, да еще мясо можно продать корейцам. (Начинающие отщепенцы
подыскивали щедрости властей рационалистическое обоснование: собаки раз-
носят ящур, от которого язык не умещается во рту.) Новое Народное Дело
вызывало к жизни и новых богатырей, сколачивавших на собаках целые сос-
тояния: один мужик копался на огороде, и собака его тут же бегала, -
вдруг рядом тормознул самосвал, до половины нагруженный собачьими туша-
ми. Вылезли двое, на глазах хозяина пристрелили собаку и закинули на
пружинящую гору. "А ты помалкивай, а то и тебя туда же закинем". Газану-
ли - и след простыл.
И вот уже я сам стою в закоулке, изломанно стиснутом заборами, сколо-
ченными из косых, кривых, горбатых пиломатерьяльных отходов (отходов от
чего? Где то главное строительство, если все вокруг сколочено из отхо-
дов?), и напряженно слежу, как на люминесцентном снегу наши ребята,
подсвеченные фиолетовым медицинским светом луны, гоняют тоже таинственно
подсвеченный силуэт какой-то необыкновенно хитрожо... собаки: они так -
она так, они туда - она сюда... А за отходным забором, заходясь от бе-
шенства, мечется на цепи силуэт ее собрата, мохнато-рваный, как черное
