внезапный и странный конец многих лет страданий. Джон ответил на ее письмо
на французском. Она послала нам Ваш махачкалинский адрес. Я надеюсь, Вы
нашли Ваших родителей в лучшем состоянии, чем предполагали. Уже несколько
лет, как нам известен их адрес. "Эмнисти" рекомендует, чтобы мы посылали
открытки с приветствиями и добрыми пожеланиями и, если ответа не будет, в
дальнейшем не беспокоить наших адресатов. Это мы сделали. Мы особо следим за
тем, чтобы своими действиями не нанести вреда нашим адресатам. Однако, для
заключенных, возможно, худшее, что может случиться -- быть забытыми внешним
миром, и не иметь никого, кто представлял бы их интересы. Мы хотели бы быть
каплями воды, точащими камень. Мы можем также напоминать нашим собственным
политикам о заключенных в других странах и быть уверенными, что их имена
появятся в международных сборниках. Наша группа была очень обрадована
получением письма Светланы. Джон сфотографировал всю нашу группу. Фотографию
мы пришлем позже. Может быть, мы не будем выглядеть на них такими
радостными, как Вы могли бы ожидать, потому что мы в это время обсуждали
положение с заключенными в Колумбии, Турции и Бразилии. Линды Томпсон не
будет на фотографии, потому что она не смогла приехать на встречу. Она одна
из наших молодых коллег, а молодые часто слишком заняты своей работой.
Посмотрим, есть ли у нее фотография, которую мы могли бы послать. Некоторые
из наших работ достаточно скучны и утомительны. Приходится собирать деньги
на содержание центрального офиса и его сотрудников. Мы продаем все, что
можем, на рынке, мы печем пирожные, выращиваем растения, организуем
концерты, готовим кофе для публики, собирающейся в наших домах и садах.
Мне интересно, как сложится жизнь Делии1. Надеюсь, что она будет расти
в спокойном мире свободной, удачливой и счастливой, и это будет наградой Вам
за все, что Вы выстрадали. Мы желаем Вам справиться со всеми трудностями,
которые встретятся в Вашей новой жизни и мы хотим попросить Вас в ближайшее
время, если Вы сможете, сообщить нам устроились ли Вы на подходящую работу и
удачно ли все решилось, а также восстановили ли Вы свое здоровье.
Натан (Анатолий) Щаранский сказал в интервью, что друзья советуют ему
забыть тюрьму и искоренить ее из памяти, как дурной сон. Он ответил, что
никогда не сможет этого сделать. "Лишиться этого было бы ужасно жаль, --
сказал он, -- идея в том, чтобы помнить об этом, пользоваться этим, но с
улыбкой". Мне интересно, согласны ли Вы с этим.
Знаете ли Вы, что одна группа в Канаде также работала над Вашим
освобождением? В последнее время мы не имели с ними никаких контактов, мы
получили их новый адрес и думаем, не переехали ли они. У нас достаточно
долго не было необходимости писать им и сравнивать сведения по которым мы
работаем.
Я всегда была очарована русской культурой и читала много великих
русских романов. Поэзия, я думаю, не достаточно точна в переводе, но у меня
есть маленькая книга Евтушенко, которая меня глубоко тронула. Я вспоминаю
героизм людей в СССР во время войны. Испытать вторжение в страну --это нечто
для английского народа невообразимое.
Я желаю Вам и Вашей стране счастливого будущего, которого Вы так
заслуживаете.
С наилучшими пожеланиями Вам и Вашей семье,
Диана Беддоуз.
ВТОРОЕ ПИСЬМО ДИАНЕ И ДЖОНУ
5.04.89.
Дорогие Диана и Джон.
Ниже я приведу без изменений текст письма, начатого в Намцах в октябре
1988 года.
Я ваши письма получаю, получил и письмо от 28.9.88, а вот как отправить
свое, чтобы оно дошло до вас? После того, как я отправил вам заказное письмо
с уведомлением о вручении и не получил ни ответа, ни уведомления, я
отправляю письма только с верными людьми. Отправляю не я сам, а мои друзья в
Москве. Я тут написал новые "Заметки", это около 50 страниц машинописного
текста. Так же назывались мои размышления о советской жизни и
коммунистической теории, собранные в машинописную книжку в 1977 году. Именно
эти "Заметки" 1977 года были основным пунктом обвинения на судилище. Теперь
я написал новые заметки. Я считал себя обязанным сделать это как можно
скорее. Только я отправил эту работу (май 1988), как предложение
коммунистической верхушки ставить секретарей партийных комитетов
председателями советов депутатов побудило меня к написанию отнявшей время
статьи "Без парадоксов!".
Да, я летал в Якутск (был там с 13 по 28 июля) на операцию. Лежал в
хирургическом отделении онкологического диспансера. Та самая язвочка на шее,
о которой я писал вам в первом письме (появившаяся в штрафном изоляторе
колонии ВС-389/35 в августе 1985-го года), оказалась базалиомой --плоским
раком кожи. Поездка в Якутск -- сюжет для небольшого рассказа, говоря
словами Чехова. Приключения начались уже в Верхневилюйске. Врачи выписали
мне направление в Якутский онкологичеакий диспансер "на консультацию и
лечение". Летом попасть из Верхневилюйска в Якутск можно только самолетом.
Но без предъявления паспорта билеты на самолет не продают, а паспорта у меня
нет -- есть только "удостоверение личности ссыльного". Я пошел в милицию --
мне, мол, нужно лететь! Лейтенант А.И.Докторов взял у меня направление в
Якутский онкодиспансер и сказал, что свяжется со своим начальством в
Якутске, а потом сам возьмет мне билет. Через несколько дней я пришел в
милицию и потребовал билет -- тут Докторов и сказал мне, что должен же я
понять: разрешение на лечение в Якутске зависит от моего поведения в ссылке.
А поведение мое в ссылке очень плохое: я отказался от наказательного труда и
потребовал работу по специальности -- то есть опять заявил, что не хочу
исправляться, и я отказался раз в месяц являться на регистрацию в милицию --
прямое нарушение советских законов об обязанностях ссыльных. Опять, как и в
тюрьме, я оказался перманентным нарушителем коммунистических законов. В
ответ на слова Докторова я сначала усмехнулся: "Рак, значит, заслужил, а вот
лечение от него -- увы, нет!", а потом набросился на него и на стоявшего
рядом с ним начальника милиции майора Попова: "Вот тысяча первое
доказательство -- для тех, кто вас не знает -- того, что вы нелюди, что
бесчеловечие внутренне присуще коммунизму". В тот же день я подал телеграмму
министру внутренних дел: "Местные врачи направили меня на лечение в Якутский
онкологический диспансер, а ваши подчиненные лейтенант Докторов и майор
Попов задерживают мой вылет в Якутск. Требую привлечения служебных
преступников к ответственности". Мои телеграммы Верхневилюйская почта
показывает милиции и признается мне в этом. После телеграммы милиция
зашевелилась и начала доставать мне билет.
В Якутске (уже в хирургическом отделении) опять пришлось побороться.
Дело было так. Я приехал, сдал свои вещи сестре-хозяйке и получил взамен
больничную форму. На следующий день я заметил, что многие больные нашего
отделения берут у сестры одежду, переодеваются и выходят погулять в город. Я
захотел того же, тем более что в Якутске я не был (если не считать
сорокапятидневного пребывания в Якутском следственном изоляторе перед тем,
как выйти на ссылку). Мне отказались выдать одежду, сказав, что
сестра-хозяйка ушла, а нужных ключей больше ни у кого нет. Я в разговоре с
больными и санитарами посетовал на неудачу, и тут мальчишка-санитар мне
говорит: "А Вам одежду ни за что не дадут. Сестра-хозяйка сказала: "Этот
человек -- политзаключенный, его нельзя выпускать из больницы". На следующий
день я ворвался на утреннюю конференцию врачей и потребовал выдать мне
одежду, ко мне в коридор вышел мой лечащий врач, и я в ярости на весь
коридор заявил ему: "Я очень сочувствую Пелтиеру -- это, наверное, очень
неприятно -- когда слабеет зрение, и это хорошо, что его желание, чтобы его
посмотрели советские врачи, удовлетворено. А у меня рак. И я заявляю Вам:
"Если мне немедленно не выдадут одежду, я не буду завтра оперироваться
у вас, а обращусь с просьбой прооперировать меня к американским врачам. Я не
доверяю врачам-тюремщикам!" В ту же секунду врач приказал сестре-хозяйке
выдать мне одежду, которую я уже больше не сдавал, а держал у себя в палате.
И выходил в город, когда хотел.
В диспансере меня навестили муж и жена -- артисты Якутского театра, а
после операции -- Елена Санникова и Юрий Бадзьо. Елена Санникова была в
политической ссылке в Томской области до января 1988 года, а Юрий Бадзьо
находится в политссылке в Якутии, в поселке Хандыга, он летел через Якутск
на Украину -- навестить больную мать (ему это разрешили). Я видел их
впервые, мы поговорили, сфотографировались.
Вернувшись в Намцы, я узнал, что ко мне в квартиру подселили недавно
освободившегося из заключения Ивана Даниловича Сидоренко (он сидел за то,
что ударил ножом в живот своего собригадника). Квартира состоит из двух
комнат, дверей в комнатах нет, в одной комнате живу я, в другой Сидоренко.
Сосед оказался алкоголиком, напивается и ночами горланит песни, включает на
полную громкость приемник, а в трезвом состоянии борется со мной тем, что
выключает свет во всей квартире (выкручивая предохранительные пробки) --
чтобы я не смотрел телевизор, не читал и не писал. Все оттого, что я мешаю
им пить (к нему ходят его собригадники пить водку). Уже дошло дело до
физических столкновений: я вытолкал друзей Сидоренко из квартиры, а когда он
за них вступился, то начал выталкивать и его (они все были пьяные).
Сидоренко заявил мне, что выживет меня из квартиры. Я написал заявление в
сельсовет, в милицию, в прокуратуру: требую выполнения постановления
комиссии райисполкома от 16 сентября 1987 года о предоставлении мне
отдельного жилья. Прокурора я спросил: "Чего Вы ждете?" Прокурор сделал вид,
что пошутил: "Ждем, пока один из вас окажется в больнице, а другой в
тюрьме".
7-го октября 1988 года, в день конституции, я вышел на улицу с
плакатом, на котором написал:
"Я требую расселения с подселенным ко мне алкоголиком, уголовником и
провокатором!
Я требую выполнения постановления комиссии райисполкома от 16 сентября
1987 года о предоставлении мне отдельного жилья! Я требую предоставления мне
работы по специальности! Право на жилище! Право на неприкосновенность
жилища! Право на работу по специальности! У вас эти права только на бумаге.
Я добиваюсь их осуществления на деле".
Стоял я около часа, подошло человек двадцать, читали, обсуждали,
интересовались подробностями. Сидоренко по-прежнему в квартире. Прокурор
по-прежнему ждет, когда "другой" сядет в тюрьму. Мне как всегда (как во
время следствия, как в Чистопольской тюрьме) создают условия и ждут. Если
даже взрыва не будет, то хорошо уже одно то, что я нахожусь в состоянии
психологического дискомфорта, хорошо, что взрыв грозит непрерывно, хорошо,
что я отвлекаюсь от решения проблем страны на решение проблем квартиры. Что
ж -- все это меня действительно отвлекает, но все это ведь одно и то же --
борьба с враждебным человеку государством.
Сидоренки их устраивают, а Мейланов -- ну никак!
Намцы -- маленькое сельцо, местное население почти не говорит
по-русски, почти все силы их отняты решением задачи как выжить. И все-таки
многие из них заговаривают со мной на улице, в магазине -- спрашивают, как я
живу, интересуются моими оценками происходящего в стране. Я предложил
райисполкому проводить в сельском клубе политические беседы, мне предложили
обратиться в райком партии, в райкоме секретарь А.Петрова сказала, что
