Она кивнула. Тело у нее было мягкое и белое, как снег, иногда такое
же холодное, если ей требовался холод, а иногда раскаленное добела, если
она этого желала.
Предвкушая грядущие забавы, она улыбнулась алыми подвижными губами.
Ее костюм на глазах изменил форму и цвет, а длинные накрашенные ногти
замерцали искорками.
- Наркотики? - спросила Брейдже, биомедик, генный инженер и
отравительница. Она сидела, размышляя, и жевала транк собственного
изобретения. Ее расплывшееся, податливое тело напоминало о болоте за
стеной. - Веритал? Агонии? Экстазил?
- Сомневаюсь, - ответила я.
- Болезнь, - продолжала она. - Мантракс или гангрена. Вялотекущая
чума... А у нас лекарство. - И она захихикала.
- Нет, - отрезала я.
Остальные тоже высказались. У всех нашлось что предложить, свой
способ выяснить то, что мне хотелось знать, каждый хотел быть полезным,
добиться моей благосклонности. Таковы мои апостолы. Я слушала их, позволив
себе увлечься их разноголосицей, взвешивала, обдумывала, приказывала и
наконец отправила их прочь - всех, кроме одного.
Хар Дориан подарит мне тот поцелуй, когда придет время. Не нужно быть
мудрейшей, чтобы знать эту истину.
Остальным что-то от меня нужно. Получив это, они исчезнут. У Хара
давно есть то, что он хотел, и все же он возвращается и возвращается и
возвращается в мой мир и в мою постель. Не любовь влечет его назад, и не
красота моего юного тела, и не богатство, что он получает. Его планы
гораздо грандиознее.
- Он летел с тобой от самой Лилит, - сказала я. - Кто он?
- Игрок, - ответил Дориан, вызывающе и криво усмехнувшись.
Дориан ошеломляюще красив, подтянут, строен, хорошо сложен и
самонадеян. Он излучает грубоватую чувственность тридцатилетнего,
переполненного здоровьем, силой и гормонами мужчины. Волосы у него
светлые, длинные и нечесаные. Подбородок решительный и гладкий, нос
прямой, глаза здорового ярко-синего цвета. Но в глубине этих глаз живет
какая-то застарелая навязчивая идея - застарелая, циничная и опасная.
- Дориан, - предостерегла я его, - не морочь мне голову. Он не просто
игрок.
Хар Дориан встал, лениво потянулся, зевнул и ухмыльнулся. - Он тот,
за кого себя выдает. Клерономас.
Мораль - нечто вроде тесноватого платья, если, конечно, оно надето,
но пространствам, разделяющим звезды, свойственно распускать ее ткань,
раздергивать на яркие ниточки, бывшие линии общего рисунка. Франт с
Бродяги выглядит на Катэдее деревенщиной, имирец на Вессе исходит потом,
вессиец на Имире промерзает до костей, а сполохи изменчивых узоров,
заменяющие платье фелланейцам, на десятке планет спровоцируют скандал,
изнасилование или убийство. Так и мораль. Понятие добра не больший
абсолют, чем форма лацканов; решение отнять жизнь у разумного существа
оказывается не мучительнее решения прилюдно обнажить груди.
Есть миры, где меня сочли бы чудовищем. Мне это давно безразлично. Я
прилетела на Кроандхенни, имея собственное представление о моде, и мне нет
дела до чужих эстетических воззрений.
Хар Дориан называет себя работорговцем, и тем напоминает мне, что мы
действительно торгуем человеческим телом. Он может звать себя как ему
заблагорассудится, меня подобное определение оскорбляет. Работорговец
продает свой живой товар в рабство и в услужение, лишает свободы
передвижения и права распоряжаться собственным временем, а они очень
дорого ценятся. У меня иной подход. Я просто краду. Хар со своими людьми
привозят мне обитателей перенаселенных городов Лилит, суровых гор и
холодных пустынь эм-Таллшана, жителей хибар у чумных каналов Весса,
завсегдатаев космодромных баров на Фелланоре, Симеранте и Шрайке - всех,
кого только смогут.
Он привозит их ко мне, а я обманываю и отпускаю на свободу.
Многие отказываются уходить.
Они теснятся за стенами моего замка в построенном ими городе,
задабривают меня, выкрикивая мое имя, когда я прохожу мимо, и молят о
милости. Я оставила им свободу, возможность улететь и время, а они
бессмысленно растрачивают их в надежде получить обратно то единственное,
что я отняла. Я краду их тела. Души они теряют сами.
Впрочем, я, пожалуй, чересчур строга к себе, называя себя воровкой.
Жертвы обмана, поставляемые Харом, пусть поневоле, но участвуют в
состязании. Другим за ту же честь приходится платать, и немало. Первых мы
называем призами, других - игроками, но, когда приходит боль и начинается
Игра ума, мы все равны: у нас нет ни богатства, ни здоровья, ни положения
в обществе, и вооружены мы лишь собственной волей и силой разума. И лишь
от нас самих зависит, кто победит, а кто потерпит поражение, кто будет
жить, а кто умрет.
Я даю им шанс. Некоторые даже побеждали. Правда, очень немногие, но
много ли на свете грабителей, дающих своим жертвам такой шанс?
Стальные Ангелы, чья область обитания расположена далеко от
Кроандхенни, по другую сторону Галактики, внушают своим детям, будто сила
- единственная добродетель, а слабость - единственный грех, и утверждают,
будто в пользу этой истины свидетельствует сама Вселенная. Тут уж не
поспоришь. Согласно их морали я имею полное право распоряжаться телами,
которые отнимаю, потому что я сильнее, а следовательно, лучше и правдивее
рожденных в этой плоти.
Маленькая девочка, с рождения владевшая моим теперешним телом, к
сожалению, не была Стальным Ангелом.
- А с малышом-то будет трое, - произнесла я. - Пусть даже он и сделан
из металла и пластмассы и сам себя зовет легендой.
Раннар вопросительно уставился на меня. Он путешествовал меньше, чем
я, и аллюзия на мою полузабытую юность на планете, которую он и в глаза не
видел, ему совершенно недоступна. На его длинном кислом лице отразилось
вежливое недоумение.
- У нас три игрока, - терпеливо объяснила я ему. - Можно начинать
состязание. Вот это Раннару было понятно.
- О да, конечно. Сейчас же займусь этим, Мудрая.
Первым был Креймур Делун. Древнее, почти столь же древнее, как я,
существо, хотя всю свою жизнь он прожил в одном маленьком теле.
Неудивительно, что оно так износилось. Тело у него безволосое и
морщинистое, страдает одышкой, а глаза подслеповаты - словом, пародия на
живой организм. Плоть его набита пластмассовыми и металлическими
имплантами, день и ночь они выкладываются в полную мощность, продлевая
жизнь своего хозяина. Вряд ли их хватит надолго, но Креймур Делун решил,
что еще пожил вдоволь, и прилетел на Кроандхенни, чтобы, заплатив за новую
плоть, начать все сначала. Он ждал уже почти целый год по обычному
летосчислению.
У Ризен Джей случай был потяжелее. Ей не было еще и пятидесяти, и
здоровье вполне приличное, хотя на теле кое-где имелись шрамы. Ризен
заскучала. Она вкусила всех удовольствий, доступных на Лилит, а Лилит
предлагает немало удовольствий. Она отведала всех яств, испытала все
наркотики, занималась любовью с мужчинами, женщинами, животными и
представителями чуждых рас, рисковала жизнью, катаясь на горных лыжах,
дразнила пит-драконов и сражалась в воздушных поединках, столь популярных
среди головизионных болельщиков. И вот она решила, что новое тело, быть
может, мужское, или плоть какого-нибудь экзотического существа (такие у
нас тоже изредка попадаются) - это как раз то, чего ей недостает.
А Иоахим Клерономас стал третьим.
Игра ума - состязание семерых: участвуют три игрока, три приза и я.
Раннар подал мне толстую папку с фотографиями и сведениями о призах,
доставленных на кораблях Хара Дориана "Веселом Фениксе", "Второй Попытке",
"Новой Сделке" и "Лакомом Кусочке" (Хар не лишен своеобразного юмора
висельника). Дворецкий стоял за моей спиной, почтительный и услужливый, а
я переворачивала страницы и выбирала.
- Вот уж лакомый кусочек, - заметил он, увидев изображение стройной
девушки-вессийки с испуганными желтыми глазами (возможно, признак
гибридных генов). - Этот сильный и здоровый, - сообщил он потом, когда я
рассматривала фото мускулистого зеленоглазого юноши с черной косой до
пояса. Я не обращала на него внимания. Я никогда не обращаю внимания на
дворецкого.
- Вот этот, - сказала я, вынимая из папки карточку паренька,
стройного, как кинжал, с татуированной красноватой кожей. Хар купил его у
властей на Шрайке, где мальчика осудили за убийство сверстника. Обитатели
большинства планет считают Хара Дориана, печально знаменитого
контрабандиста, налетчика и работорговца, воплощением зла; родители пугают
им непослушных детей. Но на Шрайке он уважаемый гражданин, поскольку,
очищая тюрьмы от подонков, оказывает обществу огромную услугу.
- Эта. - Я отложила вторую фотографию, с которой на меня пустыми
зелеными глазами смотрела молодая толстуха лет тридцати. С Симеранта,
значилось в сведениях о ней. Хар со своими подручными залез в анабиозный
холодильник для умственно отсталых и прихватил оттуда несколько молодых,
здоровых и привлекательных тел. Это, правда, толстое и рыхлое, но оно
похорошеет, когда им начнет управлять нормальный мозг. Прошлая его
обладательница отравилась экстазилом.
- И вот это, - закончила я. Третья фотография запечатлела слетка
гверна, мрачное, злобное на вид создание с ярко-фиолетовыми надглазьями и
гигантскими перепончатыми крыльями. Кожистые перепонки радужно лоснились.
Этот - для Ризен Джей, которая решила попробовать чужого тела. Если сможет
его выиграть.
- Прекрасный выбор, Мудрая, - одобрил Раннар. Он всегда одобряет. Он
прилетел на Кроандхенни изуродованным: его застигли в постели с дочерью
нанимателя и подвергли ритуальному обезображиванию. Ему было нечем
заплатить за Игру, но два игрока уже почти год ждали третьего, и один из
них умирал от мантракса, так что, когда Ранкар предложил мне десять лет
верной службы в счет недостающей суммы, я согласилась.
Иногда я жалею об этом. Я чувствую на себе его взгляд, ощущаю, как он
мысленно срывает броню моих одежд и как пиявка вцепляется в мои маленькие,
наливающиеся груди. Девочка, с которой его застали, была только чуть
моложе, чем то тело, что я сейчас ношу.
Мой замок возведен из обсидиана. К северу отсюда - далеко на севере,
на дымных полярных пустошах, где на лиловом небе полыхает вечное зарево, -
на земле лежит, как простые камни, черное вулканическое стекло. Тысячам
кроандхеннийских рудокопов понадобилось десять лет, чтобы найти нужное
количество камня и притащить его в эти болота через сотни безжизненных
километров. Сотням ремесленников понадобилось еще шесть лет, чтобы
напилить и отполировать его, а затем сложить темную сверкающую мозаику,
ставшую моим домом. Я считаю, что их труды не пропали даром.
Мой замок стоит на шести грубо отесанных колоннах, высоко над смрадом
и сыростью кроандхеннийских топей, мерцающих разноцветными болотными
огнями, и призраки огней бродят в черном стекле. Мой замок сияет. Он
суров, страшен и прекрасен, он высится над окружающими трущобами. Там, в
плавучих камышовых хижинах, в домишках из гнилых ветвей, в конурах на
шатких деревянных опорах ютятся проигравшие, и отверженные, и
обездоленные. Обсидиан мне по душе, я вижу в нем символ этого дома боли и
возрождения. Жизнь зарождается в огне страсти, как обсидиан в
вулканическом огне. Чистая истина света иногда прорывается сквозь его
черноту, красота смутно просвечивает сквозь тьму, и, как сама жизнь, он
страшно хрупок и края его могут быть чрезвычайно острыми.
