вглядывается в его силуэт и отступает. Отступает и другой игрок, худенькое
бледное тело которого покрыто разноцветной татуировкой, а лицо - просто
серое пятно без воли и характера. Девочка продолжает кричать. Я
отворачиваюсь, предоставляя их самим себе, и смотрю на последнего игрока.
Это крупный мужчина с эбеновой кожей и синеватыми тенями на выпуклых
мышцах. Он обнажен. Подбородок у него угловатый и тяжелый, сильно
выдающийся вперед. Лицо обрамляют длинные волосы, падающие ниже плеч,
белые и словно хрустящие, как свежие простыни, белые, как нетронутый снег
на планете, куда не ступала нога человека. Под моим взглядом его темный
толстый член оживает, наливается, встает. Мужчина улыбается и произносит:
- Мудрая.
Вдруг оказывается, что я тоже голая. Я хмурюсь, и вот на мне уже
богатые доспехи - пластины позолоченного дюраля с филигранью отвращающих
рун, под мышкой старинный шлем с ярким плюмажем.
- Иоахим Клерономас, - отвечаю я. Его член все растет, набухает и
превращается в исполинский толстый жезл, крепко прижатый к поджарому
животу. Я прикрываю его вместе с Клерономасом черным мундиром, как на
старинной иллюстрации - с сине-зеленым шаром Старой Земли на правом рукаве
и двумя серебряными галактиками на вороте.
- Нет, - с улыбкой протестует он, - у меня такого высокого чина
никогда не было. - Галактики заменяет шестизвездный круг. - И почти всю
свою жизнь. Мудрая, я предпочитал Земле Авалон. - Его мундир становится
попроще и удобнее: обыкновенный серо-зеленый комбинезон с черным поясом и
карманчиком, набитым карандашами. Серебряный кружок звезд остается. - Вот
так.
- Неправда, - говорю я, - не так. - Я сказала, и остался только
мундир. Плоть под тканью превращается в серебристый металл, и передо мной
уже ряженая кукла с блестящей кастрюлей вместо головы. Но только на
секунду. Потом мужчина возвращается, печально хмурясь.
- Жестокая, - говорит он мне. Его твердый член топорщит ткань ниже
пояса.
За спиной мужчины восьмой силуэт, призрак, которого здесь не должно
быть, фантом. Он что-то тихо шепчет, словно сухие листья шелестят на
холодном осеннем ветру.
Он худой и темный, этот незваный гость; чтобы увидеть его, надо очень
пристально вглядываться. Он намного мельче Клерономаса и кажется старым и
хилым, хотя плоть его настолько туманна и невесома, что это может быть
иллюзией. Видение, сгусток тумана, эхо, бледная тень, но глаза его блестят
и горят, а взгляд затравленный. Он протягивает руки. Прозрачная кожа туго
обтягивает старые серые кости фаланг.
Я неуверенно отступаю. В состязании разумов легчайшее прикосновение
может обернуться тяжелейшими последствиями.
Сзади слышны крики, жуткие стоны не то экстаза, не то страха. Я
оглядываюсь.
Игра началась всерьез. Игроки ищут добычу. Креймур Делун, молодой,
полный жизни и куда более мускулистый, чем несколько мгновений назад,
стоит с пылающим мечом, замахиваясь на татуированного паренька.
Коленопреклоненный юноша кричит и пытается закрыться руками, но сверкающий
клинок Делуна легко проходит сквозь серую призрачную плоть и вонзается в
яркую татуировку. Он отсекает ее, кромсает удар за ударом, и она летит к
туманному небу - сияющий образ жизни, освобожденный от серой кожи, на
которой был запечатлен. Когда она проплывает мимо Делуна, он хватает ее и
проглатывает целиком. Из ноздрей, изо рта Делуна вырываются клубы дыма.
Паренек кричит и извивается. Скоро от него останется только тень.
Слеток поднялся в воздух. Он кружит над нами, кричит тонким
пронзительным голосом и громко хлопает крыльями. Похоже, Ризен Джей
передумала. Она стоит над скулящей девочкой, которая с каждой минутой
уменьшается. Джей меняет ее. Девочка стареет, толстеет, а глаза все такие
же испуганные, но туповатые. Куда бы она ни повернулась, перед ней
появляются зеркала и дразнят ее толстыми влажными губами. Плоть ее все
раздувается и раздувается, разрывая истрепавшиеся одежды, по подбородку
девочки течет слюна. Она с плачем вытирает ее, но струйки текут все
быстрее, и слюна становится розовой от крови. Девочка превращается в
жирное, отталкивающее чудовище.
- Это ты, - говорит зеркало. - Не отворачивайся. Посмотри на себя. Ты
не маленькая девочка. Смотри, смотри, смотри. Ну не милашка ли? Ну не
прелесть? Смотри, смотри на себя!
Ризен Джей с довольной ухмылкой скрещивает руки на груди. Клерономас
глядит на меня с холодным осуждением. На мои глаза ложится полоска черной
ткани. Я моргаю, сбрасывая пелену, и гневно смотрю на него.
- Я не слепая, - говорю я. - Но это не мой бой.
Толстуха раздулась, словно грузовоз, бледная и рыхлая, как тесто. Она
нага и чудовищно огромна, и каждый взгляд Джей делает ее еще уродливее.
Огромные белые груди вспухают на лице, на руках, на ляжках уродины, а
внизу живота вырастает толстый зеленый член. Член загибается вниз, входит
ей между ног. Опухоли расцветают на ее коже, словно темные цветы. А вокруг
зеркала, они вспыхивают и гаснут, беспощадно искажают и выпячивают,
отражая все уродливые фантазии, которые навязывает противнице Джей. Жирная
туша почти потеряла человеческий облик. Изо рта, достигшего размеров моей
головы, безгубого и кровоточащего, рвутся вопли адской муки. Плоть
чудовища дрожит и дымится.
Киборг поднимает палец. Все зеркала взрываются.
Туман полон кинжалов, осколки серебристого стекла разлетаются во все
стороны. Один летит в меня, и я заставляю его исчезнуть. Но другие...
другие меняют траекторию, собираются в воздушную флотилию и, словно
крошечные ракеты, атакуют Ризен Джей. Они пронзают ее, и кровь сочится из
тысячи ран, из глаз, из груди, из открытого рта. Чудовище вновь
превращается в плачущую девочку.
- Моралист, - говорю я Клерономасу.
Не обращая на меня внимания, он поворачивается к Креймуру Делуну и
его жертве. Татуировки с новой силой вспыхивают на коже паренька, в руке
появляется пламенеющий меч. Испуганный Делун отшатывается. Паренек
прикасается к своей коже, беззвучно чертыхается, неуверенно встает.
- Альтруист, - говорю я. - Защитник слабых.
Клерономас поворачивается ко мне.
- Я против избиений.
- Может, ты приберегаешь их для себя, киборг? Если нет, тогда поспеши
отрастить крылья, пока твой приз не улетел.
Я хохочу. Его лицо остается холодным.
- Мой приз передо мной.
- Так я и думала, - отвечаю я, надевая шлем.
Мои доспехи сверкают золотом, мой меч - луч света. Мои доспехи уже
черные, как деготь, а узоры на них, черные по черному - пауки и змеи,
черепа и лица, искаженные болью. Мой прямой серебряный меч превращается в
обсидиан и обрастает уродливыми шипами и крючьями. Он умеет разыгрывать
драму, проклятый киборг.
- Нет, - возражаю я, - не буду я воплощением зла. - Я снова в золоте
и серебре, и плюмаж
у меня синий с красным. - Сам надевай эти доспехи, если они тебе так
нравятся.
Черные и уродливые, доспехи стоят передо мной, пустой шлем
ухмыляется, словно череп.
Клерономас отсылает его прочь.
- Мне не нужны декорации, - отвечает он.
Бледно-серый призрак колышется рядом, дергает его за руку. "Кто это?"
- опять удивляюсь я мысленно, но не теряюсь.
- Прекрасно. Тогда отбросим иносказания.
Мои доспехи исчезли.
Я протягиваю обнаженную руку, в которой ничего нет.
- Прикоснись ко мне, - предлагаю я. - Прикоснись ко мне, киборг.
Его рука тянется ко мне, и по длинным темным пальцам растекается
металл.
В Игре ума в большей степени, чем в жизни, образ и метафора - это
все.
Она идет вне времени, на бесконечной, окутанной туманом равнине. Над
нами холодное небо, под ногами зыбкая почва, но даже и они - иллюзии. Все
это мои декорации, пусть неземные, сюрреальные, но в них участники могут
разыгрывать свои примитивные драмы власти и бессилия, порабощения и
покорности, смерти и нового рождения, изнасилования и насилия над разумом.
Без меня, без моего видения и видения всех остальных властителей боли в
течение тысячелетий состязующимся было бы не на что опереться, не было бы
тверди под ногами да и самих ног, чтобы по ней ступать. Реальность не дала
бы им и малой толики надежды, даваемой пустынным ландшафтом, который
создаю для них я. Реальность - это невыносимый хаос вне пространства и
времени, лишенный материи и энергии, без измерений, а потому пугающе
бесконечный и давяще тесный, ужасающе вечный и до боли краткий. И она, эта
реальность, стала ловушкой для игроков, семь личностей пойманы, застыли в
телепатическом мгновении в такой опасной близости друг к другу, что
большинство не выдерживает. Потому они отступают, и первое, что мы создаем
здесь, где мы боги (а может быть, дьяволы или и то и другое одновременно),
- это тела, которыми обладали там. Мы ищем убежища под защитой плоти и
пытаемся упорядочить хаос.
Кровь солоновата на вкус, но крови нет, есть только иллюзия. В чаше
холодный и горький напиток, но чаши нет, есть только образ. Открытые раны
кровоточат, но ран нет, как нет и тела, которое можно ранить, есть только
метафора, символ, трюк. Все эфемерно, и все может ранить, убить,
повергнуть в окончательное безумие.
Чтобы выжить, игрок должен владеть собой, быть стойким,
уравновешенным, безжалостным. Он должен распознавать образы и символы и
обладать достаточной интуицией. Он должен суметь найти слабину противника
и тщательно скрывать собственные фобии. Правила просты. Верить всему и не
верить ничему. Крепко держаться за себя и за свой рассудок. Даже когда
убивают, это неважно до тех пор, пока он не поверит в собственную гибель.
В долине иллюзий, где все эти чересчур гибкие тела кружатся в скучном
танце, который я видела уже тысячу раз, создают мечи, делают обманные
выпады и, словно обезумевшие жонглеры, швыряют друг в друга зеркала и
чудовищ, самое страшное - обыкновенное прикосновение.
Символика ясна, смысл однозначен. Плоть за плоть. Без иносказаний,
без защиты, без масок. Личность за личность. Когда мы касаемся друг друга,
рушатся стены.
Даже время в Игре ума иллюзорно - оно течет так быстро или так
медленно, как мы того желаем. Я Сириан, говорю я себе, рожденная на Эше и
немало повидавшая, я Мудрая с Дэм Таллиана, владелица обсидианового замка,
правительница Кроандхенни, властительница разума, повелительница боли,
госпожа жизни, цельная, бессмертная и неуязвимая. Входи в меня.
Его пальцы прохладны и жестки.
Я уже не раз играла в эту Игру, я стискивала пальцы других, считавших
себя сильнее. Мне многое открылось в их умах, их душах. В серых мрачных
туннелях я читала письмена застарелых рубцов. Зыбучие пески чужих
комплексов затягивали мои ноги. Я ощущала смрад их страха, видела огромных
распухших чудищ, обитавших в осязаемой живой тьме. Меня обжигал жар
похоти, которой нет названия. Я срывала одежды с немых заскорузлых тайн. А
потом отнимала все и становилась другой, жила чужой жизнью, пила
прохладный напиток чужих знаний, рылась в чужих воспоминаниях. Я рождалась
десятки раз, припадала к десяткам сосцов, десятки раз теряла невинность, и
девичью, и отроческую. Клерономас оказался другим. Я стояла в огромной
пещере, полной огней, со стенами, полом и потолком из прозрачного
хрусталя, а вокруг меня поднимались шпили и конусы, изгибались
ярко-красные ленты, жесткие и холодные на ощупь, но живые, мерцавшие
искрами его души. Волшебный хрустальный город в пещере. Я прикоснулась к
ближайшему выступу, и меня затопило воспоминание, такое же ясное,
