программа. И данные, и программу можно записать на кристаллическую матрицу
компьютера.
- И запечатлеть душу в кристалле? Ты веришь в душу?
- А вы?
- Не могу не верить. Я хозяйка состязания. Положение обязывает. - Я
вернулась к отчетам. - Дейш Грин-9 обследовал твой интерфейс. Он отмечает,
что у тебя сверхсложная система взаимодействия органов, проводимость цепей
намного превосходит проводимость нервных волокон, а значит, и скорость
мышления гораздо выше. В твоей библиотеке материалов несравнимо больше,
чем мог бы хранить мозг человека, даже заполнив весь свой объем памяти, и,
наконец, ум и память, заложенные в кристаллическую матрицу, принадлежали
Иоахиму Клерономасу. В этом мой апостол клянется.
Киборг не ответил. Вероятно, улыбнулся бы, если бы умел.
- С другой стороны, - продолжала я, - мой исследователь Альта-к-Нар
уверяет, что Клерономас умер семьсот лет тому назад. Кому верить?
- Кому хотите, - равнодушно ответил он.
- Я могла бы задержать тебя здесь и запросить на Авалоне
подтверждение, - ухмыльнулась я. - Подождешь шестьдесят один год, киборг?
- Столько, сколько нужно, - ответил он.
- Шайалла говорит, что ты абсолютно асексуален.
- Я утратил сексуальность с того самого дня, когда меня переделали.
Мой интерес к этой стороне жизни продержался еще несколько веков, но
наконец пропал. При желании я могу воспользоваться всем диапазоном
эротических переживаний тех дней, когда носил органическую плоть. Они
свежи, как в день их закладки в память компьютера. Заключенные в
кристалле, воспоминания не блекнут, не то что в человеческой памяти. Они
на месте и ждут, когда их вызовут. Но уже несколько столетий я не
испытывал желания вызывать их.
Я была заинтригована.
- Так ты не умеешь забывать!
- Я могу стереть воспоминание или приказать себе не вспоминать.
- Если ты окажешься в числе победителей нашей Игры, то снова обретешь
сексуальность.
- Знаю. Это будет занятно. Быть может, я даже захочу вернуться к
своим старинным воспоминаниям.
- О! - Я пришла в восторг. - Ты вернешься к ним и тотчас забудешь - и
так снова и снова. Проигрыш дает не меньше острых ощущений, чем выигрыш.
- Проигрыш и выигрыш. Жизнь и смерть. Я же сказал вам, Сириан, они
неразделимы.
- Позволь не согласиться, - возразила я. Это противоречило всему, во
что я верила, чем я была. Его повторная ложь вызвала у меня раздражение. -
Брейдже говорит, что на тебя не действуют лекарства и возбудители
болезней. Ничего странного. Но тебя можно сломать. Несколько моих
апостолов предлагали тебя убить. Стоило лишь приказать... Похоже, мои
инопланетяне особенно кровожадны.
- У меня нет крови, - сказал он. Ирония, или мне просто показалось?
- Тебе достаточно и смазки, - сухо заметила я. - Тр-кн-нру хотелось
бы проверить твои болевые ощущения. АанТерг Луночет, мой птенчик-гверн,
предложил сбросить тебя с большой высоты. - Это тягчайшее преступление
закона гнезда.
- И да, и нет. Гверн, рожденный в гнезде, пришел бы в ужас при мысли
о таком надругательстве над идеей полета. Но здесь лоснящимися крыльями
хлопает полусумасшедший с Нового Рима. Здесь ведь Кроандхенни. Мы не то,
чем кажемся.
- Похоже.
- Джонас тоже предложил тебя уничтожить - не столь красиво, зато не
менее эффективно. Он мой старший апостол, искалечен неуправляемыми
гормонами. Курирует передовые военные технологии и руководит службой
безопасности.
- Очевидно, вы отвергли эти предложения, - сказал киборг.
Я прислонилась к спинке кресла.
- Очевидно. Хотя я всегда оставляю за собой право передумать.
- Я игрок, - сказал он. - Я дал взятку Хару Дориану и подкупил
таможенников порта Кроандхенни, ваш дворецкий получает щедрые чаевые, да и
вы получили свое. На Лилит и Симеранте, на Шрайке и везде, где наслышаны
об этом мрачном замке и его полумистической хозяйке, говорят, что играете
вы честно.
- Неправда, киборг. Иногда я справедлива. Когда хочу.
- Вы и других игроков запугиваете?
- Нет, - призналась я, - ты исключение.
Наконец мы подошли к главному. Я перелистала послания своих апостолов
и достала последнее.
- По крайней мере с одним из моих апостолов ты не знаком, но он знает
тебя, киборг, и гораздо лучше, чем ты себе можешь представить.
Киборг не ответил.
- Мой домашний телепат, - сказала я. - Себастьян Кейл. Он слепой
урод, и я держу его в большой банке, но он бывает полезен. Он проникает
сквозь стены. Он проник в кристаллы твоего разума и прощупал двоичные
рефлексы твоего "я".
Я протянула бумагу, чтобы киборг ее прочитал.
"Лабиринты одержимого сознания. Стальной призрак. Правда во лжи,
жизнь в смерти и смерть в жизни. Он отнимет у вас все, если сможет.
Уничтожить немедленно".
- Вы пренебрегли советом, - заметил киборг.
- Да.
- Почему?
- Потому что ты - загадка, которую я собираюсь разгадать во время
Игры ума. Потому что ты - вызов, а меня давно не вызывали на бой. Потому
что ты смеешь судить и мечтаешь уничтожить меня, а на это давно никто не
отваживался.
Обсидиан - зеркало темное и кривое, но меня оно устраивает. Всю жизнь
мы принимаем свое отражение как должное, пока не наступает час, когда наш
взгляд вместо знакомых черт натыкается на незнакомца. Вы не догадываетесь,
что такое ужас, пока впервые на вас не взглянет пристально этот
незнакомец, а вы не поднимете руку, и не прикоснетесь к незнакомой щеке, и
не почувствуете испуганное легкое и холодное прикосновение к своей коже.
Я уже была незнакомкой, когда больше ста лет тому назад прилетела на
Кроандхенни. Я знала свое лицо - мне ли было его не знать, ведь я обладала
им почти девяносто лет. То было лицо суровой, сильной женщины с глубокими
морщинами вокруг серых глаз, привыкших щуриться на чужое солнце, большим
ртом и неправильно сросшимся после перелома носом, в обрамлении вечно
растрепанных каштановых волос. Удобное лицо, я сильно к нему привязалась.
Но я его где-то потеряла - может, однажды на Гулливере, где была очень
занята и могла не заметить этого. К тому времени, когда я попала на Лилит,
зеркало показывало первую незнакомку - древнюю морщинистую старуху. Ее
серые слезящиеся глаза начали мутнеть, сквозь жидкие седые космы
просвечивал розовый череп, нижняя губа дрожала, нос испещрили красные
прожилки, а под подбородком тряслись две дряблые складки кожи. Моя кожа
всегда была упругой и здоровой. Но зеркало показывало не все. Старуха
источала миазмы болезни, невидимое кислое облако окутывало ее, словно
запах дешевых духов старую потаскуху, словно приманка для смерти.
Я не знала эту больную старуху, и ее общество мне не понравилось.
Говорят, на Авалоне, Нью-холме и Прометее старость и болезни приходят
медленно. Легенда гласит, будто в сверкающих ульях Старой Земли люди не
ведают, что такое смерть. Но Авалон, Ньюхолм и Прометей были далеко, а
Земля за семью печатями и потеряна для нас навсегда, я же осталась на
Лилит наедине с незнакомкой. И тогда я покинула сферу обитания человека,
опустившись в душные сумерки Кроандхенни, где, по слухам, можно было
пережить второе рождение. Я хотела вновь увидеть в зеркале старого друга,
которого потеряла. Вместо него я увидела новых незнакомцев. Первым был сам
властитель боли, властелин разума, повелитель жизни и смерти. До моего
появления он правил здесь дольше сорока земных лет. Он был кроандхенни,
местная тварь - картофелеобразная тутла с опухшими глазами и пятнистой
сине-зеленой кожей, этакая пародия на жабу с тонкими ручками о двух
локтях. У него было три длинные вертикальные пасти, напоминавшие черные
раны. Разглядывая чудовище, я почти осязаемо почувствовала слабость этого
куска сала, смердевшего тухлым яйцом, а вот кроандхеннийские гвардейцы
были подтянуты и мускулисты. Но, чтобы свергнуть властелина разума, надо
стать им самому. Когда мы состязались в Игре ума, я отняла его жизнь и
проснулась в этом мерзком теле.
Человеческому мозгу нелегко привыкнуть к чужой плоти. На целые сутки
я потерялась в гадком обрубке, разбираясь в образах, звуках и запахах,
бессмысленных, как кошмарный сон. Я отчаянно старалась выкарабкаться,
овладеть новым телом и выжила. Победа духа над плотью. Когда подоспело
новое состязание, я закончила его в теле, которое выбрала сама.
Она была женщиной. Тридцати девяти лет, если верить ей на слово,
здоровая, некрасивая, но физически сильная. Профессиональный игрок, она
прилетела на Кроандхенни сыграть в главную игру Вселенной. У нее были
длинные темно-рыжие волосы и аквамариновые глаза, цветом вызывавшие в
памяти моря Гулливера. Для Игры ее силы и навыков оказалось недостаточно.
В те давние дни Хар Дориан с работорговым флотом у меня еще не появился,
на Кроандхенни редко появлялись люди. Выбор был невелик. Я взяла ее.
Вечером я снова посмотрела в зеркало. Там по-прежнему отражалась
незнакомка: слишком длинные волосы, глаза не те, прямой, как лезвие, нос и
невыразительный, непривычный к улыбке рот.
Через сколько-то лет, когда это тело начало харкать кровью от
какой-то заразы, подхваченной в болотах Кроандхенни, я построила башню из
черного обсидиана, чтобы встречать в ней каждого нового незнакомца. Годы
бегут быстрее, чем мне хотелось бы, пока башня остается закрытой и
недоступной, но всегда наступает день, когда я снова сюда прихожу, и тогда
мои слуги взбираются по лестнице и полируют черные зеркала, а когда Игра
ума заканчивается, я поднимаюсь наверх одна, раздеваюсь и медленно танцую
с изображениями остальных.
Высокие угловатые скулы и темные глаза, глубоко утопленные в
глазницы. Лицо сердечком, окруженное ореолом непокорных черных волос,
большие бледные груди с коричневыми сосками.
Поджарая, с напряженными мышцами под маслянистой красноватой кожей,
длинные острые ногти, узкий острый подбородок, жесткие темные волосы,
подстриженные в виде гребешка вдоль головы и ниспадающие до лопаток, и
горячий дух похоти меж бедер. Моих бедер? Люди тысячи планет отличаются
тысячами черт.
Массивная шишковатая голова, глядевшая на мир с высоты трехметрового
роста, борода и шевелюра, превратившиеся в яркую, словно червонное золото,
львиную гриву, каждая мышца и сухожилие - эталон мощи, широкая плоская
грудь с бесполезными красными сосками, странность длинного мягкого члена.
Слишком странный он был для меня и оставался вялым целый год, пока носила
я то тело, а башня за это время открывалась дважды.
Лицо, похожее на столь памятное мне. Но действительно ли я так хорошо
его помню? Столетие рассыпалось в пыль, а я не храню изображений своих
прежних лиц. От далекой юности остаются только стеклянный цветок. У этой
были короткие каштановые волосы, улыбчивые губы, серо-зеленые глаза. Шея,
пожалуй, длинновата, а груди маловаты. Похожа, похожа, но тоже начала
стареть, и в один прекрасный день я увидела, что по замку вместе со мной
опять гуляет незнакомка.
А теперь одержимое дитя. В зеркалах она похожа на дочь грез, дочь,
которую, будь я прекраснее, чем была, могла бы родить. Хар привез мне ее,
самую прекрасную девочку, в подарок, в уплату долга за то, что некогда я
сделала его, старого, дряхлого и покрытого шрамами, молодым и сильным. Она
не старше одиннадцати-двенадцати. В худеньком неловком теле пробуждается
грация, наливаются юные грудки, и год назад пришла первая кровь. Водопад
гладких серебристо-золотых волос струится почти до земли. На миниатюрном
личике огромные глаза, они глубокого фиолетового цвета. Лицо словно
