- Моя любовь.
Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.
- Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кон-
чается, а я любим...
Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара.
- ...трагический конец!.. а я?.. я купаюсь в своем счастье, плаваю по
брюхо, фыркаю в розовой водичке и в полном упоении пускаю пузырики всеми
местами.
Сергей вытаскивает из портфеля бумаги:
- Ну, брат, с тобой водиться - все равно что в крапиву с... садиться.
И потягивается:
- Иди домой. Мне работать надо.
12
Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белока-
менной.
В газетах даже появились новые отделы:
"Борьбам с голодом".
"Прибытие продовольственных грузов в Москву".
На нынешний день два радостных сообщения.
Первое: "Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов".
Второе:
"Сегодня прибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки ржаной".
13
Ольга лежит на диване уткнувшись носом в шелковую подушку.
Я плутаю в догадках:
"Что случилось? "
Наконец, чтобы рассеять катастрофически сгущающийся мрак, робко пред-
лагаю:
- Хотите, я немножко почитаю вам вслух?
Молчание. - У меня с собой "Сатирикон" Петрония.
После весьма внушительной паузы:
- Не желаю. Его герои - жалкие ревнивые скоты.
Голос звучит как из чистилища:
...они не признают чтобы у их возлюбленных кто-нибудь другой "за па-
зухой вытирал руки"
Ольга вытаскивает из подушки нос. С него слезла пудра. Крылья ноздрей
порозовели и слегка припухли.
- Вообще как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него
мальчишки "разыгрывают свои зады в кости".
- Ольга!..
- Что "Ольга"?
- Я только хочу сказать, что римляне называли Петрония "судьей изящ-
ного искусства".
- Вот как!
- Elegantiae... [1]
- Так-так-так!
- ... arbiter [2].
- Баста! Все поняла: вы шокированы тем что у меня болит живот!
- Живот?..
- Увертюры, которые разыгрываются в моем желудке, выводят вас из се-
бя. Вам противно сидеть рядом, со мной. Вы хотели, по всей вероятности,
прочесть мне то место из "Сатирикона", где Петроний рекомендует не стес-
няться, если кто-либо имеет надобность... потому, что никто из нас не
родился запечатанным... что нет большей муки, чем удерживаться... что
этого одного не может запретить сам Юпитер... ". Так я вас поняла?
Я хватаюсь за голову.
- Имейте в виду что вы ошиблись у меня запор!
Я потупляю глаза.
- Скажите, пожалуйста, вы в меня влюблены?
Краска заливает мои щеки. (Ужасная несправедливость: мужчины краснеют
до шестидесяти лет женщины - до шестнадцати.)
- Нежно влюблены? возвышенно влюблены? В таком случае откройте шкаф и
достаньте оттуда клизму. Вы слышите, о чем я вас прошу?
- Слышу.
- Двигайтесь же!
Я передвигаю себя, как тяжелый беккеровский рояль.
- Ищите в уголке на верхней полке!
Я обжигаю пальцы о холодное стекло кружки.
- Эта самая... с желтой кишкой и черным наконечником... налейте воду
из графина... возьмите с туалетного столика вазелин... намажьте наконеч-
ник... повесьте на гвоздь... благодарю вас... а теперь можете уходить
домой... до свиданья.
14
Битый третий час бегаю по городу. Обливаясь потом и злостью, вспоми-
наю, что в XVI веке Москва была "немного поболее Лондона". Милая моя
Пенза. Она никогда не была и, надеюсь, не будет "немного поболее Лондо-
на". Мечтаю печальный остаток своих дней дожить в Пензе.
Наконец, когда уже не чувствую под собою ног, гдето у Дорогомиловской
заставы достаю несколько белых и желтых роз.
Прекрасные цветы! Одни похожи на белых голубей с оторванными головка-
ми, на мыльный гребень волны Евксинского Понта, на сверкающего, как
снег, сванетского барашка. Другие - на того кудрявого еврейского младен-
ца, которого - впоследствии - неуживчивый и беспокойный характер довел
до Голгофы.
Садовник завертывает розы в старую, измятую газету.
Я кричу в ужасе:
- Безумец, что вы делаете? Разве вы не видите, в ка-ку-ю газету вы
завертываете мои цветы!
Садовник испуганно кладет розы на скамейку.
Я продолжаю кричать:
- Да ведь это же "Речь"! Орган конституционно-демократической партии.
Той самой партии, члены которой объявлены вне закона. Любой бульварный
побродяга может безнаказанно вонзить перочинный нож в горло конституци-
онного демократа.
У меня дрожат колени. Я сын своих предков. В моих жилах течет чистая
кровь тех самых славян, о трусливости которых так полно и охотно писали
древние историки.
- Можно подумать, сумасшедший человек, что вы только сегодняшним ве-
чером упали за Дорогомиловскую заставу с весьма отдаленной планеты. Неу-
жели же вы не знаете, что ваши розы, белые, как перламутровое брюшко
жемчужной раковины, и золотые, как цыплята, вылупившиеся из яйца, ваши
чистые, ваши невинные, ваши девственные розы - это... это...
Я говорю шепотом:
- ...это...
Одними губами:
- ...уже.
Беззвучно:
- ...контрреволюция!
Ноги меня не держат; я опускаюсь на скамейку; я задыхаюсь; я всплес-
киваю руками и мотаю головой, как актриса Камерного театра в трагической
сцене. - Но розы, завернутые в газету "Речь"!!!
Положительно, страх сделал из меня Цицерона и конуру садовника прев-
ратил в Форум.
- Нет, тысячу раз клянусь непорочностью этих благоухающих девствен-
ниц, у меня на плечах только одна голова.
Я кладу руку на его грудь:
- Дорогой друг, если бы вы интересовались политикой, то вы бы знали,
что коммунистическая фракция пятого Всероссийского съезда Советов Рабо-
чих, Красноармейских и Казачьих депутатов единогласно высказалась за не-
обходимость применения массового террора по отношению к буржуазии и ее
прихвостням.
Он сочувственно качает головой.
- Но вы же не хотите мне зла и поэтому, умоляю вас, заверните розы в
обыкновенную папиросную бумагу. Что?.. У вас нет папиросной бумаги? Ка-
кое несчастье!
Мои ледяные пальцы сжимают виски.
Страшное дело любовь! Недаром же в каменном веке самец, вооруженный
челюстью кита, шел на самца, вооруженного рогами барана.
О женщина!
Я расплачиваюсь с моим простодушным палачом пергаментными бумажками
и, прижав к сердцу роковые цветы, выхожу на улицу.
15
Казань взята чехословаками; англичане обстреливают Архангельск; в Пе-
тербурге холера.
16
Мне больше не нужно спрашивать себя: "Люблю ли я Ольгу? "
Если мужчина сегодня для своей возлюбленной мажет вазелином черный
клистирный наконечник, а назавтра замирает с охапкой роз у электрическо-
го звонка ее двери - ему незачем задавать себе глупых вопросов.
Любовь, которую не удушила резиновая кишка от клизмы, - бессмертна.
17
На будущей неделе по купону N 2 рабочей продовольственной карточки
начинают выдавать сухую воблу (полфунта на человека).
18
Сегодня ночью я плакал от любви.
19
В Вологде собрание коммунистов вынесло постановление о том, что "не-
обходимо уничтожить класс буржуазии". Пролетариат должен обезвредить мир
от паразитов и чем скорее тем лучше.
20
- Ольга, я прошу вашей руки.
- Это очень кстати, Владимир. Нынче утром я узнала, что в нашем доме
не будет всю зиму действовать центральное отопление. Если бы не ваше
предложение, я бы непременно в декабре месяце превратилась в ледяную со-
сульку Вы представляете себе, спать одной в кроватище на которой можно
играть в хоккей?
- Итак... - Я согласна.
21
Ее голова отрезана двухспальным шелковым одеялом. На хрустком снеге
полотняной наволоки растекающиеся волосы производят впечатление крови.
Голова Иоканаана на серебряном блюде была менее величественна.
Ольга почти не дышит. Усталость посыпала ее виски толченым графитом
фаберовского карандаша.
Я горд и счастлив, как Иродиада. Эта голоса поднесена мне. Я благода-
рю судьбу, станцевавшую для меня танец семи покрывал. Я готов целовать у
этой величайшей из босоножек ее грязные пяточки за великолепное и
единственное в своем роде подношение.
Сквозь кремовую штору продираются утренние лучи.
Проклятое солнце! Отвратительное - солнце! Оно спугнет ее сон. Оно
топает по комнате своими медными сапожищами, как ломовой извозчик.
Так и есть.
Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается; со
вздохом поворачивает голову в мою сторону.
- Ужасно ужасно, ужасно! Все время была уверена что выхожу замуж по
расчету а получилось что вышла по любви. Вы, дорогой мой, худы как щепка
и в декабре совершенно не будете греть кровать.
22
Я и мои книги, вооруженные наркомпросовской охранной грамотой, перее-
хали к Ольге.
Что касается мебели, то она не переехала. Домовой комитет, облегчая
мне психологическую борьбу с "буржуазными предрассудками" запретил заб-
рать с собой кровать, письменный стол и стулья.
С председателем домового комитета у меня был серьезный разговор.
Я сказал: - Хорошо, не буду оспаривать: письменный стол - это предмет
роскоши. В конце концов, "Критику чистого разума"
можно написать и на подоконнике. Но кровать! Должен же я на чем-нибудь спать?
- Куда вы переезжаете?
- К жене.
- У нее есть кровать?
- Есть.
- Вот и спите с ней на одной кровати.
- Простите, товарищ, но у меня длинные ноги я храплю, после чая по-
тею. И вообще я предпочел бы спать на разных.
- Вы как женились - по любви или в комиссариате расписались?
- В комиссариате расписались.
- В таком случае, гражданин, по законам революции - значит, обязаны
спать на одной.
23
Каждую ночь тихонько, чтобы не разбудить Ольгу выхожу их дому и часа-
ми брожу по городу. От счастья я потерял сон.
Москва черна и безлюдна, как пять веков тому назад, когда городские
улицы на ночь замыкались решетками запоры которых охранялись "решеточны-
ми сторожами".
Мне удобна эта темнота и пустынность, потому что я могу радоваться
своему счастью, не боясь прослыть за идиота.
Если верить почтенному английскому дипломату, Иван Грозный пытался
научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во время прогу-
лок или проездов "рубить головы тем, которые попадались ему навстречу
если их лица ему не нравились".
Но даже такие решительные меры не привели ни, к чему. У нас остались
мрачные характеры.
Если человек ходит с веселым лицом, на него показывают пальцами.
А любовь раскроила мою физиономию улыбкой от уха до уха.
Днем бы за мной бегали мальчишки.
Сквозь зубцы кремлевской стены мелкими светлыми капельками просачива-
ются звезды.
Я смотрю на воздвигнутый Годуновым Ивановский столп и невольно срав-
ниваю с ним мое чувство.
Я готов ударить в всполошные колокола, чтобы каждая собака, проживаю-
щая в этом сумасшедшем городе разлегшемся" подобно Риму и Византии, на
семи холмах знала о таком величайшем событии, как моя любовь.
И тут же задаю себе в сотый раз отвратительнейший вопросик:
"А в чем, собственно, дело? почему именно твоя страстишка Колокольня
Ивана? не слишком ли для нее торжественен ломбардо-византийский
стиль?.."
Гнусный ответик имеет довольно точный смысл:
"Таков уж ты, человек. Тебе даже вонь, которую испускаешь ты
собственной персоной, не кажется мерзостью. А скорее - приятно щекочет
обоняние".
24
Центральный Исполнительный Комитет принял постановление:
"Советскую республику превратить в военный лагерь".
По скрипучей дощатой эстраде расхаживает тонконогий оратор:
- Наш террор будет не личный а массовый и классовый террор. Каждый
буржуй должен быть зарегистрирован. Зарегистрированные должны распреде-
ляться на три группы. Активных и опасных мы истребим. Неактивных и нео-
пасных но ценных для буржуазии запрем под замок и за каждую голову наших
вождей будем снимать десять их голов. Третью группу употребим на черные
работы.
Ольга стоит от меня в четырех шагах. Я слышу, как бьется ее сердце от
