10
В Николаеве приступлено к постройке хлебного элеватора, который будет
нагружать океанский пароход в с половиной часа.
11
На заводе "Электросила" приступлено к работе по изготовлению генера-
торов мощности в десять тысяч лошадиных сил.
12
Как-то я сказал Ольге, что каждый из нас придумывает свою жизнь, свою
женщину, свою любовь и даже самого себя.
- ...чем беднее фантазия, тем лучше.
Она кинула за окно папиросу, докуренную до ваты:
- Почему вы не подсказали мне эту дельную мысль несколькими годами
раньше?
- А что?
- Я бы непременно придумала себя домашней хозяйкой.
13
Мне шестнадцать лет. Мы живем на даче под Нижним на высоком окском
берегу. В безлунные летние ночи с крутогора широкая река кажется серой
веревочкой. На версты сосновый лес. Дерево прямое и длинное, как в пер-
вый раз отточенный карандаш. В августе сосны скрипят и плачут.
Дача у нас большая, двухэтажная, с башней. Обвязана террасами, веран-
дами, балкончиками. Крыша - веселыми шашками: зелеными, желтыми, красны-
ми и голубыми. Окна в резных деревянных мережках, прошивках и ажурной
строчке. Аллеи, площадки, башня, комнаты, веранды и террасы заселены
несмолкаемым галдежом.
А по соседству с нами всякое лето в жухлой даче без балкончиков живет
пожилая женщина с двумя некрасивыми девочками. У девочек длинные худые
шейки, просвечивающие на солнце, как промасленная белая бумага.
Пожилая женщина в круглых очках и некрасивые девочки живут нашей
жизнью. Своей у них нет. Нашими праздниками, играми, слезами и смехом;
нашим убежавшим вареньем, пережаренной уткой, удачным мороженым, ощенив-
шейся сукой, новой игрушкой; нашими поцелуями с кузинами, драками с ку-
зенами, ссорами с гувернантками.
Когда смеются балкончики, смеются глаза у некрасивых девочек - когда
на балкончиках слезы, некрасивые девочки подносят платочки к ресницам.
Сейчас я думаю о том, что моя жизнь, и отчасти жизнь Ольги, чем-то
напоминает отраженное существование пожилой женщины в круглых очках и ее
дочек.
Мы тоже поселились по соседству. Мы смотрим в щелочку чужого забора.
Подслушиваем одним ухом.
Но мы несравненно хуже их. Когда соседи делали глупости - мы потирали
руки; когда у них назревала комедия - мы хихикали; когда они принялись
за дело, нам стало скучно.
14
Сергей прислал Ольге письмо. Она не ответила.
15
- Владимир, верите ли вы во что-нибудь?
- Кажется, нет.
- Глупо.
Ночной ветер машет длинными, призрачными руками, кажется - вот-вот
сметет и серую пыль Ольгиных глаз. И ничего не останется - только голые
странные впадины.
- Самоед, который молится на обрубок пня, умнее вас...
Она закурила новую папиросу. Какую по счету?
- ...и меня.
Где-то неподалеку пронесся лихач. Под копытами горячего коня прозве-
нела мостовая. Словно он пронесся не по земле, а по цыганской переверну-
той гитаре.
- Всякая вера приедается, как рубленые котлеты или суп с вермишелью.
Время от времени ее необходимо менять - Перун, Христос, Социализм.
Она ест дым большими, мужскими глотками:
- Во что угодно, но только верить!
И совсем тихо:
- Иначе...
Как белые земляные черви ползают ее пальцы по вздрагивающим коленям.
Приторно пахнут жасмином фонари. Улица прямая, желтая, с остекленелыми
зрачками.
16
Прибыл Чрезвычайный посланник и Полномочный министр Мексики Базилио
Вадилльо.
17
Одного знакомого хлопца упрятали в тюрьму. На срок пустяшный и за
проступок не стоящий. Всего-навсего дал по физиономии какому-то прохвос-
ту. У хлопца поэтическая душа золотоногого теленка, волосы оттенка сен-
тябрьского листа и глаза с ласковым говорком девушки из черноземной по-
лосы. Так и слышится в голубых поблесках: "Хром худит... хора хромад-
ная".
Теленок попал в компанию уголовников. Публика все увесистая, матерая,
под масть. А старосту камеры хоть в паноптикум: рожа круглая и тяжелая -
медным пятаком, ухо в боях откручено, во рту - забор ломаный. У молодца
богатый послужной список - тут и "мокрое", и "божией" старушки изнасило-
вание и ограбление могил.
Вот однажды мой теленок и спрашивает у старосты.
- Скажите, коллега, за что вы сидите?
Бандит ответил:
- Кажись, братишка, за то, что неверно понял революцию.
Я смотрю в Ольгины глаза, пустые и грустные:
- За что?..
Думаю над ответом и не могу придумать более точного, чем ответ банди-
та.
18
По всем улицам расставлены плевательницы. Москвичи с перепуга называ-
ют их "урнами".
19
Опять было письмо от Сергея. Толстое-претолстое. Ольга, не распеча-
тав, выбросила его в корзину.
20
- Владимир, вы любите анекдоты?
- Очень.
- И я тоже. Сейчас мне пришел на ум рассказец о тщедушном еврейском женихе которого привели к красотке ростом с
Петра Великого, с грудями, что поздние тыквы, и задом широким, как обеденный стол.
- Ну?..
- Тщедушный жених с любопытством и страхом обведя глазами великие те-
леса нареченной, шепотом спросил торжествующего свата: "И это все
мне?.."
- Прекрасно.
- Не кажется ли вам, Владимир, что за последнее время какой-то окаян-
ный сват бессмысленно усердно сватает меня с тоской таких же необъятных
размеров? Жаль только что я лишена еврейского юмора.
21
Звезды будто вымыты хорошим душистым мылом и насухо вытерты мохнатым
полотенцем. Свежесть, бодрость и жизнерадостность этих сияющих старушек
необычайна.
Я снова, как шесть лет назад, хожу по темным пустынным улицам и сооб-
ражаю о своей любви. Но сегодня я уже ничем не отличаюсь от дорогих сог-
раждан. Днем бы в меня не тыкали изумленным пальцем встречные, а уличная
детвора не бегала бы горланящей стаей по пятам - улыбка не разрезала мо-
ей физиономии от уха до уха своей сверкающей бритвой. Мой рот сжат так
же крепко, как суровый кулак человека, собирающегося драться насмерть.
Веки висят; я не могу их поднять, может быть, ресницы из чугуна.
Наглая луна льет холодную жидкую медь. Я весь промок. Мне хочется
стащить с себя пиджак, рубашку подштанники и выжать их. Ядовитая медь
начала просачиваться в кровь, в кости, в мозг.
Но при чем тут луна? При чем луна?
Во всем виновата гнусная, отвратительная, проклятая любовь! Я награж-
даю ее грубыми пинками и тяжеловесными подзатыльниками; я плюю ей в гла-
за, разговариваю с ней, как пьяный кот требующий у потаскушки ее ночную
выручку.
Я ненавижу мою любовь. Если бы я знал, что ее можно удушить, я бы это
сделал собственными руками. Если бы я знал, что ее можно утопить, я бы
сам привесил ей камень на шею. Если бы я знал, что от нее можно убежать
на край света, я бы давным-давно глядел в черную бездну, за которой ни-
чего нет.
Осенние липы похожи на уличных женщин. Их волосы тоже крашены хной и
перекисью. У них жесткое тело и прохладная кровь. Они расхаживают по
бульвару, соблазнительно раскачивая узкие бедра.
Я говорю себе:
"Задуши Ольгу, швырни ее в водяную синюю яму, убеги от нее к чертовой
матери! "
В самом деле, до чего же все просто: у нее шея тонкая, как соломин-
ка... она не умеет плавать... она целыми днями, не двигаясь, лежит на
диване. Когда я выйду из комнаты, Ольга не повернет головы. Мне даже не
придется бежать на край света. Сяду на первый попавшийся трамвай и не
куплю обратного билета. Вот и все.
Неожиданно я начинаю хохотать. Громко, хрипло, визгливо. Торопливые
прохожие с возмущением и брезгливостью отворачивают головы.
Однажды на улице я встретил двух слепцов - они тоже шли и громко сме-
ялись, размахивая веселыми руками. В дряблых веках ворочались мертвые
глаза. Ничего в жизни не видел я более страшного. Ничего более возмути-
тельного. Хохочущие уроды! Хохочущее несчастье! Какое безобразие. Если
бы не страх перед отделением милиции, я бы надавал им оплеух. Горе не
имеет права на смех.
Я сажусь у ног застывшего Пушкина. По обеим сторонам железной изгоро-
ди выстроились блеклые низкорослые дома. Тишина, одевшись в камень и же-
лезо. стала глубже и таинственнее.
- А что, если действительно Ольга умрет?..
Мысль поистине чудовищная! Догадка, родившаяся в сумасшедшем доме.
Хитряга мир чудачит со дня сотворения. Все шиворот-навыворот: жизнь не-
сет на своих плечах смерть, а смерть тащит за собой бессмертие.
Помутившийся разум желает сделать вечной свою любовь. Любовь более
страшную, чем само безумие.
Ночь проносится по шершавому асфальту на черном автомобиле, расхажи-
вает по бульвару в черном котелке, сидит на скамеечке, распустив черные
косы.
22
Сергей получил назначение в Берлинское торгпредство. Просил меня пе-
редать Ольге, что завтра уезжает с Виндавского вокзала.
23
- Владимир Васильевич, вас просит к телефону супруга.
- Спасибо.
Я иду по желтому коридору. Сквозь стены просачивается шум вузовских
аудиторий. Неясный, раздражающий. Такой же чужой и враждебный, как эти
девушки с неприятными плосконосыми лицами, отливающими ржавчиной, и эти
прыщеватые юноши с тяжелыми упорными черепами. Лбы увенчаны круглыми ви-
сочными шишками. Они кажутся невыкорчеванными пнями от рогов. А рога бы-
ли крепкие, бодливые и злые.
- У телефона.
- Добрый вечер, Владимир.
- Добрый вечер, Ольга.
- Простите, что побеспокоила. Но у меня важная новость.
- Слушаю.
- Я через пять минут стреляюсь.
Из черного уха трубки выплескиваются веселые хрипы.
- Что за глупые шутки, Ольга!
- Но я и не думаю шутить.
Мои пальцы сжимают костяное горло хохочущего аппарата:
- Перестаньте смеяться, Ольга!
- Не могу же я плакать, если мне весело. Прощайте, Владимир.
- Ольга!..
- Прощайте.
- Ольга!..
- Пишите открытки на тот свет. Всего хорошего.
Обозлившись, говорю в черный костяной рот:
- Bon voyage! [5]
- Вот именно. Счастливо оставаться.
24
Я ору на рыжебородого извозчика. Извозчик стегает веревочным кнутом кобылу. Кляча шелестит ушами, словно
придорожная ива запыленными листьями, и с проклятой расейской ленью передвигает жухлые жерди, воткнутые в
копыта.
Милиционер с торжественностью римлянина поднимает жезл: телега, гру-
женная похрюкивающей свиньей, и наша кобыла останавливаются. Смятение и
буря в моем сердце.
Я скрежещу на милиционера зубами:
"Воскресший фараон! "
"Селедка! "
"Осел в красном колпаке! "
"Враг народа! "
Жезл опускается. Я вытираю перчаткой холодный пот, обильно выступаю-
щий на лбу.
25
Осеннее солнце словно желтый комок огня. Безумный циркач закинул в
небо факел, которым он жонглировал. Факел не пожелал упасть обратно на
землю. Моя любовь тоже не пожелала упасть на землю. А ведь какие только
чудовищные штуки я над ней не проделывал!
Но сколько же времени мы все-таки едем?..
Пять минут?
Пять часов?
Или пять тысяч лет?
Знаю, одно: в эту пролетку отверженных я сел почти молодым человеком,
а вылезу из нее стариком. У меня уже трясутся колени и дрожат пальцы; на
руках сморщилась кожа; шестидесятилетними мешочками обрюзгли щеки; сле-
зятся глаза.
Жалкий фигляришка! Ты заставил пестрым колесом ходить по дурацкой
арене свою любовь, заставил ее проделывать смертельные сальто-мортале
под брезентовым куполом. Ты награждал ее звонкими и увесистыми пощечина-
ми. Мазал ее картофельной мукой и дрянными румянами. На заднице нарисо-
вал сердце, истекающее кровью. Наряжал в разноцветные штанины. Она зве-
нела бубенчиками и строила рожи, такие безобразные, что даже у самых на-
ивных вместо смеха вызывала отвращение. А что вышло? Заброшенная бе-
зумьем в небо, она повисла там желтым комком огня и не пожелала упасть
на землю.
26
В воздухе мелькает кнут. Как листья, шелестят лошадиные уши, нетороп-
ливо шлепают разношенные копыта по осенним лужам.
Я захлебываюсь злобой. Я хватаю за шиворот рыжебородого парня. Он
держит вожжи, точно скипетр. Сидит на козлах, как император Александр
