30
Я говорю Докучаеву:
- Илья Петрович, в вас погибает огромный актер. Вы совершаете прес-
тупление, что не пишете психологических романов. Это ужасно и несправед-
ливо, что вам приходится вести переговоры с чиновником из МУНИ, а не с
Железным Канцлером. Я полагаю, что несколько тысяч лет тому назад вы бы-
ли тем самым Мудрым Змием, который соблазнил Адама. Но при всех этих
пристойных качествах, дорогой Илья Петрович, все-таки не мешает иногда
знать историю. Хотя бы только своего народа. Невежество - опасная вещь.
Я уверен, что вы кстати, даже не слыхали о существовании хотя бы Ах-
мед-ибн-Фадлана. А ведь он рассказал немало любопытных и, главное, вдос-
таль полезных историй. В том числе и о некоторых превосходных обычаях
наших с вами Отдаленных предков. Он уверяет, например, что славяне,
"когда они видят человека подвижного и сведущего в делах, то говорят:
этому человеку приличествует служить Бегу; посему берут его, кладут ему
на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не распадается на части".
Докучаев весело и громко смеется.
Чем больше я знаю Докучаева, тем больше он меня увлекает. Иногда из
любознательности я сопутствую ему в советские учреждения, на биржу, в
приемные наркомов, в кабинеты спецов, к столам делопроизводителей, к
бухгалтерским конторкам, в фабкомы, в месткомы. В кабаки, где он рачи-
тельствует чинушам, и в игорные дома, где он довольно хитро играет на
проигрыш.
Я привык не удивляться, когда сегодня его вижу в собольей шапке и си-
бирской дохе, завтра - в пальтишке, подбитом ветром, послезавтра - в
красноармейской шинели, наконец, в овчинном полушубке или кожаной куртке
восемнадцатого года.
Он меняет не только одежду, но и выражение лица, игру пальцев, наряд-
ность глаз и узор походки. Он говорит то с вологодским акцентом, то с
украинским, то с чухонским. На жаргоне газетных передовиц, съездовских
делегатов, биржевых маклеров, старомоскворецких купцов, братишек, бой-
цов.
Докучаев убежден, что человек должен быть устроен приблизительно так
же, как хороший английский несессер, в котором имеется все необходимое
для кругосветного путешествия в международном спальном вагоне - от коро-
бочки для презервативов до иконки святой девы.
Он не понимает, как могут существовать люди каких-то определенных
чувств, качеств и правил.
В докучаевском усовершенствованном несессере полагается находиться:
самоуверенности рядом с робостью, наглости со скромностью и бешеному са-
молюбию рядом с полным и окончательным отсутствием его.
Человек, который хочет "делать деньги" в Советской России, должен
быть тем, чем ему нужно быть. В зависимости от того, с кем имеешь дело -
с толстовкой или с пиджаком, с дураком или с умным, с прохвостом или с
более или менее порядочным человеком.
Докучаев создал целую философию взятки. Он не верит в существование
"не берущих". Он утверждает, что Робеспьеру незаслуженно было присвоено
прозвище Неподкупный.
Докучаевская взятка имеет тысячи градаций и миллионы нюансов. От са-
мой грубой - из руки в руки - до тончайшей, как французская льстивость.
Докучаев говорит: "Все берут! Вопрос только - чем".
Он издевается - над такими словами, как: дружба, услуга, любезность,
помощь, благодарность, отзывчивость, беспокойство, внимательность, пре-
дупредительность.
На его языке это все называется одним словом: взятка.
Докучаев - страшный человек.
31
В селе Гохтале Гусихинскои волости крестьянин Степан Малов, тридцати
двух лет, и его жена Надежда, тридцати лет, зарезали и съели своего се-
милетнего сына Феофила.
Народный следователь набрасывает следующую картину:
"... положил своего сына Феофила на скамейку, взял нож и отрезал го-
лову, волосы с которой спалил, потом отрезал руки и ноги, пустил в котел
и начал варить. Когда все это было сварено, стали есть со своей женой.
Вечером разрезали живот, извлекли кишки, легкие, печенку и часть мяса;
также сварили и съели".
32
- Объясни мне, сделай одолжение, зловещую тайну своей физиономии.
- Какую?
- Чему она радуется?
- Жизни, дорогой мой.
- Если у тебя трясется башка, ни черта не слышат уши, волчанка сожра-
ла левую щеку...
- Мелочи...
- Мелочи? Хорошо.
У меня зло ворохнулись пальцы.
- А голод?.. Это тоже мелочь?
- При Годунове было куда тучистей. На московских рынках разбазаривали
трупы. Прочти Де Ту: "... родные продавали родных, отцы и матери сыновей
и дщерей, мужья своих жен".
К счастью, мне удается припомнить замечание русского историка о преу-
величениях француза:
- Злодейства совершались тайно. На базарах человеческое мясо продава-
лось в пирогах, а не трупами.
- Но ведь ты еще не лакомился кулебякой из своей тетушки?
После небольшой паузы я бросал последний камешек:
- Наконец, женщина, которую ты любишь, взяла в любовники нэпмана.
Он смотрит на меня с улыбкой своими синими младенческими глазами.
- А ведь это действительно неприятно!
Мне приходит в голову мысль, что люди родятся счастливыми или нес-
частливыми точно так же, как длинноногими или коротконогими.
Сергей, словно угадав, о чем я думаю, говорит:
- Я знавал такого идиота, которому достаточно было потерять носовой
платок, чтобы стать несчастным. Если ему в это время попадалась под руку
престарелая теща, он сживал ее со свету, если попадалось толстолапое не-
винное чадо, он его порол, закатав штаненки. Завтра этому самому субъек-
ту подавали на обед пережаренную котлету. Он разочаровывался в жене и
заболевал мигренью. Наутро в канцелярии главный бухгалтер на него косо
взглядывал. Бедняга лишался аппетита, опрокидывал чернильницу, перепуты-
вал входящие с исходящими. А по пути к дому переживал воображаемое сок-
ращение, голодную смерть и погребение своих бренных останков на Ва-
ганьковском кладбище. Вся судьба его была черна как уголь. Ни одного ро-
зового дня. - Он считал себя несчастнейшим из смертных. А между тем,
когда однажды я его спросил, какое горе он считает самым большим в своей
жизни, он очень долго и мучительно думал, тер лоб, двигал бровями и ни-
чего не мог вспомнить, кроме четверки по закону божьему на выпускном эк-
замене.
С нескрываемой злостью я глазами ощупываю Сергея: "Хам! щелкает орехи
и бросает скорлупу в хрустальную вазу для цветов".
У меня вдруг - ни село ни пала - является дичайшее желание раздеть
его нагишом и вытолкать на улицу. Все люди как люди - в шубах, в кало-
шах, в шапках" а ты вот прыгай на дурацких и пухленьких пятках в чем
мать родила.
Очень хорошо!
Может, и пуп-то у тебя на брюхе, как у всех прочих, и задница ничуть
не румяней, чем полагается, а ведь смешон же! Отчаянно смешон.
И вовсе позабыв, что тирада сия не произнесена вслух, я неожиданно
изрекаю:
- Господин Ньютон, хоть и гений, а без штанов - дрянь паршивая!
Сергей смотрит на меня сожалительно.
Я говорю:
- Один идиот делался несчастным, когда терял носовой платок, а другой
идиот рассуждает следующим манером: "На фронте меня контузило, треснули
барабанные перепонки, дрыгается башка - какое счастье! Ведь вы только
подумайте: этот же самый милый снарядец мог меня разорвать на сто двад-
цать четыре части".
Сергей берет папиросу из моей коробки, зажигает и с наслаждением за-
тягивается.
Мои глаза, злые, как булавки, влезают - по самые головки - в его
зрачки:
- Или другой образчик четырехкопытой философии счастливого животного.
- Слушаю.
- ...Ольга взяла в любовники Докучаева! Любовником Докучаева! А?
До-ку-ча-е-ва? Невероятно! Немыслимо! Непостижимо. Впрочем... Ольга взя-
ла и меня в "хахаля", так сказать... Не правда ли? А ведь этого могло не
случиться. Счастье могло пройти мимо, по другой улице...
Я перевожу дыхание:
- ...не так ли? Следовательно...
Он продолжает мою мысль, утвердительно кивнув головой:
- Все обстоит как нельзя лучше. Совершенно правильно.
О, как я ненавижу и завидую этому глухому, рогатому, изъеденному вол-
чанкой, счастливому человеку.
33
В Пугачеве арестованы две женщины-людоедки из села Каменки, которые
съели два детских трупа и умершую хозяйку избы. Кроме того, людоедки за-
резали двух старух, зашедших к ним переночевать.
34
Ольга идет под руку с Докучаевым. Они приумножаются в желтых ромбиках
паркета и в голубоватых колоннах бывшего Благородного собрания. Колонны
словно не из мрамора, а из воды. Как огромные застывшие струи молчаливых
фонтанов.
Хрустальные люстры, пронизанные электричеством, плавают в этих оледе-
нелых аквариумах, как стаи золотых рыб.
Гремят оркестры.
Что может быть отвратительнее музыки! Я никак не могу понять, почему
люди, которые жрут блины, не говорят, что они занимаются искусством, а
люди, которые жрут музыку, говорят это. Почему вкусовые "вулдырчики" на
языке менее возвышенны, чем барабанные перепонки? Физиология и физиоло-
гия. Меня никто не убедит, что в гениальной симфонии больше содержания,
чем в гениальном салате. Если мы ставим памятник Моцарту, мы обязаны
поставить памятник и господину Оливье. Чарка водки и воинственный марш в
равной мере пробуждают мужество, а рюмочка ликера и мелодия негритянско-
го танца - сладострастие. Эту простую истину давно, усвоили капралы и
кабатчики.
Следуя за Ольгой и Докучаевым, я разглядываю толпу подозрительно но-
вых смокингов и слишком мягких плеч; может быть, к тому же недостаточно
чисто вымытых.
Сухаревка совсем еще недавно переехала на Петровку. Поэтому у мужчин
несколько излишне надушены платки, а у женщин чересчур своей жизнью жи-
вут зады, чаще всего широкие, как у лошади.
Крутящиеся стеклянные ящики с лотерейными билетами стиснуты: зрачка-
ми, плавающими в масле, дрожащими руками в синеньких и красненьких жил-
ках, потеющими шеями, сопящими носами и мокроватыми грудями, покинувшими
от волнения свои тюлевые чаши.
Хорошенькая блондинка, у которой черные шелковые ниточки вместо ног,
выкликает главные выигрыши:
- Квартира в четыре комнаты на Арбате! Верховая лошадь породы гунтер!
Рояль "Беккер"! Автомобиль Форда! Корова!
Ольга с Докучаевым подходят к полочкам с бронзой, фарфором, хруста-
лем, серебряными сервизами, терракотовыми статуэтками.
Ольга всматривается:
- Я непременно хочу выиграть эти вазочки баккара.
Вазочки прелестны. Они воздушны, как пачки балерины, когда на них
смотришь из глубины четвертого яруса.
- Докучаев спрашивает хорошенькую блондинку на черных шелковых ниточ-
ках:
- Скажите, барышня, выигрыш номер три тысячи тридцать семь в вашем
ящике?
Ниточки кивают головой.
- Тогда я беру все билеты.
Ольга смотрит на Докучаева почти влюбленными глазами.
Сопящие носы бледнеют. Потные шеи наливаются кровью. Голые плечи пок-
рываются маленькими пупырышками.
Высокоплечая женщина с туманными глазами приваливается к Докучаеву
просторными бедрами. Толстяк, который держит ее сумочку, хватается за
сердце.
Ольга вертит вазочки в руках:
- Издали мне показалось, что они хорошей формы.
Черные ниточки считают билеты, которые должен оплатить Докучаев.
Ольга ставит прелестную балетную юбочку баккара на полку:
- Я не возьму вазочки. Они мне не нравятся.
Женщина с туманными глазами говорит своему толстяку:
- Петя, смотри, под тем самоваром тот же номер, что и у нашего теле-
фона: сорок - сорок пять.
- Замечательный самовар! Наденька, хотела бы ты вытащить этот замеча-
тельный самовар?
Она смеется и повторяет:
- Какое совпадение: сорок - сорок пять!
И отослав за апельсином толстяка, еще нежнее прилипает к Докучаеву
просторными бедрами.
Ольга громко говорит:
- Запомните Илья Петрович, на всякий случай ее телефон. Это честная
женщина. За несколько минут до того как вы проронили свое великолепное
