гибкие перья, и развевающиеся ленты. (Ах, если бы Ретт не был таким глу-
пым и не сжег накладные букли, которые она купила, чтобы увеличить пу-
чок, торчавший у нее сзади из-под маленькой шляпки!) А тонкое, сшитое
монахинями белье! Какое оно прелестное и сколько у нее этого белья! Со-
рочки, и ночные рубашки, и панталоны из тончайшего льна, отделанные
изящнейшей вышивкой, со множеством складочек. А атласные туфли, которые
Ретт ей купил! Каблуки у них были в три дюйма высотой, а спереди -
большие сверкающие пряжки. А шелковые чулки - целая дюжина, и ни одной
пары-с бумажным верхом! Какое богатство!
Скарлетт без оглядки покупала подарки для родных. Пушистого щенка
сенбернара - для Уэйда, которому всегда хотелось иметь щенка; персидско-
го котенка - для Бо; коралловый браслет - для маленькой Эллы; литое
колье с подвесками из лунных камней - для тети Питти; полное собрание
сочинений Шекспира - для Мелани и Эшли; расшитую ливрею, включая кучерс-
кой цилиндр с кисточкой, - для дядюшки Питера; материю на платья - для
Дилси и кухарки; дорогие подарки для всех в Таре.
- А что ты купила Мамушке? - спросил ее Ретт, глядя на груду подар-
ков, лежавших на постели в их гостиничном номере, и извлекая оттуда щен-
ка и котенка, чтобы отнести в гардеробную.
- Ничего. Она вела себя отвратительно. С чего это я стану привозить
ей подарки, когда она обзывает нас мулами?
- Почему ты так не любишь, когда тебе говорят правду, моя кошечка?
Мамушке нужно привезти подарок. Ты разобьешь ей сердце, если этого не
сделаешь, а такое сердце, как у нее, слишком ценно, чтобы взять его и
разбить.
- Ничего я ей не повезу. Она этого не заслуживает.
- Тогда я сам куплю ей подарок. Я помню, моя нянюшка всегда говорила
- хорошо бы, если на ней, когда она отправится на небо, была нижняя юбка
из тафты, такой жесткой, чтоб она торчком стояла и шуршала при малейшем
движении, а господь бог подумал бы, что она сшита из крыльев ангелов. Я
куплю Мамушке красной тафты и велю сшить ей элегантную нижнюю юбку.
- В жизни Мамушка от тебя ее не примет. Да она скорее умрет, чем на-
денет такую.
- Не сомневаюсь. И все-таки я это сделаю.
Магазины в Новом Орлеане были такие богатые, и ходить по ним с Реттом
было так увлекательно. Обедать с ним было тоже увлекательным занятием -
даже еще более волнующим, чем посещение магазинов, ибо Ретт знал, что
заказать и как это должно быть приготовлено. И вина, и ликеры, и шам-
панское в Новом Орлеане - все было для Скарлетт в новинку, все возбужда-
ло: ведь она знала лишь домашнюю наливку из ежевики, да мускатное вино,
да "обморочный" коньяк тети Питти. А какую Ретт заказывал еду! Лучше
всего в Новом Орлеане была еда. Когда Скарлетт вспоминала о страшных го-
лодных днях в Таре и о совсем еще недавней поре воздержания, ей каза-
лось, что она никогда вдоволь не наестся этих вкусных блюд. Суп из
стручков бамии, коктейль из креветок, голуби в вине и устрицы, запечен-
ные в хрустящем тесте со сметанным соусом; грибы, сладкое мясо и индю-
шачья печенка; рыба, хитро испеченная в промасленной бумаге, и к ней -
лаймы. У Скарлетт никогда не было недостатка в аппетите, ибо стоило ей
вспомнить о неизменных земляных орехах, сушеном горохе и сладком карто-
феле в Таре, как она готова была проглотить буквально все блюда кре-
ольской кухни.
- Всякий раз ты ешь так, словно больше тебе не дадут, - говорил Ретт.
- Не вылизывай тарелку, Скарлетт. Я уверен, что на кухне еще сколько
угодно еды. Стоит только попросить официанта. Если ты не перестанешь
предаваться обжорству, будешь толстой, как кубинские матроны, и тогда я
с тобой разведусь.
Но она лишь показывала ему язык и просила принести еще кусок торта с
шоколадом и взбитыми сливками.
До чего же было приятно тратить деньги - сколько хочешь, а насчитать
каждое пенни и не думать о том, что надо экономить, чтобы заплатить на-
логи или купить мулов. До чего же было приятно находиться в обществе лю-
дей веселых и богатых, а не благородных, но бедных, как в Атланте. До
чего же было приятно носить шуршащие парчовые платья, которые подчерки-
вали твою талию, оставляя открытыми для всеобщего обозрения твою шею, и
руки, и в значительной мере грудь, и знать, что мужчины любуются тобой.
И как приятно было есть все что захочется и не слышать при этом менторс-
ких наставлений о том, что, мол, леди так не едят. И как приятно было
пить шампанское вволю! В первый раз, когда она выпила лишку, она просну-
лась на другое утро с раскалывающейся головой и не без смущения вспомни-
ла, что ехала назад, в отель, по улицам Нового Орлеана в открытой коляс-
ке и во весь голос распевала "Славный голубой наш флаг". Она ни разу не
видела ни одной хотя бы чуть подвыпившей леди; если же говорить о прос-
тых смертных, то она видела пьяную женщину только раз, в день падения
Атланты, - это была та тварь, Уотлинг. Скарлетт не знала, как показаться
на глаза Ретту после такого позора, но вся история, казалось, лишь поза-
бавила его. Все, что бы Скарлетт ни делала, забавляло его, словно она
была игривым котенком.
Ей доставляло удовольствие появляться с ним на людях - до того он был
хорош. Она почему-то никогда раньше не обращала внимания на его внеш-
ность, а в Атланте все были слишком заняты обсуждением его недостатков и
никто не обращал внимания на то, как он выглядит. Но здесь, в Новом Ор-
леане, она видела, как женщины провожают его взглядом и как они трепе-
щут, когда он склоняется, целуя им руку. Сознание, что другие женщины
находят ее мужа привлекательным и, возможно, даже завидуют ей, неожидан-
но преисполнило Скарлетт гордости за то, что у нее такой спутник в жиз-
ни.
"А мы, оказывается, красивая пара", - не без удовольствия подумала
она.
Да, как и предсказывал Ретт, от брака действительно можно получать
уйму удовольствия. И не только получать удовольствие, но и научиться
кое-чему. Это само по себе было странным, ибо Скарлетт считала, что
жизнь уже ничему не может ее научить. А сейчас она чувствовала себя ре-
бенком, которому каждый день сулит новое открытие.
Прежде всего она поняла, что брак с Реттом совсем не похож на брак с
Чарлзом или Фрэнком. Они уважали ее и боялись ее нрава. Они выклянчивали
ее расположение и если это ее устраивало, она снисходила до них. Ретт же
не боялся ее, и она часто думала о том, что он не слишком ее и уважает.
Он делал то, что хотел, и лишь посмеивался, если ей это не нравилось.
Она его не любила, но с ним, конечно, было очень интересно. И самое ин-
тересное было то, что даже во время вспышек страсти, которая порой была
окрашена жестокостью, а порой - раздражающей издевкой, он, казалось,
всегда держал себя в узде, всегда был хозяином своих чувств.
"Это, наверное, потому, что на самом-то деле он вовсе не влюблен в
меня, - думала она, и такое положение дел вполне ее устраивало. - Мне бы
не хотелось, чтобы он когда-либо в чем-то дал себе полную волю". И одна-
ко же, мысль о такой возможности щекотала ее, вызывая любопытство.
Живя с Реттом, Скарлетт обнаружила в нем много нового, а ведь ей ка-
залось, что она хорошо его знает. Голос его, оказывается, мог быть мяг-
ким и ласковым, как кошачья шерсть, а через секунду - жестким, хрипло
выкрикивающим проклятья. Он мог вроде бы откровенно и с одобрением расс-
казывать о мужественных, благородных, добродетельных, подсказанных лю-
бовью поступках, коим он был свидетелем в тех странных местах, куда его
заносило, и тут же с холодным цинизмом добавлять скабрезнейшие истории.
Она понимала, что муж не должен рассказывать жене таких историй, но они
развлекали ее, воздействуя на какие-то грубые земные струны ее натуры.
Он мог быть страстным, почти нежным любовником, но это длилось недолго,
а через мгновение перед ней был хохочущий дьявол, который срывал крышку
с пороховой бочки ее чувств, поджигал запал и наслаждался взрывом. Она
узнала, что его комплименты всегда двояки, а самым нежным выражениям его
чувств не всегда можно верить. Словом, за эти две недели в Новом Орлеане
она узнала о нем все - кроме того, каков он был на самом деле.
Случалось, он утром отпускал горничную, сам приносил Скарлетт завтрак
на подносе и кормил ее, точно она - дитя, брал щетку и расчесывал ее
длинные черные волосы, так что они начинали потрескивать и искрить. В
другое же утро он грубо пробуждал ее от глубокого сна, сбрасывал с нее
одеяло и щекотал ее голые ноги... Бывало, он с почтительным интересом и
достоинством слушал ее рассказы о том, как она вела дела, выражая одоб-
рение ее мудрости, а в другой раз называл ее весьма сомнительные сделки
продувным мошенничеством, грабежом на большой дороге и вымогательством.
Он водил Скарлетт на спектакли и, желая ей досадить, нашептывал на ухо,
что бог наверняка не одобрил бы такого рода развлечений, а когда водил в
церковь, тихонько рассказывал всякие смешные непристойности и потом ко-
рил за то, что она смеялась. Он учил ее быть откровенной, дерзкой и сме-
лой. Следуя его примеру, она стала употреблять больно ранящие слова,
иронические фразы и научилась пользоваться ими, ибо они давали ей власть
над другими людьми. Но она не обладала чувством юмора Ретта, которое
смягчало его ехидство, и не умела так улыбаться, чтобы казалось, будто,
издеваясь над другими, она издевается сама над собой.
Он научил ее играть, а она почти забыла, как это делается. Жизнь для
нее была такой серьезной, такой горькой. А он умел играть и втягивал ее
в игру. Но он никогда не играл как мальчишка - это был мужчина, и что бы
он ни делал, Скарлетт всегда об этом помнила. Она не могла смотреть на
него сверху вниз - с высоты своего женского превосходства - и улыбаться,
как улыбаются женщины, глядя на взрослых мужчин, оставшихся мальчишками
в душе.
Это вызывало у нее досаду. Было бы так приятно чувствовать свое пре-
восходство над Реттом. На всех других мужчин она могла махнуть рукой, не
без презрения подумав: "Что за дитя!" На своего отца, на близнецов Тарл-
тонов с их любовью к поддразниванию и ко всяким хитрым проделкам, на не-
обузданных младших Фонтейнов с их чисто детскими приступами ярости, на
Чарлза, на Фрэнка, на всех мужчин, которые увивались за ней во время
войны, - на всех, за исключением Эшли. Только Эшли и Ретт не поддавались
ее пониманию и не позволяли помыкать собой, потому что оба были люди
взрослые, ни в том, ни в другом не было мальчишества.
Она не понимала Ретта и не давала себе труда понять, в нем было порой
нечто такое, что озадачивало ее. К примеру, то, как он на нее смотрел,
когда думал, что она этого не видит. Внезапно обернувшись, она вдруг за-
мечала, что он наблюдает за ней и в глазах его - напряженное, взволно-
ванное ожидание.
- Почему ты на меня так смотришь? - однажды раздраженно спросила она
его. - Точно кошка, подстерегающая мышь!
Но выражение его лица мгновенно изменилось, и он лишь рассмеялся.
Вскоре она об этом забыла и перестала ломать над этим голову, как и во-
обще над всем, что касалось Ретта. Слишком уж он вел себя непредсказуе-
мо, а жизнь была так приятна - за исключением тех минут, когда она вспо-
минала об Эшли.
Правда, Ретт занимал все ее время, и она не могла часто думать об Эш-
ли. Днем Эшли почти не появлялся в ее мыслях, зато по ночам, когда она
чувствовала себя совсем разбитой от танцев, а голова кружилась от выпи-
того шампанского, - она думала об Эшли. Часто, засыпая в объятиях Ретта
при свете луны, струившемся на постель, она думала о том, как прекрасна
была бы жизнь, если бы это руки Эшли обнимали ее, если бы это Эшли пря-
тал лицо в ее черные волосы, обматывал ими себе шею.
Однажды, когда эта мысль в очередной раз пришла ей в голову, она
вздохнула и отвернулась к окну - и почти тотчас почувствовала, как могу-
