пружиной и вышибло их далеко вперед. И они к костру...
- Свои! - негромко ответил Альд, и лучеметы отправились по
местам, а люди раздвинулись, пропуская пришельцев к огню...
- Стойте! - воскликнул Альд. Не тот, что еще подходил, а тот,
что сидел у огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у
огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у огня, уже
не спал, а держал в руках лучемет, но Инта, что была у костра,
положила руку ему на плечо.
- Тише,- сказала Инта - та, что пришла.
Они обе глядели друг на друга, не отрывая глаз.
А я еще ничего, подумала вдруг она. Оказывается, меня еще можно
любить.
- Мы уже были там,- сказала она - себе.- Мы пошли на прорыв, а
вышли к Городу. Мы шли из степи, а они вышли из Города, и
начался бой - тот самый. И мы палили в себя с обеих сторон -
пока не поняли...
- Ты врешь! - зарычал Эфлал и выпрыгнул из-за костра. Он, и
вытянувшись, был ей по грудь - сутуленький гуманоид в багровой
шерсти, и глазки его горели зеленым огнем.
- Посмотри на нас,- спокойно сказала она.- На меня и на нее.
- Это. Может. Быть.- рокотнул другой - огромный и черный.- Во
времени. Я. Встречал. Себя.
- Врешь! - прорычал Эфлал.- Можно вырваться! Можно!
Они уже все окружили нас - и те, что сидели рядом с огнем, и те,
что поодаль - они сдавили нас плотной стеной, душной, как кокон
из времени, источающей ярость и страх, и мы - все шестеро -
встали плечом к плечу, и уже не понять, кто из нас кто.
- Стойте! - воскликнул Альд (мой или ее) - Не будьте дураками,
ребята! Давайте разбираться. Чего вы хотите? - спросил он нас -
меня и меня - и я поняла, что это другой Альд. И я не стала
отвечать - пусть он ответит себе.
- Вырваться,- ответил ему мой Альд.- Надоело ходить по кругу.
А Алеки хмуро глянули друг на друга и уставились на нас - меня и
меня.
- Ты говоришь: мы были с обеих сторон?
- Да,- ответил он - себе.- Наверное, в Городе не так уж много
... нас. Наверное, все мы деремся с обеих сторон. Прыгаем по
времени, пока не сойдемся в одном мгновеньи.
Здорово говорит! подумали мы - я и я - и улыбнулись ему. Я
только лишь становлюсь собой и начинаю думать, как я, а он
свободен. Если мы вырвемся, подумали мы - я и я - он крепко
припомнит мне свой Латорн.
- Ребята! - сказал мой Альд толпе - этим взглядам и этим лицам,
и этому облаку злобы и страха.- Вы поймите: нас трое. Поодиночке
и мы бы не догадались. Но нас трое, и мы думаем вместе. Алек!
Ну, что ты молчишь, как колода?
Алеки усмехнулись и положили руки каждый на свой предмет. И
сказали, недобро прищурясь в толпу:
- А ну, расступись, кто жить хочет. С меня хватит. Наигрался.
И пошли вперед - плечом к плечу - раздвигая нам путь в толпе.
- Стойте! - рявкнул Эфлал, и они обернулись к нему и лучеметы
хмуро уставились на него. Но он не испугался - эта обезьянка с
багровой шерстью, и обе мы - я и я - почувствовали, что он -
командир, офицер, собрат.- Ат-ставить глупости! Все мы тут
на-игрались! Т-ты! - длинной когтистой лапой он почти дотянулся
до нас и пришлось поглядеть друг на друга, чтоб не сдернуть с
плеча лучемет.- Знаешь выход?
- Нет,- ответили мы - я и я - и опять поглядели друг на друга, и
она кивнула, уступая мне разговор.
- Мы пришли, чтобы остановить себя,- сказал я им.- И, наверное,
шестеро могут больше, чем трое. Если мы вырвались из Легиона...
Как он глядел на нас, этот рыжий зверек! Адмирал, подумали мы -
я и я - не меньше, чем адмирал. Неужели его как и нас гоняли с
доски на доску в Легионе? Смешно, но мне вдруг захотелось стать
во фрунт: руки по швам, и отвечать по уставу. Стыдное, сладкое
чувство, но это вернулась я, именно я, та, что когда-то...
- Значит, сквозь время?- спокойно сказал Эфлал. Старая школа:
спокойствие после разноса, кипяточком - и под холодный душ. Его
зеленые глазки прошли по толпе, отодвинув ее назад и стало
возможно дышать. И я почувствовала, как легко подчиняюсь его
воле, я не знала, куда он меня поведет, но знала, что я пойду.
И только Альды торчали особняком, красивые упрямые оборванцы, и
я испугалась за них, потому что если Эфлал...
- А ты? - спросил у них командир.
- Смотря куда,- ответил какой-то Альд.
- Куда-нибудь,- угрюмо сказал Эфлал.- За кольцо.
- Годится!
А время уже сжималось вокруг, и мы опять поглядели друг на друга
- я и я - и схватились за руки, потому что я скоро останусь
одна, единственная я, которая есть на свете. Какой уже нет на
свете, подумала я, и наши руки сжались еще тесней. Я скоро
останусь одна, подумала я - она, и буду только я, одна в своей
скорлупе...
И нас уже не было - обеих - и не было всех остальных, не было
совсем ничего, только тяжесть и духота, но и тяжести уже не
было; небытие, несуществование, но я где-то была и как-то
существовала, и знала, что я есть, и я существую, но тьма вдруг
разлетелась горячим огнем, и я, наконец, перестала существовать.
4. ЛАБИРИНТ
Открыла глаза - и белый безжалостный свет ... Высадка на Гианте.
Мы десантная группа, черные на белом, и надо смести все огнем,
пока не смели нас...
Она засмеялась. Короткий безрадостный смех, ведь после Гианта
был Ивхар и был Ордален. Я помню - значит я существую, а если я
существую, это значит, надо идти.
И она поднялась и пошла, черная на белом, и нет ни земли, ни
неба, только безжалостное сияние и блестящая твердь под ногами.
- Алек! - закричала она,- Альд! - и слова угасли у самых губ,
истаяли как дымок.
- Алек! - кричала она,- Альд! - но ни ответа, ни эха, и что-то
толкнуло в грудь изнутри - холодный, костлявенький кулачок.
Страх? подумала она, неужели страх?- и это было приятно,
человеческое и живое: если страшно - значит, есть что терять.
И она пошла скорей, потому что страх все толкал изнутри, и ей не
хотелось его терять. Облегчение новизны: все остальное было, и
можно все угадать наперед, даже то, чего не было, и чего нельзя
угадать.
Но и в этом тоже нет новизны: крик, гаснущий прямо у губ, и
затихающий робкий страх.
Мой первый корабль, подумала вдруг она, старушка "Арит", тихоход
планетарной охраны. И нежность: как я его любила!
Всего-навсего командир боевого расчета, лейтенантик с вылетом по
зачету...
Нас бросили в печь отвлекающего маневра, мишень, разменная пешка
в начале игры. А если бы я не стреляла? подумала вдруг она, но
как я могла не стрелять, если была жива и генераторы были
заряжены к залпу? Мы потеряли ход, и корабль горел, но огонь ещў
не дошел до боевого отсека, и цель сидела как раз на кружке
наводки. Райдер - линкор класса ноль, ох, какая роскошная цель,
он вспух далеким облачком света, и в нас всадили очередной залп.
- Как я могла уцелеть? - спросила она себя.Мы были в скафандрах,
но что такое скафандры, когда корабль превращается в свет? И
все-таки я плыла среди звезд, и голос ОАБрайена глухо метался в
шлеме. Мой первый помощник, вечный сержант, проклятие всех
командиров. В бою он держался, как надо, а теперь он меня
поливал, полоскал в ядовитом настое ругательств, я даже не
понимала, что он говорит, знала только: нельзя отвечать, и мне
стало легче, когда он умолк. Оборвалось на полуслове, и я
поняла: умер. Одна, как сейчас, подумала вдруг она, но тогда
ведь не было страха, только тоска, потому что погиб мой корабль
и умерли все, с кем я прослужила полгода, потому что я не могла
не стрелять, хоть и знала, что убиваю нас всех, и знала, что это
случиться еще не однажды: я буду любить корабли и людей, и буду
стрелять и стрелять, убивая всех нас...
- Алек! - кричала она,- Альд! - и слова угасали у самых губ, и
только белое и пустое...
- Что я такое? - спросила она себя.- Неужели я только затем,
чтобы драться и убивать?
- Я - женщина,- сказала она себе.- Я - женщина! - закричала она,
и слова угасали у самых губ.- Я - женщина,- прошептала она и
прикоснулась к груди.
Грубо и жадно ее руки стиснули грудь, но мундир отвердел,
защищая от боли, и безумная мысль: надо вырваться из мундира,
сбросить его и стать тем, что я есть.
И безумный страх: мундир - это и есть я сама. Страшнее, чем
потерять свой дом, больней, чем остаться без кожи. Мундир - это
вся моя память и вся моя жизнь. Я не хочу быть собой, тем, что я
есть - без мундира. Мягкая, беззащитная плоть и ничем не
прикрытое сердце...
- Алек! - кричала она,- Альд! Я найду их, и мы прорвемся.
- Мы прорвемся,- сказала она себе,- и я отыщу того,кто это
придумал. Бог или черт,- сказала она себе,- но он мне заплатит
за то, что я существую.
* * *
Серое небо и серый песок. Он лежал на песке и серая пустота...
Уже? Он медленно сел и увидел, что он один. Серое небо и серая
вода, и он один...
- Инта! - сказал он,- Альд!
- Инта! - взорвалось внутри. Отчаянный безнадўжный крик сквозь
времена и сквозь миры: пусть и меня не будет, раз еў нет, я не
могу без нее!
- Я не могу без нее! - закричало в нем, и он рванулся назад,
назад и назад, сквозь миры и сквозь времена, и черное небо
мелькнуло над ним, мелькнуло и погасло, раз здесь ее нет,и он
рванулся опять, назад и назад, сквозь миры и сквозь времена, и
белое встало над ним, над ним и вокруг него, и тут он увидел ее
- черную в белом, тоненькую фигурку в слепящем Нигде.
Она побежала к нему.
Он сделал шаг на мягких тряпичных ногах, но ноги согнулись, он
молча стоял на коленях и глядел, как она подбегает к нему. Не
радость и не боль, а блаженная пустота: я ее отыскал, и она со
мною. Пока.
Мы стоим на коленях, глаза в глаза, и горькая нежность... Эти
отчаянные глаза и отчаявшиеся губы, неужели мы все-таки живы?
подумал он,но если мы живы, я тебя потеряю. Только мертвые не
предают, подумал он и обнял ее за плечи, нет, он обнял только
мундир - неподатливое и ледяное, словно под этим нет тела.
- Погоди,- тихонько сказала Инта.- Погоди,- сказала она
торопливо, и мундир раскололся и стек с нее.
В первый раз он увидел это смуглое тонкое тело, полудетскую
грудь и белый звездчатый шрам под плечом.
Они лежали, сплетенные, в бесконечном слепящем Нигде, и страсть
приходила и уходила, и даже когда наступал отлив, он не мог ее
отпустить, потому что она уйдет, он знал, что она уйдет, и не
будет беспощадного тонкого тела и сухих беспощадных губ, и
звездчатого рубца над маленькой твердой грудью, и он все сжимал
ее, сплетал ее тело с собой, чтоб между ними не было даже кожи,
потому что она уйдет, я опять ее потеряю, и она отвечала ему
торопливо и исступленно, словно спешила дожечь отведенные ей
минутки, и когда они все дожгли, она ушла.
И мундир проглотил ее.
И они сидели вдвоўм, и Алек не мог ее даже обнять, потому что
броня мундира, как стена, разделила их.
- Прости,- сказала она устало,- я только то, что я есть.
- А что ты есть? - вопросом ответил он. Ее невозможно обнять, но
можно глядеть на нее, и он глядел на нее, обиженный и
счастливый; спокойный лоб и спокойный взгляд, и только в губах
еще что-то от той, неистовой и беспощадной.
- Урод,- спокойно сказала она.- Военный в одиннадцатом
поколении.
- А я все равно тебя люблю.
- Наверное, я тоже тебя люблю насколько мне это дано. Я - просто
машина,- сказала она.- Рожденная для войны, воспитанная для
войны, живущая войной.
- А я все равно тебя люблю.
- Не мучай меня,- попросила она.- Я вырвалась и, может, сумею
опять, но я - только то, что я есть.
И оба мы знаем, что это вранье. Ты просто боишься, мой командир.
Боишься, как глупенькая девчонка, которую я затащил в постель.
Все это неправда, Алек, я просто боюсь. Оказывается, я очень
боюсь свободы. Мундир - это мой наружный скелет, пока я в
мундире, все безвариантно: я знаю, что я такое, зачем я и что
мне делать. Но если я откажусь от своей брони, то что я такое?
Зачем я? Что мне делать?
- Надо искать Альда,- сказала она вслух.
- Не надо, сам найдет.
* * *
Серое небо над рыжей землей. Он лежал на иссохшей рыжей земле и
