жел и горек. Она полагает - и чтобы высказать эту мысль, королева еще
раз нашла в себе силы для своего необычного голоса, похожего на звон ко-
локола, - что свадьба ее возлюбленного сына послужит началом решающих
событий, но они могут стать решающими либо для него, либо для его вра-
гов, Последние ее помыслы были мужественно устремлены навстречу всем
опасностям жизни и на то, как их победить. Были времена, или ей каза-
лось, что были, когда порок все же пугливо прятался от людских глаз. А
сейчас - так велела она передать своему Генриху - он дерзко поднял голо-
ву и глумится над добродетелью. Затем, уже в предсмертные минуты, она,
обращаясь к богу, произнесла слова псалма:
Явись, господь, и дрогнет враг!
Последний вестник извлек ее завещание и, коснувшись его губами, вру-
чил королю. Однако в нем она не обмолвилась ни словом о своих сокровен-
нейших тревогах, ибо под конец не доверяла даже бумаге. Она поручала за-
ботам Генриха его бедную сестренку. И тут Генрих, наконец, зарыдал, - он
еще не пролил ни одной слезы.
Сквозь слезы он то и дело восклицал: - Бедная сестренка! Так назвала
ее наша мать! - И сердце подсказало ему: "Она должна быть здесь! Мы же
одни, на свете! Ничего и никого нет у брата и сестры, кроме друг друга!
Все остальное - обман души и зрения, все эти женщины, и возвышенные
чувства к ним, и страх, как бы ни одной не упустить! А на самом деле я
всегда упускаю только одну, и каждый раз - только ее! У нее мне еще ни-
когда не приходилось просить любви или искать понимания. Мы с ней дети
одной матери, и нам нечего таить друг от друга. Говорят, у нее мой смех.
А сейчас она плачет теми же слезами, но даже эти слезы, которыми она оп-
лакивает нашу мать, не - упадут на мои руки. Она далеко, она всегда от
меня далеко, и мы не едины в нашей высшей скорби - ее и моей!"
Тут он узнал от гонца, что его сестра Екатерина тоже хотела ехать.
Все уже было готово: и лошадь во" дворе и карета за городскими воротами.
Однако сестру задержали - не силой, но под всякими ловкими предлогами,
пока Ларошфуко наконец не уехал, да и ему не легко было вырваться: приш-
лось действовать очень решительно.
- Значит, ее держат в плену? - спросил брат, глаза у него были уже
сухие и гневные, рот горько скривился.
Нет, он ошибается. Ее окружают заботами и вниманием, особенно Марго,
его невеста, и даже старуха Екатерина. Свадебное торжество, которого,
видимо, ждал с нетерпением двор, так омрачено смертью королевы На-
варрской, что нельзя допускать новых прискорбных" случайностей. Не хва-
тало еще, чтобы случилась беда с сестрой, болезненной молодой девушкой,
ведь она, может быть, даже унаследовала от матери слабые легкие.
Генрих близко нагнулся к Ларошфуко и, содрогаясь, спросил:
- Значит, дело только в легких?
Последовало долгое молчание. Наконец вместо ответа дворянин пожал
плечами.
- Кто подозревает яд? - спросил Генрих. - Только наши друзья?
- Еще больше подозревают другие, ибо они знают, на что люди там спо-
собны.
Генрих сказал: - Я предпочитаю не знать. Иначе мне пришлось бы только
ненавидеть и преследовать. А слишком большая ненависть лишает сил.
У него всегда было такое чувство, что жить важнее, чем мстить, и тот,
кто действует, смотрит вперед, а не назад, на дорогих покойников. Однако
оставались его сыновние обязанности, из-за них он сдерживал себя и, ожи-
дая подкрепления, день за днем сидел в Шонее, хотя и рвался отсюда. Его
гугеноты на конях стекались к нему со всех сторон, да и сам он высылал
им навстречу проводников, чтобы те показывали дорогу. Ему хотелось
явиться в Париж с большими силами, как того требовала Жанна. Он успел
передать и ее последние распоряжения своему наместнику в королевстве Бе-
арн. Когда письмо было дописано. Генрих заметил, что не подчеркнул в ее
поручениях того, что касалось духовной жизни, а ведь матери она была до-
роже всего! Сын только подивился - как мог он совершенно забыть о рели-
гии? - и сделал необходимую приписку.
Гонец, принесший ему весть о смерти королевы и о крайне подозри-
тельных обстоятельствах, при которых она произошла, потратил четверо су-
ток на путь из Парижа. Генрих же ехал из Шонея в Пуату три недели. Когда
Генрих встретил его, тот совсем изнемогал. Генрих делал привалы, оста-
навливался для ночевок, принимал пополнения, пил вино и смеялся. Да,
смеялся. Истомившиеся гугеноты дивились, въезжая в егс лагерь; а он ма-
хал руками, приветствуя их, и шутил на их южном наречии. В тот час, ког-
да гонец пустился в путь со своей скорбной вестью, сыну во сне привиде-
лась мать, у нее было новое лицо - лицо вечности, а незадолго до приезда
гонца Генрих опять вспомнил это лицо. Но теперь он уже не видел его, и
оно больше не являлось ему никогда. Позднее он стал вспоминать Жанну в
цветущую пору ее жизни, вспоминал ее ум, и волю, и как она руководила им
в годы его отрочества; но и для этого надо было представлять себе ее об-
раз, ибо образы не умирают.
Moralite
Voyez ее jeune prince deja aux prises avec les dangers de la vie, qui
sont d'etre tue ou d'etre trahi, mais qui se cachent aussi sous nos
desirs et meme parmi nos reves genereux. C'est vrai qu'il traverse
toutes ces menaces en s'en jouant, r. elon le privilege de son age.
Amoureux a tout bout de chemin il ne connatt pas encore que l'amour seui
lui fera perdre une liberte qu'en vain la haine lui dispute. Car pour le
proteger des complots des hommes et des pieges que lui-tendait sa propre
nature il у avait alors une personne qui l'aimait jusqu'a en mourir et
c'est celle qu'il appelait la reine та mere.
Поучение
Взгляните на сего молодого принца, он уже вступил в единоборство с
теми главными опасностями, которые нам посылает жизнь, - быть убитым или
преданным, - а также с теми, какие таятся в наших желаниях и даже в на-
ших великодушных мечтах. Правда, он проходит шутя меж всеми угрозами, но
такова привилегия юности. Влюбляясь на каждом шагу, он еще не ведает,
что именно любовь лишит его той свободы, которую тщетно домогалась от-
нять у него ненависть. Ибо для защиты его от людских злоумышлении и кап-
канов, расставляемых его собственной природой, жила на свете одна женщи-
на, и она его столь сильно любила, что от этой любви умерла - та, кого
он называл "моя мать-королева".
III. ЛУВР
ПУСТЫЕ УЛИЦЫ
Сын покойной, ехавший на свою свадьбу, весело поглядывал по сторонам
и наслаждался быстрой рысью своего коня. Ветер уже доносил ароматы двора
- кушаний, раздушенных людей, женщин, которых не надо просить, а, наобо-
рот, они нас просят. Генрих решил, что добьется у них успеха, ибо он
действовал отважнее других и был уверен, что его душевные и физические
качества произведут должное впечатление на прекрасный пол. Марго тоже
останется им довольна. Когда он думал о ней, ему приходили в голову са-
мые остроумные шутки. Друзьям нельзя, конечно, в этом сознаться, но
прошлое его невесты, о которой ходила дурная слава, ничуть его не оттал-
кивало, наоборот, оно сулило ему немало. В таком состоянии духа молодой
путешественник находил, что большинство любопытных деревенских девушек
вполне заслуживают внимания, частенько слезал ради них с коня и целовал
их. И, уже убежав от него, они долго дивились тому, как хорошо умеет це-
ловаться принцгугенот.
В значительно разросшемся отряде задние ряды всадников говорили дру-
гое, чем передние, ибо последние из примкнувших к нему еще кипели гневом
на убийство их королевы. Они-то ехали вовсе не на праздник, а на тор-
жество своей мести: каждому придворному были они готовы бросить вызов.
Иногда их настроение передавалось и передним рядам, овладевало даже Ген-
рихом и его друзьями. Тогда Морней начинал вещать о чрезвычайных опас-
ностях, ожидающих их при дворе, дю Барта, как обычно, сокрушался о гре-
ховности человеческой природы, а Агриппа д'Обинье дивился премудрости
божией, ради нашего же блага посылающей нам врагов. И тогда Генрих воз-
ражал ему с перекошенным ртом, и его смятенный взгляд был полон ужаса и
гнева:
- Посылать нам старую отравительницу я его не просил! Этого долга за
ним не было!
Да, по временам, когда его душа как бы впитывала в себя всю ненависть
товарищей, он вдруг спрашивал себя: "Да что я, с ума сошел? Мне жениться
на дочери убийцы, когда гроб моей матери, может быть, еще не предан зем-
ле? Кто окажется следующей жертвой? А я подгоняю коня и спешу не только
пожертвовать своей честью, но и жизнью? Яд - это, должно быть, ужасно",
- думал Генрих и ощущал уже заранее какой-то неведомый холод и оцепене-
ние.
Ужас и ненависть придавали его слуху особую чуткость к голосам в зад-
них рядах, возмущавшимся миролюбием их поездки. Ведь мир все равно нару-
шен! Нет, надо собрать войско, вернуть адмирала! Пусть Париж, и так уже
трепетавший перед ними, теперь увидит в них не только любезных гостей!
Поэтому отряд делал частые остановки, чтобы посовещаться, медлил. Поэто-
му бесплодно проходили недели. Но когда все, даже Агриппа, начинали ко-
лебаться, король Наваррский вдруг отдавал приказ: - На коней! Вперед! -
и, сидя в седле, распевал, как ребенок, который едет через темный лес.
Так достиг он места, откуда уже было поздно возвращаться, ибо здесь
его ждали первые придворные из числа тех, кому надлежало торжественно
встретить жениха принцессы Валуа; среди них был и его дядя - кардинал
Бурбон. С этой минуты весь отряд непокорных гугенотов оказался как бы
пленником кардинала, ехавшего в своем красном плаще рядом с их королем.
На другой день, девятого июля, они достигли предместья Сен-Жак. И тут
они возликовали. Правда, это была горькая радость: во "главе дворян-про-
тестантов, ожидавших своего Генриха, ехал сам несравненный Колиньи, ге-
рой их благочестивых войн. После ухода королевы Жанны от всех сражений
за веру только и осталось им, что этот старик. Благодаря этим двум людям
- Жанне и господину адмиралу - они уже не были преследуемыми еретиками.
Они явились сюда как некая сила и сейчас войдут в город! Спутников Ген-
риха охватило бурное воодушевление, они замахали шляпами, на смуглых ли-
цах задрожали бородки, и они единодушно приветствовали своих славных лю-
бимцев. Генрих и Колиньи обнялись. Гугеноты кричали: - Да здравствует
господин адмирал! - Они бушевали: - Да здравствует наш Генрих!
Это была сельская латынь, которой здесь никто не понимал.
Однако странным было то, что, несмотря на шумный въезд отряда, улицы
продолжали оставаться безлюдными. Генрих раньше, чем его всадники, заме-
тил, что товары в окнах лавок убраны, ставни заперты. В его сердце еще
таилась надежда, что у городских ворот его встретят старейшины с обна-
женной головой, если не все, то хотя бы несколько; но из ратуши нет ни-
кого, да и вообще не, видно горожан. Только кошка перебежала улицу под
самыми копытами лошадей. Отрядом овладело чувство тревоги, люди притих-
ли.
Улицы были узкие, дома по большей части тесные и убогие, с островер-
хими крышами, деревянные балки поддерживали камень, нередко встречались
наружные лестницы. Деревянные части домов были ярко раскрашены, у каждо-
го дома был свой святой, и, казалось, только он один и смотрел с перек-
ладины ворот вслед гугенотам. Те несколько раз слышали брошенное им вдо-
гонку: "Разбойники!" - и можно было подумать, что это крикнул святой.
Некоторые церкви и дворцы были в новом духе и бросались в глаза своей
пышностью и красотой - уже не камни, а дивная поэзия и волшебство, точно
перенесенные сюда из иных миров. У некоторых всадников при виде этого
словно ширилась грудь от счастья, и в сердце своем они приветствовали
языческих богов на крышах и порталах, даже фигуры мучеников на храмах,
ибо эти святые имели сходство с нагими гречанками. Однако для
