них рядах и считали себя в полной безопасности. Генрих сразу понял, что
давало королевским придворным сознание их превосходства: убогий вид его
свиты. Этого открытия он все время втайне опасался и потому собрал вок-
руг себя тех, кто был одет получше. Их было, увы, немного, и, подойдя
вплотную к партии Карла, они уже не могли заслонить остальных, шагавших
позади, - толпу людей в потертых колетах и запыленных башмаках. Гугеноты
явились сюда в том виде, в каком были, когда их наконец после долгого
ожидания у ворот подъездного моста впустили в этот ненавистный Лувр -
притом, разумеется, лишь самую ничтожную часть отряда. Но у них лица бы-
ли не заказные, а настоящие, шершавые и обветренные, в отличие от глад-
ких лиц придворных, и, не поддаваясь их слащавой любезности, они хранили
выражение суровости и благочестия. Там - тщеславный блеск и ледяная чо-
порность, здесь - неприкрытая бедность, которая явилась сюда требовать
своих прав. Ведь люди Генриха вели войну ради того, чтобы жить, а иные -
ради высшей жизни, и называли они ее иногда верой, иногда свободой.
Впервые за все время, что Генрих был здесь, ему вдруг стало весело.
Он готов был громко расхохотаться и, вероятно, с большим правом, чем ца-
редворцы, которые только усмехались. Вместо этого, став перед Карлом Де-
вятым, он сначала ударил себя в грудь, а затем низко склонился и описал
правой рукою круг у своих ног. То же самое Генрих проделал справа и сле-
ва от короля Франции и, вероятно, повторил бы поклон даже за его спиной.
Но Карл привлек шутника в свои объятия и напечатлел на его щеках братс-
кий поцелуй, причем тайком ткнул его кулаком в бок. И тот и другой от-
лично поняли смысл этого жеста. Сейчас опять происходит та же пародия на
почитание, которую некогда разыграл семилетний мальчик, встретившись с
двенадцатилетним,
- Ты все такой же шут, - сказал Карл, но шепотом, и никто, кроме Ген-
риха, его не слышал. Затем торжественно представил ему своих братьев,
как будто вместе с одним из них Генрих не протирал штаны на школьной
скамье, а позднее не стоял против него на поле брани. А сколько шалостей
они вместе устраивали! Тем временем наверху снова скрипнуло окно - его
закрыли, ибо цель комедии была достигнута и проделка удалась. Теперь у
деревенского увальня должно, было сложиться впечатление, что эти Валуа -
несколько странное, а в общем неплохое семейство; так говорила себе ста-
рая королева, которая тоже была не лишена известной доли юмора.
Но вот в оркестре все инструменты отступили перед арфами, и это пос-
лужило знаком для дам. А чтобы они его не пропустили, первый дворянин
короля де Миоссен еще кивнул им. И дамы действительно двинулись с места,
впереди обе принцессы. Они едва касались друг друга высоко поднятыми
пальчиками, да и ножки их словно не ступали, а парили над землей. Оста-
новившись со своей свитой молодых, нежноцветных фрейлин перед обоими ко-
ролями, жеманницы-принцессы плавно опустились на колени, вернее, почти
опустились, ибо все это совершалось только условно, так же как и целова-
ние руки у короля Франции, причем благородство его движений казалось в
этот миг поистине неподражаемым. Он сделал вид, что поднимает сестру, а
затем подвел к ее повелителю, королю Наваррскому. И на этот раз Карл уже
не сказал: "Вот тебе моя толстуха Марго".
Что же касается до самого Карла, то он подал руку Екатерине Бурбон. С
ней открыл он шествие. И процессия под медлительную музыку чопорного
танца двинулась вокруг парка к птичнику. Здесь можно было полюбоваться
причудливыми пернатыми "с островов". Они искрились и сверкали в солнеч-
ных лучах не хуже самих принцесс. Особой диковинкой была огромная клет-
ка, ее непременно следовало показать гостям. И она в самом деле произве-
ла сильное впечатление.
- Эге! - воскликнул один из гугенотов. - Говорящую птицу и я бы за-
вел, да только если она умеет служить обедню! - Его спутники громко
рассмеялись. Но придворные Карла не смеялись;
Эти птицы "с островов" обладали не только даром речи: иные, особенно
самые мелкие и пестрые, Так звонко чирикали, что заглушали даже веселый
гомон народа за стеной парка. Мало-помалу прибрежные жители все же одо-
лели стену, многие уже сидели на ней и громко восхищались представлени-
ем, в котором участвовала вся знать. Однако мужчины, дамы и птицы нахо-
дились слишком близко к любопытным, поэтому стража стала гнать народ бо-
лее решительно. Какогото парнишку, который, видимо, намеревался спрыг-
нуть в парк, столкнули обратно, но уже не древком алебарды, а острым
концом. Слабо вскрикнув, он свалился за стену и исчез: это видели и слы-
шали немногие, но в числе их были Генрих и Марго.
- Первая кровь! - сказал Генрих Марго.
А она стала белей своих белил.
- Приятное предзнаменование! - огорченно пробормотала принцесса.
Генрих же вскликнул:
- Все эти пернатые твари напоминают мне о жареных курах и о том, что
многие из нас давно ничего не ели!
Голодная свита встретила его слова шумным одобрением. А царедворцы
Карла смиренно ждали, пока их королю заблагорассудится кончить церемо-
нию.
Когда это наконец произошло, общество, еще не входя во дворец, разде-
лилось. Оба короля, принцессы, принцы - среди них Конде и фрейлина Шар-
лотта де Сов - воспользовались скрытой в стене лестницей, знаменитой
лестницей тайных посещений, милостей и злодейств. А свита поднялась по
предназначенной для всех широкой лестнице.
ЗА КОРОЛЕВСКИМ СТОЛОМ
Наверху в замке были накрыты столы - один для королей, в парадной за-
ле, и несколько для их приближенных в вестибюле. Хорошенькие фрейлины из
свиты принцесс исчезли, но до обеда гости это едва ли заметили. Лишь
позднее, когда настроение повысилось, они вернулись целой толпой.
Король Наваррский вылил в тарелку с супом целый стакан вина, что
весьма удивило короля Франции и принцессу Валуа, потом стал есть много и
торопливо, и во время этого занятия Генриху было не до разговоров. Ему
хотелось одного - услышать, о чем там толкуют его люди со здешними прид-
ворными. Однако музыка играла слишком громко.
Некий господин де Моревер, сидевший в другой зале, выказывал особен-
ное уважение к видавшему виды колету своего соседа - долговязого дю Бар-
та. Почтительно осведомился этот царедворец, во скольких же походах
участвовала сия столь поношенная часть одежды. Протестант, еще не имев-
ший привычки ни к зубоскальству, ни к бездушной учтивости двора, угрюмо
задумался, потом сказал:
- Мы провели много дней в седле. Но если даже человек, хочет объехать
вокруг всей земли, он все равно едет навстречу своей смерти. Мы с вами
едем врозь, Моревер, но оба умрем. - Тут он выпил, заставил выпить и Мо-
ревера.
Дю Плесси-Морней не нуждался в вине, чтобы довести до белого каления
сидевшего против неге де Нансея. - А ведь мы могли бы взять вашу столи-
цу! - крикнул ему Морней через стол. - Однако мы так добры, что решили
жениться на ней!
Капитан де Нансей вспылил, схватился за кинжал, однако господин де
Миоссен и д'Обинье удержали его.
- Хоть бы вы даже закололи меня, а все-таки моя вера самая пра-
вильная! - заявил Морней, перегнувшись через стол. И только после этого
основательно принялся за еду, ибо, несмотря на свою пылкую неустраши-
мость, принадлежал к числу тех, чьих жертв господь бог, очевидно, не
требует. Такого рода добродетельным людям в жизни везет. Это было ясно
каждому, ибо сократовское лицо Морнея расцветало и распускалось при вку-
шении обеденных радостей, и де Миоссен, чтобы обелить себя, указал на
поглощающего яства героического ревнителя веры, когда Агриппа д'Обинье
упрекнул первого дворянина за холодность и двоедушие: - Нас гнетет вла-
дычество нечестивых, и суд над нами творят враги господни. А вы, Миос-
сен, хотя вы один из наших, служите им. Разве можно вступать в сделку со
своей совестью? - продолжал поэт, глядя поверх головы охваченного
яростью де Нансея, который не слышал его слов. Первый дворянин только
пожал плечами. Перед непосвященными он не станет говорить о том, каково
у него на душе. Будучи протестантом ив то же время первым дворянином ко-
роля-католика, он старался, используя свое положение при дворе, оказы-
вать помощь единоверцам. Но он знал, что они все-таки будут нападать на
него.
Агриппа ясно высказал свое мнение: - Есть такие люди, которые предают
бога и продают нас. 'Мы же теряем все, что у нас есть, даже свободу ис-
поведовать нашу веру. И нам остается одно: полное слияние со Христом и с
ангелами. Только это дает радость, свободу, жизнь и честь!
Даже для умеющего владеть собой царедворца это было уж слишком. Неиз-
вестно, что задело де Миоссена сильнее - обвинение в предательстве или
та небесная победа, какой похвалялся Агриппа. Во всяком случае, первый
дворянин тут же поменялся местами с де Нанесем и сел рядом с Агриппой.
- Гугеноты только и умеют проповедовать, - прорычал взбешенный де
Нансей некоему господину де Мореверу. А тот ответил:
- Погодите! Погодите! Они еще и кровь свою проливать научатся! - У
него был задранный кверху острый нос и близко посаженные глаза.
В этом углу собрались только придворные. Пока длился банкет, гости,
сначала сидевшие вперемежку, сами собой разделились на два лагеря. На
нижнем конце стола тесной кучкой собрались ревнители истинной веры. Меж-
ду ними и католиками образовалось пустое пространство.
Де Миоссен вдруг увидел себя окруженным своими старыми друзьями и
разлученным с новыми. Сначала он побледнел, затем чувство чести победи-
ло; он остался и начал так:
- Кто долго проживет здесь, невольно начинает колебаться, и под конец
его охватывают сомнения: верно ли, что мы одни правы перед господом? Ра-
дуйтесь, - добавил он, торопясь, чтобы Агриппа не прервал его, - с вами
этого не случится, но может случиться с вашим молодым королем, он, как
мне сдается, любит в жизни не только слияние со Христом и святыми анге-
лами.
- Мы не должны бояться смерти! - Аграппа не дал так легко сбить себя
с толку. - Смерть - наше прибежище в житейских бурях. И если бы мы сго-
рели в огне, его пламена взвились бы, опережая нас, к вожделенному прес-
толу предвечного.
Это было красиво сказано, но вызвано вовсе не жаждой смерти, а, нао-
борот, глубокой убежденностью в том, что сам он, Агриппа, проживет еще
очень долго. А как раз в этом молчаливый Миоссен отнюдь не был уверен.
Он смотрел на Агриппу задумчивым взглядом до тех пор, пока тот не по-
чувствовал, что разговор уже давно перестал быть просто застольной бесе-
дой.
- А что бы вы сказали, д'Обинье, если бы те факелы, которые должны
осветить нам путь к вечности, вспыхнули не через двадцать лет, а завтра
же, и не в неведомой точке земли, а в замке Лувр?
Никто уже не прерывал Миоссен а; он мог спокойно продолжать свою речь
среди бряцания цимбалов и звона кубков.
- Мне известно слишком многое. Тяжесть фактов Труднее нести в себе,
чем веру. Решение в Лувре почти принято, но еще не окончательно. Какое?
Этого я не открою даже самому себе. Во всяком случае, сначала должна
состояться свадьба. Ваш король и наша принцесса - такая прелестная моло-
дая пара, что их чувство могло бы смягчить даже злодея. Скажите своим
людям: пусть не смеют больше никого задирать - ни придворных, ни народ.
Дело дошло до крайности, близок последний час. И как бы кое-кто из нас
весьма скоро не вознесся к вожделенному престолу предвечного!
Миоссен встал и докончил, все еще склонившись над столом: - Чуть было
не сказал лишнее.
Только виски у него были седые; но сейчас, когда он возвращался к
придворным французского короля, стало заметно, что и плечи его сутулятся
больше, чем следует в таком возрасте. Встретил Миоссена некий господин
