- Моя мать сама желала этого брака, - торопливо сказал Генрих, чтобы
пресечь все дальнейшие возражения. Она же промолвила, изнемогая, задыха-
ясь: - Мы этого не выдержим.
А имела она в виду, что им не выдержать такой страсти со столькими
подводными рифами - грехом, происками, подозрениями; да еще покойница
сует между, ними свое несчастное лицо и мешает целоваться! Марго могла
бы, если бы захотела, все свои мысли переложить в латинские стихи; но
она этого не сделала. в ее чувствах не было тщеславия. Она смирилась,
хотя смирение и было не свойственно вольнодумной принцессе Валуа. В ней
вдруг проснулось сознание христианского долга, а вместе с ним и потреб-
ность в человеческом самоуважении. Нет, решительно в этом лабиринте с
Марго произошло слишком много необычного, так не могло продолжаться. Все
же она заявила:
- Тебе надо бы уехать отсюда, сокровище мое.
- Слышать, что меня так называют твои губы, и покинуть тебя?
- Это безнравственный двор. Я занимаюсь науками, чтобы ничего не ви-
деть. Моя мать верит только своим астрологам, а те предсказали ей смерть
королевы Жанны, - вероятно, другие поручили им это сделать. И мало ли
что еще они ей нашептали!
У Марго могли быть всякие предположения относительно будущих событий,
но, вместо того чтобы обратить подозрения Генриха на ее мать, она пред-
почла свалить всю вину на астрологов.
- Поскорей уезжай! - повторила она.
- Вот еще! Точно я боюсь! - Его возмущение все росло. - Не хватало
только, чтобы я закутался с головою в плащ и Париж освистал меня, когда
я буду удирать!
- Это в вас говорит глупая гордость, сударь.
- А у вас, сударыня, на уме не то, что на языке. Уж не герцог ли Гиз?
Столь жестоко не понятая в своих самых чистых побуждениях, принцесса
Маргарита сверкнула гневным взором на бессовестного, и он не успел опом-
ниться, как она вышла из лабиринта.
ТАНЕЦ-ПРИВЕТСТВИЕ
Выбравшись из темного лабиринта, ослепленный ярким сиянием дня, Ген-
рих все же увидел, что Марго ушла недалеко. Ее брат, король, перехватил
ее и сжимал ей плечо так крепко, что лицо девушки скривилось от боли.
Притом он злобно сопел и что-то выговаривал ей, а что, не разобрать. Яс-
но, что Карл слышал их последний спор. Обо всем, предшествовавшем этому
спору, он знать не мог. Но Генрих затрепетал от воспоминаний, что-то
поднялось у него в груди. Словно горячий ключ, забивший из недр скалы.
То же самое, конечно, чувствует и она. И напрасно она с этим борется!
Тем временем Марго удалось вырваться из рук брата, она выпрямилась,
гордо и гневно стала перед ним.
- Вы не принудите меня, сир, выйти за гугенота. Мне всегда претили
ваши интриги. Всем отлично известно, что я католичка, и я не собираюсь
менять веру.
Карл Девятый сначала был изумлен столь неожиданным упорством своей
сестрицы. Она осмелилась назвать планы их матери, мадам Екатерины, инт-
ригами! Затем он пошел на попятный; кроме того, король заметил Генриха и
громко заявил: - На этот счет не беспокойся, моя толстуха, католичкой ты
останешься и при своем гугеноте! - И добавил вполголоса несколько слов:
может быть, это была угроза, может быть, он произнес имя их матери, ибо
принцесса, на мир испуганно отвела взор и покосилась на верхнее окно.
Брат, видимо, решил, что сопротивление ее сломлено, взял за руку и нето-
ропливо повел к предназначенному ей господину и повелителю.
- Вот тебе моя толстуха Марго, - обратился Карл Девятый к Генриху На-
варрскому.
И тут же продолжал: - Наварра, мы с тобой еще не поздоровались, я был
занят собаками. Но мы наверстаем упущенное и выполним" все в подобающей
форме.
Он тут же отошел на двадцать шагов, хлопнул в ладоши - вероятно, он
уже успел распорядиться, и даже весьма обстоятельно: задержавшись в ла-
биринте, влюбленные дали ему эту возможность. Правда, все могло быть
подготовлено и другой особой; притом еще обстоятельнее.
С двух сторон, из-за Луврского замка, выходившего своим прекрасным
фасадом в парк, появились две процессии разодетых придворных, одна дви-
нулась в сторону короля Франции, другая обогнула короля Наваррского. Пе-
ред домом выстроились солдаты: слева швейцарская стража, справа фран-
цузская гвардия. Те и другие ударили в барабаны, и под вихрь барабанной
дроби придворные заняли свои места. Тотчас из ближайшей залы донеслись
торжественные и нежные звуки скрипок и флейт.
Тем временем средние двери дворца распахнулись, Оттуда вышли дамы -
множество прекрасных фрейлин, но все они, подобно жемчугам, окружающим
крупные бриллианты, только сопровождали обеих принцесс-жеманниц, а те,
подчеркивая свою изысканность, держали друг друга лишь за кончики высоко
поднятых розовых пальчиков и делали шажки так осторожно, будто ножки у
них из стекла. Это были Маргарита Валуа и Екатерина Бурбон. Но как ни
заученно выступали они, в их движениях чувствовались живость и своево-
лие. В такт музыке они проследовали между двумя рядами придворных. Солн-
це озаряло принцесс с головы до ног, и когда они остановились и оберну-
лись, чтобы видеть торжественную церемонию, которая должна была сейчас
начаться, все на них засверкало, переливаясь блеском: парча, диадемы,
нежная, холеная кожа. И все-таки они являлись лишь второстепенными фигу-
рами, дополнительным украшением этого празднества. Присущий обеим нас-
мешливый ум на этот счет их не обманывал; и самолюбивой Валуа и просто-
душной дочери Бурбонов это показалось забавным, и они сообщили друг дру-
гу о своих впечатлениях легким пожатием пальцев.
Встретились глазами и брат с сестрой - Генрих с Екатериной. И глаза
их как бы сказали друг другую "Помнишь наш маленький замок в По, огород
и дикие горы? К чему все эти фокусы! Однако внимание: нам и этому нужно
учиться. Откуда у тебя такое красивое платье? А у тебя? От нашей дорогой
матери, от кого же еще!"
Их разговор без слов продолжался лишь мгновение. Карл Девятый уже на-
чал большой церемониал. Генрих услышал за своей спиной чей-то голос, мо-
жет быть, он принадлежал д'Обинье, Конде или Ларошфуко, а может быть, и
молодому Лерану: - Сир, - прошептал этот голос. - Точно подражайте во
всем королю Франции!
- Кажется, это будет в первый раз, - отозвался Генрих, однако был тут
же вынужден признать, что Карл в совершенстве владеет ритуалом. Король
Франции - он был в белой шелковой одежде, коротких панталонах с буфами,
длинных чулках и в берете" с пером - сделал шаг, всего один шаг, но -
этот шаг послужил сигналом для его братьев, герцогов Анжуйского и Алан-
сонского, и они тут же встали у него за плечами. Подобное сочетание трех
фигур имело глубокий смысл, и оно означало: "Я и мой дом". В этом соче-
тании было столько гордости и величия, что преждевременно опустившийся
Валуа вдруг снова, как в юности, блеснул утонченностью своей породы. В
ту же минуту оркестр заиграл громче: вступили деревянные трубы. До того
музыка звучала пленительно, теперь она загремела торжественно и важно,
все нарастая, пока вновь не грянула дробь барабанов.
А над королем, над его сказочным дворцом, над залитой блеском свитой
простиралось высокое, легкое, светлое небо. Звуки разносились далеко,
особенно по водам Сены, которая была отделена от ограды изысканного пар-
ка лишь заброшенной и, пустынной полосою берега. По береговому откосу
уже карабкался кое-кто из прибрежных жителей, самые ловкие пытались даже
одолеть стену. Стража просто-напросто спихивала их вниз древками але-
бард; поэтому все, кому удавалось подсмотреть кусочек происходившего в
парке представления, которое давали сильные мира сего, были очень до-
вольны, и даже те, кто ничего не видел, весело шумели, как и полагается
народу.
А в это время одно из окон верхнего этажа, выходящих в парк, тихонько
скрипнуло, правда, этого скрипа никто не слышал, и между створами пока-
залось высунувшееся из-за штор свинцово-серое лицо. Похожие на угли гла-
за старухи следили за тем, что происходило внизу; все это было ею же са-
мой придумано и подготовлено: торжественная встреча короля-католика с
королем-гугенотом, участие в ней обоих братьев короля, похвальба огром-
ной, блестящей свитой - такое зрелище неизбежно должно было вызвать у
соплякабеарнца и его оборванцев ощущение, что сами они люди ничтожные, и
укрепить их доверие к королевскому дому.
Об этом и размышляла старуха со свинцово-серым лицом, и улыбка морщи-
ла ее тяжелые щеки.
Только Марго могла видеть ее со своего места, и вдруг, неведомо поче-
му, принцесса почувствовала дурноту. "Что я делаю! Ведь этого-то я и не
хочу, и добром это не кончится! Если я дам зайти сближению еще дальше,
случится что-то ужасное. Как раз сейчас мне следовало бы опять сойтись с
Гизом, - хотя с нынешнего дня между нами всему конец, - чтобы, несмотря
на все, расстроить мой брак с Генрихом, которого я люблю, как собствен-
ную жизнь".
Марго была одна со своими предчувствиями, со своей совестью. Все, да-
же ее возлюбленный Генрих, целиком отдались внешней стороне совершавшей-
ся церемонии. Впрочем, эта церемония вскоре опять захватила ее, и, как
обычно, внешние события заглушили голос совести. А Генрих тем временем
все подмечал. Кроме лица в окне, от него ничего не ускользнуло: ни поис-
тине царственный размах празднества, ни выражение на лицах его участни-
ков, ни даже голоса народа, который по-своему принимал участие в этом
балете. Так называл юноша про себя торжественную церемонию, участником
которой оказался. Смутные предчувствия его не тревожили, зато ему не из-
меняло критическое остроумие, и никакой показной блеск не мог затуманить
зоркость его взгляда. Поэтому Генрих, видя вокруг себя множество лиц,
готов был поклясться, что их выражение заранее заказано и заказ оплачен
и выполнен.
Несмотря на все эти наблюдения, он тщательно подражал каждому движе-
нию Валуа: делал те же па, так же долго держал ногу поднятой и опускал
ее почти на то же место, чтобы шествовать как можно медленнее и торжест-
веннее. Рядом с Генрихом, вернее, несколько отступя, следовал его двою-
родный брат Конце - единственный представитель бурбонского дома, который
оказался налицо. Как только король Франции и его братья пригласительным
жестом простирали руку ладонью вверх, прижимали ее к сердцу или снимали
шляпу, Генрих и его кузен спешили проделать то же самое; они тоже были в
положенной роскошной одежде - почти единственные среди гугенотов. Обе
группы продолжали двигаться друг другу навстречу под звуки музыки, точно
исполняя некий священный танец, соответствовавший высокому сану короля -
избранника и помазанника божия. Они все более сближались, и каждая уже
не производила впечатления какого-то нераздельного целого - уже броса-
лись в глаза детали, а они всегда вызывают разочарование, нарушая словно
бы уже достигнутое единство. И все более подозрительными становились те,
кто надел на свое лицо заказанную ему личину.
"Взять хотя бы де Нансея, - он мне вовсе не друг! Остережемся его! Он
начальник личной охраны короля. Я заранее уверен, что мне еще придется
увидеть его настоящее лицо, когда оно не будет почтительно улыбаться по
заказу. Самое главное - внушить им такое уважение, чтобы никакие балеты
были уже не нужны. Все это лица людей, которые нам ничего не забыли, а
мы им. А какова, например, вон та улыбка? Кажется, это некий де Море-
вер?."
- Кузен, того придворного зовут не Моревером?
"И это называется улыбкой? Но ведь совершенно ясно, что ему гораздо
больше хочется убивать, чем кланяться! Моревера я возьму себе на замет-
ку".
И все же самые убедительные открытия бледнеют и на время забываются,
если к ним случайно примешивается личное чувство неловкости, вызванное
хотя бы ощущением того, что ты смешон. Но именно это и произошло, когда
Генрих, подойдя ближе, увидел иронию на лицах тех, кто находились в зад-
