потом в другую: там сидел адмирал Колиньи. Старик хотел было встать, но
Генрих опередил его и удержал в кресле. Была здесь также и принцесса де
Бурбон, и она преклонила перед братом колено: - Я ваша покорная служан-
ка, братец, прошу вас, позвольте мне тоже послушать, какое решение вы и
господин адмирал примете в этот последний час.
Она сказала это с той же многозначительностью, с какой произнесла за
столом слова: "Помни о нашей матери". Серьезностью и торжественностью
тона она хотела заставить брата окончательно опомниться. Екатерина знала
слишком хорошо, кто у него на уме, знала, что он ради этой женщины может
все забыть. Екатерина была еще дитя, и ее голос срывался; однако, она
сказала то, что хотела. И теперь из полосы света отступила в тень.
Генрих обратился к Колиньи:
- Ваше желание, господин адмирал, встретиться со мною тайно отвечало
и моему, я пришел.
- Королева Франции ни о чем не подозревает? - спросил Колиньи.
- Я в этом уверен, - ответил Генрих, хотя был совсем не уверен. Ко-
линьи продолжал:
- Узнайте же то, о чем вы пока еще не можете быть осведомлены: нас в
Париже не любят. Ваш брак тут ничего изменить не может; нас ненавидят,
потому что ненавидят истинную веру.
"И, может быть, еще и потому, что вы слишком часто разрешали гра-
бить", - добавил про себя Генрих, вспомнив харчевню. И какая безмерная
ненависть должна жить в сердцах людей, принадлежащих к тому же народу, -
не против религии, а против ее сторонников, если простолюдин выхватывает
из очага пылающую головешку, стремясь убить своего гостя только потому,
что этот гость - гугенот!
- Нельзя было доводить их до крайности, - сказал Генрих. - Ведь мы
все французы.
Колиньи ответил: - Но одни заслужат небесное блаженство, другие -
адские муки. И это так же верно, как то, что ваша мать жила и умерла
протестанткой.
Сын королевы Жанны склонил голову. Что тут возразишь, если великий
сподвижник его матери пользуется ею как оружием? Оба они, и старик и по-
койница, были заодно против него, они были современниками, и оба оста-
лись непоколебимо верны своим убеждениям. Но отстаивали они их при дворе
до последней минуты так резко и непримиримо, что катастрофа оказалась
неизбежной. "Как же это? Значит, моя дорогая мать сама виновата в том,
что ее убили? Нет! Нет! Уж пусть лучше виной будут легкие, а мадам Ека-
терина ей никакого яда не подсовывала!"
В этот миг его сестра осторожно поставила подсвечник между ним и гос-
подином адмиралом: пусть каждый как можно яснее видит другого, ведь
очень многое зависит от того, чтобы они поняли друг друга. Но юноша уви-
дел перед собою дряхлого старика, а не бога войны, которого он знал
прежде.
Раньше Генриху адмирал всегда казался неуязвимым, словно отлитым из
единого куска металла; не то чтобы Колиньи неизменно побеждал - нет, но
он был как бы воплощением войны и притом носил маску самой святой из
войн - войны религиозной. В нем было что-то от существа, стоявшего выше
человека, - такие лица можно встретить на изваяниях, украшающих снаружи
стены соборов. Так, по крайней мере, казалось Генриху, когда он еще был
мальчиком, да и в позднейшие годы, даже если он позволял себе критико-
вать Колиньи как полководца. Теперь все исчезло в одно мгновение, и
вместо монументального благочестия и мощи Генрих увидел воочию оконча-
тельное поражение жизни, которое и называется старостью. Напрасно адми-
рал еще силился принять решительный вид: блеск его глаз уже померк, щеки
стали дряблыми, даже борода поредела, только энергические складки, ухо-
дившие от переносицы в грозовую тучу лба, противились одряхлению; оста-
валась надежда на победу или нет, - герой был, как всегда, готов принес-
ти свою жизнь на алтарь господень.
Перед Генрихом сидел чужой старик, но он был соратником его дорогой
матери, и ее смерть оказалась для него тяжелым ударом, поистине более
тяжелым, чем для ее родного сына, ведь жизнь сына не иссякла и продолжа-
лась без нее.
- Она спокойно почила? - смиренно спросил Генрих.
- Она почила в боге, как надеюсь умереть и я. - В его тоне слышалась
отчужденность - "что до меня, то я скоро буду с нею", словно хотел ска-
зать Колиньи. "А ты, молодой человек, останешься здесь и отдалишься от
нас".
Генрих это почувствовал, он возмутился:
- Господин адмирал, ваша воля расходилась с волей моей матери-короле-
вы. Я знаю, она писала мне. Вы тщетно пытались принудить французский
двор объявить войну Испании. А моя мать хотела сначала женить меня.
- Этого пока еще не случилось.
- И вы этого не желаете.
- Дело зашло слишком далеко, отступать уже поздно. Но одно мы еще мо-
жем - затем-то я и пригласил вас сюда сегодня ночью. Я хочу попытаться
еще раз воспользоваться своей властью полководца и отдать приказ - тако-
му приказу обязаны подчиняться даже вы, молодой государь.
- Я вас слушаю.
- Потребуйте гарантий до свадьбы. Клянусь богом, вы должны оградить
нашу веру раньше, чем другие добьются своего и мы будем им не нужны.
Когда бракосочетание?
- Еще через целых восемь дней! - воскликнул Генрих. Он уже не видел
перед собой старца: за пламенем свечей ему представилась Марго.
Колиньи сказал: - Вам следует обратить внимание на то, как они спе-
шат. Вас хотят оторвать от ваших людей. Вас заставят отречься от истин-
ной веры!
- Неправда. Она этого не требует.
- Кто? Принцесса? Да она же не имеет никакого влияния! Ну, а ее мать?
Я предсказываю вам - запомните это: вы станете пленником.
- Вздор! Меня здесь любят.
- Как любят всех нас, гугенотов
Тут Генрих прикусил язык, и Колиньи продолжал:
- Несмотря на все почести и увеселения, каких вы только ни пожелаете,
вы все-таки окажетесь пленником этих людей и никогда уже не будете в си-
лах следовать собственным решениям. Королевский дом Франции принимает
вас по одной-единственной причине: чтобы религия королевы Жанны лишилась
своего вождя.
Это было до ужаса близко к правде; загадка старости и ее прозрений
внезапно взволновала юношу - по крайней мере в ту минуту. Что таится в
ее глубине? Не рассмотреть! Быть может, сокровенное знание отживших свой
век старцев подобно свече, зажженной чужой рукой в покинутом доме?
- Потребуйте гарантий. До свадьбы! Пусть ваша личная охрана состоит
только из ваших людей, пусть все сторожевые отряды Лувра состоят наполо-
вину из наших единоверцев; кроме того, мы должны иметь в Париже свои оп-
лоты.
- Все это легко потребовать, господин адмирал, но трудно получить. Я
предложу вам кое-что получше. Давайте сразу же нападем на них, возьмем в
плен короля Франции, обезоружим его солдат и займем Париж.
- Хорошо, если бы вы предложили это серьезно, - произнес Колиньи су-
рово, ибо наступала решительная минута: сейчас судьба заговорит устами
этого юноши. Однако губы юноши кривятся, он усмехается.
- Что ж, и кровь должна пролиться? - спросил
Генрих.
- Да, немного - вместо большой крови, - загадочно ответило сокровен-
ное знание, которое в данном случае было, очевидно, только старческой
болтовней.
Генрих повернулся лицом к свече: пусть Колиньи видит, что он в самом
деле бесстрашен, а не насмешничает из слабости. У него был в те дни про-
филь настоящего гасконского солдата, угловатый, угрюмый, решительный -
пока только обычный профиль солдата, еще без того отпечатка, которые
накладывают скорбь и опыт. Молодой человек сказал:
- Мне или совсем не следовало являться в Париж, или только тогда,
когда я буду сильнейшим: такова была последняя воля моей матери. Однако
вы сами, господин адмирал, распустили протестантское войско и Правильно
сделали; кто же едет на собственную свадьбу во главе армии, готовой к
наступлению? И вот я здесь! Даже без пушек я оказался сильнейшим, как и
хотелось королеве, ибо я ничего не боюсь и у меня есть выдержка. Спроси-
те мадам Екатерину и Карла Девятого - я обоих заставил относиться ко мне
с уважением, - спросите наконец некоего господина де Моревера - он мне
руку поцеловал.
Это говорил восемнадцатилетний гасконский солдат, и его речь станови-
лась все запальчивее, ибо старик горестно молчал.
- Спросите всех моих сверстников, что они предпочтут: борьбу партий
из-за веры или победу над Испанией, достигнутую общими усилиями? Нам
предстоит задача - сплотить эту страну против ее врага; тут мы все схо-
димся, мы, молодежь! - воскликнул он. Словом "молодежь" он подчеркивал
их самое бесспорное преимущество и наносил старику самый сокрушительный
удар. Молодежь - это не те, у кого он подметил лица предателей во время
приветственного балета в королевском парке, и не те, кто держал себя
столь вызывающе за королевской трапезой. Молодежь - это некая община, на
стороне которой сама жизнь, и старика она не хочет признавать.
Кроме того, Генрих Наваррский, впоследствии король Франции и Наварры,
предвосхитил на какое-то мгновение то, что должно было стать делом его
жизни - только его! - и с присущей ему горячностью распространил эти за-
дачи на всю общину, которую назвал молодежью и которой на самом деле не
существовало. Его молодые друзья отнюдь не сочувствовали браку Генриха с
принцессой Валуа - ни д'Обинье, ни дю Барта, ни Морней, ни весь отряд
конников, с которым он сюда прибыл, ни их единоверцы по всей стране. Обо
всем этом он сейчас позабыл, с воодушевлением отстаивая свою миссию. А
сколько раз еще в ходе грядущих событий будет он испытывать одиночество,
несмотря на теснившуюся вокруг него толпу, становиться жертвой преда-
тельства и казаться неуверенным, несмотря на душевную твердость! Но все-
го этого он тогда не знал и спорил, обратив к сидевшему перед ним облом-
ку миновавшего века свое смелое и устремленное к будущему, хотя еще и не
отчеканенное жизнью лицо.
Этим двум людям уже не о чем было говорить друг с другом; сестра Ген-
риха вовремя вышла из тени на свет.
- Дорогой брат, - начала она своим трогательным голосом, который, на-
верное, бы дрогнул, но она заставила его звучать твердо и не срываться
даже на высоких нотах, когда испуганно договаривала концы слов. - Доро-
гой брат, вы будете великим королем, и я почтительно склоняюсь перед ва-
шим ложем. - Странная формула, но в ней звучала такая вера, что он (ус-
тыдился. За этим крутым, выпуклым лобиком, должно быть, таилась упрямая
вера их матери. И еще одно было у его сестры: ясное прозрение его буду-
щего величия, а также роли, предназначенной ей самой, - склоняться перед
его парадным ложем. Однако сейчас девушке предстояло сообщить ему под-
линную волю их матери.
- Она до самого конца не решила окончательно, следует ли вам вступать
в брак с мадам Маргаритой. Нет, брат мой! Ибо мать наша знала, что ее
отравили.
О! Опять его потряс, как вихрь, тот же испуг. Генрих сначала отшат-
нулся, затем склонился вперед и приник лбом к плечу сестры.
- Какие слова она сказала?
- Сказала она не больше того, что вам передал господин Ларошфуко. Я
заверяю вас, наша мать знала все, а потому она и завещала, чтобы вы или
вовсе не приезжали сюда, или только, когда будете сильнейшим.
В правде ее слов нельзя было сомневаться, ведь это говорилось с таким
напряжением и в самом Генрихе рождало такой ужас!
- Она хотела того же, что и господин адмирал? - покорно спросил он.
- Она хотела большего. - Сестра словно вырастала и вместе с нею вы-
растал и ее детский голос. Она отстранила от себя брата, так что ее вы-
тянутые руки легли ему на плечи. Глядя ему прямо в глаза, она сказала: -
Прочь из Парижа, брат! На (рассвете нужно собрать всех наших людей и уй-
ти, даже если придется пробиваться. Разослать верховых по всей стране!
Королева Жанна! Королева отравлена! Народ поднимется, даже из земли
восстанет войско, которое полегло на полях сражений. Тогда вы, брат мой,
будете наступать, чтобы жениться. Такова воля нашей матери. Именно в
