ли по лавкам - мама все покупает к твоей свадьбе. Нынче были у живопис-
ца, который делает портреты мадам, и хотели выбрать самый красивый.
Вдруг перед лавкой собираются какие-то люди, поднимают крик и шум. Брань
становится все более громкой и угрожающей, так что нашей охране прихо-
дится в конце концов разгонять толпу. Мама уверяет, что буянили просто
парижские лодыри и от этого в Париже никуда не денешься, но я уверена,
что шум был поднят из-за твоего брака. Здешний народ не желает его и на
каждом шагу заводит ссоры с протестантами. Многие из дворян нашей свиты
признались мне в этом, - вернее, я заставила их признаться. Ведь я уж
вовсе не такое дитя, как думают. У злой старой королевы целый полк фрей-
лин, а у фрейлин - всюду друзья, и эти дамы их натравливают на нас, осо-
бенно же на господина адмирала, который прибыл сюда с пятьюдесятью всад-
никами. Мадам Екатерина в ярости, потому что господин адмирал так упорно
защищает наше дело. Я не решусь сказать - так неосмотрительно, ибо я
только девочка. Обо всем этом приходится писать тебе очень наспех: под
окошком верховой ждет, чтобы я бросила ему письмо, да и лампа догорает,
а мне нужно к письму еще приложить печать".
Пока Екатерина капала воск на конверт, на носике лампы в последний
раз вспыхнул свет, и она погасла. У Жанны лампа продолжала гореть, она
писала: "Колиньи настроен решительнее, чем когда-либо, и очень меня уте-
шает. Он требует начать войну во Фландрии, и королева не в силах этому
воспротивиться, хотя и уверяет, будто никто нас не поддержит - ни Анг-
лия, ни немецкие князья-протестанты. Но она, в конце концов, просто злая
старуха, а ее сын, король, боится господина адмирала и поэтому любит
его, он зовет его отцом. Когда они опять свиделись, Колиньи опустился
перед королем на колени, но в мыслях своих и намерениях он смиренно
склонился перед богом, а отнюдь не перед Карлом Девятым, который готов
следовать во всем его воле, осыпает его милостями и уже не принимает без
него никаких решений. Король подарил господину адмиралу 100000 ливров,
чтобы тот, восстановил свой замок Шатильон, который сожгли. Там господин
адмирал теперь и живет. Король же остался в Блуа изза своей возлюблен-
ной. Господин адмирал прав: это даст нам возможность воспользоваться
подходящей минутой и вырвать власть у мадам Екатерины. Пора настала, сын
мой, собирайся в дорогу и выезжай!"
Вот что писала Жанна, и нарочный, беарнский дворянин, спрятал письма
в надежное место, чтобы при первых проблесках зари пуститься в путь. По
крайней мере, он считал, что у него на груди письмо королевы и письмо ее
дочери будут в полной сохранности. Однако не успел он дойти до дома, где
жил со своими товарищами, как на него напали пьяные; хотя было темно, он
все же разглядел, что это люди из личной охраны французской королевы.
Дворянин защищался, однако сильный удар сбил его с ног. Когда он, нако-
нец, поднялся, негодяев и след простыл, а с ними исчезли и доверенные
ему письма.
Они незамедлительно оказались в руках Медичи, и она вскрыла их, не
коснувшись печатей. И вот, запершись на ключ в своей опочивальне, мадам
Екатерина читала о тех планах, которые ее противница и та девочка не-
вольно ей выдавали, и испытывала при этом особое удовольствие. Она испы-
тывала его потому, что раскрытие заговоров обычно вливало в нее новые
живительные силы. Каждое наше деяние жизни и людей как бы укрепляло зло
в ее собственной природе и в образе мыслей, побуждало к деятельности.
Медичи сидела в своем неказистом деревянном кресле и смотрела перед со-
бой в пустоту, а не на письма - она уже знала их наизусть; из шести
обычно горевших в ее комнате восковых свечей осталось только две: другие
она погасила собственными пальчиками. Жирные желтые складки ее отвисших
щек и подбородка были окаймлены бледным сиянием огней, а на верхнюю
часть лица падала глубокая тень, в которой ее черные, обычно тусклые
глаза горели, точно пылающие угли. И какие бы картины этот взгляд, обра-
щенный внутрь, ни созерцал, - когда она окидывала им комнату, то улавли-
вала только смутно выступавшие из мрака детали росписи стен: там раскры-
тый в крике рот, тут занесенный нож. А когда сквозняк относил пламя све-
чи в другую сторону, выступала чувственная улыбка нимфы и протянутая ру-
ка.
Мадам Екатерина размышляла о том, что вот, оказывается, судя по дерз-
кому письму противницы, та намерена лишить ее власти. Видно, эта сумасб-
родка Жанна вообразила, что уже стала здесь госпожой, что мадам Екатери-
на всеми покинута, а ее сын, король, - только орудие в руках мятежника,
которого королевский суд приговорил к повешению на Гревской площади. "Но
ведь приговор-то не отменен, милая подружка! - думала королева. - И уве-
рены ли вы в том, что мой сын Карл иной раз не испытывает раскаяния? А
если он сам не одумается, так побоится своего брата герцога д'Анжу. Этот
сын - мой любимец за то, что не терпит женщин. И я угрожаю старшему вме-
шательством младшего. Карл знает, как быстро у нас отправляют людей на
тот свет. Нет, милая подружка, что бы вы там ни вообразили, а короля ис-
панского я гневить не буду и отнюдь не намерена помогать голландским ге-
зам, не то Филипп отдаст мой престол Гизам, и тогда я в самом деле про-
пала. С Гизами, этими сверхкатоликами, я должна покончить так же реши-
тельно, как и с вами, протестантами. Но всему свой черед. Потерпите нем-
ного, дорогая подружка. Вам еще предстоит испытать кое-что весьма для
вас неожиданное и удивительное. Что я сказала? Испытать?"
Мадам Екатерина была погружена в свои думы, но даже не замечала это-
го. В подобные минуты ее фантазия жила царственной жизнью, превозмогая
страх, она дорастала до измышлений самых дерзких и гнусных. В таких слу-
чаях воображение заводит человека дальше, чем любое деяние, и все-таки
за мыслью следует деяние.
Притом Екатерина вовсе не забывала о действительности, она слышала
решительно все, что творилось в этот час в ее замке. Лувр закрывался и
запирался наглухо в одиннадцать часов, и уже началась беготня придвор-
ных, желавших выйти вовремя; сейчас стража прокричит в третий раз, и во-
рота захлопнутся. Еще гремел по всем коридорам тяжелый шаг королевских
лучников, очищавших здание от тех, кто замешкался. Но едва лучники прош-
ли, как у дверей, которые были только притворены, послышалось таинствен-
ное перешептывание - это женщины начали впускать мужчин. Мадам Екатерина
отлично была осведомлена о придворных нравах и поощряла их. Когда к ней
явился начальник охраны короля и спросил, какой будет пароль на эту
ночь, королева ответила: "Amor" [6].
Она дала капитану еще какие-то приказания, но для этого заставила по-
дойти вплотную к ее креслу и заговорила совсем тихо. В результате все
шесть свечей желтого воска в ее прихожей были погашены, и ни один из
больших полотняных фонарей не озарял в эту ночь своим рассеянным светом
дворцовые лестницы. Когда пробило двенадцать, в спальню старой королевы
вошла закутанная в плащ фигура, сопровождаемая факельщиком, и лишь после
того, как офицер удалился, вошедший запер за собою дверь и распахнул
плащ. Это был Карл Девятый. Мать, сидевшая на том же месте, что и много
часов назад, повернула к нему массивное старое лицо, мерцающий свет упал
на него сбоку, и сын содрогнулся.
- Я позвала тебя, сын мой, оттого, что время настало, и прийти тебе
следовало именно ночью. Пора действовать. Прочти вот эти письма. - Едва
Карл разобрал первые строки, как он стукнул кулаком по столу. Однако на
лице его отразилась не только ярость, но еще более сильное чувство -
страх. Он недоверчиво взглянул на мать, как всегда, искоса. А Екатерина
подумала: "Какой запущенный молодой человек! Как хорошо, что у меня есть
еще двое! Мой второй сын признает только мальчиков; единственная женщи-
на, которая будет властвовать над ним, - это я. Последний сын - свое-
вольный упрямец, с ним надо быть начеку, чтобы он не навредил мне!"
- Я всегда забочусь о твоем благе, сын мой, - продолжала старуха. -
Ты слишком порастратил свои силы в Блуа, у подружки; а теперь, чтобы
спасти свой престол, тебе очень пригодятся силы твоей матери, которые ей
удалось сберечь.
- Убей их! Убей их! - задыхаясь, прохрипел Карл, и жилы его угрожающе
вздулись. Лицо короля не столько разжирело, сколько отекло. Борода была
редкая и короткая, рыжеватые усы свисали с верхней губы, а нижняя губа,
в знак глубокого отвращения к миру обычно поджатая, теперь отвалилась,
ибо беднягу терзал нестерпимый страх. При словах "убей их" он невольно
выставил голову из накрахмаленных брыжжей, причем в его огромных ушах
блеснули, закачавшись, две крупные жемчужины.
Старуха сказала: - Господин адмирал, которого ты зовешь отцом...
впрочем, зови - так мы его скорее обманем. Этот бунтовщик совершенно
открыто угрожает нам, а его убогая королева с козьей рожей бросила мне в
лицо, что не боится меня. "Я знаю, - говорит, - что вы не пожирательница
детей", - вот как она выразилась. Но, смею тебя уверить, на этот счет
пиренейская коза сильно ошибается. У нее, например, у самой есть дети, и
я как раз намереваюсь их сожрать. Девчурка написала это трогательное
письмо, и братец непременно должен его получить. Тем вернее его рыцарс-
кий дух и отвага приведут его сюда, и тогда он будет служить живой при-
манкой для всех этих опасных гугенотов. Париж и так уж кишмя кишит ере-
тиками, а в свите весельчака-принца их понаедет сюда целая орда.
Екатерина совсем понизила голос - до едва слышного шепота: - Тут-то
мы их и сцапаем. У всех этих гасконских крикунов будет одна общая шея, и
тогда отрубить голову окажется совсем не трудно. Тише! - властно остано-
вила она Карла, ибо тот, видимо, опять собрался завопить: "Убей их!"
Впрочем, и сама мадам Екатерина внутренним взором тревожно вглядывалась
в приоткрывшуюся бездну, все еще не решив, должно ли за мыслью последо-
вать в свое время и деяние. С расстановкой, слово за словом, стала она
припоминать:
- Герцог Альба однажды сказал мне: "Десять тысяч лягушек - это еще не
лосось", а я ответила ему: "Вы, должно быть, разумеете под лососем двух
людей?"
Королева мать смотрела на сына долго и пристально, хотя он отвечал ей
лишь косящим взглядом. - Правда, и нас только двое, - добавила она вне-
запно, снова дав волю своему жирному-благодушному голосу. По сын до того
испугался, что стал искать стул, чтобы опереться, и, не найдя, сел прямо
на пол перед матерью. - Сиди, сиди! - сказала Екатерина. С этой минуты
она говорила, не отрывая губ от его уха и притом так долго, что майское
утро уже забрезжило сквозь занавеси, когда король наконец ушел от мадам
Екатерины.
ЧТОБЫ НЕ БЫЛО БЛЕДНОСТИ
Из-за угла вышел офицер с факелом, он прождал там всю ночь, хотя, ве-
роятнее всего, - подслушивал у дверей. Карл последовал, за ним, терзае-
мый ненавистью и страхом. Капитан, провожая его в спальню, резким окри-
ком разбудил стражу, уснувшую в прихожей; люди повскакали со скамеек и
стукнули о пол алебардами. Карл испытующе окинул своим косящим взглядом
лица солдат, одно за другим, номере того как их выхватывал из мрака свет
факела. Затем ушел спать.
Однако заснуть он не мог; перед его закрытыми глазами мелькало мно-
жество лиц - все враги, враги, и среди них - последние, кого он видел:
лица его собственных гвардейцев. Один раз ему представилось, будто дверь
отворяется, это тянулось мучительно долго, пока он, наконец, не по-
чувствовал, что глаза у него на самом деле закрыты. Тогда он осторожно
приоткрыл веки: ничего, кроме бледного мигания фитиля, плавающего в мас-
ле. Но Карл уже не в силах был выносить тревожное молчание этой ночи, он
встал со своего ложа, как был, в ночном белье, крадучись, проскользнул в
боковую дверь, окольными путями добрался до своей прихожей. Солдаты ох-
