некоторое время мужественно сопротивлялся, но что может сделать ребенок,
когда все на него наседают? Что может сделать даже взрослый, если ему
хочется иметь друзей и наслаждаться жизнью, а не разделять участь муче-
ников? Королева Жанна принадлежала к числу тех, кто, несмотря на все пе-
режитые испытания и гнусные козни врагов, сохраняют до конца своей жизни
душу, доверчивую и простую. Зато, даже старея, они еще способны любить и
верить.
Генрих знал Жанну лучше, чем она знала его; поэтому он редко просил у
нее денег. Он пристрастился к игре, любил попировать, добывая себе
средства тем, что нежданно-негаданно посылал людям на дом долговые рас-
писки. Расписку либо возвращали обратно, либо присылали деньги; но от
матери он эти проделки тщательно скрывал. Только война может погасить
его долги, - наконец решил молодой человек. Не только возвышенные и бес-
корыстные побуждения заставляли его желать междоусобной войны: он был в
таком же положении, как и другие голодные гугеноты. Но это шло на пользу
дела, которому он служил, ибо тем горячее и убежденнее он говорил и
действовал.
Жанна тронулась в путь вместе с ним; по дороге к Протестантской кре-
пости Ла-Рошель они опять замешкались, встретив того же самого посланца
французского короля. Он осведомился у Генриха, почему принц стремится во
что бы то ни стало - в Ла-Рошель, к своему дяде Конде.
- Чтобы не тратиться на траурную одежду, - тут
же нашелся Генрих. - Нам, принцам крови, надо умереть всем сразу,
тогда ни одному не придется носить траур по другому. - Этот господин,
видно, считал Генриха дураком, иначе он не стал бы восстанавливать его
против родной матери. Не называя ее имени, он завел разговор о поджига-
телях междоусобной розни.
- Довольно одного ведра воды! - воскликнул тут
- же Генрих. - И пожару конец!
- Как так?
- Пусть кардинал Лотарингский вылакает его до дна и лопнет! - А если
господин придворный не понял, значит, он менее смышлен, чем пятнадцати-
летний мальчишка. Жанна больше всех умела ценить находчивость Генриха.
Она была так поглощена сыном, что не слишком спешила и чуть не попалась
в лапы к Монлюку, который опять следовал за ней по пятам. Но все же и
мать и сын благополучно достигли укрепленного города на берегу океана, и
какая это была огромная, светлая радость - наконец увидеть вокруг себя
только лица друзей! Потому-то и блестели их взоры, плакали они или смея-
лись. Колиньи, Конде и все, кто уже были в Ла-Рошели и тревожились за
них, праздновали встречу такой же сердечной радостью.
А это немало - город, полный дружелюбия и безопасности, когда позади
целая страна ненависти и преследования! Сразу исчезают недоверие, осто-
рожность, забота, и на первых порах избегнувшему беды достаточно того,
что он свободен, что он вольно дышит. Обо всем, что тебя мучило и терза-
ло, можно рассказать вслух, а остальные смотрят на тебя и словно говорят
твоими устами. Ты уже не одинок и знаешь, что тебя окружают только те,
кого тебе не нужно презирать. Избави нас от лукавого! Проведи чрез все
опасности тех, кого я люблю! И вот мы здесь!
Он стоял у самого моря. Даже во мраке ночи Генрих мог, не боясь напа-
дений, ходить в гавань и на бастионы. Мощно катились перед ним морские
валы, сшибаясь, переваливаясь друг через друга, и в их реве слышался го-
лос дали, его не знавшей, а в морском ветре он ощущал дыхание иного ми-
ра. Его дорогая мать уверяла, что если сердце в груди бьется уж слишком
сильно, то это бог. А сын ее Генрих опьянялся мыслью о том, что не пе-
рестанут водяные громады греметь и катиться, пока не домчатся до невысо-
ких побережий нового материка - Америки. Рассказывают, что она дика, пу-
стынна и свободна; свободна, думал он, от зла, от ненависти, от принуж-
дения верить либо не верить в то или а другое, смотря по тому, придется
ли за это пострадать или удастся получить власть. Да, по ночам, окружен-
ный морем, стоя на камнях, залитых пеной, юный сын Жанны становился та-
ким же, как его дорогая мать, а то, что он называл Америкой, было скорее
царствием божиим. Временами звезды поблескивали между мчавшихся, почти
незримых облаков; вот так и душа пятнадцатилетнего мальчика, подобная
облаку, мгновениями пропускает свет. Позднее это будет ей уже не дано.
Земля у него под ногами будет становиться все плотнее и вещественнее, и
к ней прилепится он всеми своими чувствами и помышлениями.
ЦЕНА БОРЬБЫ
Принц Наваррский торопил стариков с началом похода. Не нужно никаких
совещаний, никаких речей. Представителям города на их приветствия он от-
вечал:
- Я так хорошо говорить не умею, а сделать сделаю кое-что получше.
Да, сделаю!
Наконец-то увидеть врага, рассчитаться с ним, наконец-то вкусить нас-
лаждение местью!
- Это же вопиющее дело, матушка: французский король прибирает к рукам
все твои земля, его войска покоряют нашу страну! Я хочу сражаться! И ты
еще спрашиваешь, за кого? Да за тебя!
- А письмо судебной палате в Бордо моя подружка Екатерина ловко смас-
терила. Оно должно лишить меня всех моих владений, я будто бы здесь в
плену, а разве она сама не замыслила того же? Нет, тут убежище, а не
темница, хоть и нельзя мне выезжать из города и пользоваться моими
угодьями. Но да будет эта жертва принесена богу! Иди и порази его вра-
гов! За него сражайся!
Она сжала виски сына своими иссохшими руками и формой головы и черта-
ми лица он был очень похож на мать: те же высокие узкие брови и ласкаю-
щие глаза, тот же спокойный лоб, темно-русые волосы, волевой маленький
рот; все в этом худощавом юноше, казалось, расцветает, я этот расцвет
словно в обратном порядке отражал увядание матери. Он был здоров и стро-
ен, его плечи и грудь становились все шире. Однако он не обещал быть вы-
соким. Нос был длинноват, хотя пока его кончик лишь чуть-чуть загибался
к губе.
- Я отпускаю тебя с радостью, - заявила Жанна тем низким и звучным
голосом, какой у нее бывал, когда она как бы поднималась над собою. И
лишь после его отъезда она дала волю слезам и расплакалась жалобно, точ-
но ребенок.
Немногие плакали в городе Ла-Рошель, глядя, как войско гугенотов выс-
тупает через городские ворота. Напротив, люди радовались, что близится
час господне победа его. У большинства воинов семьи остаюсь в стане вра-
га, были оторваны от отцов и мужей, солдаты крепко надеялись отвоевать
их у противника. Ведь это несказанное облегчение - идти на такую войну!
И все же поборники истинной веры были разбиты. Два тяжелых поражения
нанесло им католическое войско, а ведь численность их была не меньше: по
тридцать тысяч стояло с обеих сторон. К протестантам ходили подкрепления
с севера Франции и с юга. Кроме того, они могли рассчитывать на поддерж-
ку принцев Оранского и Нассауского и герцога Цвейбрюконского. Ведь для
истинной веры нет границ между странами и различий между языками: кто
стоит за правду, тот мне друг и брат. И все-таки они дважды потерпели
тяжелое поражение.
А вышло это потому, что Колиньи слишком тянул. Следовало гораздо
стремительнее пойти на соединение с иноземными союзниками и перенести
войну в сердце Франции. Вместо того Колиньи позволил врагу напасть на
него врасплох, в то время как протестанты еще очень мало продвинулись
вперед; тогда он призвал на помощь Конде и пожертвовал принцем крови,
лишь бы спасти свое войско. Под Жарнаком от пули, посланной из засады,
Конде пал. В армии герцога Анжуйского была великая радость, труп положи-
ли на ослицу и возили повсюду: пусть солдаты глядят на него и верят, что
скоро вот так же прикончат всех протестантов. Но Генрих Наваррский, пле-
мянник убитого, решил, что он лучше знает, в чем воля господня. Теперь
пришел его черед, вождем стал он.
До сих пор Генрих скакал на своем коне перед войском, только и всего;
но разве не таился в этом глубокий смысл - мчаться навстречу врагу, ког-
да ты невинен, чист и нетронут, а враг погряз в грехах и должен быть на-
казан? Впрочем, это - его дело, тем хуже для него, а мы целый день в
движении, по пятнадцать часов не слезаем с седла, мы великолепны, неуто-
мимы и не чувствуем своего тела. Вот Генриха подхватывает ветер, он ле-
тит вперед, глаза становятся все светлей и зорче, он видит так далеко,
как еще никогда, - ведь у него теперь есть враг. А тот вдруг оказался не
только в ветре, не только в дали. Он возвестил о себе: пролетело ядро.
Звук у выстрела слабый, а ядро в самом деле лежит вот тут, на земле, тя-
желое, из камня.
В начале каждого боя Генриха охватывал страх, и приходилось преодоле-
вать его. "Если бы мы не ведали страха, - сказал ему один пастор, - мы
не могли бы и побеждать его во славу божию". И Генрих делал над собой
усилие и становился на место того, кто падал первым. Так же поступал его
отец, Антуан, и пуля попала в него. В сына пули не попадали, страх исче-
зал, и он мчался со своими людьми окружать вражескую артиллерию. Когда
это удавалось, Генрих радовался, словно то была веселая проказа.
Теперь дядя Конде погиб - и беззаботному мальчику пришлось стать
серьезным, возложить на себя бремя ответственности. Его мать Жанна пос-
пешила к нему, сама представила войскам нового вождя - сначала кавале-
рии, потом пехоте. А Генрих поклялся своей душой, честью и жизнью всегда
служить правому делу, и войска восторженно приветствовали его. Зато те-
перь ему приходилось не только нестись верхом навстречу ветру, но и за-
седать в совете. Довольно скучное дело, если бы не смелые шутки, которы-
ми он развлекался. Огромное удовольствие доставило ему одно письмецо к
герцогу Анжуйскому. Так именовался теперь второй из здравствующих сыно-
вей Екатерины, - раньше он был просто монсеньером; его тоже звали Ген-
рих, один из трех Генрихов былых школьных лет в Париже. А теперь они шли
друг на друга войной.
И вот этот самый Генрих-монсеньер обратился к Генриху Наваррскому с
высокомерным и нравоучительным посланием" о его долге и обязанностях пе-
ред государством. Это "бы еще куда ни шло, но как ужасен был витиеватый,
напыщенный слог!.. Либо секретарь, должно быть, иноземец, потея от нату-
ги, постарался сделать его возможно цветистее, либо сам монсеньер уже не
знал, что придумать повычурнее да пожеманнее: точьв-точь его сестрица
Марго! Принц Наваррский в ответном письме высмеял всю эту достойную се-
мейку. Писавший-де выражается так, точно он из другой страны и простой
разговорной речи обыкновенных людей не знает. Ну, а правда, конечно,
там, где правильно говорят по-французски!
Генрих ссылался на язык и стиль. Но при этом не смог скрыть и своих
погрешностей, не доходивших до его сознания: ведь и сам он родом был бог
весть откуда и тоже говорил вначале несколько иначе, чем парижане. Потом
он научился речи придворных и школяров, а под конец - речи солдат и
простого народа, и их язык дал ему всего ближе. "Своим языком я избрал
французский!" - воскликнет он позднее, когда снова отдаст себе отчет в
своем происхождении. Однако сейчас ему хотелось верить, что этот язык
для него был первым и единственным. Он нередко спал на сене вместе со
своими солдатами, не снимая платья, как и они, умывался едва ли чаще, и
пахло от него так же, и так же он ругался. Одну гласную Генрих все "еще
произносил иначе, чем они, но этого он не желал замечать: он забыл, как
некогда на школьном дворе два других Генриха, подталкивая друг друга,
презрительно улыбались тому, что он употреблял слово "ложка" в мужском
роде. Он и до сих пор так говорил.
Иногда Генрих отчетливо видел военные ошибки, которые допускал Ко-
линьи. Это бывало в те минуты, когда жажда жить и мчаться вперед на коне
не захватывала его целиком. Обычно ему казалось, что важнее биться, чем
выигрывать битвы, - ведь жизнь так долга и радостна. Адмирала, старика,
