влекомый любопытством к девочкам, этим столь загадочным для него созда-
ниям. Но Жанна не видела действительной жизни, она жила мечтами, как это
бывает у слабогрудых женщин.
Королева сидела в своих покоях, одной рукой обхватив Генриха, который
охотнее резвился бы, как козленок, другой прижимая к себе его сестричку
Екатерину. Жанна нежно склоняла голову с тускло-пепельными волосами меж-
ду головками обоих детей. Лицо у нее было тонко очерченное, узкое, блед-
ное, брови страдальчески хмурились над темными глазами, лоб уже прореза-
ли первые морщины, и углы рта слегка опустились.
- Мы скоро поедем в Париж, - сказала она. - Наша страна должна стать
обширнее. Я хочу прибавить к ней испанскую часть Наварры.
Маленький Генрих спросил: - А почему же ты не возьмешь ее себе? - И
тут же поправился: - Пусть папа ее завоюет!
- Наш король дружит с королем испанским, - пояснила мать. - Он даже
позволяет испанцам вторгаться к нам.
- А я не позволю! - тотчас воскликнул Генрих. - Испания - мой враг и
врагом останется! Оттого что я тебя люблю! - пылко добавил он и поцело-
вал Жанну.
А она пролила невольные слезы, они текли на ее полуобнаженную грудь,
к которой, словно желая утешить мать, прижался маленький сын.
- Неужели мой отец всегда слушается только короля Франции? Ну, уж
я-то ни за что не стану! - вкрадчиво заверил он мать, чувствуя, что ей
эти слова приятны.
- А мне можно с вами ехать? - спросила сестричка.
- Фрейлину тоже надо взять, - решительно заявил Генрих.
- И наш папочка там с нами будет? - спросила Екатерина.
- Может быть, и будет, - пробормотала Жанна и поднялась со своего
кресла с прямой спинкой, чтобы не отвечать на дальнейшие расспросы де-
тей.
ПУТЕШЕСТВИЕ
Несколько времени спустя королева перешла в протестантскую веру. Это
было немаловажное событие, и оно отозвалось не только на ее маленькой
стране, которую она по мере сил старалась сделать протестантской; оно
усилило боевой дух и влияние новой религии повсюду. Но сделала это Жанна
по той причине, что ее супруг Антуан и при дворе и в походах брал себе
все новых любовниц. И так как он был сначала протестантом, а потом, по
слабости характера, снова вернулся в лоно католической церкви, то она
сделала наоборот. Может быть, она переменила веру и из подлинного благо-
честия, но главное, чтобы бросить вызов своему вероломному супругу, дво-
ру в Париже, всем, кто обижал ее или становился поперек дороги. Ее сын
когда-нибудь станет великим, но лишь в том случае, если он поведет за
собой протестантские полки, - материнское честолюбие давно ей это подс-
казало.
Когда, наконец, наступило время отъезда в Париж, обняла Жанна своего
сына и сказала: - Мы едем, но ты не думай, будто делается это ради наше-
го удовольствия. Ибо мы отправляемся в город, где почти все - враги на-
шей веры и наши. Никогда не забывай об этом! Тебе уже семь лет, и, ты
вошел в разум. Помнишь ли, как однажды мы уже являлись ко двору? Ты был
тогда совсем крошка и, пожалуй, забыл. А отец твой, может быть, и вспом-
нил бы, да слишком у него память коротка и слишком многое он порастерял
из того, что было когда-то.
Жанна погрузилась в горестные думы.
Генрих потянул ее за рукав и спросил:
- А как тогда было при дворе?
- Покойный король еще здравствовал. Он спросил тебя, хочешь ли ты
быть его сыном. Ты же указал на своего отца и говоришь: "Вот мой отец".
Тогда покойный король спросил, хотел ли бы ты стать его зятем. А ты от-
ветил: "Конечно", и с тех пор они выдают тебя за жениха королевской до-
чери; они на этом хотят нас поймать. Я тебе к тому говорю, чтобы ты им
не очень-то верил и был начеку.
- Вот хорошо! - воскликнул Генрих. - Значит, у меня есть жена! А как
ее зовут?
- Марго. Она дитя, как и ты, и еще не может ненавидеть и преследовать
истинную веру. Впрочем, я не думаю, чтобы ты женился на Маргарите Валуа.
Ее мать, королева, - уж очень злая женщина.
Лицо матери вдруг изменилось при упоминании о королеве Франции.
Мальчик испугался, и его фантазия получила как бы внезапный толчок. Он
увидел ужасающую, нечеловеческую морду, когтистую лапу, здоровенную клю-
ку и спросил: - Она ведьма? Она может колдовать?
- Уж наверно, ей очень хотелось бы, - подтвердила Жанна, - но самое
гадкое не это.
- Она изрыгает огонь? Пожирает детей?
- И то и другое; но ей не всегда удается, ибо, к счастью, бог покарал
ее за злобу глупостью. Смотри, сын мой, обо всем этом ни единому челове-
ку ни слова.
- Я обо всем буду молчать, мамочка, и буду беречься, чтобы меня не
сожрали.
В ту минуту мальчик был поглощен своими видениями и не допускал, что
может когда-либо позабыть и эти видения и слова своей матери.
- Главное - крепко держись истинной веры, которой я научила тебя! -
сказала Жанна проникновенно и вместе с тем угрожающе; и ему опять стало
страшно, еще страшнее.
Вот первое, что Генрих узнал от своей матери о Екатерине Медичи. За-
тем они в самом деле пустились в путь.
Впереди, в большой старой обтянутой кожей карете ехали воспитатель
принца Ла Гошери, два пастора и несколько слуг. За каретой скакали шесть
вооруженных дворян - все протестанты - и следовала обитая алым бархатом
карета королевы, где сидела Жанна с обоими детьми и тремя придворными
дамами. Замыкали поезд опять-таки вооруженные дворяне - ревнители "ис-
тинной веры".
В начале путешествия все было еще как дома - язык, лица, местность,
пища. Генрих и его сестричка Екатерина переговаривались через окно с де-
ревенскими ребятами, то и дело бежавшими рядом с каретой. По причине
июльской жары окна экипажей были закрыты. Несколько раз ночевали еще в
своей стране, останавливались и в Нераке, второй резиденции. Вечером со-
биралось все протестантское население, пасторы говорили проповеди, народ
пел псалмы. Некоторое время дорога вела через Гиеннь, когда-то Аквита-
нию, где главным городом был Бордо, а представителем французского короля
считался Антуан Бурбон, супруг Жанны. Потом пошли чужие края.
Потянулись места, которые этому сыну Пиренеев и во сне не снились.
Как странно люди были одеты! Как они говорили! Понять понимаешь, а отве-
тить не можешь. Летом реки здесь не пересыхали, как он привык к тому у
себя в Беарне. Ни одной маслины, даже ослики попадались все реже. По ве-
черам королева и ее протестанты были одни среди неведомых людей и выс-
тавляли стражу: здешним католикам нельзя было доверять. Вчера пасторы
начали было проповедовать, но значительно превосходящие их числом враги
изгнали верующих из пустой и унылой молельни, стоявшей далеко за горо-
дом; вынуждена была поспешно бежать с детьми и королева Наваррская. Тем
счастливее чувствовали себя путешественники, если где-нибудь большинство
населения оказывалось их единоверцами. Тогда Жанну принимали как провоз-
вестницу истинной религии, ее ждали, слухи опережали ее приезд, все хо-
тели поглядеть на ее детей, и, подняв их на руках, она показывала их на-
роду. Пасторы проповедовали, верующие пели псалмы, потом все садились за
праздничную трапезу.
На восемнадцатый день пути они переправились через Луару под Орлеа-
ном. Жанна объехала город стороной, вооруженные гугеноты верхами скакали
возле самой королевской кареты и обступили ее еще теснее, когда показа-
лись посланцы французской королевы. Это были придворные, они учтиво при-
ветствовали Жанну, но они привели с собой личную охрану, состоявшую из
католиков, и те возымели намерение ехать ближе к карете, чем гугеноты.
Однако свита Жанны и не думала уступать, завязалась рукопашная. Ма-
ленький Генрих высунулся из окна и подзадоривал своих на беарнском наре-
чии, которого католики не понимали. Внезапный ливень остудил воинствен-
ный пыл дерущихся, они поневоле засмеялись и снова стали учтивы. Небо в
темных тучах нависло над непривычными для южан тополями, в которых шумел
ветер. Здесь было свежо в августе и как-то неприютно.
- Что там за черные башни, мама, и почему они горят?
- Это солнце садится позади замка Сен-Жермен, куда мы едем, дитя мое.
Там живет королева Франции. Ты ведь помнишь все, что я тебе рассказывала
и что ты обещал мне?
- Я все помню, мамочка.
ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ
Генрих сразу же повел себя как молодой забияка, гордый и воинствен-
ный. Правда, сначала он видел только слуг: они разлучили его с матерью и
оставили при нем в комнате лишь воспитателя, а затем подали на стол мя-
со, одно мясо! Когда и на другой день ему предложили одно только мясо,
он стал настойчиво требовать южных дынь, - сейчас была как раз их пора.
Генрих расплакался, отказался есть, и для утешения его отправили в сад.
Дождь наконец перестал.
- Я хочу к маме. Где она?
Ему ответили: - У мадам Екатерины, - и Генрих испугался, ибо знал,
что это королева. Он больше ни о чем не спрашивал.
На нем было его лучшее платье, за ним шли два господина - воспитатель
Ла Гошери и Ларшан, беарнский дворянин. Дойдя до лужайки, он повстречал-
ся с тремя мальчиками, их тоже сопровождала свита, но она была многочис-
леннее. Генрих сразу же заметил, что они держатся не так, как дети, ко-
торым хочется поиграть; особенно старший - он вилял бедрами и задирал
голову, точно взрослый щеголь; его белый берет украшали перья.
- Господа, - обернулся Генрих к своим спутникам, - это что за птица?
- Осторожнее, - прошептали они, - это король Франции.
Обе группы остановились друг против друга, молодой король стоял перед
маленьким принцем Наваррским. Он словно застыл на месте, ожидая, когда
Генрих подойдет поближе. А тот, не спеша разглядывал его. У Карла Девя-
того не только берет был белый, он был весь в белом с головы до ног. Шею
охватывало белое жабо, лицо словно лежало на нем, он слегка отвернулся,
смотрел, чуть скосив глаза. Его взгляд, хитрый и грустный, как будто го-
ворил: "Я про тебя уже все знаю. К сожалению, мне про всех вас нужно все
знать".
А Генриху вдруг стало весело, впервые после приезда. Он готов был
звонко рассмеяться, но те, за спиной, опять прошептали: "Осторожнее! ".
Тогда семилетний мальчик ударил себя в грудь, склонился перед двенадца-
тилетним до земли и описал правой рукой широкий круг у своих ног. Он
повторил этот маневр справа и слева от короля и, наконец, даже за его
спиной, причем кое-кто из господ придворных улыбнулся. Но Ларшан, дворя-
нин из свиты Жанны, - тот опустился перед Карлом на одно колено и зая-
вил:
- Сир! Принц Наваррский еще ни разу не видел великого короля!
- Ну, сам он никогда им не станет, - небрежно уронил Карл, и губы его
под, мясистым носом снова крепко сомкнулись. Теперь рассердился Генрих:
его ласкающие, приветливые глаза гневно блеснули, и он воскликнул:
- Не вздумайте сказать это при моей матери, да и при вашей, которая
правит за вас!
Слова эти были, пожалуй, слишком унизительны, чтобы их воспринял слух
короля; господа, сопровождавшие Карла Девятого, испугались. Он же лишь
опустил веки, но в это мгновение Карл запомнил коечто навсегда.
А Генрих сразу же успокоился и непринужденно заговорил с двумя други-
ми мальчиками.
- Ну, а вы? - спросил он, желая их подбодрить, ибо они показались ему
не в меру смущенными. Все это происходило потому, что сам он еще не по-
лучил придворного воспитания.
- Меня называют монсеньер, - ответил один из младших мальчиков, ро-
весник Генриха. - Это мой титул, я ведь старший из братьев короля.
- А меня зовут просто Генрих.
- О, меня тоже! - с чисто детской живостью воскликнул монсеньер, и
оба принялись внимательно друг друга разглядывать.
- А у вас нет дынь? - спросил Генрих, сразу устремившись к цели.
Младший из королевских братьев рассмеялся вопросу Генриха, словно то бы-
ла шутка. Видно было, что этот малыш редко бывает шумлив и весел.
Над детьми зеленела листва высокого дерева, в ней запела какая-то
