от земли Беарн, его родины. Здесь можно ждать всего, это ведь те места,
- да, те самые, - где он жил с отцом и матерью в раннем детстве. Здесь
он чувствовал себя дома. Мягко, словно родные, искони знакомые звуки его
французского имени, журчит река Адур; а вон те сгустки света, чьи очер-
тания теряются в темно-синем небе, те вершины - это его горы, это Пире-
неи. Однако Генриху, столь горячо тосковавшему по ним, теперь ни разу не
пришло на ум там укрыться.
Когда, наконец, испанцы приехали, оказалось, что это всего-навсего
молодая женщина, Елизавета Французская, королева Испании, родная дочь
Екатерины, и в качестве начальника ее свиты - герцог Альба. С ним-то ма-
дам Екатерина и вела с глазу на глаз важнейшие переговоры.
Зала охранялась снаружи. Первой появилась старая королева, она прошла
вдоль ряда окон и подняла все занавеси. На противоположной стене висели
только картины. Затем она села на высокое кресло с прямой спинкой, отку-
да видны были двери. Позади нее чернел камин. Его огромное отверстие бы-
ло полно зеленых веток: стояла середина июня.
Герцог Альба вошел, откинув голову, выступавшую из жестких брыжжей.
Он не склонил ее и шляпы не снял. На ходу он старался не сгибать колени,
лицо у него было немолодое, но гладкое. Никакие испытания не смогли бы
на нем оставить своих следов, так оно было надменно.
Альба остановился, однако не из почтительности, а в позе обвинителя,
и сразу же, без всякого вступления, объявил королеве, что его государь,
великий король Филипп Испанский, ею недоволен. Она слушала без возраже-
ний, да герцог и не ждал их, но все говорил суровым и жестким тоном о
том, что она пренебрегла своими обязанностями по отношению к святой
церкви и к ее земной деснице, держащей меч, - к дому Габсбургов. Екате-
рина слушала молча, пока он не кончил.
Потом спросила своим жирным голосом, сколько же ей предлагает испанс-
кий король за то, чтобы она все королевство сделала католическим. - Это
ведь стоит недешево, - добавила она.
- Нисколько. Не торгуйтесь, а не то вам придется впустить наши войска
и признать дона Филиппа, верховным сувереном вашего королевства.
Екатерина ответила, и тут ее голос дрогнул: господь не захочет этого,
ведь доверил же он именно ей, Екатерине, французское королевство и пос-
лал сыновей. Однако она обещает королю Филиппу, что больше не станет вы-
зывать его гнев и терпеть протестантскую ересь, У нее-де всегда были са-
мые благие намерения, но недостаток силы приходилось восполнять изворот-
ливостью.
- Сколько стоит здесь у вас удар кинжалом? - спросил Альба.
Екатерина несколько раз шумно вздохнула, она сделала попытку усмех-
нуться, во всяком случае в ее тоне прозвучала ирония.
- Десять тысяч ударов кинжалом стоят столько же, сколько пушки, сож-
женные города и междоусобная война.
- При чем тут десять тысяч? - презрительно отозвался Альба. - Я имею
в виду один-единственный. - Лишь теперь соблаговолил он приблизить свое
лицо с узкой, острой бородкой к уху сидевшей в высоком кресле королевы.
И сказал:
- Десять тысяч лягушек - это все-таки не лосось.
Екатерина сделала вид, будто обдумывает его слова, хотя отлично поня-
ла их смысл: Чтобы выиграть время, она повернулась к дверям, потом к вы-
соким окнам. Про камин позади ее кресла она забыла. Затем так понизила
голос, что даже Альба с трудом разбирал ее слова:
- Под лососем вы должны разуметь по крайней мере двух особ.
Теперь заговорил шепотом - и он. Они шептались довольно долго. Потом
их головы отодвинулись одна от другой, герцог отступил, все такой же де-
ревянный, напыщенный, как и в начале разговора. Старая королева грузно
поднялась, он протянул ей кончики пальцев и повел к двери, он шествовал
торжественно, она ковыляла, переваливаясь.
Оба давно уже вышли, а в зале все еще царила беззвучная тишина. Было
слышно, как перед дворцом сняли караул. Лишь тогда зеленые ветки в ог-
ромной пасти камина зашевелились, и оттуда вылезла маленькая фигурка.
Фигурка обошла вокруг кресла, где только что сидела Екатерина. Генрих
опять увидел обоих злодеев, точно они еще были здесь. Он еще раз услышал
все, что они друг другу шептали, даже неслышное, даже те два имени, ко-
торые подразумевались. Генрих уже отгадал их: имя адмирала Колиньи и -
его сердце содрогнулось - имя его матери, королевы Жанны.
Он сжал кулаки, слезы гнева выступили на глазах. Вдруг он завертелся
на одной ноге, рассмеялся, весело выругался. Этому ругательству он нау-
чился на родине от старика, от деда д'Альбре, - святые слова, искаженные
до неузнаваемости. Потом он звонко крикнул, и откликнулось эхо.
Moralite
Aingi le jeune Henri connut, avant l'heure, la mechancete des hommes.
II s'en etait un peu doute, apres tant d'impressions troubles replies en
son has age, qui n'est qu'une suite d'imprevus obscurs. Mais en
s'ecriant allegrement Ventre-Saint" Gris, au moment meme ou lui fut
revele tout le danger effroyable de la vie, il fit connaitre au destin
qu'il relevait le defi et qu'il gardait pour toujours et son courage
premier et sa gatte native.
C'est ce jour la qu'il sortit de I'enfance [5].
Поучение
Так юный Генрих познал до срока людскую злобу. Он уже догадывался о
ней после стольких мрачных впечатлений, полученных им в раннем детстве,
которое представлялось ему лишь вереницей удивительных неожиданностей.
Однако, весело воскликнув: "Клянусь святым Пупом", в ту самую минуту,
когда ему открылись все грозные опасности жизни, он заявил судьбе, что
принимает ее вызов и сохранит навсегда и свое изначальное мужество и
свою прирожденную веселость.
В этот день и кончилось его детство.
II. ЖАННА
КРЕПОСТЬ НА БЕРЕГУ ОКЕАНА
Все это я отлично видел и слышал, - рассказывал Генрих своей дорогой
матушке, когда они в первый раз получили возможность побеседовать наеди-
не. Произошло это лишь в Париже, хотя Жанна присоединилась к королевско-
му двору, едва только он пустился в обратный путь.
- И знаешь, мама, что мне кажется? Альба заметил меня. Зелень в ками-
не была недостаточно густая, я задевал за ветки, они шевелились.
- Он мог подумать, что это ветер. Неужели он бы тебя не вытащил отту-
да?
- Другой бы так и сделал, но не этот испанец. Видел я его лицо, не
человек он! И если бы он счел нужным, так просто сунул бы в листву свою
шпагу и спрашивать бы не стал, кто там прячется. Но для этого он слишком
надменен, да и потом он был уверен, что ничего нельзя разобрать, когда
говорят так тихо. Нет! - воскликнул Генрих, заметив, что Жанна хочет
возразить ему. - Для меня не слишком тихо! Я твой сын, потому я и понял,
что они против тебя замышляют.
Жанна взяла руками его голову и прижалась щекой к его щеке.
- Люди не прочь прихвастнуть даже постыдными деяниями.
- Люди, но не чудовища! - отозвался Генрих горячо и нетерпеливо. - А
уж до чего оба смешные! - Он вдруг вырвался из рук матери и, передразни-
вая Альбу, сначала торжественно прошествовал по комнате, а затем проко-
вылял, переваливаясь, как Екатерина. "У него прямо дар подражания", -
отметила про себя Жанна; все же она не рассмеялась, и сын понял, что его
рассказ заставил ее призадуматься.
Потом она так устроила, что им обоим удалось покинуть двор и бежать.
Действовала она столь осторожно, что даже Генрих ни о чем не догадывал-
ся. Началось это с поездки в одно из ее поместий, которая завершилась
вполне безобидным возвращением. И лишь второе путешествие, предпринятое
Жанной вместе с сыном по нескольким провинциям, где у него были земли,
кончилось бегством на юг. Был февраль, когда они приехали в По; принцу
Наваррскому шел четырнадцатый год, и тут он получил первые наставления,
как управлять государством и как вести войну, что, впрочем, одно и то
же.
Жанна обращалась с собственными подданными, словно с врагами, ибо в
отсутствие королевы они взбунтовались против истинной веры, и вот нежная
Жанна превратилась на время в свирепую повелительницу. Она отправила
против бунтовщиков своего сына, при нем многолюдный штаб из дворян и
пушки, и приказала отомстить за одного из убитых единоверцев; солоно
пришлось тогда мятежникам.
Вскоре после того ее родственник Конде задумал, ни много, ни мало,
как напасть на короля Франции я его двор. Медичи сочла, что сигналом к
новым волнениям и на севере и на юге послужило бегство ее подружки Жан-
ны; и, как обычно, когда обстоятельства складывались не в ее пользу, она
решила поторговаться. Мадам Екатерина послала к Жанне одного сладкоречи-
вого царедворца, - носившего, к тому же, звучное имя; но сколько тот ни
ораторствовал, Жанна понимала, что ее хотят снова заманить ко двору и
прибрать к рукам.
Поэтому она напрямик потребовала для своего сына наместничества над
всей Гиеннью, обширной провинцией с главным городом Бордо; до сих пор
Генрих носил только титул наместника. Но так как Екатерина и теперь ни-
чего не пожелала дать ему, все стало ясно. Тогда Колиньи и Конде немедля
продолжили поход. Жанна подозревала, что враги хотят теперь силой завла-
деть принцем Генрихом; особенно герцога Лотарингского она считала спо-
собным на все. Он был опаснее, чем королевский дом, который уже держал
власть в своих руках. Гиз же еще только вожделел к ней, а Жанна д'Альбре
знала по себе, что это значит.
Поэтому она решила переехать в ту местность, где находились главные
протестантские твердыни; местность называлась Сэнтонж и лежала к северу
от Бордо, на побережье океана. Генрих был радостно взволнован, тогда как
мать мучили сомнения. " - Почему ты плачешь, мама?
- Потому что я не знаю, что хорошо и что дурно.
Вечно Сатана старается помешать всякому благому начинанию, и, как бы
я ни поступала, я боюсь, что действую, по его наущению.
- А Бовуа говорит, что я уже большой, могу идти на войну и сражаться.
- Да кто такой сам Бовуа? Разве Сатана никогда не говорил через него?
- Сейчас он пользуется устами господина де ла Мот-Фенелона. - Это был
посланец Екатерины. - А я Сразу же узнаю голос Лукавого! - воскликнул
Генрих.
На это Жанна промолчала. Она была счастлива: Пусть хоть четырнадцати-
летний мальчик знает, что хорошо и что нет. Когда она смотрела на его
полудетское решительное лицо, она начинала презирать окружавших ее гос-
под, не советовавших ей порывать с двором, - ведь сами они были либо
светскими щеголями, либо просто слабыми душонками. В такие минуты она
уже не опасалась нашептывании Сатаны и заранее торжествовала победу. Ее
сын достаточно подрос, чтобы подержать в руках оружие, а это - главное.
Она спросила только для очистки совести:
- За что же, сын мой, ты будешь сражаться?
- За что? - переспросил он, удивившись, ибо совсем позабыл о цели
борьбы, радуясь, что сможет наконец схватиться с врагом.
Жанна не настаивала, она думала: "Поймет! Коварство врагов, особенно
же коварство судьбы, подскажет ему ответ. Мысль о том, что он сражается
за истинную веру, будет каждый раз придавать ему силы. Да, наверное, и
кровь заговорит: ведь дядя Конде - ему более близкая родня, чем любой из
католических князей. А кроме того, королевство ждет умиротворения, через
нашу победу", - про себя добавила Жанна, вспомнив о своих высших обязан-
ностях. "Но главное, - вернулась она опять к прежней мысли, - это служе-
ние богу. Вся жизнь моего милого сына должна быть как бы отлита из одно-
го куска, и эту цельность ей даст вера".
Так ошибалась королева Жанна, предсказывая будущее своему веселому
драчуну. Она знать ничего не хотела о ногах принцессы Марго, хотя
собственными глазами видела, насколько он занят ими, когда стояла у окна
со своей подружкой Екатериной. Забыла она и о том, что в монастырской
школе Генрих все-таки отрекся от своей веры и пошел к обедне. Правда, он
